Текст книги "Клеточник, или Охота на еврея"
Автор книги: Григорий Симанович
Жанр: Современные детективы, Детективы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
Жирафу хватило одного взгляда, чтобы понять: сериал продолжается. Труп хоть и на полу, но…бутылки, надкусанный огурец, энциклопедия, грубо укороченные валенки – и живой Фогель. «Живой, да не очень» – отметил про себя Вадик, взирая на жалкую фигуру Ефима Романовича, лепетавшего первые показания одному из дознавателей. В какой-то момент до слуха Вадика донеслось «приехал со своим компьютером», он тотчас приблизился к Фиме и с извинениями попросил повторить.
– Вон тот процессор в сумке мой, я привез его…
– Понял, все понял, – немедленно отреагировал Жираф. Подозвал эксперта, попросил срочно снять отпечатки с сумки и процессора. Пока эксперт старался, Мариничев внимательно оглядел квартиру, труп, комплект предметов, ставших неизменными атрибутами уже трех убийств.
Услышав «готово», Вадик прервал допрос, каковой, собственно, пока и не продвинулся дальше личных данных Фогеля Ефима Романовича.
– Извини, Шурик, завязываем, забираю его и эту сумочку в прокуратуру, а вы здесь работайте с экспертами и понятыми, опросите всех, кого можно, – соседей, во дворе, родственников…
– Обижаешь, – протянул коллега Шурик Тыквин, стажем и опытом превосходивший Жирафа раза так в два.
Вадик ласково взял под локоток Ефима Романовича, вежливо до слащавости предложил ему «быть столь добрым передать на время мобильный телефон и проехать для спокойной беседы в подобающей обстановке» и увел несчастного кроссвордиста навстречу судьбе, милосердие которой проявлялось только в том, что Фогеля до сих пор почему-то не убили.
Глава 8
Кошмар продолжается
Ответственный секретарь газеты «Мысль» Евгений Павлович Арсик прощался с карьерой. Он по инерции продолжал делать номер, ругаться с выпускающим, дергать верстальщиков, орать на людей в отделах, волынивших материалы. Но мысли неизменно возвращались к ошибке и неизбежных для него последствиях. В былые времена его бы оштрафовали, понизили, а если бы, в конце концов, и уволили, то спустя короткое время взяли в другую газету, сохранили статус, уровень, не проиграл бы и в зарплате.
Теперь на это рассчитывать не приходилось. Такое нынче не прощается. Считай, запрет на профессию. А тут годы, шестой десяток наполовину разменял и делать ничего, кроме газеты, не умеет – разучился. Еще неизвестно, от чего ушли в мир иной двое коллег. Вон, на сайте «incident.ru» пишут, что умерли при невыясненных обстоятельствах. И его могут тоже – при невыясненных…
Сама мысль об этом вызвала безотчетную реакцию, Арсик затравленно оглянулся, ища глазами источник опасности. Но поблизости никого подозрительного обнаружено не было. Решение пришло внезапно, как спасительная идея: «Надо вечером к Лерке и – напиться».
После работы Арсик позвонил супруге Вере Матвеевне, сказал, что срочно отбывает в короткую командировку в Подмосковье – на сутки по заданию сверху. (Считая мужа высоким ответственным работником на государственном посту, погруженная в домашние заботы и проблемы детей Вера Матвеевна никогда не интересовалась подробностями отлучек и командировок, причинами сверхпоздних возвращений под утро. И, что главное, не проверяла, а иначе бы – привет семье… А Лерка всегда ждала. Вот уже пять лет ждала и любила.
Евгений Павлович подписал последнюю компьютерную верстку, договорился с главным, что появится завтра ближе к середине дня, позвонил любовнице и поехал на Рижскую, по дороге заскочив в продовольственный.
Лерочка не стала расспрашивать, почему хмур, – ее деликатность и терпимость вкупе с классическими формами тела и редкостным для сорокалетней женщины темпераментом удерживали Арсика надежней любых привязей и поводков.
Они ели фирменную Леркину курицу с чесночным соусом, запивали хорошим чилийским вином «Карта Въеха», которое однажды пришлось по вкусу обоим, и Евгений Павлович неторопливо рассказывал о событиях. Лера слушала внимательно и настороженно, время от времени вставляя уточняющий вопрос, как деликатный следователь в беседе с важным свидетелем. Она была еще и умной женщиной вдобавок к прочим достоинствам. Да и профессия предполагала наличие цепких мозгов и подобающей эрудиции: психотерапевт с немалым стажем практической работы в клинике.
– Скажи-ка, Женечка, а в тот день, когда сдавали номер, Буренин тебе случайно не звонил?
– Кажется, звонил пару раз, но по каким-то другим вопросам.
– Может и по другим, лапушка, а вот не могло такое случиться, что он позвонил как раз в связи с ошибкой, а тебя в этот момент в кабинете не оказалось?
– Не исключено, однако он бы дозвонился, зашел или оставил на автоответчике?
– А зачем бы он, лапушка, упорствовал? Предположим, он обнаружил «мудрика», удивился, испугался, посмеялся – уж не знаю! А потом, конечно, исправил и решил тебе рассказать. Для чего? Чтобы продемонстрировать свою бдительность, повеселить, напрячь – опять-таки, причины уже не выяснишь. А тебя нет. Конец дня. Допустим, ему уходить пора. Что он делает? Правильно, лапушка, оставляет на автоответчике или умалчивает. Ты автоответчик проверял?
– Кажется, нет.
– Напрасно, Женечка!
«А ведь она права, – подумал Арсик, опустошая очередной бокал. – Может появиться отличное алиби. Впрочем, на кой черт мне алиби? Никто не будет разбираться. Попрут в лучшем случае. В худшем пришьют политику и по-тихому так – на пенсию или в гроб».
От этих рассуждений Арсику стало еще муторней, и он поспешил в душ и в постель. Сейчас она придет из ванны, ляжет рядом, и прочь невзгоды. Забыть обо всем…
Они не встречались неделю, у Лерки накопилось столько нежности и страсти, что Евгений Павлович задыхался от сексуального азарта и победительного восторга мужчины, дарующего партнерше рай, а сам благородно отдалял от себя подступавший апофеоз.
Увы, Арсик был уже не так хорош, чтобы длить утехи больше получаса, и они заснули умиротворенными, в обессиленных объятьях друг друга.
Лерке надо было к девяти в клинику. Сквозь дрему Евгений Павлович почувствовал ее теплые губы, чмокнувшие в нос, услышал тихое «пока, лапушка!» и снова заснул. Ему приснилась юность, его первая шхуна «Таверна», когда ходил он красавцем-рыбаком на ловлю тунца из славного порта Владика по тихоокеанским волнам. Приснились отшлифованные ветрами лица ребят, у которых постигал моряцкую и рыбацкую науку. Приснился кубрик, где втихаря от начальства, в тесноте да не в обиде, глушили с ребятами спирт после удачного дня, заедая хлебом и сырою подсоленной рыбой, и он был счастлив и пьян, молод, пьян и счастлив.
Жжет внутри, сперва приятно, но все сильней, нестерпимее, и он уже не может пить, и расплываются лица рыбаков, и огонь выжигает горло, словно вливают в него горящий бензин… Надо проснуться, проснуться… мне плохо… нечем дышать, дышать…
Ближе к вечеру Вера Матвеевна позвонила мужу на мобильный узнать, приедет ли к ужину. Абонент не отвечал. Секретарь Аида Павловна, вышколенная Арсиком до уровня примерного сотрудника секретной службы, холодновато сообщила, что шефа сегодня не видела, вероятнее всего – уехал по заданию главного, ее в известность не ставил.
Вера Матвеевна мгновенно связала его отсутствие с редакционными эксцессами, о которых слышала краем уха, забеспокоилась и набрала Малинина: знакомы были много лет, хотя семьями не дружили. Главный еще с утра интересовался Арсиком, не пришедшим на летучку, потом вспомнил, что сам же отпустил. Малинин был осведомлен о Лерочке и, при всей напряженности обстановки, поступил по святым канонам мужской солидарности: «Да, в Подмосковье на семинаре с докладом, задержался, наверно, сами понимаете, то да се… Ждите, скоро приедет. Ничего, ничего… Всего доброго, Вера Матвеевна».
Положив трубку, Малинин вдруг услышал и почувствовал сердце. Оно подозрительно зачастило. Такое бывало при атмосферных вихрях и дурных предчувствиях. Что характерно – они обычно сбывались. За окном стоял редкостно теплый для Москвы апрель, дождей и магнитных бурь не обещали. Худо…
За Арсика работал его заместитель Коля Гверадзе. Надежно, но все равно, если загулял, отзвонил бы. Очень странно.
Малинин набрал мобильный Арсика – длинные гудки, трубку не берет… Он еще раз прислушался к сердцу, внутреннему голосу, интуиции и услышал отчетливый и пугающий ответ, обличенный не в словесную, а какую-то иную, невербальную, метафизическую форму.
В девять поутру на следующий день секретарь Арсика Аида Павловна вошла в приемную, уселась за свой стол и открыла сумку, чтобы достать все необходимое для дополнительного макияжа. Ее отвлек звонок снизу, от охранника. Курьер министерства культуры привез приглашение Евгению Павловичу на торжественный вечер в Дом работников искусств, должен передать лично. Аида царственно разрешила пропустить, и через пять минут в приемную вошел средних лет невысокий человек в сером плаще, надвинутой на лоб шляпе и с папкой подмышкой. Он поздоровался, произнес «я из Минкульта, приглашение для господина Арсика», приблизился, держа конверт в вытянутой руке. Аида протянула руку, и в этот момент курьер прыснул ей в лицо чем-то едким. Аида тотчас отключилась. Очнувшись, она некоторое время пыталась сообразить, почему до сих пор не приступила к макияжу.
Никаких воспоминаний о курьере и конверте не сохранилось в ее головке, коронованной пышной каштановой укладкой. Тем более не видела она, как посетитель проник в кабинет Арсика и произвел какие-то быстрые действия с автоответчиком, после чего столь же стремительно вышел.
Глава 9
Лежбище
Он шел к машине. Сказалось напряжение последних часов: Фогель был никакой. Кружилась голова, ныло сердце, подгибались ноги, верхняя губа дрожала, и он не мог совладать с нею, даже прихватывая зубами.
Усевшись в салон, узрел в зеркале свое лицо, бледное как у привидений в классических фильмах ужасов.
Вадик воцарился за рулем, набрал Тополянского. Коротко обрисовал ситуацию. Спросил: «Везти?»
– Не сюда, – неожиданно велел Алексей Анисимович. – Давай на Арбат. Спасо-Песковский переулок знаешь? Въедешь в него и стоп, жди меня. Ребята пусть остаются.
Он сделал короткую паузу и акцентировал: «Приедешь один».
Вадик по-военному принял команду, рванул к центру. Понял, что может быть хвост. Предположил, что у шефа с ходу созрел план, о котором – не по телефону. Вероятнее всего, сейчас они этого Фогеля будут прятать. «Эх, узнать бы точно, от кого – стать бы тебе капитаном», – вожделенно размечтался Жираф, не забывая поглядывать в зеркало заднего вида и прижимая своего старичка «Фордика» до полного его изнеможения, благо вечерний трафик кое-где позволял.
Фогель убито молчал. Водитель выискивал в зеркалах подозрительные машины, но украдкой поглядывал на пассажира. Мариничеву вдруг стало жалко человека, совсем не походившего ни на заговорщика, ни на воинствующего демократа – протестанта. Типичный тихий интеллигент без претензий и амбиций. Кстати, несмотря на возраст и глубокую залысину, проглядывали черты мужской привлекательности: большие черные глаза, густые изогнутые брови, длинные ресницы; нос с «испанистой» горбинкой и модная, хоть и естественная в этих обстоятельствах небритость. Он смахивал на состарившегося мачо, какие еще сохраняют шансы на успех у женщин. Только ссутулившаяся фигура, затравленный взгляд да заметно сморщенный лоб не вписывались в этот живописный образ.
Вадик приехал на место без «сопровождения» – по крайней мере, так ему казалось. Тополянский ждал в своем служебном «форде – фокусе» на пассажирском сидении. За рулем сидел незнакомый Вадику человек.
– Закрой машину, оставь здесь, залезайте оба, – велел Тополянский.
Они пересели. Фима даже не спрашивал, с кем и куда едет. Он выполнял команды тупо, покорно и удрученно.
– Познакомьтесь! Это Рустам, – представил Тополянский водителя. – Он «обрубит хвост», если таковой имеется, и отвезет нас на место. Не беспокойтесь, Ефим Романович, вы в безопасности.
– Алексей Анисимович!.. – взмолился Вадик, – я гарантирую…
– Вадик, помолчи и не порти себе репутацию, – отрезал Тополянский. – Рустам, давай…
Дальнейшее вызвало у Вадика смешанное чувство зависти и восторга. Рустам был супер. Он петлял, дезориентировал мигалками, нырял в подворотни, ускорялся и замедлялся с такой виртуозностью, что Вадик, хорошо знавший город, в какие-то минуты и сам терял ориентацию, не понимая, где они в данный момент. Примерно через час, ближе к полуночи, компания оказалась, по представлениям Вадика, в районе Выхино.
В одном из переулков Рустам притормозил, Тополянский скомандовал «за мной!», и они стремительно пересели в стоявший у обочины «жигуленок». Снова маневры и ложные включения поворотников, еще минут двадцать, и они оказались в каком-то глухом проулке в районе Капотни. Остановились возле старенького четырехэтажного двухподъездного дома, совсем недалеко от Кольцевой дороги. Каким образом сохранился этот строительный раритет в окружении блочных коробок, знали только местные власти.
Кудесник руля Рустам остался в машине, а они поднялись на третий этаж по изрядно выщербленным и покосившимся каменным ступеням. Тополянский открыл своим ключом массивную металлическую дверь без номера. Внешне она выглядела как хилая деревянная с облупившейся покраской. Ясное дело: замаскированная конспиративка.
Две комнатки были обставлены заурядно, но кухня выделялась выполненной под мрамор столешницей, здоровенным холодильником «Сименс» и керамической электроплитой с «наворотами». Темные шторы плотно задернуты.
– Отдайте мобильный, нужно позвонить жене, она с ума сходит, – выдавил из себя Фогель, хмуро оглядевшись. – Зачем меня сюда привезли? Не удивлюсь, если вы же меня и прикончите здесь.
Тополянский скинул пальто на кресло, сам уселся на соседнее, улыбнулся и заговорил на одном из любимых своих «наречий».
– Голубчик вы мой, Ефим Романович, вы уж не обессудьте, но с вашей стороны, позвольте вам заметить, не вполне интеллигентно подозревать в злонамеренности вашего покорного слугу и его симпатичного ассистента. Разрешите представиться – Тополянский Алексей Анисимович, старший следователь по особо важным делам нашей с вами достославной прокуратуры. С моим юным другом и одареннейшим учеником господином Мариничевым у вас уже был повод познакомиться. Почту за честь заверить вас, многоуважаемый Ефим Романович, что даже если бы в наши с господином Мариничевым планы входило, так сказать, отделить вашу прекрасную бессмертную душу от не столь уже прекрасного, – увы и пардон! – но вполне исправно функционирующего тела, сделать это в обозримом будущем категорически не представляется возможным. Куча свидетелей вашего отъезда в сопровождении Вадима. Кроме того, – согласитесь, Ефим Романович! – веселенькие времена Ежова, Ягоды и Берии еще не вернулись во всем историческом блеске на грешную и несравненную нашу родину. Они только на обратном пути, в дороге. Как говаривали древние, repetitio est mater studiorum – повторенье мать ученья. Вадик, дай сюда его мобильный! SIM-карту вынужден конфисковать, прослушивают вас кому положено. Вот мой. Звоните предельно коротко. О том, где вы, ни слова.
– Понятия не имею, где я.
– Вот и хорошо. Будете лукавить достоверно. Скажете – у приятеля. Скажете – загуляли.
– Ну конечно, лучшего дня для загула я и представить себе не мог. Дура жена поверит сразу.
Успокойте как вам заблагорассудится. На разговор двадцать секунд. Глядишь, не засекут. Все ясно?
Фогель изумился внезапной смене стиля и тона речи. Признался себе, что синтаксис Тополянского как-то волшебно умиротворил, хотя и слышалась в таком построении фраз нарочитость, граничащая с ерничеством. Уже хорошо, образованный человек, не хамло какое-нибудь. Кто знает, может быть, он даже чем-то может помочь. Хотя, чем можно помочь, если тебя решили уничтожить на высшем государственном уровне…
– А вас не прослушивают? – поинтересовался Фима, немного осмелев.
– Всех нас постоянно слышит Отец наш небесный и воздает не токмо по делам, но и по словам нашим, – резюмировал Тополянский. – Соберитесь с мыслями, возьмите себя в руки и звоните!
Фима набрал домашний. Юлька зарыдала. Она волновалась, позвонила Проничкину, ответил незнакомец, мол, его нет, перезвоните завтра. Что она могла думать? Фима успокоил как мог, и, как велели, коротко. Острая жалость к Юльке приступом накатила – за что ей все это? Накрыло дикое желание защитить, оградить ее, их обоих от внезапного и жестокого вторжения неведомых сил в их мирную и в целом счастливую жизнь.
– Дорогая, все нормально, я в безопасности, в компании интеллигентных людей. Буду позванивать. Все выяснится и обойдется, поверь мне, обойдется. Целую тебя, милая.
Тополянский, как час назад Вадик, впервые поймал себя на чувстве сострадания к этому затравленному, скорее всего – обреченному человеку.
– Вот что, Ефим Романович, – произнес он твердо и спокойно, отбросив любимый жанр, – если хотите жить, сидите в предоставленной вам уютной квартире тихо, не колотите в стены, не кричите, не раздергивайте штор и уж, тем более, двери не открывайте никому. У меня для вас на эту ночь нет охраны, и вот этого надежного господина тоже не могу вам оставить… пока! Но поверьте на слово: вам грозит серьезная, очень серьезная опасность. Завтра вечером я приеду. Надеюсь, за сутки кое-что проясниться. А может быть, и наоборот – запутается. Судя по тому, как развиваются события, предсказуемы только новые убийства и большие неприятности у вашего покорного слуги.
– Но вы не можете так уйти, – взмолился Фогель, – я должен хоть что-то понимать, я уже четверо суток с ума схожу от неопределенности. Происходящее со мной и вокруг меня, – это бред, наваждение какое-то…
– А вы и не знаете, что происходит вокруг вас, – констатировал Тополянский, надевая пальто. – И я, признаться, толком не знаю. Завтра ближе к вечеру приеду и постараюсь прояснить как смогу. Не надо так уж трусить-то. Здесь вас не найдут… в ближайшие несколько суток. А потом что-нибудь придумаем. Доверьтесь мне, Ефим Романович. Больше вам все равно некому довериться. Еда в холодильнике. Полочку с книгами, надеюсь, приметили. Рядом с ней на стене шкафчик, там аптечка, если что… Мой помощник Вадим Николаевич по возможности заедет к вашей супруге, дабы лично удостоверить наше почтение и успокоить.
С этими словами Тополянский, а вслед за ним и Мариничев покинули квартиру, заперев Фиму снаружи.
Фогель как всегда испытал на нервной почве приступ голода, извлек из холодильника шмат колбасы, огурцы, помидоры. Разогрел в микроволновке окорочок копченой курицы. Проглотил все это, не чувствуя вкуса, рухнул на диван, не раздеваясь, и мгновенно уснул, словно выпрыгнул в другое пространство из кошмарной реальности последних дней.
Весь следующий день он провел в борьбе с собой, преодолевая соблазн позвонить в милицию, Юльке, в «скорую помощь», ближайшему другу Лене Бошкеру, в израильское или американское посольство. Победил страх: останавливало предупреждение Тополянского. А еще здравый смысл настойчиво убеждал, что следователь искренне хочет его защитить. Поэтому затворник ничего не предпринял, валялся на диване или сидел в кресле. Пытался читать обнаруженного на полке «Дон Кихота», но смысл написанного ускользал, отгоняемый навязчивыми, изнуряющими размышлениями о сути и причине перемен в его жизни.
В девять вечера щелкнул дверной замок. Перехватило дыхание. Но тотчас отлегло, как только услышал знакомый голос: «Не пугайтесь, милейший Ефим Романович, здесь только мы, ваши ангелы-хранители!»
В комнату вошли Тополянский и этот долговязый Вадик. Последний сразу отправился на кухню и стал извлекать из холодильника съестное. Тополянский уселся в кресло у стола, жестом пригласил Фиму сделать то же самое. Вадик притащил тарелки, закуску, бутылку белого вина, которую тотчас открыл.
Итак, приступим! – потирая руки и явно пребывая в приподнятом настроении, многозначительно изрек Тополянский. Он налил всем вина, выпил, ни с кем не чокаясь, и вгрызся в кусок холодной копченой курицы. Вадик последовал его примеру. Фима сидел не шелохнувшись. Он ждал этих людей вовсе не для того, чтобы разделить с ними ужин. Он ждал информации, объяснений, свободы.
Тополянский начал с сообщения, слегка приободрившего Фиму: Вадим побывал у Юлии Павловны, она передает привет, молится о благополучном исходе, ждет.
– Итак, благороднейший Ефим Романович, – приступил визитер, отпив еще глоток вина, – я вынужден признаться вам, что «дело Фогеля» или, если угодно, «дело о суслике» – назовем его так! – на сей момент предстает самым загадочным, запутанным и странным из тех, с которыми мне приходилось сталкиваться за долгие годы следственной практики. Полагаю, вы могли бы помочь мне приоткрыть тайные механизмы, рычаги и побудительные мотивы произошедшего. Но для этого я должен посвятить вас в кровавые и прискорбные подробности следствия, в его предварительные результаты и выводы. Впрочем, мы лучше попросим нашего юного друга все нам рассказать, поскольку делает он это вполне толково, да и сам приложил немало усилий, чтобы раздобыть и суммировать информацию. Не стоит перегружать вас, милейший, терминами и деталями сугубо криминологическими. Посему наш друг снизойдет до повествования более, так сказать литературного, внятного уху непрофессионала, каковым вы являетесь в данной сфере. Прошу вас, господин Мариничев!
– К настоящему моменту, – с сухой деловитостью приступил Вадик, – следствие располагает доказательствами насильственной смерти четырех лиц мужского пола, то есть убийствами, совершенными в течение четырех последних суток. Жертвами убийц, если в хронологическом порядке, стали заведующий отделом информации газеты «Мысль» Антон Львович Буренин, сотрудник того же отдела Константин Ильич Ладушкин, специалист по компьютерным системам ООО «Гейтс» Юрий Михайлович Проничкин и ответственный секретарь газеты «Мысль»…
– Что, что? – вскочив, заорал Фима и рефлекторно схватил Вадика за рукав пиджака.
Жираф невозмутимо отстранил руку Фогеля, пригладил измятый участок материи и невозмутимо продолжил:
– …газеты «Мысль» Евгений Павлович Арсик. Протоколы осмотров мест происшествия выявили почти полную идентичность способов совершения преступлений. Каждая жертва, по нашей версии, подверглась нападению совершенно неожиданно, внезапно. Во всех случаях убийцы проникли через дверь, вскрыв замки отмычками. Им поразительным образом удавалось оставаться незамеченными даже профессионалами наружного наблюдения. Это свидетельствует об исключительной выучке, о работе высшего класса. На теле первых трех пострадавших были обнаружены следы от укола иглы, настолько тонкой, что если бы тело Буренина осматривали не столь тщательно с помощью сильной лупы, на остальных трупах его просто не искали бы. Пока нет результатов экспертизы трупа господина Арсика, поэтому я сказал «почти». Но можно не сомневаться, что аналогичная микроскопическая ранка будет найдена и у него. Далее…
Мариничев глотнул вина, заел куриным паштетом и продолжил:
– Исследование крови жертв пока не выявило никакого специфического яда парализующего, усыпляющего или аналогичного действия. Специалисты предполагают, что таковой несомненно содержался в растворе, обладал мгновенным, сильным эффектом, а дозировка была незначительна. Но огромное количество спиртового раствора, проще говоря – водки, влитой в пострадавших, полностью расщепило и нейтрализовало активные компоненты данного раствора.
– Позволю себе прервать уважаемого оратора, – вмешался Тополянский, – и выскажу еще более смелое предположение: это самое вещество, состав или что там еще, переставало действовать через считанные минуты после введения. Ну, как слабенький газ из баллончика, если им воспользовалась неумелая женская ручка и распылила почти весь мимо цели. Продолжайте, прошу вас.
– Итак, сценарий трех убийств был одинаков. Вскрыв отмычкой замок, преступники тихо входили или, наоборот, стремительно врывались в квартиры. Жертве зажимали рот и вкалывали препарат. Через минуту-другую человек становился беспомощным, обмякшим, не способным кричать и сопротивляться. Тогда ему открывали рот и буквально вливали в глотку спиртное.
– Но не все, что прихватили с собой, – снова перебил Тополянский, выставив вперед указательный палец в знак особой важности отмеченной детали. – По мнению Оскара Вениаминовича Лакрузо, нашего несравненного патологоанатома, можно сказать, светила в этой древней области медицинских изысканий, после первой дозы, от трехсот граммов до пол-литра, сия алкогольная экзекуция приостанавливалась. Возникала пауза, видите ли. И в короткий промежуток времени действие укола ослабевало, почти сходило на нет, вытесняемое эффектом собственно алкоголя. Извините, мой друг, продолжайте, пожалуйста…
– …собственно алкоголя, – со скрытой язвительностью спопугайничал Вадик, явно недовольный тем, что шеф ассистирует. – Проще говоря, одурманенный превращался в банально пьяного. Сильно пьяного, но еще сознающего себя и способного воспринимать слова, смутно различать реальные предметы и лица. Вот тогда, по заключению патологоанатома, он и получал традиционную закуску: пол-огурца соленого. Остатки этого продукта не обнаружились только в желудке господина Ладушкина. С ним как-то не рассчитали, напортачили с дозой или еще что… Там все вышло наружу, стошнило человек перед смертью. Но пол-огурца свои жевал, это точно.
Вадик хлебнул вина, словно желая заглушить привкус этих в прямом и переносном смысле тошнотворных подробностей. Фогель и Тополянский сделали то же самое. После чего Ефим Романович, пересилив онемение и отвращение, пролепетал:
– Как же так, я Проничкину звонил днем, он на работе был, потом перенес на пару часов. Что же, его, получается, на работе кололи, домой везли и там поили. И каким образом…
– Совершенно своевременный и логичный вопрос, уважаемый Ефим Романович, – ласково подхватил Тополянский. – Но, надеюсь, вы уже догадались, что убийцы располагали неограниченными возможностями, в том числе и в части получения нужной информации. Ваш телефон несомненно прослушивался. Повторная экспертиза жесткого диска при помощи усопшего господина Проничкина явно не устраивала наших суровых киллеров. Почему – один из многочисленных вопросов, на которые нам еще предстоит ответить, если, конечно, успеем. Убийцы подстраховались. Как нам удалось установить, вам звонили с домашнего телефона Проничкина в 18.05. Почти уверен, что Проничкин перенес время вашего визита часа на два позже. Так?
– Да, так и было, – подтвердил Фогель, с изумлением посмотрев на Тополянского, словно тот проявил какую-то сверхчеловеческую прозорливость. – Но мне показалось…
– …что голос немного отличается от голоса вашего знакомого?! – подхватил следователь.
– Нет, не голос – интонация, построение фразы…
– Или непривычное, неестественное обращение к вам, так?
– Да-да, я еще удивился… Он… Точно, вспомнил! Он сказал «до свиданья». Юра никогда не говорил «до свиданья». Только «всего хорошего». Индивидуальное лексическое клише.
– Понятно. Откуда им знать! Прослушки с голосом Проничкина у них не было. Поэтому ограничились грубой имитацией. И перенесли встречу с вашим компьютерным консультантом, чтобы успеть выяснить обстановку, приехать, убить, сервировать стол известными нам предметами, подчистить за собой. Прошу вас, коллега!
– Дальше, – продолжил Мариничев, – все происходило по схеме. Жертве открывали рот и вливали водку непосредственно в гортань, пока не опустошали все пять бутылок, до капли. Жертва захлебывалась, задыхалась, испытывала сильные страдания. У всех обожжены гортань, пищевод. Смерть наступала либо в процессе насильственного возлияния, где-то на четвертой бутылке, либо, как в случае с Ладушкиным, спустя короткое время после опорожнения всех пяти бутылок, то есть без малого двух с половиной литров водки. Клиническая картина гибели жертв, полагаю, не нуждается в подробном описании – побережем ваши нервы, Ефим Романович. И потом натюрморт…
– …что по-французски означает «мертвая натура», – многозначительно подчеркнул Тополянский, рискуя таким уточнением обидеть эрудита Фогеля, – …натюрморт, представлявший собой пять пустых поллитровок из-под дешевой водки «Добрыня», составленных в форме креста, граненый стакан, тарелка с огрызком огурца – заметьте, именно с огрызком, словно целиком скормить пожалели! – и обязательно двухтомный энциклопедический словарь под редакцией Прохорова. Столь же странным, демонстративным является тот факт, что каждого из убитых обули в обрезанные по щиколотку валенки, больше напоминающие глубокие домашние войлочные тапочки. При этом размер ноги явно не учитывался. Вся импровизированная обувь была одинакового 44 размера, в то время как у довольно высокого Арсика, например, размер ноги 45-й, а у Буренина так и вовсе 41-й. Надо заметить, что ни по одному из четырех адресов преступлений отпечатки пальцев на перечисленных предметах не обнаружены. Прочие отпечатки в квартирах, не принадлежащие жертвам, сейчас изучаются, однако с высокой долей вероятности они также не принадлежат участникам преступления.
«Ежу понятно – работали в перчатках: профессионалы, блин», – завершил свой отчет Вадик, внезапно перейдя на просторечия.
– Здесь я попрошу нашего друга остановиться и позволю себе задать вам, многострадальный Ефим Романович, простой и прямой вопрос, – перевел на себя внимание Тополянский. – Возникло ли у вас хотя бы малейшее подозрение или предположение относительно вашей роли во всех этих событиях? Я не имею в виду авторство ответа на вопрос номер 9 по горизонтали: понятно, что уважаемую фамилию Мудрик вы не писали и даже помыслить не могли. Но почему-то из всей плеяды искусных составителей кроссвордов выбрали, избрали мишенью именно вас, подтасовали хитрейшими хакерскими методами именно ваш кроссворд, Случайность?
Фима не шелохнулся, только поднял глаза, все это время изучавшие нижний угол комнаты.
– Прежде чем ответить, Алексей Анисимович, хочу поблагодарить вас и… – он кивнул в сторону Вадика, – вас, молодой человек. Вы не просто делаете свою работу. Понимаю, вы пытаетесь меня спасти. И хотя после всего случившегося моя жизнь не представляет для меня даже толики прежнего интереса, не стану лукавить: я пожилой, но живой и, увы, боязливый по жизни человек. Был страх первых часов, теперь он панический. Да, я испытываю еще больший ужас от того, что услыхал сегодня. Смертельно боюсь разделить участь безвинно и изощренно убитых людей, которых знал. Понимаю, даже ваши благородные усилия, авторитет и возможности вашей организации в нынешних условиях не могут предотвратить моей гибели, если она предусмотрена дьявольским планом. Кто этот дьявол, кто его подручные, могу лишь предполагать. А теперь по существу вашего вопроса… Мне трудно сосредоточиться, я плохо себя чувствую, у меня давление, мозги работать отказываются. Однако… Я перебрал в памяти более или менее значащие события многих лет моей жизни, поступки, контакты, мелкие конфликты. Постарался припомнить даже то, что происходило со мной и вокруг меня с юношеских лет. Поверьте, память-то у меня еще неплохая, совсем неплохая. И знаете – ничего… Ничего, дающего зацепку. Я хотел и сумел прожить практически бесконфликтно, если, конечно, не считать бытовых пустяков типа объяснений с дорожным инспектором и чисто рабочих моментов во взаимоотношениях с редакторами. Но, поверьте, никогда не задевал достоинства кого-либо из них. Вообще, как мне кажется, никому не делал зла. Разве что невольно. Все мы самим существованием своим невольно кому-то досаждаем, мешаем. Мы не деньги, чтобы всем нравиться. Не ангелы, не отшельники в одинокой пещере. Но я решительно никому не мог стать поперек дороги в такой мере, чтобы устраивать вокруг меня компьютерные игры со смертельным исходом. Далее… Я сторонился политики как огня. Нигде, боже упаси, не декларировал моих политических убеждений, хотя вам могу признаться, – терять-то мне нечего, да и вижу в вас порядочного человека, – да, я таки не в восторге от нынешней власти, от того, как и кем управляется моя родина. Я программно выстроил для себе такую жизнь, чтобы не уезжать из России, от мамы, тогда еще живой, от друзей, из города, который люблю до сих пор, несмотря на его удручающее, а местами так просто варварское преображение. Сын занимался здесь мелким бизнесом, женился, четыре года назад уехал в Чехию с небольшим капиталом, открыл там скромную пивнушку, развелся… Опять-таки никаких соприкосновений, пересечений с политикой: заурядная жизнь мелкого предпринимателя – тут он в меня пошел. Что еще сказать? Рассматривал вариант ярого антисемитизма кого-то из могущественных людей. Захотелось выплеснуть накопившуюся злобу на такого, как я, – рядового жидочка. Вот и устроил охоту, изощренную, кровавую, издевательскую… Охоту на еврея. Но это версия скорее экзотическая, плод воспаленного воображения. Тем более что отношение к евреям в России явно стало поспокойней, они уже не в центре внимания ксенофобов. Представители каких регионов и наций заняли эти почетные первые места, вы, уверен, в курсе. Словом, я не знаю, не знаю, не могу понять, почему – я. Склонен считать, что это рулетка так раскрутилась, карта выпала, кто-то ткнул карандашом вслепую и попал на мою фамилию – черт его знает, господа…
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.