Текст книги "Очень важный маршрут. «Коммерсантъ»"

Очень важный маршрут. «Коммерсантъ»
Малые музеи Москвы
Григорий Ревзин

© Григорий Ревзин, 2016

© Мария Крашенинникова, иллюстрации, 2016

Редактор Александра Козлова

Редактор Мария Крашенинникова

Редактор Игорь Кулаков

Редактор Александра Митрошина

Редактор Анна Полибенцева

Редактор Надежда Прохорова

Корректор Надежда Прохорова

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие
Записки о музее СССР

Эта книга писалась в 2009—2010 гг. как серия очерков в журнале Weekend, еженедельному приложению к газете «Коммерсантъ». Придумал я это как развлечение по случаю кризиса 2008—2010 годов, когда количество выставок в Москве резко сократилось из-за отсутствия спонсорских средств. Оk, подумал я, выставок больше не будет, но у нас в городе есть около сотни постоянно действующих интереснейших экспозиций, о которых никто ничего не знает. Давайте-ка я про них расскажу.

Почти сразу возникла и идея книги – если собрать все рассказы вместе, то получится путеводитель по малым московским музеям. Этот замысел не удался. Я недооценил одного тонкого различия между выставкой и экспозицией малого музея. Рецензия на выставку – не то, что рассказ о музее, пусть даже таком маленьком, как музей игральных автоматов или радиотехники. Выставка – это высказывание, живой голос человека, который ее придумал. Музейная экспозиция – это урок в школе.

Представьте себе школьного учителя, который из года в год в сентябре рассказывает про осенние явления в жизни растений. Завидная судьба, и тут вдруг является критик, и начинает нести пургу. Дескать, урок зануден, цитировать «уж реже солнышко блистало» на фоне пыльного графика сокращения длительности светового дня – невыносимая пошлость, и вообще уместнее было бы вспомнить «Осенью» Баратынского, а не опять вот это «приближалась довольно скучная пора». Естественно, учитель придет в ярость, и даже в чем-то будет прав. Выставка – это высказывание о предмете, предполагающее возможность и иного высказывания. Музей – это слова, которые, как неожиданно выразился Дмитрий Медведев, в момент написания этих очерков – президент РФ, «отливаются в гранит». Неважно о чем слова – можно о калькуляторах, можно о фонарях, можно о детских куклах – все равно отливаются. Они требуют уважения и трепета, и замечу, настоятельно требуют.

Кураторы выставок бывают разные, но в принципе в их обычаях заложена терпимость к чужому мнению и ироническое восприятие критики. По сравнению с этим, культура племени директоров музеев принципиально иная. Это люди дикие и жестокие, рядом с кураторами они выглядят как воинственные горцы против робких жителей равнин. Они начали писать в Weekend гневные письма с требованием принять меры против моих статей. Происходило это часто, и, что интересно, часто в случаях, когда мой рассказ о музее был с моей точки зрения глубоко позитивным. Обвиняли меня всегда в продажности, что тоже интересно, поскольку понять, кому могло бы было выгодно меня подкупить, чтобы отозваться в не вполне восторженных выражениях об экспозиции музея Красного Креста и полумесяца, я не мог даже теоретически. Впрочем, пытливый ум всегда найдет выход – скажем, директор дома-музея Курчатова доказывала, что меня коррумпировали гнусные поклонники дома-музея Королева.

Это было ничего. В редакции тогда была принята позиция, что чем больше на тебя жалуются, тем лучше ты работаешь (косвенно это тоже рассматривалось в перспективе коррупции – раз на тебя жалуются, значит герои тебе не платят). Вообще борьба с коррупцией стала тогда лейтмотивом отношения к журналистам, высказывающим не одобренное начальством мнение – как только незнакомый тебе человек узнает, что ты журналист, он сразу начинает бороться с твоей продажностью. Работая архитектурным критиком, я к этому очень привык – Юрий Лужков и его любимые архитекторы годами боролись с коррупцией в моем лице. За всю свою маленькую эпопею рецензирования московских музеев, я получил одно «спасибо» – мне позвонила директор музея валенок, и это было очень трогательно. Больше как-то не вышло, но, повторю, это было ничего – работа журналиста приучает к неблагодарности.

Хуже было то, что постепенно слухи о моей деятельности распространились в племени директоров. Они категорически отказывались меня пускать без того, чтобы иметь право визировать мой текст до публикации. Это было невозможно, это противоречило профессиональной этике, но дело не только в этом. Этика нарушается сплошь и рядом – а в том, что вкус к тексту никак не относится к числу компетенций, которые нужны человеку, чтобы стать директором малого музея Москвы. Они всячески исправляли мой текст в сторону сближения с тем пресс-релизом об экспозиции, который был составлен еще в советское время в виде справки в вышестоящую организацию, и с тех пор ждал часа публикации. Там всегда начиналось с площадей и количества единиц хранения. Впрочем, и тут бывали неожиданные варианты, например, директор музея мозга предложил мне написать статью в соавторстве с ним, причем был готов целиком составить текст сам, а я должен был только подписаться. Он был так искренне поражен моим отказом, как если бы я ему признался, что у меня все же есть хвост. Так что если этот текст попадет на глаза какому-либо директору музея, я прошу не обижаться. Я понимаю, что вы считаете журналистов еще более диким племенем, возможно, еще практикующим каннибализм, матриархат, и вообще отождествляющим себя со своим тотемным животным. Возможно, поэтому про малые музеи Москвы так мало публикаций.

Поскольку публикация в Weekend требует съемки, а съемка требует официального разрешения, прийти в музей инкогнито я не мог. Примерно три десятка малых московских музеев остались не описанными в этих записках, чего мне жаль. С другой стороны, я рад за тех директоров, которым не пришлось прочитать про свой музей не согласованные с ними слова в прессе. Вы защитили свой музей от наглых посягательств продажных писак – ура вам, товарищи!

Важно еще вот что. Главным чувством, которое вело меня тогда, было не только интерес и даже восхищение вещами, событиями и судьбами людей, которые за этим стоят, но и некоторый ужас по поводу того, что прямо сейчас это все исчезнет. Герои мои выглядели страшно незащищенными, прямо эфемерными в своих подвальчиках, особнячках, комнатках и т. д. Надо сказать, что с экономической точки зрения малые музеи Москвы выглядят в 80% случаев явлением глубоко абсурдным. И директора, и сотрудники получают непристойную, нищенскую зарплату. Работают люди пожилые, не мыслящие своей жизни без коллекции, с которой провели по 30—40 лет, и без какой-либо понятной замены. С другой стороны, содержание самого малого музея с учетом цены за помещение, тепло, электричество и воду, трат на уборку и поддержание экспозиции, охрану и все же зарплату сотрудников, минимально обходился в 2-З млн. рублей в год, не считая первоначальных вложений на приобретение коллекции и дизайн. Это смешные деньги для музея, но с другой стороны цифра, которую мне почти всегда отказывались сообщить директора – это сколько же к ним ходит людей. По косвенным признакам оказывалось, что это 1—2 человека в неделю, порядка 100 человек в год. Вдумайтесь – для того, чтобы вы могли посмотреть, скажем, коллекцию чучел на Водном стадионе, кто-то тратит в год примерно 20 тысяч рублей. Это один из самых дорогостоящих видов роскоши, которые существуют в нашей стране. Когда я думал об этом, средний билет в Большой театр стоил порядка $200, годовой бюджет театра был около $120 млн., театр принимал примерно полмиллиона зрителей в год, то есть дотация на одного зрителя составляла $40 (и она покрывалась за счет спонсорских средств). Где-то в 10—20 раз меньше, чем в малом музее. Еще раз – ваше право посмотреть эти трогательные, замшелые, часто неумело сделанные экспозиции музеев с неприлично нищими сотрудниками стоило на порядок дороже, чем ваше право побывать в Большом театре. Ясно, что этот экономический абсурд не может продолжаться вечно, и в этом смысле судьба малых музеев висит на волоске – они будут исчезать, и исчезать массово.

Не то, чтобы исчезновение моих героев меня волновало только в том смысле, что надо бы их хотя бы успеть описать. Примерно посередине моей эпопеи я сообразил, что абсолютное большинство увиденного мною – это артефакты, сюжеты и судьбы, оставшиеся в наследство от СССР. В России нет музея СССР, что несколько странно, так получилось, что едва ли не единственное, что интересно миру в России – это то, что здесь был СССР, многие приезжают именно чтобы увидеть, как это было, и в некотором недоумении осматривают Кремль и Красную площадь, узнавая много интересного о времени Василия II, Ивана IV, Бориса Годунова и ранних Романовых. В какой-то момент я придумал, что надо бы все эти музеи свести в одно место, создав нечто вроде музейного квартала в Вене, когда каждый музей сохраняет свою независимость, но для посетителя они – часть одной экспозиции. Сначала я думал, что было бы прекрасно расположить этот музей СССР в атомном бункере на Таганке, потому что ничего величественнее, чем атомное оружие, СССР все же не создал, а в бункере пустовато. Мы даже начали обсуждать этот замысел с министром культуры Александром Авдеевым, но тут его сняли, а с министром Мединским разговаривать о чем-либо как-то странно. Потом я пытался увлечь той же идеей министра культуры Москвы Сергея Капкова, и даже и увлек, он думал сначала об объединении всех этих музеев в Провиантских складах в рамках музея Москвы, потом занялся ВДНХ, где эта затея была бы еще более уместна. Там даже начались какие-то более предметные переговоры, но тут сняли Капкова, а разговаривать с министром Кибовским хотя иначе, чем с Мединским, но тоже как-то странно. В общем, идея умерла. До известной степени сегодня стране не нужен отдельный музей СССР, поскольку Россия в целом становится таким музеем. Может быть, к теме можно вернуться, когда это пройдет.

Умерла и идея путеводителя. Музеи исчезали те шесть лет, которые прошли со времени написания этих очерков. Сами музеи, места, экспозиции описаны на состояние 2010 года, как и имена директоров. «Они, конечно, пишут мне, но постарели почтальоны, и все давно переменились адреса». Путеводитель требовал бы выверки всей этой информации, и в этом смысле то, что вы читаете – это записки об исчезнувших музеях, если угодно, диванный путеводитель. Но с другой стороны в какой-то момент меня, скажем, просто пронзила мысль, что ровно в тот момент, когда я посещал музей Бутырской тюрьмы, где-то в двух шагах от меня в муках умирал в камере Сергей Магницкий, и полковник Полькин, заместитель начальника тюрьмы, который водил меня в музей, был-таки снят после этого убийства. Вот он меня поводил по музею, потом к нему зашел узнать, нет ли каких жалоб. Мои тексты задумывались как живая рецензия, а для этого жанра важно «удерживать» время, когда они сказаны. Это не то, что слова президента, которые предназначены для «отлива в граните». Кстати, никто, случаем, не помнит, что именно он тогда отлил-то? Что сказал?

Пользуюсь случаем поблагодарить Елену Нусинову, главного редактора Weekend’а и засвидетельствовать ей свою любовь – она этот проект приняла, усыновила, вырастила и довела до того состояния, в котором он сейчас предъявлен вам. Музея СССР не получилось, путеводителя по нему тоже, вышли «Записки о музее СССР». Но работать над ними мне было интересно. Надеюсь, этот интерес мне удастся передать и вам.

Григорий Ревзин

Москва гуманистическая

Музей предпринимателей, меценатов и благотворителей

Где это: м. Октябрьская, Шаболовская, ул. Донская, д. 9, стр.1, +7 (499) 237—53—49

Что это: музей истории меценатства и благотворительности

Что можно: увидеть фотографии, портреты, документы и личные вещи российских банкиров, купцов и промышленников – Армандов, Бахрушиных, Гучковых, Зиминых, Каверина, Мамонтовых, Морозовых, Прохоровых, Рукавишниковых, Рябушинских, Сафонова, Сытиных, Третьяковых, Шелапутиных, Шехтеля и многих других

По дизайну этот музей больше всего напоминает общую квартиру, куда сселили потомков всех этих купеческих фамилий, и они уж там живут среди старых фотографий, мебели и поутру выстраиваются в очередь в сортир в коридоре, маясь у крашенной в салатный цвет стены со следами мушиного засида.

Общая квартира

Я шел в Музей предпринимателей, меценатов и благотворителей, но выяснилось, что музея такого нет, хотя он есть в справочниках, путеводителях, и телефон есть, по которому отвечают. В 2005 году музей предпринимателей преобразовали в Музей акционерного дела и финансовой истории. Как и в ряде других случаев, акционирование здесь несло на себе печать подвоха. Музей предпринимателей остался и как юридическое лицо, и как экспозиция, но на нем вывеска: «Музей акционерного дела».

Видимо, когда предпринимателей поменяли на акционеров, исходили из опасения, что отдельный предприниматель как объект музейной экспозиции выглядит кричаще, другое дело – сотни акционеров. Я тоже боялся, что экспозиция, показывающая предпринимателей, будет какой-то кричащей. Она такой и оказалась, только кричащей не о том.

Я не видел в Москве музея такой степени обшарпанности. Думаю, с 1992 года, когда его создали из музея Ленинского райкома Москвы, тут никогда не делали ремонта. Старые грязные стены с выгоревшей масляной краской, со следами выдернутых гвоздей, от того, что на них когда-то висело, и вплавленными в краску проводами старой внешней проводки; окна и двери с бесконечными слоями той же масляной краски; треснувшие подоконники; грязные старые стекла; ряды стульев, разных по дизайну, но одинаково просиженных; старые изящные, но пыльные и обшарпанные витрины; грязные, кое-где оторванные хрущевские батареи; карнизы без штор. Среди этого – фотографии и портреты Алексеевых, Морозовых, Рябушинских, Прохоровых, Рукавишниковых, Третьяковых, Сытина, Мамонтова, Ушакова.

Я знаю, что правильнее всего говорить собственно об этих людях, их делах и биографиях и музей только повод их вспомнить. Но меня слишком поразил сам музей. Макет Дмитриевского собора Владимира, отчего-то поставленный на продавленный стул рядом с огнетушителем. Старый разваливающийся ткацкий станок среди разномастных стульев актового зала. Узкая светелка жены, что ли, русского предпринимателя с ножной машинкой «Зингер». Шляпа на вешалке над дверью. И даже не все это в отдельности – а целиком.

Музей этот не государственный, а частный, и это полбеды.

В принципе находятся благотворители, которые дают музею денег. Еще полбеды заключается в том, что музей, как некоммерческую организацию, все время норовят выселить из дома N9 по Донской улице, заключая с ним договор аренды так, чтобы его надо было часто перезаключать. Чиновники ждут, пока предприниматели уж как-то отремонтируют свой музей, чтобы его отобрать чистым, а предприниматели не хотят его ремонтировать из боязни, что отберут. Так и живут – душа в душу. По дизайну этот музей больше всего напоминает общую квартиру, куда сселили потомков всех этих купеческих фамилий, и они уж там живут среди старых фотографий, мебели и поутру выстраиваются в очередь в сортир в коридоре, маясь у крашенной в салатный цвет стены со следами мушиного засида.

Это случайные обстоятельства, но чем больше ходишь по музею, тем больше находишь в них символического. Там в экспозиции есть Университет Шанявского. Он был основан на средства Альфонса Леоновича Шанявского его женой Лидией Алексеевной. Сам Альфонс Шанявский был генералом, но составил свое состояние, будучи директором золотодобывающей компании, семья его жены тоже владела золотыми приисками. На этот университет вовсю жертвовали средства русские предприниматели, многие кафедры носили их имена. Потом после революции университет закрыли, там была партшкола, имена основателей и жертвователей никто никогда не произносил. Потом в этом здании разместился РГГУ Юрия Афанасьева, а его главными спонсорами стали Ходорковский и Невзлин. Теперь их имена там тоже не упоминаются, да и в экспозиции музея об этом ни слова.

Это забавно, когда музея предпринимательства как бы нет, а есть музей акционерного дела, но его тоже нет, а есть музей предпринимательства под вывеской акционерного.

Это забавный музей, он прекрасно рассказывает о специфике истории русского предпринимательства.

Эти люди построили школы, училища, больницы, частные музеи, оперы, консерватории, храмы. Они построили улицы, площади, рынки – города. Это все можно увидеть в музее в виде пыльных черно-белых фотографий, изображающих обветшавшие строения с выбитыми стеклами. А построивших как бы нет. И дело тут не совсем в революции. Дело вообще в какой-то неясности их положения.

Государство и до революции как-то странно относилось к частному предпринимательству. Оно вроде и было нужно для экономики страны, но как-то не вписывалось. Предпринимателей всеми силами давили налогами, и стоило кому-нибудь придумать какое-нибудь выгодное дело, как государство сразу же стремилось объявить это государственной монополией и частный бизнес оттуда выдавить. И последовательно выдавливало – из торговли зерном, добычи нефти, производства металла, железных дорог, текстильного производства. Чтобы этому противостоять, русское предпринимательство начала века знало три стратегии. Во-первых, присутствие в деле иностранного капитала. Этого можно было достичь или через иностранного инвестора, или через вложение своих собственных средств под видом иностранного инвестора. Во-вторых, через приобщение к чиновничеству. Дети всех купеческих фамилий шли по чиновничьей линии, чтобы потом уж владеть своим бизнесом под прикрытием титула генерала или статского советника. Ну и, наконец, благотворительность – самое, надо сказать, неудачное прикрытие. За благотворительность, с одной стороны, давали ордена, что как-то способствовало, с другой – смотрели на это дело косо, потому что граждане получали что-то хорошее не от государства, а со стороны. Фигура урядника на частной железной дороге как-то не смотрится. Государство ревновало.

В принципе, формула договора, который царское правительство как бы заключило с предпринимателями, заключалась в следующем: бизнес в обмен на лояльность. Оно давало им заниматься бизнесом при условии, что монополия на политическую деятельность оставалась в руках имперской администрации. При этом договор конкретные чиновники соблюсти не могли из-за врожденного хватательного рефлекса и бизнес все время пощипывали, а защищаться от этого можно было общественным признанием. В музее предпринимательства особую любовь русского капитала к благотворительности объясняют религиозными соображениями, и это, вероятно, правильно, но вообще-то так получалось, что предпринимателям было некуда податься со своей общественной активностью, кроме как в культуру или в богоугодные дела.

Я ходил по этому музею и думал: интересно, как у нас в государстве передаются знания о том, как чего надо делать.

Ну вот вряд ли от царского режима к советскому, а потом к современному как-то удалось передать руководство под названием «Как нагибать бизнес».

Точно так же вряд ли и бизнесмены 1900-х годов могли как-то передать современным руководство «Как не нагибаться» с тремя главами: «Иностранный инвестор», «Превращение в чиновника» и «Благотворительность». Это самовоспроизводство неписаных правил, которое часто встречается в обществах аграрных, у охотников и скотоводов, но никак не в условиях динамично развивающихся общественных систем. А у нас – пожалуйста, работает. Государство само повторяет то, что делало и сто, и двести, и триста лет назад, и предприниматели тоже старательно осваивают формулу «бизнес в обмен на лояльность».

Этому музею цены нет. Даже не для предпринимателей, хотя им тоже полезно туда зайти, чтобы узнать, что с ними будет. Но больше для обычных граждан – для искоренения зависти. Предприниматели, дамы и господа, это в России совсем не такие люди, которые себе много заработали. Это невероятно талантливые люди, которые вам выстроили промышленность, транспорт, медицину, образование, музеи, консерватории и т. д. Им этого не прощали, они пытались защищаться, делая вид, что они иностранцы или чиновники, но у них не получилось. Их все равно поймали, разорили и всех сселили в грязную общую квартиру. И теперь они там живут. Чиновники ждут, пока они ее отремонтируют, чтобы их выселить, а они не ремонтируют – не хотят выселяться.

У Окуджавы, помните: «Оттого-то, знать, не весел дом, в котором мы живем, надо б лампочку повесить, денег все не соберем».