Текст книги "Очень важный маршрут. «Коммерсантъ»"

Музей творчества аутсайдеров

Где это: м. Первомайская, Измайловский бульвар, д. 30, +7 (495) 465—63—04 / 164—37—38

Что это: экспозиция творчества душевнобольных художников

Что можно: увидеть работы российских и зарубежных аутсайдеров XX века

Это фантастические человеческие документы отчаяния, надежды, поиска смысла бессмысленного бытия. Это братья твои. Иди, полюбуйся.

Не дай мне Бог сойти с ума

Музей искусства аутсайдеров создан в 1996 году усилиями Владимира Абакумова. Человек уникальный. Предмет свой он знает не по-русски свободно, с несколько невероятной легкостью ориентируется что в швейцарских, французских, австрийских, немецких и американских коллекциях, что в концепциях психологов и искусствоведов, не переведенных с немецкого, английского и французского языков. Но хотя обнаружение специалиста мирового уровня в подвале пятиэтажки на Измайловском бульваре, где расположена коллекция, само по себе несколько ошарашивает, все же главное впечатление было не от этого. Главное было в той неприкрытой искренности, с которой он признавался, что феномен Artbrut (во французской традиции), или Outsider Art, объяснить невозможно никоим образом. То есть он прекрасно знал все объяснения, чем, почему и отчего важно и нужно творчество душевнобольных, знал, и в чем слабости этих объяснений, и как их опровергать, не предлагал никакого своего объяснения, кроме того, что нужно просто почувствовать что-то в какой-то работе, и там, где чувствуешь, там и есть работа, а остальное – ну так, отходы психической деятельности. Столь откровенной апологии знаточеского подхода к искусству я не встречал никогда, только читал, что такое бывало, когда в конце XIX века впервые стали собирать древнерусские иконы или искусство народов Азии и Африки. Должен сказать, это завораживает.

Два слова о феномене. Чезаре Ломброзо полагал, что в рисунках душевнобольных можно определить природу болезни – с него начинаются коллекции искусства психиатрических клиник. В 1922 году австриец Ханс Принцхорн выпустил книгу «Творчество душевнобольных», его идея была прямо противоположна, он не нашел в их творчестве проявлений заболевания и объявил этот материал еще одним пластом искусства. Его книгой зачитывались Кандинский и Пикассо, абстракционисты и экспрессионисты, а его коллекцию искусства душевнобольных в Гейдельберге использовал Гитлер при подготовке выставки «Дегенеративное искусство» – работы современных художников развешивались там пополам именно с работами сумасшедших Принцхорна; сходство одних с другими объяснялось не медицинскими причинами, а просто тем, что профессионалы внимательно изучали творчество душевнобольных. С тех пор искусствоведов в теме «искусство посторонних» не принято особенно жаловать. Жан Дюбюффе повторил тот же опыт удачнее – он тоже начал с исследования психиатрической клиники в Лозанне, потом по всей Швейцарии, только страна после войны отнеслась к собранию по-другому, с восторгом демократической толерантности, и в результате возник первый в мире музей Artbrut в Лозанне. Сам Дюбюффе попытался объяснить феномен исходя из теории контркультуры. Это были 1960-е, к 1990-м собраний оказалось множество, возник рынок искусства аутсайдеров, и сегодня психиатры Европы и Америки не дают пропасть ни одному листку, вышедшему из-под руки людей с расстройствами психики, – все они могут стоить серьезных денег. Чем устойчивее диагноз и тяга к творчеству, тем лучше.

Прикованный к кровати глухонемой шизофреник стоит в сотни раз дороже, чем банальный юнец с депрессией, привилегированную группу составляют лица, находящиеся на принудительном лечении.

Маньяк при прочих равных интереснее лица, действовавшего спонтанно, в состоянии аффекта.

Что касается Владимира Абакумова, то коллекцию он собрал, не подберу другого слова, понтовую. Те 150 вещей, которые висят у него на стенах (а в коллекции – 4 тыс.), действительно очень качественные. Есть уникальные работы сумасшедшего 1920-х годов М. Пауле, русского немца, экспрессионизм. Работы ненормального Юрия Калякина, рисовавшего Сталина в 1950-е, демонстрируют восприятие лицами с психдиагнозом декоративно-барочной эстетики послевоенного СССР. Очень интересны шестидесятнические вещи психа Васильева, он умер в клинике, и имени от него не осталось. Да и судя по его работе «Тора виртуоз», изображающей коронованного семисвечником акробата, исполнившего трюк в ковчеге, за парохетом, прямо на сложенных свитках торы, фамилия Васильев тоже какая-то не его. Сумасшедшая Роза Жарких, делавшая пронзительно пестрые вышивки серебром и золотом, представляет наше искусство 1970-х годов, времени расцвета журнала «Декоративное искусство», а больной Осипов, создающий сложные многосоставные композиции из картин-клейм в отдельных рамах с вставкой позолоченной и посеребренной скульптуры, – это уже конец 1970-х – начало 1980-х. Наконец, милитаризованный псих А. Лобанов, создающий бесчисленные автопортреты в окружении разнообразных стреляющих приспособлений, – соц-арт.

Таким образом, представлена вся история авангардной линии нашего искусства XX века, но это вовсе не все.

Самое поразительное в этой коллекции то, что в ней много работ зарубежных ненормальных.

Психи английской школы, как Крис Хипкис, представляют стиль английской графики рубежа веков (название работы 1950-х годов «Fist after the War» я бы все же перевел не как указано в этикетаже, «Послевоенный кулак», а как «Послевоенный подчерк», графика напоминает иллюстрации Тенниэла к «Алисе в Стране чудес»), и это забавно. Но экспрессионистическая графика Розмари Кожи невероятно профессиональна, кажется, что, прежде чем сойти с ума, она долго училась. Медж Гил, заметная сумасшедшая, лежачая больная, известная своими гигантскими графическими полотнами, у нас в собрании представлена небольшим, но очень характерным рисунком. Известный американский шизофреник Элисон Мэрриуэвер показан «Близнецами во втором триместре», нарисованными акрилом с некоторым влиянием поп-арта. Поп-арт чувствуется и в автопортрете Джудит Макникол. Словом, это весьма разностороннее интересное собрание с яркими именами и работами.

И трудно отделаться от ощущения, что наши психи, конечно, интересны, показательны, но провинциальны по сравнению с настоящими западными сумасшедшими, как-то вторичны, что ли.

Осознав все это, начинаешь сам впадать в депрессию. Нет, не из-за вторичности наших психов, а из-за ощущения подмены. Все искусствоведческие установки, все вкусы, предпочтения и предубеждения, от особой ценности русских 1920-х до ощущения, что русское искусство провинциально, прямо транслируется на искусство душевнобольных, и тем самым оказывается, что все разговоры об их спонтанности, о способности выразить какой-то свой мир – это все блеф. На самом деле тут вообще никаких отличий с остальным искусством. Производство искусства – это две фазы, изготовление артефактов и фильтрация. Сумасшедшие, пожалуй, отличаются тем, что рисуют безостановочно, могут произвести до 300 рисунков в день, так что тут на-гора выдается очень много продукта, но психолог или искусствовед тут работают строже, отсеивают жестче, потому что автор совсем бесправен и к другому врачу не попадет. А фильтры – они же понятны, это и есть искусствоведческие установки, представления, предубеждения, и поэтому от больных эпохи экспрессионизма остается экспрессионизм, а от сегодняшних сумасшедших – поп-арт. Это какая-то пародия на искусство не-посторонних, где лечащий врач выступает в роли куратора, который потом, как и обычный куратор, рассказывает разные истории про то, какое это необыкновенное искусство. Только обычный куратор рассказывает, как Бойс был летчиком, и как его сбили, и как он ел сырое мясо у татар и чуть не сошел с ума, а здесь настоящий шизофреник, со справкой. Понятно, что маньяк из Лозанны выглядит как-то более по-европейски, чем доходяга с Канатчиковой дачи. Ужас, сплошная спекуляция и комплексы поиска нового и иного любой ценой.

Но знаете, что самое удивительное? Ходишь, смотришь на эти вещи и иногда вдруг видишь – действительно сильно. Штрих, линия, образ. Нет, Абакумов прав – тут просто чувствуется. Какая разница, как это получено, откуда взялось? Вы не в состоянии понять драмы раввина, погибающего в СССР, в 1950-е годы, в сумасшедшем доме, под фамилией Васильев, даже без имени? Это фантастические человеческие документы отчаяния, надежды, поиска смысла бессмысленного бытия. Это братья твои. Иди, полюбуйся.

Музей наивного искусства

Где это: м. Новогиреево, Союзный проспект, д. 15 а, +7 (495) 301—03—48;

м. Первомайская, Измайловский бульвар, д. 30, +7 (499) 367—45—81

Что это: собрание произведений художников-наивистов

Что можно: познакомиться с живописью, графикой, скульптурой и декоративно-прикладным искусством российских наивных художников

Наивные художники не потому наивные, что не учились, а потому что и не хотят учиться, а стремятся сохраниться как есть.

Разные иные

Музей наивного искусства Восточного округа Москвы официально находится в маленькой дачке времени модерна в Новогиреево. Но там его нет, поскольку там проводятся разные выставки, а площадь всего 150 кв. м, и экспозицию держать негде. То есть иногда вы можете застать там этот музей, но сейчас он съехал. Он арендует угол у Музея творчества аутсайдеров на Измайловском бульваре и там и живет.

Естественно, в этой ситуации одна из главных задач музея – это отличать искусство наивное от искусства аутсайдеров: места мало, и они путаются. Честно сказать, отличаются они прежде всего административно, потому что директор наивного – Владимир Грозин, а директор аутсайдеров – Владимир Абакумов, и это разница. Но никогда-никогда люди посвященные не признают такой простой разницы, а принята тут большая наука. Аутсайдеры, как считается, сумасшедшие и создают искусство пограничных состояний психики, а наивные художники создают искусство обычных состояний психики, только по-иному эти состояния видят.

Если вам это напоминает различия буйного отделения психбольницы и палаты для спокойных с отклонениями, то или вы ничего не понимаете в искусстве, или я не могу передать вам тонких оттенков мысли посвященных.

Еще этот музей остро переживает проблемы отличий от других собраний наивного искусства, а они – от него. Важно помнить, что этот музей, во-первых, государственный (а аутсайдеры – общественные), во-вторых, некоммерческий, в-третьих, первый. Он образовался в 1998 году, но эта дата не считается, потому что, если ее считать, он менее первый. А еще в 1993 году господина Грозина, бывшего сотрудника экскурсбюро из Третьяковки, назначили руководить новогиреевским центром работы с ветеранами и инвалидами, и он задумал этот музей, и если считать от этой даты, то тогда он более первый, чем если считать от 1998 года. То есть опять же многие задумывали еще и раньше, еще и в 1960-е годы, да что там – еще в 1930-е был организован заочный университет наивного искусства, и там тоже были замыслы, но господин Грозин первым задумал музей наивного искусства, будучи при должности директора, и это образует неколебимую структуру приоритета. В общем, в этом музее другие собрания наивного искусства принято критиковать за то, что они не первые, негосударственные, непредставительные и коммерчески ориентированные; а другие собрания (прежде всего галерея «Дар») критикуют этот музей за то, что он несистематичный, малонаучный, непрофессиональный, что у него нет специалистов и вообще он Музей наивного искусства Восточного округа Москвы, что географически смешно. Культурологически интерес к наивному искусству (равно как и к искусству аутсайдеров, детей и прочих) связан с концептом «иного» в европейском дискурсе, и это такая модная философская тема. Тут много написано, но должен сказать, мало кто из философов обращал внимание на то, что сфера «иного» отличается имманентной бранчливостью, то есть разряды «иного» ругаются между собой.

Я думаю, кстати, это универсальный закон «иного» и, скажем, у национальных меньшинств тоже большие претензии к сексуальным.

В музее меня встретила главный хранитель музея Лариса Дмитриевна Ртищева, и, честно сказать, от общения с ней у меня ни в коей мере не возникло ощущения, что музей недостаточно обеспечен профессионалами и специалистами. Я даже позволю себе заметить, что музей наивного искусства продуцирует вокруг себя гораздо больше разной теоретической мысли, чем любое другое искусствоведческое учреждение, скажем древнерусское, где среди сотрудников больше склоняются к исихазму. Признаки наивного искусства она убедительно нашла уже в Древнем Египте и конспективно, но настойчиво протянула эту традицию до наших дней. В целом, я так понял, в учении о наивном искусстве сегодня принята концепция психологического объяснения феномена. Мы проговорили полтора часа, и я много узнал о разных психологических казусах, приведших наивных художников к их творчеству. Особенно важны три темы. Во-первых, наивные художники не потому наивные, что не учились, а потому что и не хотят учиться, а стремятся сохраниться как есть. Во-вторых, что в их жизни случились неприятности (мужчины чаще запивают и бомжуют, а от женщин чаще уходят мужчины), и искусство их лечит. В-третьих, что наивные художники не знают эволюции и всегда тождественны себе, то есть в этом смысле у них такое же творчество, как детское. Все это было страшно интересно, и чувствовалось, что Лариса Дмитриевна – очень хороший, много думающий и увлеченный искусствовед с несколько избыточной для такого собрания квалификацией. Я бы сказал, ей правильнее возглавлять отдел Третьяковки или Эрмитажа.

Я и сам искусствовед, так что во мне многое отзывалось на ее теоретические построения, и мне хотелось думать с ней в унисон. Но меня, честно сказать, смущал угол, снимаемый от общественных аутсайдеров. Я все пытался понять, какая же логика стоит за тем, чтобы собирать эти произведения сохранивших детскую непосредственность мужчин и женщин трудной судьбы, держать их в этом углу на Измайловском бульваре и еще чтобы все это было государственным музеем.

Тут, дорогой читатель, надо вам сказать вот что. Наивное искусство – это, конечно, психологический феномен, но вообще-то это порождение искусства профессионального, так сказать, побочный продукт его деятельности. То есть многие наивно рисуют еще с древнеегипетских времен, действительно сохраняя детскую непосредственность, но на это никто, кроме их родственников и знакомых, не обращает внимания. А вот в тот момент, когда профессиональное искусство решило отказаться от самого себя, – в момент рождения авангарда – художники заинтересовались наивом, чтобы доказать, что людям академическое художественное образование чуждо. И так возник во Франции феномен Анри Руссо, а в России – Пиросманишвили. И того и другого открыли и стали активно продвигать профессиональные художники именно для доказательства легитимности авангарда. Поэтому главной фигурой в наивном искусстве является не автор, а куратор – художник или искусствовед, который открыл тот или иной наивный материал и правильно его подал.

Спецификой же нашей страны является то, что мы с известной наивностью переживали освобождение от академических пут дважды и с одинаковым энтузиазмом: один раз во время авангарда 1910-х годов, а второй – в 1960-е. И тогда опять же вполне профессиональные художники снова вовсю продвигали наивную живопись для доказательства, что Академия художеств не права. Это было сравнительно действенное в их глазах оружие, потому что наивное искусство объявлялось народным, а советская власть должна была быть чувствительной к такого рода аргументам, хотя и не была. Так или иначе, наивное искусство, то бишь профессиональный интерес к непрофессиональным художественным занятиям, пережило у нас ренессанс. Он очень давно закончился – вместе с нонконформистами Малой Грузинской, «деревенской прозой», интересом к лубку, вышивке и домашнему вязанию. Но остались люди.

Они теперь экзотично выглядят. Никакого обновления профессиональное искусство сейчас не переживает, потому что оно умерло. Ну как можно сегодня объявить наивным искусством написанный маслом портрет Пушкина на фоне перформанса или инсталляции? Что тут наив, а что профессия? Это удивительный музей усилий интеллигенции обновить художественный язык живописи в 1960—1970-е годы, найти легитимную опору этого обновления. При этом искусство до того дообновлялось, что уж и никакого языка не осталось. Но остался музей.

Музей в принципе институция, утверждающая общественную важность тех или иных занятий и той или иной группы, связанной с этими занятиями. В России это отчасти замена клуба, профессионального или земского. Музей воды утверждает значимость канализаторов, охоты – охотников, а Восточного округа – жителей этого округа. Когда-то, бросая преподавать на отделении истории искусства МГУ, я считал, что искусствоведы вследствие переоценки России рынком больше обществу не нужны. Как выяснилось, я ошибся. Они с их ушедшими идеалами и мечтами обновить художественный язык и выйти к чему-то психологически цельному и чистому по-прежнему востребованы и сохраняемы. Государство их высоко ценит и оплачивает им аренду угла у аутсайдеров.

Современный музей каллиграфии

Где это: м. Сокольники, Конгрессно-выставочный центр «CОКОЛЬНИКИ», 5-й Лучевой просек, д. 2, стр. 1, павильон 7, +7 (495) 728—77—58

Что это: музей искусства письма

Что можно: прочитать российскую Конституцию, написанную древнерусскими буквами, посмотреть на образцы японского, китайского, корейского, индийского и арабского письма

Очень европейская, качественная, изысканная минималистская экспозиция.

Буквы в Сокольниках

Этот музей как-то пугающе эфемерен. Хотя лихая, немного гусарская по росчерку надпись «Современный музей каллиграфии» встречает вас уже на входе в Сокольнический парк, все же парк этот так демократичен, что мысль о каллиграфии там возникает в последнюю очередь. Идти туда надо по пятой лучевой аллее, мимо замечательного конструктивистского шахматно-шашечного клуба, вокруг которого тусуются доходяги-ханурики с пивком и водочкой – видимо, в душе шахматисты. Когда дойдешь, то упираешься в павильончик из сайдинга, выстроенный явно как временное сооружение и с мыслью по преимуществу торговой. Он последний в обширном ряду ангаров, где располагаются промышленные выставки, но самый маленький из них, этакий сын полка. Это и есть музей каллиграфии, хотя возникает ощущение, что сейчас-то он есть, а завтра не будет. Спешите видеть!

Но если войти внутрь, то все это как-то отменится. Там очень европейская, качественная, изысканная минималистская экспозиция. Я был в музеях дизайна в Лондоне и во Франкфурте, могу сказать уверенно – они бы таким залам сильно позавидовали. У них примерно то же, но как-то запущеннее, захламленнее. А тут прямо совсем с иголочки.

Этот музей обязан своим возникновением специфике характера хозяина Московской выставочной компании (МВК) Алексея Шабурова. Этот джентльмен, гонщик, лыжник и дзюдоист, в 1990-е годы создавший компанию на базе сильно запущенного выставочного комплекса Сокольнического парка, постоянно проводит громкие акции. То он открыл музей на Северном полюсе в честь экспедиции Папанина, то полетел по маршруту Чкалова, то устроил выставку на Эйфелевой башне. В общем-то, характерный пиар путинского времени – помесь экстрима, шальных денег и патриотизма. Но, вероятно, ощущение спортивной опасности, которого ищут джентльмены путинского призыва, вкупе с патриотическими жестами, страхующими их от неспортивных опасностей со стороны государства, должны уравновешиваться в их характере склонностью к вдумчивой и кропотливой работе. Во всяком случае, я не вижу возможности иначе объяснить странную для гонщика и летчика любовь к каллиграфии.

Впрочем, и здесь не обошлось без специфических реверансов в сторону вертикали. Как сообщает пресс-релиз музея, жемчужиной коллекции является переписанный от руки текст российской Конституции. С точки зрения графического дизайна это не слишком занимательный документ, переписанный неинтересным уставом, причем с неприятно-компьютерными эффектами одинакового интерлиньяжа и одинаковыми, не зависящими от площади буквы расстояниями между буквами, что с точки зрения классической каллиграфии совсем не очень.

Но сама идея современной российской Конституции, написанной древнерусскими буквами, забавна.

Года четыре назад духовный отец русской приватизации Виталий Найшуль выступал с идеей, что поскольку слова, из которых состоит Конституция – президент, федерация, референдум, – не очень понятны русским людям, то надо бы переписать Конституцию, заменив их коренными словами языка. Мне запомнилась статья 11 переписанной так Конституции: «Россией правит Царь. Царь правит бессменно двунашесть лет, первый раз Царя народ выбирает на шесть лет, а другой раз перевыбирает еще на шесть, а доле нет». Смысл Конституции действительно становился куда понятнее. Хоть сам текст Алексей Шабуров не менял, но выглядит она в этом древнерусском виде как-то по-найшулевски.

Вообще же, русский отдел – самый слабый в музее. Там в основном ксероксы с исторических документов, и зачем это надо – непонятно. Вычурные же образцы шрифтов, которые вывешены на стенах, заставляют вспомнить известное среди наших графических дизайнеров мнение, что кириллический шрифт вообще сильно проигрывает латинице. Безобразную восходящую перекладину у «и», отвратительный развал на части у «ы», вывернутость «я» относительно r, мелкий дачный штакетничек «ш» и «щ» и глубокое отчаяние от собственной несуразности у «ъ» (мало ведь всего остального, еще эта палочка назад, эдакий последний приветик) не в состоянии исправить никакой графический гений. Хотя это и не совсем правда, и, на мой взгляд, русские шрифты на основе антиквы изящны, как виртуозно уложенные в размер и рифму русские сложноподчиненные предложения. Но как раз этого слоя русских антикв в музее нет, а есть лишь диковатые эксцессы на основе устава и полуустава.

Зато какая там коллекция японцев, китайцев и корейцев! У меня все же возникло ощущение, что дзюдо господин Шабуров увлекается искренне, а не потому, что Путин; уж очень он чувствует японцев. В принципе из них одних и можно было бы составить коллекцию музея, и, кстати, так у них и происходит во время фестиваля сакуры, когда к графическому дизайну они прибавляют все остальное японское – от боевых искусств до кухни. Но иероглифы! Как они прекрасны! И как поразителен характер людей в них! Там, где у китайца в иероглифе воспитанное благоговение перед математическим порядком каких-то шкафчиков, там у японца эмоциональный взрыв, бой с тенью, молниеносная точность спонтанного движения кистью. Прелесть что такое!

Ну, рядом с этим материалом проигрывает что угодно, но все же Тору, переписанную Абрамом Гершем Борщевским, посмотреть стоит. Нет, это не так уж красиво, но в самом движении пера, в этой настойчивости горизонталей, проходящих из буквы в букву, из слова в слово, так ощущается гортанная распевность интонации, что кажется, будто слышишь голос, читающий этот текст, и даже он как бы начинает раскачиваться в глазах, повторяя едва что не заклинательную интонацию. Будто это текст и нотная запись вместе.

Что же касается индусов, то их, на мой взгляд, не надо. У Петрушевской в одном рассказе есть такие слова: «Индия пусть. Странное место, но пусть». А я скажу – не пусть! Это что ж такое, что даже рукопись они исхитряются превратить в какой-то пестренький орнамент, будто перед нами не благородный манускрипт, а танцевальная сцена из индийского сериала! Уважаемый Алексей Юрьевич, как поклонник каллиграфии поклонника каллиграфии прошу вас заменить этот предмет графического искусства на какой-нибудь другой, более соответствующий высокому статусу санскрита как отца всех индоевропейских языков. Раз уж вам удалось сотворить такое в Сокольниках, держите себя в руках и не допускайте в шрифтах эстетики развеселых женских шаровар. Что за цыганщина в серьезном учреждении?

И вы знаете, там на удивление интересная мусульманская коллекция. Вообще, в Москве сейчас очень мало мест, где можно увидеть, что мусульманский мир – это невероятно рафинированная, разветвленная и разнообразная культура, просто проникнуться к ней уважением. И хотя здесь, конечно, не представлено все разнообразие классических мусульманских шрифтов, но тем не менее даже современные вещи из Татарстана, Иордании, Ирана не могут не восхищать. Особенно мне запомнился дивный иорданский лист, где шрифт превращен в минималистский архитектурный лабиринт, напоминающий планы древних дворцов. Единственное, пожалуй, я бы все же не решился написать под аятом l`a ll`ahi ill`a l`ah перевод «нет божества кроме Бога». Все же по-русски это принято слышать в форме «нет бога кроме Аллаха», и хотя ваш перевод более точен, но как-то это неканонически звучит и может, наверное, и покоробить.

Как писал Фазиль Искандер: «Эх, время, в котором стоим!». Ведь если взглянуть на все это со стороны, то как-то фантастично это выглядит. Этот парк с хануриками, эти выставки то ли зубоврачебного, то ли деревообрабатывающего оборудования, эти металлические ангары с отделкой дешевым сайдингом, этот то ли почетный полярник, то ли дзюдоист, и вдруг из ничего – коллекция вот такого! Жалко будет, если это все не выживет, хотя как может музей выживать в таком павильоне, тоже малопонятно. Может, им отдадут шахматно-шашечный клуб? Все же занятный памятник конструктивизма. И тоже, боюсь, долго не протянет. Пропьют.