Текст книги "Очень важный маршрут. «Коммерсантъ»"

Музей художественных тканей

Где это: м. Октябрьская, Шаболовская, ул. Малая Калужская, д.1, +7 (495) 952—02—08

Что это: учебный музей при Московском государственном текстильном университете имени Косыгина

Что можно: увидеть западноевропейский гобелен XVI века, шелковые полотна Филиппа де Лассаля, изготовленные по заказу Екатерины Великой для Царского Села, екатерининские платья и камзолы, вещи, созданные по императорскому заказу, посольские дары и многое другое

Этот музей представляет культуру, дважды похороненную двумя разными революциями.

Ткани истории

Среди неожиданных музеев Музей художественных тканей занимает место как-то неправильно. По коллекции это богатейший художественный музей (26 тысяч единиц хранения, 6 тысяч в постоянной экспозиции), вполне себе способный конкурировать с любыми европейскими музеями декоративно-прикладного искусства. Но по форме существования это даже не малый, а учебный музей, включенный в учебный процесс Московского государственного текстильного университета имени Косыгина. Иначе говоря, никаких посетителей, за исключением профессоров и студентов, никаких экскурсоводов, минимум сотрудников, которые вообще-то преподаватели университета, но по совместительству у них музейная нагрузка. Это так странно и абсурдно, что даже и не знаешь, как это объяснить. Западноевропейский гобелен XVI века, шелковые полотна Филиппа де Лассаля, изготовленные по заказу Екатерины Великой для Царского Села, потрясающего качества екатерининские платья и камзолы, вещи, созданные по императорскому заказу, посольские дары – уровень коллекции таков, что если бы текстильный университет захотел представить ее, скажем, на выездной выставке в ГМИИ имени Пушкина, то выставка коллекции «Шанель», которая прошла там два года назад, показалась бы детским лепетом.

Почему это учебный музей будущих работников текстильной промышленности, которой в России больше нет и вряд ли появится, я объяснить не в состоянии.

Вернее, как – исторически это сравнительно понятно. Текстильный институт образовался из Московского текстильного техникума в 1920 году. Туда в разное время передали коллекции Строгановского училища, частные коллекции Щукиных, Морозовых, Рябушинских. Отчасти – коллекции чисто производственные, каталоги тканей их мануфактур и мануфактур конкурентов, отчасти – собрания раритетов. Императорские ткани и платья угнетателей культурного интереса для революции не представляли, однако считалось, что красные ткачи должны были овладеть секретами царского мастерства для одевания освобожденного пролетариата. Им для обучения и передавали эти коллекции вместе с церковными облачениями, уникальной тканетекой конца XIX века (гигантские фолианты с образцами тканей сотен европейских мануфактур) и с дипломатическими дарами. А потом, когда Косыгин умер, Брежнев, относившийся к нему с известной иронией, назвал его именем текстильный институт. На том основании, что высшее образование Косыгин получил как текстильщик. И так у нас получилось, что платья из коллекций главных европейских кутюрье XIX века, Чарльза Ворта, Пакена, Дусе, сестер Калло, оказались как бы посмертно в коллекции Алексея Николаевича Косыгина.

Этот музей представляет культуру, дважды похороненную двумя разными революциями. Одной – социальной, и это как раз понятно и просто. Если не понимать, что перед нами знаки отличия высших классов общества, что это форма социальной иерархии, если относиться к ним просто как к технологии, то это какие-то непонятные артефакты, созданные непонятно с какой целью. А другой – технологический. Надо понимать, что это платья, созданные до появления массового производства одежды. Ткани уже производятся промышленно, а платья – произведения искусства. Мы уже давно пережили эпоху производства роскоши с помощью уникального ремесла, мы живем в эпоху индустрий роскоши, которые пытаются имитировать это ремесло на базе промышленного производства. А ремесло открывает особые возможности в силу того, что изделий у него по определению немного.

Надо понимать, что платья, выставленные в этом музее, стоили как сегодня стоит московская квартира, что у сегодняшней элиты общества просто нет возможности одеться настолько отлично от всех остальных, насколько могла себе позволить элита XVIII века.

Эта одежда стоит не в десять раз дороже обычных одеяний среднего человека, как это принято сегодня, а в сто раз, это тип роскоши, который сегодня отсутствует как опция.

Дух Алексея Николаевича Косыгина, полагаю, витает в этом музее в черном костюме, галстуке, в шляпе и мышином цековском пальто. Если глядеть со стороны, то это довольно странные предметы. Там коллекция так устроена, что есть раздел европейский, есть русский великосветский, русский церковный, есть восточный мусульманский (почему-то состоящий в основном из личной коллекции кардиолога Акчурина) и китайско-японский. Не то чтобы нам в экспозиции что-либо рассказывали про все эти историко-культурные ситуации, объясняли, как функционировал в них костюм, каков его генезис, каково значение, нет, это, скорее, просто разные открытые шкафы с платьем и тканями, один – китайский, другой – русский народный. Сочетание одежд настолько неожиданно, что каждая из них делает соседнюю какой-то намеренно идиотской. Ну вот представьте себе, что вы китайский император, и в повседневной жизни ходите в этакой шелковой ночнушке с дракончиками. А навстречу вам идет русская женщина со шлемом из бисера на голове, в рубашке с рукавами до колен, утепленном парчовом пальто-сарафане, и на груди у нее сбруя-душегрей, отчасти напоминающая латы самурая. Понятно, что вы сочтете ее совершенно чокнутой. Но и император в ночной рубашке, с точки зрения этой женщины, тоже не мужик, а какой-то мандарин. Надо сказать, что и русский вельможа в атласных штанишках и жилетке, жабо и бархатном сюртучке с позументами выглядит экзотично. Да и Матильда Кшесинская в этом платье, низ которого представляет собой широко растекающееся по полу болото с цветущими лилиями, тоже кажется той еще штучкой.

А теперь представьте себе, что вы глядите на все на это глазами духа Алексея Николаевича Косыгина. Вы, вероятно, замечали, что у Косыгина на портретах всегда немного растерянное лицо, как будто с ним случился какой-то нежданчик. Так вот, я теперь знаю почему: ему передали набор платьев Матильды Кшесинской, и он не совсем понимает, в каком смысле. С его точки зрения, вероятно, все это должно представлять собой сборище чокнутых. И причем у него еще задача – все это изучить и внедрить в советскую легкую промышленность. А оно не внедряется. Вот сколько не было советской текстильной промышленности, а никакого влияния на нее присутствие этого музея не оказало.

Я сильно вжился в этом музее в дух Алексея Николаевича, но должен сказать, со мной так бывает совсем не всегда, когда я сталкиваюсь с музеями ткани. Конечно, я, как и он, довольно далек от проблематики платья, в особенности женского. Но вот, например, я несколько раз был в музее Виктории и Альберта в Лондоне, где довольно большой раздел одежды, и там я совсем не чувствовал себя настолько далеким от предмета экспонирования. Напротив, я очень хорошо понимал, что выставлено, зачем, какая логика за этим стоит, – просто потому, что выставка была ориентирована на воссоздание культурного контекста, в котором родились вещи, и на демонстрацию их реального функционирования в социуме. Это была выставка не технологий, но истории. И все было в высшей степени интересно, познавательно и понятно. Я отнюдь не предлагаю отобрать всю эту коллекцию у Текстильного университета и сделать из нее общедоступный художественный музей. Нет, я просто пытаюсь показать на фон, на котором этот музей существует. Более того, я полагаю, это нужно сохранить именно в этом виде, в каком есть сейчас. Музей ведь по смыслу – это нечто уникальное, чего больше нигде не увидишь. А это не просто музей с уникальной коллекцией. Это музей того, как нетривиально можно такой коллекцией распорядиться. Жалко попасть туда нельзя иначе, чем поступив в Текстильный университет. Ну да оно того стоит.

Музей «Мосфильма»

Где это: м. Киевская, ул. Мосфильмовская, д. 1, +7 (499) 143—95—99 / 143—98—49

Что это: музей на территории киноконцерна

Что можно: посетить парк старинных автомобилей, посмотреть на старые камеры и осветительные приборы, увидеть фрагменты декораций к разным историческим фильмам, а также исторические костюмы и фотографии актеров в них

Это вообще не музей, а недоразумение. Правильнее это назвать складом декораций, находящихся в пристойном состоянии.

Антимузей

В музей «Мосфильма» я шел зря, но не я один. Ежегодно туда приходит около 60 тысяч человек, и это при цене билета в 140 рублей. То есть доходное дело. А зря потому, что это вообще не музей, а недоразумение. Правильнее это назвать складом декораций, находящихся в пристойном состоянии.

Музей состоит из пяти залов. В первых двух расположен парк старинных автомобилей числом до пятидесяти. В третьем, небольшом, – старые камеры и осветительные приборы, один монтажный столик. Четвертый зал – фрагменты декораций к разным историческим фильмам и еще несколько карет. В пятом, тоже маленьком, – исторические костюмы вместе с фотографиями актеров в оных.

Теоретически даже и не бедная экспозиция – около пятисот единиц хранения. Но как-то вовсе не понятно, про что она. Бывают такие музеи, в которых ощущается нехватка авторского замысла, некоторая неспособность ответить на вопрос, зачем это. Обычно такое случается в краеведческих музеях. Но странно было встретить такой яркий пример оставленности музейно-экспозиционным гением именно на «Мосфильме». Все ж таки по умолчанию считается, что тут работают люди с фантазией, искрометные, что могло бы как-то и проявиться. Но не проявилось.

Как это вышло, понятно. Музей этот образован в 2002 году. То есть это момент, когда Карен Шахназаров уже принял «Мосфильм», но еще не модернизировал его, а только начал. И он поставил перед собой задачу сделать так, чтобы было видно, что ничего не развалилось, есть киностудия, а что запустили – можно поправить. Музей должен был символизировать, что все в порядке, что вот есть серьезное предприятие, устойчивое, есть даже музей. Символизирование того, что все в порядке, – наше национальное хобби, и еще ни разу нам не удалось написать в этом смысле приличный сценарий – получается или гротеск или очень скучно. В 1937 году на «Мосфильме» одновременно производили два фильма: «Волгу-Волгу» Григория Александрова и инструктивный фильм «Как будет голосовать избиратель» Сергея Юткевича. Музей по поэтике ближе к Юткевичу.

Кстати, о 1937 годе.

Вообще, когда ходишь по этому музею, главное, что поражает – это отсутствие истории.

Коллекция в основном собрана из того, что производилось в 1990—2000-е годы плюс небольшие фрагменты 1980—1970-х. Все, до этого киностудии вроде как и не существовало. «Мосфильм» организован в 1924 году, через эту кинофабрику прошло шесть поколений режиссеров, и от четырех не осталось ничего. Музей начинается с позднего Брежнева. До того – ни афиш, ни фотографий съемок, ни реквизита, ни сценариев с правками, ни приказов дирекции, ни протоколов заседаний, ни допросов при аресте, ни справок о реабилитации – вообще ничего, как будто той части истории не существовало вовсе. Удивительный музей, который вообще не интересуется историей того места, которое музеефицирует, и не сохраняет о нем никакой памяти.

Это так странно, что больше начинаешь размышлять о природе этой отсутствующей памяти, чем о том, что все-таки имеется. Кажется, пустота вызвана самой природой кино. Музей ведь строится на подлинности вещи. Вот, скажем, ломаковский музей автомобилей – те же «Эмки», ЗИСы, «Хорьхи», «Мерседесы», «Опели», «Паккарды», – но там важно, что за завод, кто привез эту машину в Россию, как она жила потом, как ее восстанавливали. Здесь – что вот этот ЗИС снимался в фильмах «Московская сага», «Старые клячи», «Желанная», а этот «Мерседес» переехал из «Семнадцати мгновений весны» в «Тегеран-43», потом в «Гудбай, Америка», а Штирлиц, который ездил в этом «Мерседесе», ходил вот в этих кюлотах в «Войне и мире» в образе Андрея Болконского. Подлинность вещи определяется ее образом на экране, и рождается она не в тот момент, когда сделана, а в тот, когда снята. Был ли этот «Мерседес» до того, как он поехал в «Семнадцати мгновениях»? Может, был, может, нет, может, его собрали из десятка других – неважно, это пренатальный период его существования. Он обрел рождение в 1973 году.

Это не умозрительные рассуждения, это тип отношения к музейной вещи. В нормальном музее она несет на себе следы прошлого – здесь зареставрирована до сияющей новизны. В музейном автомобиле, скажем, неподлинность двигателя является дисквалифицирующим признаком – коллекционеры такие вещи не ценят. Здесь – да кому это важно? Нужно, чтобы ехал, любую недостающую деталь исполняет бутафорский цех.

Но финт здесь заключается в том, что виртуальная реальность кино оказывается в этом музее более подлинной, чем реальность вещи. Это довольно сложное ощущение, к которому трудно привыкнуть. Обычно наоборот, обычно по вещам мы восстанавливаем, как люди жили, что им нравилось, к чему они стремились, здесь – наоборот, по фильмам восстанавливаем вещи, которые сами по себе влачат какое-то странное существование недовоплощенных фантомов. Около каждого экспоната хочется поставить экран с фрагментом фильма, где этот артефакт действует – тогда, вероятно, он обретет какую-то полноту бытия. Физический мир мнится и распадается на глазах, мнимый, отпечатанный на пленке, а теперь, переведенный в терабайты дискового пространства, оказывается подлинным и неподверженным тлению.

Антимузей. Но чем дольше по нему ходишь, тем больше начинаешь сомневаться в том, что эта антимузейность провоцируется именно кино. Реальное историческое время здесь – 50 лет, от Брежнева до сегодняшнего дня. Это ровно тот же срок, которым для обычного человека измеряется его время, время его активной жизни. Посмотрите вокруг себя – много вас окружает вещей старше 50 лет? Много вы знаете людей, у которых – иначе? При этом, однако, вы не чувствуете никакой неловкости, этого ничтожного периода времени вам вполне хватает для чувства исторического комфорта. И вряд ли вы затруднитесь себе представить, как выглядела жизнь в 1930-е, в 1900-е, в 1800-е. Рассказывали, да чего там – кино же показывали.

То-то что кино.

Это музей институции, которая не сохраняет прошлого, поскольку уверена, что способна воссоздать любое прошлое с нуля.

Чего хранить – проще выдумать. Предметом музеефикации может становиться уже не история, а ее сочиненные версии. Скажем, Древняя Русь Сергея Эйзенштейна и Андрея Тарковского – это две разные исторические эпохи – в костюмах, быту, предметном ряде – от одной к другой произошла зримая демократизация, древнерусский костюм перешел от мундирно-чиновного стиля к стилю casual, жизнь переместилась из городов поближе к деревенской прозе, быт стал проще, грязнее и протяжнее.

Это музей институции, которая узаконила антиисторизм обыденного сознания в качестве нормы жизни. Жаль, что у нее это получилось само собой, что никто не написал сценария экспозиции, который бы проявлял эту ее фантастическую особенность, тогда бы это мог быть сверхмузей, переформатирующий все другие – не унылый склад реквизита, но именно гротеск исторического благополучия в стиле «Волги-Волги». Впрочем, переформатирование происходит само собой. Чем, скажем, являются Царицыно, Измайлово, Коломенское Юрия Лужкова, как не филиалами музея «Мосфильма»? Режиссер, конечно, не Эйзенштейн и не Тарковский, но тут важен принцип. Подлинное – не то, что было. Подлинное – то, как это чувствует режиссер.

Галерея русской ледовой скульптуры

Где это: м. Выставочная, Улица 1905 года, ул. Мантулинская, д. 5, +7 (985) 220—46—19

Что это: музей ледяной скульптуры в холодильнике

Что можно: посмотреть на ледяных персонажей русских народных сказок

Там ходишь, в этом холодильнике, и такое ощущение, что это немного подводное царство, и уже в нем плавают и Баба-яга, и Иван Царевич, и 33 богатыря, ну и понятное дело, золотая рыбка.

Диво дивное

Это музей ледяной скульптуры в холодильнике. Холодильник расположен в парке «Красная Пресня». Он большой, 500 кв. м. Там хранятся персонажи русских народных сказок: Емеля и щука, Иван-дурак со Змеем, Иван-царевич с Василисой Прекрасной на Сером Волке, тридцать три богатыря, ледяная икона, ларец для писем Деду Морозу, золотой петушок, яйцо Фаберже и еще гриб и комар (не в качестве традиционных символов или героев сказок, а просто как интересные явления).

Придумал это Михаил Сергеевич Муха. Этот человек создал завод для производства льда. Для ледяной посуды, ледяных баров и ледяных символов, которые употребляются для украшения корпоративных и усадебных праздников. Галерея ледяной скульптуры изначально вроде бы представляла собой шоу-рум этого прекрасного производства, которое позволяет делать лед большой чистоты и без внутренних пузырьков, который выгодно отличается от естественного льда, где они есть, а также превосходно подсвечивать его светодиодами. Однако Михаил Сергеевич постепенно так увлекся своей ледяной инсталляцией, что уже она стала главной темой, а все ледяные стаканчики и замороженные фрукты, которые они делают для корпоративов, оказались побочными продуктами этого шоу-рума. Там одних проводов для подсветки три километра протянули.

Должен сказать, что в момент омерзительной жары, когда я попал в этот холодильник, он показался мне самым лучшим, самым замечательным музеем Москвы, который только можно себе представить. Я даже решил про себя, что обязательно должен написать: «Михаил Сергеевич Муха – истинный благодетель человечества». Вот пишу. Но с другой стороны, задача моя – хотя бы отчасти охарактеризовать это место в музейном аспекте, и тут я, честно говоря, теряюсь. Что это все ж таки такое?

Я никогда не был особым поклонником скульптуры изо льда. Но вещи это временные, а потому какой с них спрос? Это считается как бы народным искусством, то-се, все равно растает. Но тут это помещают в холодильник, при минус 10 градусах выдерживают, и оно как бы и не тает. Ну то есть тает потихоньку, при мне вот у золотого петушка подтаял (и стал каким-то воробейским) клюв, но они там постоянно реставрируют подтаявшее, и оно все время как новое. То есть временные вещи становятся вечными. Как мог родиться такой замысел? И причем ходишь между этими ледяными Бабами-ягами и Василисами, в приятной прохладе отдыхая от затхлого зноя, и чувствуешь, что, с одной стороны, в этом есть какая-то решительная несообразность, а с другой – все к этому шло и оно не могло не возникнуть. Есть в этом какая-то правда жизни.

Тут надо еще сказать, что вообще-то такие скульптуры не просто тают, а должны таять.

Культурологический смысл всех зимних идолов заключается в том, что они тают и наступает весна.

Их каждый год надо лепить заново, иначе она не наступит. Это такой ритуал, который существует у всех народов, проживающих на территории с зимой.

Впрочем, здесь есть одно отличие, которое очень важно. У всех таких народов это скульптура не изо льда, а из снега. А скульптура изо льда – это, видимо, наш приоритет. Наше русское изобретение. Правда, есть еще версия, что это происходит из Харбина, где до сих пор проходит крупнейший фестиваль ледовой скульптуры. И там еще в XVII веке зимой делали фонари изо льда, но во-первых, одно дело фонари, а другое дело – сказка о рыбаке и рыбке, во-вторых, Харбин – ближайший к России китайский центр, одно время даже бывший у нас под протекторатом, и есть подозрение, что это мы им туда и завезли идею. А уж от нас и от китайцев это пошло по всему миру, захватив Канаду, Америку, Японию, а в послевоенные годы даже Европу.

Но и у нас это дело вовсе не древнее. У нас вообще скульптура до Петра Великого не была в чести. А вот Петр очень это дело любил, и даже известно, что Яков Вилемович Брюс делал для него лед летом, совершенно как Михаил Сергеевич Муха. Ну и знаменитый Ледяной дом Анны Иоанновны – это одно из главных русских чудес.

Я думаю, может, тут и содержится программа ледовой скульптуры? Получается как? Народ лепит снежную бабу, это технологически несложно. А вот власть придумывает как бы то же самое, но на совершенно другом уровне. Оно прекрасное, прозрачное, поражает мастерством, светится, тут нужны сложные технологии и выпиливания, и выпаривания, и склеивания. Простому народу такое никогда не сделать. Но с другой стороны, оно вроде про все то же самое, про что и у народа. Сказочные персонажи, гулянья, фестивали. Наверное, поэтому у нас все губернаторы обожают устраивать зимой народные гулянья с ледовой скульптурой – тут власть проявляет свой совершенно народный характер, но поднятый на высокий технологический уровень. Ну и кстати, понятно несколько противоестественное желание произвести ледовую скульптуру летом. Это извечное желание русской власти показать свое превосходство над климатом.

Но у власти и народа разная онтология. Для народной культуры естественно, что нечто тает, она живет ритмом сельскохозяйственным: растает – опять народится. А для власти таять неуместно. Самой своей природой она склоняется к помещению ледовой скульптуры в музей. Кстати скажу, что краснопресненский парк – это как бы придворный огород Белого дома. Говорят, там по дорожкам ходят мелкие клерки, когда перетирают что-нибудь, чего не надо, чтобы подслушали.

Интересно, у ледовой скульптуры есть уши?

Там получается поразительный образ. Лед ведь в отличие от снега сильно похож на воду. В смысле прозрачный и текучий. Там ходишь, в этом холодильнике, и такое ощущение, что это немного подводное царство, и уже в нем плавают и Баба-яга, и Иван Царевич, и 33 богатыря, ну и понятное дело, золотая рыбка. Подводное царство – это такое место таинственное, как бы подсознательное, изнаночное, одним словом, мир иной. Но это такой мир иной, в котором все застыло. Лед, лица-призраки, словно растворяющиеся в полумраке, страшная красота кругом – и все сплошь персонажи народных сказок, Емеля со щукой, разбитое корыто, Конек-Горбунок. И еще там стоит ледяной трон.

Это своего рода образ власти в холодильнике там получился. Точно вам говорю. Как бы народное сознание, но такое изнаночное, замерзшее и на высоком технологическом уровне. И такая красота! Диво дивное. И атмосфера прохладная, кстати. Помните, Константин Победоносцев придумал «подморозить Россию»? Получилось.