Текст книги "Поиск в темноте (сборник)"

Тогда я прицелилась более точно.

Спросила, как живет Лариса Шарапова, – не сообщая, разумеется, что виделась с нею сегодня, – сказала, что с удовольствием вспоминаю тот вечер, что мне понравились записи Высоцкого и я бы с удовольствием послушала их еще раз.

Колебания Вики были заметны, но я не могла понять их причины.

– Ларису, конечно, мы можем навестить, – нерешительно протянул он. – Это не проблема.

Я решила его подтолкнуть:

– У меня сложилось впечатление, что она не желает со мною больше встречаться.

– Правильно сложилось, – ухмыльнулся он. – Не желает. Побаивается она. Женщина ты свободная, ну и привлекательная, – снизошел он. – Ревнива она, как дикая кошка.

Я не знала, как там с ревностью у диких кошек, но решила принять заявление Вики как исходную гипотезу.

– К кому она может меня ревновать? – удивилась я. – Уж не к тебе ли?

Вика поверил в мою наивность.

– Еще чего! Да она ко мне ни с какого боку.

– Так за кого она опасается, уж не за Поля ли Фоминых?

– Какой там Поль? – удивился Вика моей бестолковости. – Что, ты не видишь, что Пашка для Ларисы – нуль без палочки. – Вика принялся за кофе, а я продолжала таращиться на него как можно вопросительнее. – Есть тут у нее… ну, инженер один, Вадим Тобольский. Она из-за него, можно сказать, со своим прежним мужем разошлась, думала Вадима на себе женить. А он – парень оказался такой… – Вика повертел ладонью. – Словом, тянет резину да по сторонам поглядывает. Ну, Лариса, естественно, расстраивается. Она из-за Вадима всех девчонок от нашей компании отвадила. Осталась только Тамара, – мы ее царицей Тамарой зовем, – так у нее Геночка есть, она к нему намертво приклеена. Да еще Катюшка. Ну, Катюшка вообще не в счет – простой трамвайный вагоновожатый.

– Вагоновожатая?

– А что? – заступился Вика. – Катюшка в компании девчонка звонкая. Зарплата большая, когда нужно на вечерок сброситься – не скупится. На лицо, правда, не очень. Зато фигура – дай бог! И «барыню» танцует, не стесняется.

– Чего же стесняться «барыню» танцевать?

– А это смотря как танцевать, – ухмыльнулся Вика. – Даже не как, а в чем танцевать, – пояснил он.

– В чем же ваша Катюшка танцует «барыню»?

– А ни в чем.

– Как? Совсем?..

– Совсем. Без ничего. Я говорю – фигура у нее, любая девчонка позавидует. Я таких даже на картинках не видел. Ее модельершей приглашали – не пошла. На трамвае, говорит, удобнее, день работаешь – два гуляешь. И зарплата, опять же. У художников в студии была.

– Ну и что?

– Отказалась, говорит – старики, а тоже, лезут… Хоть бы молодые были. Она девка прямая.

– Так, – подытожила я. – Катюшку-вагоновожатую Лариса не боится, а меня, значит, опасается. Да не нужен мне ее Вадим. А что, он такой уж парень, неотразимый?

– Парень как парень, ничего особенного. Чего она к нему так прилепилась? Вас, девчонок, разве поймешь?

– Да, – согласилась я, – понять нас бывает трудновато. А так хотелось бы мне еще раз Высоцкого у нее послушать! Хорошие записи, никогда таких не слыхала.

Записи у Ларисы на самом деле были отличные, и я знала, что их сделал у себя на студии Вика, но также знала, что на студию он меня не пригласит, побоится. Кто-то там у него, видимо, был.

– К Ларисе мы зайдем, – сказал он. – У нее в субботу день рождения, вот мы и придем, поздравим.

– Неудобно. На день рождения собирают обычно друзей.

– А я ей кто? Я ее еще со школы знаю.

– Ты другое дело. А тут она про меня такое думает.

– Ну и пусть думает, мало ли какая дурь ей в голову взбредет. Ты же со мной придешь, со мной и уйдешь. А если Вадим на тебя и взглянет разок, так Ларисы от этого не убудет.

Мы договорились встретиться в субботу возле цирка. Вика проводил меня к тому же подъезду, был на удивление корректен при прощании.

– Эх, жаль, пригласить мне тебя некуда.

– Да, жаль, – сказала я. – Посидели бы еще.

4

Дверь нам открыла сама Шарапова.

Она была в новом «Ренглере» и прическу сделала, видимо, в парикмахерской.

Не знаю, кого она ожидала увидеть, во всяком случае, не меня. С ее лица тут же исчезло застольное оживление, она нахмурилась, я ожидала, что она вот сейчас передо мной захлопнет дверь. И, не будь рядом Вики, возможно, она так бы и сделала. Во всяком случае, мне дали понять, что присутствие мое здесь нежелательно, и если по совести, то мне нужно было извиниться и уйти.

Но уйти я не могла.

Я была на работе. Я не имела права ни на обиду, ни на самолюбие. И Лариса Шарапова была не простой моей знакомой, а человеком, которого подозревали, – да, подозревали! – в причастности к тяжелому преступлению, и очень многое может проясниться хотя бы потому, что здесь Тобольский. А он был, конечно, здесь, иначе у Ларисы не было бы такого счастливого лица, когда она открывала нам дверь.

– Извини, без приглашения… – сказала я.

– Это я ее пригласил, – выступил вперед Вика. – Она не хотела идти, стеснялась, а я ее уговорил. Чего же ты нас, гостей, на пороге держишь?

Вику суровость Ларисы нимало не удивила, он же объяснял мне ее причину, поэтому сейчас он просто подтолкнул меня к дверям. Шарапова отступила в прихожую. Вика тут же вручил ей свой подарок – плюшевого чертика с головой, качающейся на пружинке.

Я достала из сумочки свою коробочку. Лицо у Шараповой чуть оживилось, да и какая женщина осталась бы здесь равнодушной?

– Сколько раз про эти духи слышала, – призналась она, – а вижу впервые.

Она прикоснулась губами к моей щеке.

Я заметила на вешалке уже мне знакомую коричневую вельветку. Пока Вика пристраивал мое пальто, я пригляделась к вешалке на вельветке – вешалка как вешалка. Пришитая. Болтиков не было.

Мы не слышали, как он подошел. Я заметила его, когда он протянул руку из-за плеча Шараповой и взял у нее из рук флакончик.

– На самом деле – Франция! – голос спокойный, глуховатый. – Все верно – «Мажи нуар», – он правильно произнес французское название духов – «Черная магия».

– Вадим! – улыбка исчезла с лица Ларисы. – Это Женя.

Когда я видела его одетым в куртку, он казался мне более солидным. В костюме, белой рубашке с отложным воротничком он выглядел щуплым, узкоплечим. Маленькие темные глаза, – я согласилась с оценкой Вики – на рокового покорителя женских сердец он не походил, даже эти прижатые уши… уже потом я подумала, наверное, такие уши могли быть у толстовского Каренина.

Я протянула руку.

Я специально подала ему руку. Пальцы его были мягкие и длинные, рукопожатие вежливым, слабым – это была рука научного работника, привыкшая к авторучке, электрокалькулятору, пишущей машинке, в конце концов. И опять мне было трудно представить в этой руке нож и точный сильный удар прямо в сердце Миши Севина.

Я совершенно не исключала такой возможности, просто не могла этого представить. Интуиция моя молчала – на роль убийцы Вадим Тобольский тоже не тянул…

Он чуть улыбнулся мне, так же вежливо и невыразительно – и странно, улыбка не сделала его лицо более привлекательным.

С того вечера, как я услышала от Вики это новое для меня имя и фамилию, прошло двое суток, и я уже знала о нем все, что можно было узнать из официальных документов, не расспрашивая специально ни его знакомых, ни сотрудников по работе, – полковник Приходько по-прежнему был осторожен, боясь лишней гласностью в чем-то мне помешать и даже, как я догадывалась, где-то опасаясь за меня…

Вадим Тобольский – двадцать восемь лет, работает в расчетном отделе научно-исследовательского института, до прошлого года был женат, развелся. В ожидании квартиры пока живет в деревянном домике, доставшемся ему от родителей, которые перебрались в дачный пригород (эта квартирная изоляция – единственно стоящая деталь в его биографии). Машины не имеет…

Я первая прошла в комнату.

За столом сидели еще четверо. Уже знакомый мне Поль обнимал за плечи девушку, невысокую, складную, круглолицую и курносую. «Катюшка!» – подумала я. Та самая, что «барыню» танцует без ничего. После наводящей информации Вики ошибиться было бы трудно. «Царица Тамара» – полная, флегматичная девушка, строгих очертаний лица, с пышным валиком белокурых волос, вполне соответствовала своему прозвищу. Ее Геночка был просто Геночка – черненький, щупленький, пожалуй, моложе своей подруги.

Лариса представила меня как работника «сферы удовлетворения наших материальных потребностей».

– Смотрите, что мне подарили!

«Черная магия» пошла по кругу. Катюшка о Диоре, похоже, не имела представления, но «царица Тамара» слышала: «Ах, Франция! Ах, “Черная магия”!» – и далее в таком же роде.

Когда мы подняли рюмки и Вика как вновь прибывший говорил в адрес «новорожденной» какие-то обязательные слова, я попутно пригляделась к рукам Геночки и решила, что эти пальчики никогда не имели дела с автомобильными ключами, отвертками и покрышками. Вспомнила руки Максима, как он ни следил за ними, его «Запорожец» все-таки оставлял на них заметные следы. Своей машины у Геночки, очевидно, тоже не было.

Царица Тамара – как сообщил Вика – работала медсестрой в поликлинике вместе с Ларисой, этим и объяснялось ее присутствие. Геночка, как видно, всегда был при ней и эту пару можно было с уверенностью исключить из участия в грязной истории. У меня опять появилось смутное сомнение в правильности моего поиска, и я постаралась от него избавиться, потому как тогда мне нужно было просто уйти и не вносить своим присутствием лишние тревоги в душу Ларисы Шараповой.

Пока меня удерживал здесь Вадим.

Я не знала, бывала ли здесь Зоя Конюхова. Возможно – бывала. Но не в последнюю в своей жизни ночь. Свою последнюю ночь она могла встретить у Вадима Тобольского, в его отдельном домике, у начала улицы Дуси Ковальчук… А уже оттуда на чьей-то машине ее привезли сюда, на автобусную остановку возле девятиэтажки, где жила Лариса Шарапова. Почему сюда? Не знаю… Пока не знаю. Ответы на эти вопросы мне придется поискать у Вадима Тобольского. О том, что это все одни предположения, мне не хотелось и думать.

Вадим Тобольский за столом говорил мало, не смеялся, только уголки его тонких губ чуть поднимались. По тому, как Лариса смотрела на него, затихала, когда он начинал говорить, можно было догадаться, что она его просто-напросто любит и ради этой любви могла бы пойти на многое… На меня Тобольский пока особого внимания не обращал, а надо бы… Встретиться с ним мне еще придется.

Застольное веселье разворачивалось обычным порядком. Много пили, и пили обычную водку – очевидно, в этом заключался особый «шарм». Вика следил за моей рюмкой, я пропускала свою очередь как могла.

Остроумничали в меру способностей.

– Значит, так, – говорил Поль, со вкусом пришлепывая своими толстыми губами, – сидит в поликлинике, в очереди к гинекологу, мужчина…

И совсем неприличные анекдоты рассказала Катюшка – грубые, солдатско-старорежимные анекдоты, – чувство юмора у нее отсутствовало, над ее анекдотами никто не смеялся, даже не улыбались, просто выслушивали с любопытством, что еще она может отколоть.

– Бабка попу говорит…

Ума не приложу, где эта восемнадцати-девятнадцатилетняя девчонка могла набрать такой запас непристойностей.

Парочкой свежих анекдотов – на всякий пожарный случай – меня снабдил Максим; своих, подходящих к обстановке, у меня не было, студенческие позабылись. Максим, хотя не был особым ценителем фривольного жанра, но в своей журналистской среде слышал многое и для меня кое-что отобрал, – Петру Иванычу, однако, я бы не решилась их повторить.

Геночка пробовал было подражать Катюшке, но царица Тамара легонько шлепнула его по губам.

– Танцевать! – заявила Лариса.

Она включила магнитофон. Пока Вика выбирался из-за стола, меня шустро перехватил Геночка. В его танце было много занятной эквилибристики, но ритмом он владел, и это позволяло мне держаться возле него. Вадим танцевал с Ларисой, она с задором и настроением, он вяло и скучно, как отбывая повинность, но Лариса этого или не замечала, или просто не хотела замечать.

Потом Вика взял гитару и захрипел под Высоцкого, и все же слушать его было можно, на гитаре он играл неплохо.

А Поль все поглядывал в мою сторону, и я догадывалась, что он что-то готовил специально для меня – все же я была здесь новым человеком и меня можно чем-то удивить. Они переглянулись с Викой, тот согласно кивнул, взял на гитаре нескольких звучных аккордов «барыни».

Катюшка встрепенулась, как гусарская лошадь, услышавшая звук гвардейской трубы, и вышла из-за стола. Поль вытащил откуда-то бубен – настоящий бубен с погремушками, – вероятно, Вика отыскал его среди своего музыкального реквизита.

Катюшка подняла бубен над головой, прихлопнула:

 
Шла бабуся из Ростова
Посмотреть на Льва Толстого…
 

Голос высокий и звонкий, даже приятный на слух, если не вдаваться в смысл того, что она поет, а я сразу вспомнила, откуда это ее начало: «Васса Железнова», еще с участием Жарова – эту пьесу я слышала по радио.

 
Во саду ли, в огороде…
 

Она закончила озорно и нецензурно, а я вспомнила того же Горького, который говорил, что всякое великорусское сквернословие и пьяное непотребство – это еще не порок… И, глядя на Катюшку, согласилась с Горьким еще раз – Катюшку, на самом деле, нельзя было назвать порочной, на это у нее просто не хватало воображения.

Слегка притопывая и постукивая в бубен, она повернулась к Полю, и он, так же притопывая, начал расстегивать пуговицы на ее блузке, стянул один рукав, Катюшка перехватила бубен, Поль стянул с ее плеч блузку и повесил на спинку стула. Потом распустил застежку-молнию на боку юбки, Катюшка крутнула бедрами, и юбка скользнула по ногам, Поль положил и ее на стул. Наконец упала на пол и комбинация, чулок на Катюшке не было, возможно, она загодя приготовилась к «номеру». Она повернулась к Полю спиной, он расцепил застежку лифчика. На Катюшке остались коротенькие плавочки.

Вика был прав – фигура у Катюшки была куда как хороша.

Присутствующие отбивали такт ладонями, с веселым любопытством поглядывали на меня – для них это чем-то особенным уже не было. Как, впрочем, и для меня – я уже видела нечто похожее на вечере у Аллаховой, только в худшем исполнении. «Номер» был стар, как мир, некий дополнительный штрих в него добавил Поль, думаю, что ни он, ни Катюшка до этого не додумались, тему им мог подсказать тот же Вика.

Поль уже протянул руки к Катюшкиным плавочкам, но она что-то застеснялась – возможно, меня, увернулась от его рук, бросила ему бубен, сделала неуклюжий реверанс, схватила свою одежду и побежала на кухню, сопровождаемая аплодисментами.

Поль стукнул в бубен и с поклоном протянул его мне.

Конечно, это был розыгрыш, не более того, все можно было перевести в шутку. Однако я не стала отказываться. У меня было в запасе лучшее продолжение. Я взяла бубен, поднялась со стула, и это озадачило присутствующих. Вика воззрился на меня с удивлением, даже Поль несколько оторопел, однако тут же нашелся:

– Вам помочь?

– Нет, – сказала я, – в другой раз. – Я повернулась к Вике: – Ты «цыганочку» играешь?

– Эту? – он взял несколько аккордов.

– Эту самую. Только начинай помедленнее. Так сказать – «цыганочку с выходом».

Четыре года тому назад, когда я еще училась в торговом институте (куда поступила по настоянию матери и ушла из которого «по семейным обстоятельствам»), я много и усердно работала в клубной самодеятельности. У нас был хороший режиссер, практикант ГИТИСа, мы ставили вполне солидные пьесы, в том числе «Барабанщицу» Салынского, где я играла заглавную роль – Нилы Снижко. Для тех, кто эту пьесу не видел: Нила Снижко – работник нашей военной разведки, – оставшись в оккупированном немцами городе, ведет рискованную работу, играя роль «офицерской девки» и участвуя в пьяной попойке, зарабатывает себе репутацию танцем на столе «в натуральном виде».

Драматург Салынский, введя в пьесу такой эпизод, предоставил режиссеру-постановщику право выполнять его, исходя из насущных возможностей. И наш режиссер, решив, что «танец на столе» – не бог весть что, начал не с него, а с лихой зажигательной «цыганочки». Он долго возился со мной и я с удовольствием плясала «цыганочку», чувствуя, что она у меня получается. Потом, по сюжету пьесы, мне таки приходилось в купальном костюме забираться на стол и отбивать там чечетку среди бутылок и стаканов, но «гвоздем» моего номера наш режиссер считал-таки «цыганочку».

Вот на нее я и рассчитывала сейчас.

На мне была короткая кофточка с длинными широкими рукавами с напуском, широкая юбка – наряд мой как нельзя более подходил к «цыганочке», хотя, направляясь сюда, я о ней и не думала. Вика начал медленный «выход», я, постукивая в бубен, прошлась по кругу. Я четыре года не танцевала «цыганочку», мне нужно было войти в ее ритм. Но сомнений у меня не было – танцы, как езда на велосипеде, если научишься, так на всю жизнь.

Вика играл задорно, с настроением, и танец у меня «пошел». Я не глядела на зрителей, скользила взглядом поверх их голов, не улыбалась, не старалась, чтобы мое лицо выражало что-то дополнительное, просто танцевала «цыганочку» и хотела, чтобы получилось хорошо.

Потом я бросила бубен Полю, а Вика точно уловил конец и прижал струны ладонью. Я опустила руки и вернулась к столу.

Конечно, мне хлопали. Вика подвинул мне стул.

– Ну и ну! – только и сказал он. – Вы, случаем, не из ансамбля Моисеева?

Не аплодировала мне одна Лариса. Вадим смотрел на меня, а она смотрела на Вадима, и в ее глазах была горечь и тревога. Мне не довелось испытать, что такое ревность так, как о ней писал Куприн в «Суламифи», но я запомнила: «…сильна, как смерть, любовь, жестока, как ад, ревность, стрелы ее, стрелы огненные…» Я верила мудрому библейскому царю и еще раз пожалела Ларису, – чем бы ни закончился мой поиск, не будет у нее радости с Вадимом…

Опустив глаза, она царапала вилкой по скатерти, потом резко встала, включила магнитофон.

– Если сольные партии закончились… – сказала она. Я заметила, что Тобольский собирается ко мне подойти, и поспешно протянула руку Вике… и тут звякнул дверной звонок.

Лариса вышла в переднюю. Я бы тоже с удовольствием посмотрела, кто там еще пришел, но бросить Вику среди танца было нельзя, я только постаралась развернуться лицом к двери. Лариса тут же вернулась, кивнула Вадиму, захватила с туалетного столика сумочку, и они вышли в переднюю вдвоем, прикрыв за собой дверь.

Танцуя с Викой, я поглядывала поверх его плеча и заметила, как дверь чуть приоткрылась, мелькнуло чье-то лицо, чьи-то глаза – мне показалось, что разглядывают именно меня.

Потом опять хлопнула входная дверь, Вадим с Ларисой вернулись, она бросила сумочку на столик.

– Послушай! – сказала я Вике. – Хватит двигаться, пойдем покурим.

– Ты же не куришь?

– Иногда курю. Под хорошую выпивку.

Поль тоже вышел вместе с нами, Геночка не курил, но отправился, для компании, за Полем. В передней я взяла у Вики сигарету и, прежде чем он зажег спичку, подошла к дверям, к своему пальто.

И, вдохнув, почувствовала чуть слышный запах бензина…

Домик в тупичке

1

После вечера у Ларисы прошло четыре дня.

И вот мы сидим с Максимом в его «Запорожце» и ждем.

Ожидание – всегда нетерпеливо. А так как оно чаще всего связано со временем, то обычно проявляется нетерпение у всех одинаково – ожидающий то и дело поглядывает на часы. Что сейчас и делали мы с Максимом – он глядел на свои, а я на свои, хотя могли бы и не глядеть – перед нами, на приборном щитке, были вмонтированы электрические часы, только на них не было стрелок, а были цифры и пульсирующая голубая точечка, которая как-то плохо увязывалась со временем.

Пятнадцать минут пятого – занятия в лабораторном корпусе водного института заканчивались в четыре.

Вначале мы разговаривали о чем-то, потом замолчали, как будто слова могли ослабить наше внимание. Падал легкий снежок, ветра не было, пушистые снежинки мягко опускались на ветровое стекло, таяли, по стеклу бежали извилистые дорожки, и хотя они были прозрачными, но смотреть мешали, и Максим то и дело включал «дворники», которые прочищали два полукруга.

В квартале от нас, в глубине улицы, был виден подъезд лабораторного корпуса. Люди появлялись в дверях, расходились и налево, и направо, и прямо на улицу. Снег налипал на подошвы, на асфальте оставались черные следы, которые опять заносило снегом.

Вадима Тобольского не было.

Мы ждали его и вчера, но так и не дождались. Или он вышел через другие двери, на задах лабораторного корпуса, и пошел в сторону проспекта, хотя это было ему не по пути. А может, мы просто проглядели его среди других сотрудников института и студентов. Собственно, глядела я одна, Максим Вадима Тобольского в глаза не видел.

Как и вчера, на работе Тобольский был, Максим специально звонил по телефону в секретариат института. Лариса работала в поликлинике во вторую смену и помешать нам не могла.

Наша программа была разработана мною. Максим не внес в нее каких-либо поправок и дополнений, сказав, что свою роль, касающуюся автотехники, постарается выполнить, как договорились. Он пробовал шутить, пытаясь за шутками скрыть беспокойство, так как разделял опасения полковника Приходько, что если я иду верно, то, чем дальше вникаю в окружение Ларисы Шараповой, тем ближе подбираюсь к человеку, который, пряча преступные следы, так умело действует ножом. Но все это были только предположения, и рано было говорить о какой-то реальной, грозящей мне опасности, но она могла возникнуть непредвиденно, внезапно – это понимал и Максим, понимала и я, однако «риск нам по уставу положен!» – поэтому о случайностях мы старались не говорить.

А о том, что мне не грозят никакие опасности только потому, что поиск наш неверен, заранее неверен, – мне не хотелось даже и думать…

– Вот он! – встрепенулась я. – В коричневой вельветовой куртке с капюшоном.

– Вижу, – отозвался Максим. – А он не заметит нас?

– Думаю, не заметит. Рядом с нами овощной магазин, мы могли приехать туда за картошкой… Сейчас он пройдет от подъезда на улицу и должен повернуть направо, к остановке троллейбуса. Тогда вы поедете следом, обгоните его и остановитесь… Лишь бы он не повернул в сторону Красного проспекта.

– Да. По проспекту нам нельзя – там «кирпич». Проезд запрещен.

– Вот он вышел на тротуар. Смотрит налево… Нет, пошел к автобусу. Давайте, Максим!..

Помахивая свернутым в трубку журналом, Тобольский прошел половину квартала, остановился, взглянул налево, видимо, собираясь перейти улицу. Максим поторопился, миновал его и остановился у бровки. Я открыла дверку.

– Вадим! Здравствуйте.

Он свернул с дороги, подошел к нам.

– Здравствуйте, Женя!

– Вы – домой?

– Конечно, куда же еще. А вы что здесь?

– Заглянули в ваш фруктовый магазин. Садитесь, подвезем. Я вас апельсинами угощу.

Тобольский забрался на заднее сиденье. Я представила молодых людей. Коротко объяснила свое отношение к Максиму, чтобы Тобольский знал, как ему держаться.

– Друг нашего дома, шахматист, – старалась я завязать разговор. – Но играет только с моим дядей, со мной играть отказывается из джентльменских убеждений. Считает шахматы свирепой игрой, как бокс, и боксировать с женщиной не желает. Я согласна с таким заключением и не навязываюсь. Тем более что он шахматист-перворазрядник. Максим! А Вадим Тобольский – хороший знакомый Ларисы Шараповой. Да, да, той самой Ларисы, с которой ты так лихо танцевал в «Капельках».

– Вот как? – удивился Тобольский. – Когда это было?

– Да тому назад две недели. Мы с Максимом забрели в «Капельки» и случайно попали за один столик с Ларисой.

– Припоминаю, она что-то говорила об этом.

– Ждала вас, по-моему.

– Возможно. Не мог, к сожалению. Была запарка в лаборатории.

Максим притормозил перед перекрестком.

– Куда ехать?

Я знала куда, но промолчала, конечно. Тобольский объяснил. Я достала из сумки апельсин, протянула Тобольскому. Прежде чем его взять, Тобольский снял перчатку.

«Вежливый! – с недоброжелательностью отметила я. – Аккуратный…» Я не могла отделаться от внутреннего ощущения неприязни, хотя и не могла бы внятно объяснить ее причину – не одни же его приплюснутые уши были тому виной. Вероятно, тень подозрения мешала мне быть объективной, и, конечно, это было плохо и я старалась запрятать свою антипатию куда подальше, не хватало, чтобы он ее заметил, это уж совсем ни к чему. Я по ходу действия решила прибавить в свою роль чуточку развязности и, разломив очищенный апельсин пополам, предложила его Максиму, он, точно подыгрывая мне, повернулся, я сунула половинку апельсина ему в рот. Максим кивнул и вкусно зачмокал.

По улице Дуси Ковальчук мы пересекли трамвайную линию, свернули налево, и тут мотор нашего «Запорожца» натужно задергался, заперебоил. Мы подвернули к обочине.

– Максим! – сказала я. – Ты конфузишь меня перед моим знакомым.

– Что делать! – вздохнул Максим. – Мой старичок на что-то жалуется. Похоже – зажигание. Это не страшно. Сейчас я ему дам валидольчику, и он опять побежит.

Максим выбрался из машины, открыл капот сзади над мотором и забрякал ключами, оставив меня с Тобольским наедине.

– Где вы научились так танцевать «цыганочку»? – опросил он.

– Самодеятельность, конечно. Где же еще?

– Очень хорошо!

– У Катюши «барыня» выглядела, по-моему, не хуже.

– Будет вам. Именно – выглядела!

– Чего же вам еще нужно? Фигура у нее отличная.

– Фигура редкостная, согласен. Классически редкостная – даже желания не вызывает.

– Что касается желания – судить не могу, это не по моей части, – сказала я, но разговор в данном тоне надо было продолжать. – Чего же вам не хватает, скажем, для желания?

– Не знаю, – сказал Тобольский, глядя на меня, – наверное – головы. Я подразумеваю – содержания ее. А в голове Катюшки этого содержания не больше, чем у Венеры Милосской.

– Ничем на вас не угодишь. Вам мало фигуры, вам подай еще и содержание.

– Согласен, вероятно, так и не бывает. Сила есть – ума не надо, – Тобольский точно, на мой взгляд, привел смысловое содержание пословицы к нашей теме. – А вы не пробовали выступать в Катюшкиной роли? – спросил он.

– Не пробовала. А вы считаете – стоит?

– Кто знает. Надо бы посмотреть.

Разговор шел, что называется, «на грани фола», я сознательно не уклонялась от пошлого направления, но тут Максим захлопнул капот, вернулся на свое место, и мы поехали дальше. Миновали клуб, свернули в район частных домов. Эта часть района, видимо, подлежала сносу. Кое-где дома были разобраны на дрова.

– Знакомые места, – на всякий случай сказала я, хотя и не бывала здесь ни разу, но уже понимала, что придется побывать. И надо же – увидела вывеску «Промтовары». – А вот и наш магазин!

– Почему ваш? – спросил Тобольский.

– А он кое-чем снабжается с нашего склада. Я недавно приезжала в него по торговым делам.

– Вот как? Значит, вы были недалеко от меня. Вон, видите, домик в тупичке? Это и есть мой особняк. Живу в одиночестве, родители переехали в Дзержинский район. А я ожидаю, когда достроят девятиэтажку на той стороне. Вероятно, не стоит вам в тупичок забираться, еще на гвоздь напоретесь.

В тупичке на самом деле валялось предостаточно гнилых бревен и досок.

– Симпатичный у вас домик, – сказала я. – Даже черемуха сохранилась под окном. Вам не жаль отсюда уезжать?

– А вы могли бы здесь жить? С черемухой, но… без всего прочего?

– Не знаю, – честно призналась я. – Но черемуха летом, наверное, хороша, даже без коммунальных удобств.

Я не спешила выбираться из машины, сознательно затянула паузу.

– Может быть, заглянем ко мне? – наконец предложил Тобольский. – Угостить, правда, мне вас нечем. Но кофе могу сварить. Кофе хороший, недавно ребята из Москвы привезли.

– А печка у вас есть? Для обогрева вашего дворца?

– А как же – плита.

– Дровами топите?

– Когда как. Сейчас преимущественно дровами. Вон их сколько вокруг валяется.

– И можно дверку у печки открыть и вообразить, что сидишь возле камина?

– Конечно, можно.

– Давно живого огня не видела.

– Тогда подворачивайте к дому, ставьте «Запорожец» под окнами.

– Максим, нас Петр Иваныч не потеряет, надеюсь?

Максим только молча пожал плечами, перевалил через валявшиеся доски и приткнул машину возле черемухи.

– Вот вам ключ! – сказал Вадим. – входите. А я до нашего магазина добегу. Он рядом.

– Не нужно никуда бежать, Вадим. Мы же только что из гастронома.

– Неудобно, хозяину-то…

– Будет вам! Забирай сумку, Максим. Мы как в воду глядели. Там у нас есть все. Даже коньячок. Максиму нельзя, так мы с вами вдвоем хлопнем по маленькой. А Максим будет кофе пить. Мне, главное, возле вашего камина посидеть.

2

Беленная известкой дощатая перегородка делила дом на две половины, на кухню и комнату. Дверь в комнату была завешена шторой. На кухне стояла большая, аккуратная плита – родители Вадима, старые владельцы дома, были неплохими хозяевами. Все стояло на своих местах – чистенький фаянсовый умывальник в углу, деревянная, но со вкусом выполненная вешалка у дверей. На вешалке висела куртка и старый полушубок. Пока Тобольский принимал у меня пальто, я пригляделась к висящей на вешалке одежде, но ничего интересного не обнаружила.

– Можете пройти в комнату, – предложил Тобольский, – пока я растоплю печь.

– Разрешите, я побуду здесь – хочу присутствовать при сотворении огня – почти забыла, как это делается. Для меня сейчас огонь – это моя зажигалка, да еще когда на улице дорожники разогревают смолу.

– Правда, я не Прометей, но сотворить огонь для меня не проблема. Вы бы задали мне задачу потруднее.

– Не напрашивайтесь, – сказала я. – Может, и задам.

Я балагурила, поддразнивая Максима, который с серьезным видом выкладывал на стол из сумки сыр, батон, бутылку коньяку и апельсины. Тобольский вышел в сени за дровами. Максим коротко глянул на меня и укоризненно вздохнул.

Не знаю, как в комнате, но на кухне было чисто и светло. Покрашенный пол хорошо промыт, и, конечно, это сделали женские руки, что легко определить, если приглядеться к углам. На столе лежала свежая клеенка. Не верилось, чтобы холостяк Тобольский мог содержать свою квартиру в такой аккуратности. Окно было завешено кремовыми шторами. Я пригляделась: конечно, таким же кремовым тюлем были затянуты окна в квартире Шараповой…

Вошел Тобольский с охапкой колотых дров, уложил их в плиту. Достал из тумбочки под умывальником бутылку с чем-то коричневым, плеснул в огонь, бросил зажженную спичку. Сильно рвануло пламя, он захлопнул дверку печки.

– Бензин? – спросил Максим.

– Да. С машинным маслом.

– Не боитесь? Обжечь может.

– Я же аккуратно.

– Керосин безопаснее, – вел свою линию Максим.

– Керосин мне достать труднее, – Тобольский убрал бутылку в тумбочку.

Я, конечно, догадывалась, что Максим отрабатывает версию: «керосин – бензин – машина – шофер…» Все это пока было вокруг да около – мелкие фактики, из которых не вытянешь истину, как из сотни кроликов нельзя сложить одну лошадь. Но в крохотной работе следователя эта мудрая истина вдруг перестала быть истиной, и количество, в совокупности своей, становилось качеством.