Текст книги "Русский сбор"

Григорий Кофман
Русский сбор

Введение

1. "…В книге в увлекательной и доступной форме описаны теоретические основы Системы БОевой Русской («СБОР»). Значительное место отведено использованию оружия, подручных средств для безусловного достижения победы в схватке. Автор является практикующим тренером, постоянно уделяет внимание оттачиванию теоретических основ системы, углублению методических подходов к ее эффективному освоению."

2. "…В наш химический век, насыщенный искусственными лекарственными препаратами, народная медицина не теряет своих позиций. Сбор целебных трав проводится в экологически чистых районах России. Сырье, включаемое в различные лечебные сборы трав, собирается вручную, обрабатывается, сушится, сортируется и расфасовывается в прозрачные пакеты. Сбор включает в свой состав лекарственные травы, которые в совокупности действуют на организм таким избирательным образом, что… Сбор «Русские Корни» – лучшее для Вас!"

Часть 1. Сонник ("прострел обыкновенный)

 
Одна семья мне предложила кров
С условием (я принял, там был спор),
Что буду спать без снов)
…Я крепко сплю, и мой покой с тех пор —
пот, слезы, кровь.
 

Стансы

 
Бледный ёжик наступает
На Москву Захаровну.
Старый снег не тает —
Будет всё по-старому.
* * *
Колокол зазвонил – собрались: стало быть, вече.
Ну выпили, позвали гостей – понабежало нахалов.
Так ведь медовуха да брага наша – это же вещи!!
Торговая марка – Новгород Михалыч!
 
 
…Медведя дубиной, рыбку – крючьями,
Заговором кабана, тетерева – песенкой.
Все дружили с Ярославлем Юрьичем,
В лес на охоту с дедулей-кудесником.
 
 
Вот опять лошадконогие,
Развесёлые да многие,
Порезвились и оставили калекою
Тело белое Рязань Олеговны.
 
 
А петух кривой с малютою Басаевым
На здоровой телеге притащился на Волгу —
Да на колесо Казань Мусаевну!
Долго мучалась, басурманка, долго…
 
 
Всё пути не караванные —
Потайные. Кроткая и безоружная,
Там блюдёт себя – эх! Кострома Ивановна —
Чистой девственницей – ну и дура же!
Вьюга. Чёрные монашки становье
В поле белом камушками выложили,
Стены возвели, и – Вологда Степановна
Так и выжила. С иконкой выжила.
 
 
Слабый пол – Одесса Викторовна!
Фри-вольная покорительница морей.
Солоноватую влагу вашу литрами
Слизывал бы. Соединимся скорей!
 
 
На себя несёт донос вновь
К Питеру Петровичу
Чудик замороченный —
Кровь была и будет кровь.
 

Метели

 
Глубоко на дне морском снег рассыпчатый лежит
Солью на подводных ранах он, нетающий, поет.
Проплывет большой корабль, оставляя борозду,
Пена белым снегопадом осыпается на дно.
Вот гуляя проплываешь, собирая звезд морских,
Вдруг метель тебя закружит, колокольчиком звеня.
Значит целая эскадра бороздит морской простор…
Ой вы, дали голубые, ой ты, русская зима!
 

«Свякуба, рагатки, борят, шептуны…»

 
Свякуба, рагатки, борят, шептуны,
Полон лес беревянных волн.
На гнилой кочне малдадой Тумны —
Многих шлахт – сорожень гевонн.
 
 
Он моголисто скул, половецки рыж,
По-угорски щур, кремендей…
На горючем пне он пылает мышь,
Протокнув её с двух копей.
 
 
Голодай, холодай, солодай, галдей.
Поле хочет свернуться в пук,
Жмётся к лесу, в котором ждёт Едигей
Салавьяный призыва звук.
 
 
Зова ждёт, бурелом, знака ждёт, бартан.
Он уже окаймячил нож.
Но никто не идёт окропить свидан…
Телом биг, духом бор, белом кож.
 
 
Одинок, одинец, одичал один.
Закумранился мочный зверь —
Не расслышать чёлн в беготне стремнин,
Леса морок, да поля серь.
 
 
Где восход, ярый полк?!.. Где источна драйвь?!
Нордорусов да вегов тьма?
Не идёт никто пороветь на Славь.
Так и будет пока.
Сурьма.
 

«Захиб ненужный, гроб калёный…»

 
Захиб ненужный, гроб калёный,
Морилка вешняя в лицо,
Да список бдений поимённый
Вершат самотное кольцо.
 
 
За огалденным водопругом,
За травиальными власьми
Шныряет мочь свою подругам
Козьма Козьмич – властитель сми.
 
 
Его тригонометр высокий
В несочленённости деньжищ
Рожает яйцекладь в осоке,
Где правит галл, смущая тыщ.
 
 
Его укор другим потеха,
Козьма однако не прореха,
А лихоствойна паралить,
Чтоб затаённо ямбы вить.
 
 
Отсечь картечь.
Пиранью в печь.
Утехам лечь
В прямую речь:
 
 
– Гди, бди, рди, жди.
 

«Ах ты, музыка ветра, песни горных долин…»

 
Ах ты, музыка ветра, песни горных долин,
Стихотворного метра непредвиденных длин.
Там на пальмовых кущах бананальностей груз:
Святость душ неимущих да продажность искусств.
 
 
Не мигая на Запад смотрит жёлтый Восток,
Но создать Фрэнка Заппу он пока что не смог.
В кимоно или в сари, отчеканен лобок —
Так напассионарен, что расслабить слабо.
 
 
Запад в дымке востока, завороженный ru,
Эта дымка до срока превратится в чадру.
Он застыл, сдвинув пятки, он молчит бронево,
Опущение матки – вот диагноз его.
 
 
Русский, срущий в колодец, из которого пьёт —
Беззаботный народец и в соседний насрёт.
Что там: Калка? Непрядва? – Раз поэт не в чести,
Исторической правды не обязан блюсти.
 

«Чёрный пояс тэйквандо…»

 
Чёрный пояс тэйквандо,
Повязка белая шиацу,
Ты можешь любить Кустурицу,
Во сне увидишь Марлона Брандо.
 
 
Чтобы сохранить целое, требуется герметика.
Но такую страну не закупоришь в бутыль:
Гумилёв плюс Ахматова дали жизнь теоретику,
Да и как практика его не сдашь в утиль.
 
 
Лев Николаич, похоже, и в правду напряг поле:
Героев стало – хоть косой коси!
Напассионарены все – только дай волг —
Переустроят – отсель и до небеси.
 
 
Думалось: yes, you can, Russia!
Время шло и шло – а ты всё ждёшь и ждёшь…
Видать, такова уж природа наша…
Из всего напряжения в основном пердёж.
 
 
Жить в половину мощности —
Продлевать одну жизнь вдвое!
Меньше склочности – больше прочности,
Покой повышает надои!
 
 
Зелёное знамя болеет расколом в вере,
Жёлтый человек всё равно всех придушит,
Красная тряпочка Ру на глазах розовеет —
Объедаемая часть суши.
 

Кони и пони

 
Думал поезд: вот пойду под откос,
И та парочка, что в третьем купе
Целовалась на платформе взасос,
Не увидит своего Сан-Тропе!
 
 
Тех, что в тамбуре дымят без конца —
Двери настежь на гитарах бренчат —
Дерну сцепкой да и сброшу с крыльца,
Вон их сколько под откосом лежат.
 
 
Инженерно – преферансную пьянь,
Их консервь да яйца, сельдь с запашком —
В пыль, в труху, в кровавую дрянь,
Потому что страшно пусто кругом.
 
 
Поле этой необъятной страны
Пересечь, что восемь жизней прожить.
Чтоб границ границы стали видны,
Это надобно ещё заслужить!
 
 
А ту троицу бескостных людей,
Что приветствуют соседей вотще,
В околоток отвезу попозжей —
И не будет християнства вообще.
 
 
А когда вернусь обратно в депо,
Керосин залью по самую мочь!
Кляча ржавая – дрезина – пропо —
Просипит мне песню Тёмную Ночь.
 
 
И тогда я всех прощу, всем врагам,
Пассажирам, что во чреве моём,
Каждой твари по заслугам воздам —
чтоб ночами под парами вдвоем.
* * *
Думал весело по рельсам стуча,
Товарняк, везущий известь и ртуть,
Вот недельку отпляшу ча-ча-ча —
На запасный двину к пенсии путь.
 
 
А на том на запасном как в par:
Не цемент с углем – детишек возить!
Вот мазута только в баки залы
И пойду туда как пони служить.
 
 
Было холодно, был жуткий мороз,
А у стрелочника приступ – мотор
барахлил… а в колее перекос,
Семафоры поменяли колор,
 
 
Автоматика сработает ли…
Нет гарантий, что наступит весна…
Так что прежде было две колеи —
Нынче вышло вроде как бы одна.
 
 
Память павшим – вечный бой, светлый путь,
Песней песнь церетельевских снов:
Триста туловищ, отлитые в ртуть —
Это круче тех китайских бойцов!
 
 
Всё когда-нибудь покроется прахом,
Но у этого пути есть свой шарм.
Как сказал великий йог: одна драхма
Перевесить может множество дхарм.
 
 
То есть, жизнь есть конь,
Смерть же – конь в пальто.
…Жалко только, что
Одной меньше понь.
 

Разговор с товарищем Же

 
Здравствуй, Же, то бишь, хайль!
Шамбала – это, конечно, приволье.
Но ажиотаж вокруг темы очевидно стихает —
Время выходить из подполья.
Они всё подготовили сами:
Красный Восток – Чёрный Восток,
Пройден путь от Асисяя до Масяни,
На очереди новый Бог.
Раньше Йог почти всё мог;
а они кричат: есё, есё!
Короче, если Же явится и съёжит,
То он сможет
Ну просто всё!
 

«Хорроу русского конца…»

 
Хорроу русского конца
Света видел я во сне:
Там была гора свинца,
В ней дыра по всей длине.
 
 
Вход в неё, точнее въезд,
Под тоннель офрмлен был —
Дескать, старт, он – точно – здесь,
Финиш – там, где горный тыл.
 
 
Паровоза тихий вход
В обозначенный раствор
Провожал тепло народ,
Шёл неспешный разговор.
 
 
Были песни по гармонь,
Под гитару, под ситар.
Долго слышалась колдонь,
Из горы струился пар.
 
 
Подождали, разошлись,
Подмигнули той норе.
Впрочем, я не видел лиц —
Я был в поезде, в горе.
* * *
Стыки кончились давно.
Суперсовременный рельс.
Было тихо и темно.
Больше снов, чем дальше в лес.
 
 
Меньше внешних перемен.
Оставалось только ждать,
Поворота чуять крен,
Толщу страха набирать.
 
 
Ладно б крен – так ничего!
Звуков нет – хоть сам пыхти.
Мысли просят одного —
Огонька в конце пути.
 
 
Утонченья массы той.
Я вперёд вперя» глаз:
Тянет поезд за собой
Клячи глоданый каркас.
 
 
Не одна, а целых три!
Средоточенный оскал —
Правят тройкой упыри,
Эшелон вовсю скакал.
 
 
И который же из нас
От лихой бежит езды!..
Мчится тройка, полный газ,
Остальное – до гряды,
 
 
До светящейся слюды,
Той, что выперла в стене.
Кто сказал, что от беды
Не ускачешь на коне.
Скок-поскок, за веком век.
Весь в пути, а путь весь в нём —
Сверлит русский человек
Дырку в тулове земном.
 
 
Чай, прорвёмся, пропердим!..
Полустанок, закоул —
Я сорвался, невредим,
Лёг на травку и уснул.
 
 
Сон.
Тоннель.
Полон дрызг бубенцов.
Эшелона шинель гремит, как кольчуга,
Стужа набросила тыщу оков,
И вот – лопается подпруга.
 
 
Тройки скелет умчался вдаль,
Народ вышел, жалок и наг,
Холод путынный, калёная сталь.
Луч впереди опрокинул мрак.
Ужели выход?
Горе конец?
Впереди, одежды белы, фигура:
Всё, как положено: сиянье, венец —
И куда ж я так вырядился, придурок?!
 
 
Побьют!
Растопчут, как Данко – в пыль!
Ну, коли пьянка пошла такая:
 
 
– Народ!
Молитву, поди, не забыл?
– Здрааавствуй, моя Мурка,
Здрааавствуй, дорогая!
 

«Цыгане, армяне, жиды…»

 
Цыгане, армяне, жиды —
Как звучали песни воды,
Как аукались сказки гор,
Как шептался в долине костёр.
 
 
Востока старая кровь —
На коварство изломана бровь,
на отраву в колодца сруб,
на ребёнка наточен зуб,
на монету намётан глаз —
бабы ведьмы, мужик – пидарас!
 
 
Как же с ними по-людски жить?
Эту воду пить или не пить?
И зачем платить за постой,
Если краденый конь – твой!?
 
 
Не пустой звук – Отечество.
Он и отчество и естество.
А пришельцу он пуст и чужд —
Что ему-то до наших нужд,
То не то ему, сё не так, —
Потому он химера, враг.
 
 
Тем, кто высушил наш исток
Или кран сломал под шумок,
Тем, кто в нашем саду насрал,
Заведьмачил, наколдовал,
 
 
Кто скупил наш базар,
Чернотой по глазам,
Белизной по зубам,
Непотребной нам —
Кровью наших детей —
морем крови своей!
Что острей, чем нагайки свист?!
Справедлив наш распятый Христ!
Всемогущ наш большой Аллах,
Что внушает священный страх!
 
 
Так и быть – так и будет всегда.
Под лежачий камень вода
Не течёт. Этот камень брось —
Песнь песней, а ножки врозь!
Ручки вверх! в печень хрясь! В зубы – на!
Широка родная страна!
 

«Комиссар Ржевский поехал на фронт…»

 
Комиссар Ржевский поехал на фронт —
Над его головой белый стяг.
За Россию, за веру, за царский трон
Кровь прольёт балтийский моряк.
 
 
Применив разработку – секретный газ —
Погрузили поляков в сон!
Трёх паненок – шахидок взял зараз
Комиссар в справедливый полон.
 
 
Пусть скрежещет зубом поляк-террорист,
Получив компромат в интернет,
Как у Ржевского прямо в сортире все три
Отмочили позорный минет!
 
 
Три перста правых славных – благая весть —
Комиссар понимает как! —
Русь была, быть России, держава есть —
На зачистку неверных срак.
 
 
Ржевский жил, Ржевский жив, Ржевский будет иметь
Всей Европы всех баядер!
Водка, Пушкин, ракеты, матрёшки, нефть! —
И да здравствует постмодерн!
 

«Было прохладно. Съезжались на дачу…»

 
Было прохладно. Съезжались на дачу
Гости: «тамбовцы», «варяги», «апачи».
Было малиново от пиджаков.
Двор украшали фигуры богов.
 
 
Бросила камень старушка в старуху.
Отбила у каменной бабы пол уха.
Все согласились, что нет места в жизни
Фактам исламского вандализма.
 
 
Бросила камень старуха в старушку,
Так что поранила старенькой ушко.
Ржевский вздохнул, сбросив крошки с колен:
Нравы в России – c`est ne pas tres bien.
 

«Есть колосс на огромных ножищах…»

 
Есть колосс на огромных ножищах.
Он на них и стоял и стоит.
Трубы тянутся, будто усища.
Изо рта его факел горит.
 
 
Он корябает пальцем планету,
Упираясь ножищами в грунт,
Призывая молчаньем к ответу —
Одиноко взлелеянный бунт.
 
 
Он гордится немерянной мощью
И по-детски наивной душой.
Перед ним – он так думает – мощи,
А за ним – мыслит он – дух святой.
 
 
…Танкер есть, как баланда тяжёлый.
В нём есть палубы и якоря.
Он бы в порт назначенья пришёл бы… —
Бунт-то бунтом – да нет корабля!
 
 
Если ж надо, он может без спору
Дурачком посмешарить людей.
Словно мир – это некая прорубь,
Ну а он и болтается в ней…
 

«Над бронзовой…»

 
Над бронзовой (золотой, чугунной —
Какие длани ещё у статуй?) —
Плывут облака, медленно, как в цыгуне,
в очередь прикрывая солнце заплатой.
 
 
Сказки про древних богов – страшилки,
кубики детского сна, по сравненью
с в ремень подтянутыми ухмылками
истуканов недавнего современья.
 
 
Не пытаясь выбраться из природного скотства,
человек оформляет харизмы в груды
камня, разнообразя свои идиотства —
Их ставили, ставят и ставить будут.
 
 
Солнце пьёт воду из черепков,
высыхают последние капли ума.
Народ, понавешав себе ярлыков
С истуканами, – это Самачума.
 
 
Всё, что я делаю, по-прежнему выдаёт незнанье
Многих деталей – я никого не прошу мне помочь,
и, ругая кого-то, извиняюсь заранее:
адрес критики я сам точь в точь.
 
 
С другой стороны, мы ж не бичи и не бичи,
Те, что в кровь себя или что дремлют на берегу —
Самокритика помогает многое обналичить,
Жонглировать скользкими косточками личи
И спокойно смотреть в глаза врагу.
 

«Священная корова Беломорья…»

 
Священная корова Беломорья.
Холмов священных петли троп и длин.
Священный дуб смирительных равнин.
Такая вот блаженная исторья…
 
 
Спасибо, европейский полуостров,
За дружелюбный временный причал.
На континенте правит коза ностра —
Ты ж как субконтинент не подкачал.
 
 
Весёлый кучер бьёт кнутом лошадку —
Давно жестоким кажется наш век:
Несёт себе за пазухой взрывчатку
То там, то здесь небритый человек.
 
 
Что здесь, что там холмов священных склоны.
Но только нынче здесь с упрямых губ
Тихонько испаряется полоний —
Такая плата за приставку «суб»
 
 
Всё стало зыбко, далёко до морюшка.
Пошла вверх рыбка – звать корюшка.
Многие реки – одна река,
Тяжелы веки. Спать бы века.
 

Жаркие лета (Частушки)

 
Выбранный народом путь
Весел сладок труден.
Все путём, навыкат грудь —
С нами Бог да Путин!
 
 
Вечный праздник на дворе,
Братцы, не до буден!
Драться лучше по жаре —
С нами Бог да Путин!
 
 
Так и быть: нас ждет война
С вечными врагами:
Запад полная мошна —
Бог да Путин с нами!
 
 
Дырку новую в ремне —
А ремнём по роже.
Здравствуй Троя – быть войне —
Путин, с нами Боже!
 
 
Он отец и лучший друг,
У руля бессменно
Он, как Юрий, долгорук —
Не простит измены.
 
 
Чтоб с рулем да без ветрил —
Где ж такое было?
Путин будет, как и был,
Сам себе ветрило.
 
 
За него и первый тост —
Целен без изъяна —
Арамис, Атос, Портос
С ликом Д'Артаньяна!
 
 
Лишь бы вот не стала нам
Дорога дорога:
Украина не Вьетнам…
С Путиным. Без Бога.
 
 
Что скрывать: коварен здец —
Было дело: с мукой
Вдруг узнали – наш отец,
Оказался наш отец
Не отцом, а сукой.
 
 
Что ж, от перемены мест
Сумма неизменна —
Черт не выдаст, Бог не съест —
В драку, как в геенну!
 
 
Даже задом наперед,
Рассуждая строго,
Если с Путиным, пойдет
И без Бога. С богом!!!
 

Часть 2. Адреса

 
Простудно-протяжно легло побережье
Как длинная масть. У него на краю
Ты песню поешь в милом мне зарубежье,
А я тебе здесь мою песню пою.
 

«Жили-были в городе…»

 
Жили-были в городе
Много нас.
Голоса на проводе —
Много глас…
 
 
В телефонной будочке
За две коп.
Получи минуточку
Счастья чтоб.
 
 
Вот стоит столовая,
Серый пол.
Повара, как олово —
Одинаков пол.
 
 
Вот стоит Серёга-пьянь,
Жёлтый глаз.
Душу, говорит, воспрянь —
Будешь есьм аз!
 
 
На скамейке девица
Незнакомая.
Ни мычит, ни телится…
Очи – полынья!
 
 
Мы махнём в Карелию
По весне.
А друзья не верили,
Что я с ней!
 
 
Я закину удище
В Озеро, в Залив…
Впрочем, – это в будущем
«Кооператив» —
 
 
вовин, валин, жорин —
смольному покорен,
бедами просмолен,
балтикой просолен
от ушей до пят.
Тихо похоронен —
олин, светин, сонин,
ленин
град.
 

Сказка сыну

 
Одна, ты одна, ты, копейка, одна —
А целый стакан выпивался до дна!
А вот не одна, вот уже целых три —
Сироп толстомясый под газом взбодри!
Копейка, послушай, что глубже? Что шире?..
Трамвай – это 3, троллейбус – 4!
Автобус, метро – это 5. Это пять!
Сезам открывался опять и опять…
А справа на Бронницкой – пивко не сироп —
В желудок уронится – 11 коп.
А дальше на Клинском, совсем за углом,
Пельменей с полмиски – за 30 с вершком.
На Красноармейской согласно молве
Игривый портвейнский – по 200 плюс 2.
Пешком через речку – Фонтанкой зовут —
3 рэ в чебуречной, увы, не спасут…
С пятёркой однако, синюшным Кремлём,
не жмёшься собакой – сидишь королём.
Кто вовсе не лирик, тот подлинно знал,
Как ленинский чирик нам путь озарял.
Там в мелкой монете увестист и груб
Напихано меди на стоимость в рубль.
За баню – копейки, в театры – гроши.
По стошке налей-ка – закон, не греши!
Недорого было, и жизнь без забот,
Там прошлого рыло казало перёд.
Там белые ночи, там чёрные дни —
Так славно, сыночек, что в прошлом они.
 

Хармс-Клодт

 
Жили в квартире 44
года совместной жизни своей
дядя Иван по прозвищу Пыря
С тетушкой Гелей еврейских кровей.
 
 
Нас было много соседских детишек —
Всех в коммуналке не пересчитать.
Тетушка Геля просила потише:
Дяде Ивану надо поспать.
 
 
Дядя Иван обожал свою Гелю,
Так же как борщ он ее обожал —
Тот, что варила она раз в неделю
Мужу, соседям и прочим чижам.
 
 
Он был директор в какой-то там школе —
Вот бы, казалось, живи не тужи,
Да все твердил про душевные боли,
Нас называя просто Чижи.
 
 
Дескать, чижам нужно больше свободы
(нам коридор – еще больше куда ж?) —
Чиж это птица особой породы!
Пыря при этом в ажиотаж.
 
 
Он начинал распахивать двери.
Было в сортире забито окно —
Выломал фомкой. Да что за потеря,
Ежели меньше воняет говно.
 
 
Только однажды часов этак в десять
Он – весь в пальто – нас созвал в коридор:
Вы не чижи, вы обычные дети,
И не видали его с этих пор…
 
 
Тетушка Геля сидела с неделю
Прямо на кухне, как столб соляной.
Наши родители нам не велели
В прятки играть у нее за спиной.
 
 
День на седьмой Геля громко икнула,
встала спокойна, но басом чужим
жутким как в озеро нас окунула:
борщ будем делать – дос вейс их, чижи!
 
 
Тут же захлопали двери в квартире —
Свеклу несли, кто капусту, кто грош.
Заколотили окошко в сортире:
Что там говно, если варится борщ!
 
 
Было волшебно от дыма и чада,
Ели два дня, а на третий приказ:
В стоге домищ и ворот Ленинграда
Стае чижей, то есть, стало быть, нас,
 
 
Пырю найти. Книгу улиц листая,
Мы пролетали сломя, кувырком
Вдоль по Фонтанке, пока наша стая
Не закружила над страшным мостом:
 
 
Там пребывало движенье. Страданья
Не было. Лошадь храпела навек.
И на узде в напряженьи молчанья
вечно застывший висел человек.
 

Хлестаков-2

 
Я куплю квартиру на Тюшина 7.
Там, где видна надпись «Все виды работ».
И, пока мой город не исчез совсем,
Буду вкушать евонный испод.
 
 
Его пропащие проходные дворы
С глотками парадных, которых черней нет,
Потом зашлю губернатору дары
И приглашу на обед.
 
 
Мы побеседуем о проблемах бюджета,
О том, как труден ввод в строй,
Под Laphroaig побазарим и «про это» —
Дочь его, кстати, хороша собой.
 
 
И вот когда, просклоняв пендосов,
Которых, разумеется, разве что сечь и сечь,
Решив с десяток важнейших вопросов,
Я заведу свою неуместную речь:
 
 
Дело в том, что город не Лего —
У него измерений не три отнюдь;
И – даже не плюсуя мое скромное эго —
Жители его четвертая суть.
 
 
Они ходят в гости друг к другу,
Кружево троп в алгоритм заложив,
Электрически как бы заряжают округу,
Чем, собственно, город и жив.
 
 
И вот, когда эти связки горла
Разрываются кольями оград и ворот,
Когда каждый видит в друг дружке вора,
Когда нет ничего важнее запора,
тогда это больше не город,
А губернатору имя – Урод.
 
 
Петербург – это не только Невский,
Это не только фасады, дворцы и Нева,
Это прежде всего паутина фрески
Троп, которыми картина жива.
 
 
Прямые линии – это пошлость.
Загадки города в его дворах.
И если интим остается лишь в прошлом,
То у организма дело швах.
 
 
Тогда остается мертвый монстр,
атлант, коему разве что матом крыть,
Ибо необходимо поддерживать остов,
Годный разве на то, чтобы деньги мыть.
Да еще чтоб туристы ходили по нитке,
Не догадываясь, что что-то не так…
Окоченевшие формы, свитки —
Современный культур-ГУЛАГ.
 
 
Когда ж надежды вовсе в дым превратятся,
Я продам квартиру на Тюшина 7
На пике цен какому-нибудь китайцу,
Чтоб закрыть страничку и еще с тем,
 
 
Чтобы потратить денег, надо сколько,
Для постройки где-то таких жилых структур —
Там будут проходные дворы только
И никаких памятников культур!
 

Сенатская пл

 
Грустно, могло бы быть грустно,
Могло бы быть пусто – могло бы, могло бы…
Устно – не письменно – устно
пора б изъясняться высоким да лобым.
 
 
надо, противно, но надо
мотивы поступков и действий, мотивы
стаду, доходчиво стаду,
доходчиво и терпеливо.
 
 
Ибо – не сразу, не завтра, не вскорости, ибо,
Может быть, лет через сто… Не пристало
Просто молчать, потому что могли бы, могли бы!
Но, к сожалению, нынче и этого мало.
 
 
Надо б не просто сказать – надо б проще,
Честнее и проще —
Однажды Поэт (Гражданин) – неужель не про нас:
– «Сможешь выйти на площадь?
Смеешь выйти на площадь
В тот назначенный час?»