Текст книги "Пионеры воздушных конвоев. Малоизвестные страницы войны"

За чашкой чая

Назначение Бориса Васильевича Кисельникова главным инженером военной приёмки ни у кого не вызвало удивления. Его опыт работы на приёмке самолётов в Басре и уверенная организация работ на Аляске позволили с первых дней взять нужный тон и ритм при проведении проверок принимаемой техники. Будучи исключительно грамотным и опытным инженером он сумел в короткие сроки создать коллектив единомышленников, который с первых дней работы завоевал уважение как со стороны наших, так и американских специалистов.

Первые недели пребывания советских инженеров и техников на Аляске пролетели быстро в трудах и заботах. Советские специалисты принимали машины и готовили их к перегону в СССР. В один из дней начальник приёмки полковник Мачин пригласил к себе главного инженера. Борис Васильевич вошёл в кабинет и стал было докладывать по форме о прибытии.

– Здравствуй, Борис Васильевич, – поднялся навстречу Мачин, – оставь этот тон, давай с тобой посидим, попьём чайку, а заодно обсудим, что у нас получается, а что нет.

Главный инженер до прибытия на Аляску не знал Мачина, слышал о нём как грамотном и требовательном авиационном командире, да иного сюда и не назначили бы. Их встречи и в Москве, и здесь, в Фербенксе, носили чисто служебный характер и дружеский тон, с которым встретил его руководитель, несколько обескуражил Кисельникова.

Мачин присматривался к своему ближайшему помощнику. Борис Васильевич это чувствовал, но свою главную задачу видел не в том, чтобы показать себя и понравиться, а в том, чтобы добросовестно делать своё дело. Этого же он требовал от подчинённых. Работал главный инженер без оглядки на старшего начальника, и это в какой-то степени прибавляло ему авторитета. Но, тем не менее, на такой приём командира, с чаепитием, Борис Васильевич не рассчитывал.

На самом деле ничего удивительного в этом приёме не было. В авиации, как и на флоте, есть свои традиции. Здесь взаимоотношения между военнослужащими, начальниками и подчинёнными строятся на принципах, которые несколько отличаются от отношений, складывающихся в других видах и родах войск. И такая встреча была скорее закономерной, чем необычной. Мачин усадил Красильникова в кресло у журнального столика, на котором стоял небольшой попыхивающий самовар, явно неамериканского происхождения. Сев в кресло напротив, он снял салфетку, под которой оказались хлеб, ветчина, печенье, нарезанный ломтиками лимон, сахар, сливочное масло и верный спутник авиации – шоколад.

– Ну, как Борис Васильевич первые впечатления от жизни на американской земле?

– Впечатления хорошие, товарищ командир. В график приёмки укладываемся, но думаю, что после начала перегона ускоримся. Сложность в том, что приёмщики как бы не видят результата своей работы. Машины принимаются и – в отстой, а все живут тем, чтобы дать быстрее и больше самолётов фронту.

– Да, ты прав, Борис Васильевич, но надо понимать: полёты – вещь не простая в таком регионе, техника для многих совершенно не знакомая. Надо, чтобы летчики пообвыклись, чем лучше они подготовятся, тем безопаснее будут проходить перелёты. Количество же они добьют, не сомневайся, – сказал Мачин, подвигая гостю чай в резном металлическом подстаканнике. – Отбор у них был жёстким, здесь лучшие пилоты и штурманы. Многие прошли через фронт, летали на Берлин. Думаю, что они справятся.

– Да в летном составе я тоже не сомневаюсь, я – об организации… Вы, Михаил Григорьевич, – позволил себе Кисельников обратиться к командиру по имени отчеству, – вероятно, очень чай любите: и самовар, и подстаканники. Русью пахнет. Даже чай другой вкус имеет…

– Спасибо, что отметил, – усмехнулся Мачин, – чай действительно люблю и привык или, может, внушил себе: без самовара и стакана в подстаканнике не чай, а так, напиток. Как только должность стала позволять, вожу за собой.

– В нашей стране самоваром не удивишь, а здесь – диковина.

Командир щипчиками расколол кусковой рафинад, взял кусочек, обмакнул его в чай, откусил и отхлебнул из стакана.

«"Чай вприкуску" тоже особенность русского чаепития», – подумал, улыбнувшись, инженер.

Во всех движениях Мачина сквозила уверенность. Но она каким-то образом была перемешанная с простотой. Чай чаем, а, справляясь с обязанностями гостеприимного хозяина, командир ненавязчиво начал другую тему.

– А что ты, Борис Васильевич, думаешь по поводу американской техники? Как она тебе?

– Да в целом их самолёты на уровне наших, в чём-то получше, в чём-то похуже. Вот в отделке салонов хороши, такой комфорт создают для лётчиков, аж зависть берёт…

– Чем же тебя покорили янки?

– Да вы же сами летали на всех их самолётах. Разве не отличаются они от наших? «Бостоны» – везде коврики, шторки, пепельницы, светофильтры. В принципе, на качество полётов и боеготовность, по большому счету, не влияет, но в самолёт заходить приятно. Но, к примеру, А-20G «Бостон» вообще не имеет кабины штурмана. Не знаю, как будет встречен у нас на фронте, даже при контрольных облётах на нем мы сталкиваемся с проблемами.

– Кстати о контрольных облётах, – вставил Мачин. – Хорошо, что напомнил: ведь в облёте участвуют наши инженеры с американским экипажем, так?

– Да, на некоторых типах самолётов, так, – ответил Кисельников.

– Я сегодня обратил внимание на то, что наши специалисты летают без парашютов. Эта халатность может нам дорого стоить. Вот обрати внимание, насколько дисциплинированы американцы. Если кто-то взлетает, то обязательно с парашютом. Я попрошу тебя, Борис Васильевич, разъясни своим людям моё требование. Я категорически запрещаю работу на борту самолёта в воздухе без парашюта. Приказ сегодня же будет готов.

– Есть, товарищ командир, – Кисельников и сам грешил тем, что не брал на облет парашют. – Прикажу получить всем парашюты.

– Вот и ладненько, ты давай пей чай, а то остынет, вкус потеряет.

– Спасибо, Михаил Григорьевич, пью, давно такого не пил.

– Действительно, здесь, на севере, чай особенный, вода имеет другой вкус. А вот я бы хотел, Борис Васильевич, за стаканом чая еще послушать твоё мнение о первых днях нашей работы, что тебя волнует, настораживает. Ведь какие-то выводы по американской технике сделал?

– Да есть наблюдения, – отставляя стакан, как бы готовясь к докладу, сказал Кисельников. – о выводах – это, наверное, громко, я и сам хотел к вам зайти доложить, посоветоваться. Не всё, на мой взгляд, так хорошо с американской техникой, как нам стремятся это преподнести.

– То есть?

– Вот, например, не нравится мне их резина.

Теперь свой стакан отставил и Мачин:

– Ну, чем же?..

– Шланги и различного рода дюриты они делают по своей технологии, это естественно. И в целом претензий нет, но по составу от наших они отличаются и я, честно говоря, опасаюсь за них, не знаю, как они поведут себя зимой. Не просто при низких, а при сверхнизких температурах. Боюсь, не будут выдерживать давления.

– На чём основаны эти опасения?

– На днях на приемке одного из самолётов лопнул шланг в системе выпуска шасси, американские техники заменили шланг, а я взял бракованный и поизучал его. Хоть я не химик, до в молекулярного строения не дошел, но состав резины, из которой сделан шланг, меня насторожил. Она какая-то мягкая, рыхлая. Мне резина не понравилась. Я поинтересовался у американского представителя, он мне ответил, что подобный вопрос слышит впервые. Вся их авиация летает с этими шлангами и никаких проблем. Я у него спросил: а зимой? На что он ответил, что и зимой нормально. «А на Аляске?» А он: «На Аляске, не знаю». И откровенно, в смущении, почесал затылок: «Здесь зимой мы ещё не летали».

Так, что будем ждать зимы. Она меня, честно говоря, пугает…

– Это хорошо, Борис Васильевич, что сейчас думаешь об этом. Нужно будет обратить внимание на эту резину при сильных морозах. Мы не можем допустить гибели лётчиков и машин по нашему недосмотру.

– Я это понимаю, товарищ командир. Будем держать на контроле.

Они провели в разговорах ещё некоторое время. Чаепитие их сблизило.

Кисельников узнал, что полковник Мачин был лётчиком, имел большой боевой опыт: воевал в Испании, в Китае, сражался с немцами под Москвой и на Воронежском фронте. А прибыв на Аляску, полковник уже успешно освоил все типы американских самолетов, которые поставлялись нам по Ленд-лизу и прекрасно летал на них. Налаживая работу приёмки, Михаил Григорьевич одним из главных вопросов для себя считал личное освоение американской техники.

Мачин тоже узнал о Красильникове немало. Прежде всего, убедился в профессиональных качествах главного инженера, узнал его отношение к делу, к своим подчиненным и к американским коллегам. В Кисельникове его все устраивало: и характер, и опыт, и способности.

Дальше, благодаря слаженной работе этих людей, период становления советской военной миссии на Аляске прошёл организованно, в отведенные приказом сроки, этот период стал заделом безупречного выполнения задач в течение всего существования военной приёмки в Америке.

Работа началась

Настал день первого перегона американских самолётов на советскую землю. Погода стояла пасмурная. Облака плотно закрывали небосвод, но погодный минимум позволял выполнять задание. Рано утром, с Фербенкского аэродрома взлетел бомбардировщик Б-25 с эмблемой «Белый медведь» на борту. Вслед за ним один за другим, с коротким интервалом взлетели семь истребителей Р-40 «Киттихаук» с подвесными бензобаками, которые пристроились к бомбардировщику клином справа и слева.

Наблюдавшие за взлётом смотрели вслед улетающим самолётам.

– Красиво! – вслух отметил Кисельников.

– Прямо, как клин журавлей, – сказала Лена Макарова.

За штурвалом лидирующей машины сидел командир 1-й перегоночной авиадивизии и он же одновременно начальник Красноярской воздушной трассы полковник Мазурук. Он решил лично лидировать в первом групповом перегоне истребителей.

Штурман лидера прокладывал маршрут, а истребители на всём тысячекилометровом пути следовали за ним в строю. С трудом пробив многослойную облачность, самолёты прошли Берингов пролив. Аэродром Уэлькаль из-за непогоды был закрыт. Самолеты пошли на запасной – в Марково.

Для лётчиков и особенно для истребителей это был не просто первый перегоночный полёт на американских самолётах. Это был еще и испытательный полет. Ранее им не приходилось летать в плотном строю, с подвесными топливными баками, на расстояние в полторы тысячи километров. Этот полет для каждого из них стал рекордным.

В тот же день из американского Нома на чукотский аэродром Марково перегнали двенадцать бомбардировщиков А-20 «Бостон». За штурвалом ведущего находился полковник Мачин. Конвейер перегонки был запущен.

В числе экипажей, вылетевших из Нома, были и Гамов с Сорокиным. Это был их первый совместный полёт. Когда шли в облачности и не видели соседних самолётов, Гамов, не привыкший летать в таких условиях, а может быть, чтобы проверить штурмана, спросил:

– Не потеряться бы при такой видимости, ты не боишься?

– Нет, командир, – у меня есть координаты аэродрома Марково, куда мы должны приземлиться, ветер известен, даже если будет совсем темно, даже если все потеряются, мы прилетим в назначенное место.

– Ай да молодца, штурман! Ничего не боится. А по проложенному курсу мы лихо доведем…

– Здесь летать можно, – высказал свои размышления Саша. – И радиосвязь какая-никакая есть, и техника новая, и никакого противника внизу, прямо летишь – и душа радуется. Это не то что на Берлин или к партизанам. Вот там страшновато.

При подлёте к Чукотскому берегу, когда Берингов пролив остался позади, посветлело и Александр, пересчитав вывалившиеся из облаков наши самолёты, с хорошим настроением принялся рассчитывать посадку.

На земле все шло гораздо быстрее, чем в воздухе. Передав машины коллегам из второго перегоночного полка, пообедав в Марково, лётные экипажи загрузились в транспортник и полетели в Фербенкс. Они возвращались в приподнятом настроении, с чувством достойно исполненного долга. Но через несколько часов всех разморило. Все же напряжённость полёта и резко сменившее его непривычное безделье давали о себе знать. Монотонный гул моторов и периодическое покачивание убаюкивало пассажиров, все начали дремать.

Через какое-то время полёта Гамов взбодрился и стал приглядываться к товарищам, чтобы обнаружить не спящих. Увы, не обнаружил. Тогда он попробовал примоститься поудобнее, закрыл глаза и собрался ещё поспать. Но теперь сон не приходил. Он локтем ткнул в бок сидившего рядом Сорокина.

– Сань, хорош спать, проспишь всю молодость, – он посмотрел на соседа и, убедившись, что тот открыл глаза, спросил. – Сань, отгадай, о чём я сейчас думаю?

– Об английском, – равнодушно ответил Сорокин.

– А причём тут английский? – удивился Пётр.

– А что ещё можно думать, если снится переводчица.

– Ух, ты! А действительно. Частично отгадал, надо заняться английским, а то, понимаешь, языковой барьер.

– Понимаю.

– А ты о чем думаешь? Чем займешься после прилета?

– Не знаю, почитаю, отдохну. Завтра наверняка полетим опять, погода – смотри какая, а самолётов накопилось.

– А вот здесь ты не попал. Если даже и полетим, а скорее всего, так и будет – только одно другому не мешает. Слушай моё предложение, – он наклонился к Саше поближе, чтоб его «предложение» не было слышно остальным. – Сегодня – наш первый перегон. Его надо отметить. Сейчас прилетим, помоемся, побреемся, надраим ботинки, и ты пойдёшь занимать место в офицерский клуб. Я подозреваю, что народу там сегодня будет много. Займешь столик.

– Ну, ты даёшь! И что я буду делать за этим столиком один?

– В полете, Сань, ты сообразительней. Кто тебе сказал, что один? Мы с Леной придём. Если уж она откажется, то приду я и нас будет двое, согласен?

– Если Лену ты пригласишь на английском, точно не откажется.

– Именно так я и сделаю.

В офицерском клубе

После ужина, надраив себя до блеска, друзья разошлись, каждый в свою сторону. Пётр пошёл разыскивать Леночку, чтобы пригласить её на вечер, а Саша пошёл в офицерский клуб. Это было его первое посещение клуба.

В день своего прибытия на Аляску они так и не сумели воспользоваться приглашением американского приятеля Николая де Толли. В тот вечер оказалось слишком много дел: сначала размещение, потом инструктажи и масса самых разных мелких организационных хлопот. Кроме того, наши специалисты в день прилёта еще и не знали, можно ли им ходить в гарнизонный офицерский клуб и как там общаться с американцами. Все эти моменты были разъяснены на следующий день.

Нашим офицерам было разрешено неограниченное посещение офицерского клуба. Более того, учитывая то, что у американских офицеров непосещение клуба считалось дурным тоном, нашим офицерам и особенно лётному составу было рекомендовано при любой имеющейся возможности навещать гарнизонный офицерский клуб. При этом на инструктаже было разрешено пить спиртное, но строго следить за количеством выпитого и не выходить за рамки приличия. Общаясь с американцами, следовало быть дружелюбными и доброжелательными. Вместе с тем, желательно избегать разговоров на служебные и политические темы, душевной дружбы с ними не водить.

Подходя к клубу, Саша обнаружил, что многие сослуживцы тоже подтягиваются в эту сторону. «А прав был Петя, что послал занимать столик, – подумал он. – Не всем, поди, хватит мест».

В холле клуба его встретил высокий американский солдат, явно мулатского происхождения. Широко улыбаясь в два ряда белоснежных зубов, он сказал:

– Good evening, Mr. Officer. Welcome back.<sup>[1]1
  Добрый вечер, господин офицер. Добро пожаловать (англ.).


[Закрыть]</sup> – Он помог снять плащ и проводил Александра до дверей в основное помещение.

Войдя в зал, Саша осмотрелся. На первый взгляд это был ресторан – со столиками, эстрадой для музыкантов и небольшим танцполом. Он прошёл к свободному столику, присел на стул и принялся рассматривать окружающую обстановку. Ему всё было интересно. Хотя сравнить было особо не с чем. На Родине он только однажды побывал в ресторане. Это было сразу после выпуска из военного училища, в Гатчине, ещё перед войной с Финляндией. Тогда командир экипажа, в который он попал, пригласил своих сослуживцев отметить рождение сына. Ресторан назывался громко и красиво «Северная пальмира». Ему запомнился зал с пальмами в кадках, расставленными вдоль стен, клубы табачного дыма, ярко накрашенные девицы, которые почему-то приставали с объятиями. Очень горькая и крепкая водка, которую он впервые там попробовал, ни радости, ни прилива энергии не принесла. Только ощущение неспособности управлять своим телом и страшное, до тошноты, головокружение. С тех пор он не пил. Алкоголь в его сознании тесно увязывался с этими неприятностями и утренней головной болью, которая была такой сильной, что до сих пор ещё не исчезла из памяти.

Подошёл официант, с которым Саша кое-как объяснился. Он разъяснил, что его товарищи скоро подойдут, а на период ожидания заказал себе апельсиновый сок со льдом. Официант ушёл, и для Саши наступил момент, когда он не спеша мог осмотреться и, насколько это было возможно, понять, что за порядки существуют в этом заведении.

В полупустом зале царил полумрак. Звучала тихая музыка. На эстраде за танцполом играла группа музыкантов в военной форме. Впереди оркестра саксофонист, прикрыв веки, негромко выводил мелодию из кинофильма «Серенада солнечной долины». В дальнем углу зала стоял бильярдный стол.

Особое место занимал бар со стойкой. Создавалось такое впечатление, что это место является главным в зале. В баре было выставлено такое количество самых разнообразных бутылок, с яркими красивыми этикетками, что у Саши зарябило в глазах. Он не думал, что спиртных напитков может быть так много в одном месте. За барной стойкой уверенно работал рослый американец в рубашке цвета хаки, замшевой жилетке с кисточками и в ковбойской шляпе. Он с удовольствием вступал в разговоры с теми, кто присаживался у стойки на высокий стул. А уж если кто-то заказывал коктейль, то он показывал чудеса жонглёрского искусства, подбрасывая в воздух различные бутылки и стаканы. Со стороны создавалось впечатление, что фужеры наполняются в воздухе.

Присутствующие в зале американские офицеры практически все были в военной форме. Александра, как и его товарищей, прибывших на Аляску поражала форма одежды американских военных. Её особенностью было то, что по внешнему виду трудно было отличить генерала от рядового – у всех почти одинаковая форма. То ли дело у нас: генерал – так издалека видны яркие лампасы, большие звезды в окантованных золотым шитьем петлицах, широкие нарукавные шевроны.

– Ну что скучаешь, Санёк? – услышал он голос Гамова за спиной.

Александр повернулся и увидел сияющее лицо пилота, а рядом с ним Леночку Макарову с букетиком цветов. Поднявшись, он пожал протянутую Леной руку, и смущаясь от того, что впервые в жизни говорит комплимент, произнес:

– Здравствуйте, Лена. Вы сегодня ослепительно красивы.

Я думаю, на всей Аляске не найдёшь такой красавицы.

– Спасибо, Саша! Я не думала, что вы такой мастер на комплименты.

– Леночка, обижаешь! Он же член моего экипажа. А в авиации как? Скажи, кто у тебя командир, и я скажу, кто ты. А кто у штурмана Сорокина командир? Старший лейтенант Гамов. То-то и оно!

– Вопросов нет, Петя, ты неисправим, – ослепительно улыбалась Леночка и, обернувшись к подошедшему официанту, что-то сказала ему по-английски. В ответ тот широко улыбнулся, кивнул головой и, провозгласив волшебное «Окей!», удалился.

После прибытия полка на Аляску Пётр уже несколько раз встречался с Леной. Но все эти встречи носили служебно-случайный характер. Тем не менее, благодаря настойчивости Гамова их отношения сблизились, по крайней мере, они стали обращаться друг к другу исключительно на «ты». Сегодняшняя встреча была первой во внеслужебной обстановке.

– Если Вы не возражаете, мальчики, я сказала ему, что когда мы сделаем выбор, позовём его.

– Лена, поскольку для тебя не существует языкового барьера предлагаю этот выбор сделать тебе, – заметил Пётр. – На цены не смотри, сегодняшний день стоит того, чтобы его хорошо

отметить.

Тщательно обговорив меню, Лена сделала заказ. Кроме салатов и бифштексов заказали шампанское, конфеты, фрукты и лимон. Когда Гамов произнес слово лимон, Лена не без ехидства спросила:

– А зачем тебе, Петя, лимон? К шампанскому вполне достаточно бы конфет и фруктов?

– А лимон, Леночка, для того, чтобы, если мы надумаем выпить коньяку или виски, нам не пришлось заказывать закуску и ждать её – она у нас уже будет. Шампанское – это только для тебя и для первого тоста.

– Ты не прав, командир, я не пью крепких спиртных напитков, – сказал Саша.

– Да не может быть! Ты же боевой штурман, – удивился Шумов.

– Может, может! – вполне серьезно отвечал Александр.

– Молодец, Саша, – поддержала его Леночка, – наконец-то у меня появился достойный напарник, который не пьёт крепкие напитки.

– Неужели придётся шампанское лимоном закусывать? – нарочито ворчливо заметил Пётр.

А зал между тем постепенно наполнялся посетителями. Советские офицеры, лётчики, штурманы, инженеры растворялись в общей массе посетителей, главным образом, американских офицеров, но вместе с тем по манере поведения было видно, что наши вели себя если не сковано, то сдержано, присматривались к ситуации. Скованность постепенно по ходу вечера проходила. Начали совместно с американцами поднимать тосты «За победу!», подсаживаться друг к другу. Американцы приглашали наших за свои столики, наши – американцев.

Пётр пригласил Лену на вальс. Они танцевали так, как это было принято в России. Все, кто был на танцполе, остановились и с удивлением смотрели на советскую пару. Так здесь не танцевал никто. Гармоничное сочетание сказочной музыки Штрауса с пластикой движений красивой молодой пары покорило всех. Казалось, что для этих двух молодых людей, сейчас не существует ни войны, ни этого зала, ни присутствующих гостей, а есть только музыка… и они, принадлежащие друг другу.

Стихли последние музыкальные звуки, Леночка, полуприсев в книксене, слегка склонила голову, Пётр, наклонившись, поцеловал ей руку. Все зааплодировали. Гамов взял смутившуюся Леночку под руку и под те же аплодисментов гордо повёл к своему столику.

– Ребята-а-а! Какие вы молодцы! Я такое видел только в кино, – сказал Саша, когда друзья оказались на своих местах.

– Красиво танцевать, как и вести себя в обществе, должен уметь каждый советский лётчик. Мы же в чужой стране, – назидательно проговорила Лена и, повернувшись к Гамову, сказала, – Спасибо тебе, Петя.

В этот момент Александр увидел, как через зал к ним направляется старший лейтенант Николай де Толли. Он негромко сказал Петру:

– Командир, кажется, к нам гости.

– Ну что же, это хорошо, будем встречать гостей, – вставая, сказал Гамов и широко, чисто по-американски улыбаясь, пошёл навстречу Николаю.

Они встретились, как друзья. Пожали друг другу руки, и Пётр, указывая жестом путь, подвёл гостя к своему столику.

– Это Елена, наш друг, – представил Леночку Пётр.

Лена встала, протянула руку и проговорила на хорошем английском:

– Меня действительно зовут Лена, я переводчик советской миссии, а вы кто?

– Николай, – сказал гость и, склонив голову, поцеловал Леночке руку, – Николай де Толли, – уточнил он. – Пилот-инструктор военно-воздушных сил Соединённых Штатов Америки.

– А по произношению и не скажешь, вы отлично говорите по-русски, – заметила Лена. – И по манерам…

– И по происхождению я не американец, бабушка вывезла меня из России ребёнком сначала в Турцию, затем в Америку. Так сложилась судьба. Но, к моему счастью, в семье меня воспитывали на русских традициях.

Подарив даме ослепительную улыбку и извинившись перед ней, он повернулся к Саше, протянул ему руку и, похлопав по плечу, сказал:

– Здравствуй, штурман Александр. Как ты устроился, как твои успехи?

– Здравствуй, Николай, спасибо, всё хорошо.

Пётр усадил гостя на свободный стул.

– Что будешь есть, пить, Коля?

– О, как ты меня замечательно назвал – Коля! Так меня называла в детстве только бабушка. Всё-таки меня не случайно всегда тянет к русским. Есть я ничего не буду, а вот виски сейчас закажу.

– Нет, Коля, у нас так не принято. Ты наш гость, поэтому заказывать будем мы.

Пётр подозвал официанта, заказал виски и коньяк.

– Вот видите, и лимон пригодился, – пошутил он.

– А что вы виски не пьёте? – отреагировал на заказ коньяка Николай.

– У нас с этим всё сложно, – ответил Пётр. – Дама, кроме шампанского, не пьёт ничего, да и то, как она пьёт нельзя назвать питьём, штурман не пьёт крепких напитков, а я к виски не привык, пью или водку, или коньяк. Но поскольку сегодня праздник, я считаю, что коньяк – это правильно.

– Понятно. Я думаю, что ваше пребывание на Аляске, несколько, поправит сложившуюся ситуацию. Не знаю, как Елена, но то, что непьющий по молодости лет Александр и ты, Пётр, через некоторое время будете пить виски и поймёте, что это достойный напиток, я не сомневаюсь.

– Пока принесут заказанное спиртное, я предлагаю выпить шампанского за наше знакомство, – сказал Гамов и разлил по фужерам шампанское.

– Я с удовольствием поддержу этот тост, – очень серьёзно, даже немого торжественно, проговорил де Толли, поднимая бокал шампанского. – Но хочу добавить к нему поздравления за успешное начало нашей совместной большой работы. Я горжусь тем, что познакомился с вами. Мы, пилоты, знаем, что летать по сибирской авиационной трассе обычные лётчики не могут – это удел высочайших профессионалов своего дела, каковыми вы и являетесь. Мы с интересом наблюдали за этим перелётом и очень рады, что задача выполнена блестяще. Думаю, что после сегодняшнего дня скептиков поубавится, а их в наших рядах, поверьте мне, немало. Я пью за вас!

– Это очень высокая оценка, – сказала Лена, после того, как все выпили. – Тем более, что она прозвучала из уст такого пилота-асса, как вы.

– Ну что вы, Елена, я обычный лётчик, – скромно заметил Николай.

– Я знаю, что говорю, – ответила Леночка, мило улыбаясь.

Принесли виски и коньяк. Стало значительно веселее. Некоторая скованность, вызванная коротким знакомством с американским лётчиком, растаяла. За столиком возникла атмосфера дружбы и взаимопонимания. У всех присутствующих появилось ощущение, будто они давным-давно знают друг друга.

– Слушай, Николай. Расскажи что-нибудь из своей пилотской жизни. Нам всё интересно. Вроде такие же лётчики, летаете так же, как и мы, но всё устроено как-то по-другому. Вон у вас даже командиром экипажа – штурман, а не так, как у нас, – пилот.

– Да, это действительно так. Ну что же, если вам так интересно, расскажу. Был у меня один случай, достойный того, чтобы о нём рассказать. Если бы он произошёл не со мной, никогда не поверил бы, что такое возможно.

– Вы специально интригуете? – игриво спросила Лена.

– Нет. Я уверен, что этот случай будет интересен и Петру, и Александру.