Текст книги "Продажные твари"

К соседке старушка относилась неплохо, та ей иногда помогала – хлебушек, то да се. Но все равно считала ее шлюхой, как и всех окружавших ее по жизни товарок и коллег.

Но Алла Осиповна Голышева не была шлюхой. А в тот момент, когда баба Настя углядела в «окошко» двух мужчин, Алла Осиповна была просто обыкновенной мертвой женщиной.

Палец медленно заскользил по животу и вверх, под грудь. Остановился, будто в нерешительности. Выше, медленно, под сосок. Вот сейчас…

– …Пожалуйста!

Он опять уходит вниз, к животу. Замер, словно спрятался, в ложбинке пупка.

– …Ну, что же?!

– …Не сейчас.

Все, время пришло. Олег Олегович получил из Вены тайно ожидавшееся письмо. Радость-то какая! Двоюродный дядя восьмидесяти трех лет, довоенный еще эмигрант, на склоне дней, тоскуя в одиночестве, нашел-таки племянника и зовет погостить с супругой. Брата своего Олега Васильевича помнит с детства, только не искал его, думал – на войне погиб или в лагерях сгинул. А на пороге вечности решил-таки обратиться в Красный Крест, там помогли племянника отыскать.

Письмо на немецком, с переводом приложенным, со слезой, с точным адресом – все как с Владиком обговаривали еще три года назад, а недавно в Москве подтвердили. Владик с его размахом и крутизной, с его ветвистыми связями не понимал, зачем эти сложности с письмом, мнимым дядей и прочей хренью. Но Дымков настаивал, не желая вызывать лишних подозрений и догадок у тех, кто будет подписывать отпуск, а в последствии читать его документы на смену гражданства. Он намеревался письмо это не скрывать, начальству продемонстрировать. Впрочем, совсем без косых взглядов вряд ли обойдется. В России в чем-нибудь тайном и незаконном подозревают каждого второго. А людей на государственной службе – поголовно. Каждый каждого. Свой своего. И не зря.

Но Дымкову к тому моменту будет наплевать. Не в Интерпол же на него в розыск подадут! Ну поехал в гости и не вернулся… Через год-другой какой-нибудь проныра-журналист узнает, что бывший судья живет припеваючи в альпийском особняке. Эка невидаль! И кто чего докажет? И все же…

На весь процесс подготовки – оформление гостевой визы, покупку дома Владькиными людьми плюс проведение нескольких плановых процессов – Олег Олегович положил пять, от силы шесть месяцев. Максимум восемь. Предстояло главное: передать Владику деньги. Извлечь и вручить поклажу его людям в назначенный день. Именно этот ключевой акт всей его жизни Дымков прокручивал в воображении чаще всего, и кошки на душе скребли, сколько себя ни уговаривал. А вдруг их по дороге случайно досмотрят? А вдруг авария случиться? А вдруг… Все заверения и насмешки Владика, его неизменное «да все схвачено!» не спасали от холодного пота и учащенного сердцебиения при мысли о крахе. И еще один страх продолжал подспудно преследовать его. Казалось бы, все миновало, все тихо – нет, не отпускал звонок с того света. Жаль, Гриня уехал куда-то. Ничего, скоро встретимся.

11 июля в полдень в кабинете Кудрина, в присутствии Марьяны Залесской и, разумеется, самого шефа Паша Суздалев коротко доложил, а точнее, суммировал то, что они имели на этот момент.

А поимели они сразу столько, что всех троих огорошило и ввело в сильнейшее сомнение: то ли они за двадцать четыре часа раскроют оба убийства сотрудников фирмы «Миклачев, Лейкинд и партнеры», то ли погрязнут в этом деле на месяцы и упрутся в очередной «висяк».

– Голышеву сильно ударили по лицу два раза, сломали нос, выбили зубы. Потом третий удар в горло, под подбородок. Сильнейший удар профессионала. Смерть наступила мгновенно. Убийство случилось ночью или ранним утром 10 июля. Обнаружен был труп 10-го в 15.20 районным врачом поликлиники № 5 Дорошиной Верой Игоревной. Дорошина пришла по вызову соседки-старухи Крынкиной Анастасии Ивановны, инвалида первой группы. Во время осмотра Крынкина не только про свои болячки гундела, но и сетовала на соседку, принимающую сразу по три мужика в день. Дорошина на участке без малого четыре года. Знала Аллу Голышеву как пациентку, к которой несколько раз приезжала по вызову на грипп и еще на какие-то хвори. Прониклась к ней симпатией. Бабке не поверила, конечно. Выйдя от нее и проходя мимо двери Голиковой, с удивлением обнаружила, что дверь приоткрыта. Позвонила, не откликнулись, вошла и, как любил говорить герой одного популярного телефильма, «картина маслом»: Голышева мертва, лицо в крови, на полу кровь и выбитые зубы. Дорошина визуально определила, но пульс пощупала и сразу по мобильнику набрала милицию. Дальше самое интересное, но вы же все знаете…

– Продолжай, – настойчиво повелел Кудрин, поглядев на Марьяну и прочитав в ее глазах явное желание услышать обо всем еще раз.

– По заключению экспертизы, дверь либо открыла сама хозяйка, либо с замками поработала отмычка: уточним! – возобновил свой доклад Паша. – Позвонили в офис, застали Романа Севрука. Он один как раз и был нам известен из круга ее близких знакомых. Севрук приехал, выглядел ужасно, находился как бы в шоке и прострации. На просьбу определить на глаз, что пропало, ответил, что вроде все на месте. Заявил, что в последний раз выдел убитую 7 июля, вскоре после гибели Миклачева, в офисе фирмы, куда забегал за документами для очередного процесса. Перекинулись, по его словам, ничего не значащими фразами. Посокрушались… Никаких признаков тревоги в ее поведении не обнаружил. Параллельно приехавший со мной на место преступления младший инспектор-дознаватель Аронов вел опрос соседки по лестничной клетке, той самой Крынкиной. Немедленно доложил мне о предварительных показаниях. По ее словам, примерно в десять утра в день убийства она видела в дверной глазок сперва одного мужчину, входившего к Голышевой, а спустя несколько часов, примерно в 13.00, – еще двух, выходивших. Этих последних не разглядела, они быстро из поля зрения исчезли, а вот первого узнала сразу, он прежде очень часто наведывался.

Здесь Паша сделал многозначительную паузу и, перейдя с языка доклада на повседневную речь, без ложной скромности позиционировал себя как сыщика, которому свойственны гениальные озарения.

– И вдруг у меня что-то сошлось, какой-то внутренний голос подсказал… Севрук-то еще не ушел, когда мне Аронов про эту бабку Крынкину докладывал. Я ему так вежливо: давайте, мол, выйдем, Роман Григорьевич, на лестничную клетку, покурим. Мне, мол, с вами тет-а-тет надо пообщаться, тут посторонних глаз и ушей много.

Выходим, я его так нежно под ручку, и к двери Крынкиной. И звоню. Он на меня уставился изумленно, но что-то уже почувствовал или догадался. Как-то сник еще больше. Бабка доковыляла, в глазок свой любимый посмотрела и открывает. И тут… – Паша торжествующе глянул в аудиторию – «Момент истины»! Она прямо с места в карьер и вякнула: «Вот он, голубчик, что к Аллочке-то приходил!»

Паша вкусил славы и продолжил докладывать «как положено».

– Роман Григорьевич Севрук был опознан свидетельницей как человек, входивший в квартиру убитой Голышевой 9 июля примерно в десять утра. Подозреваемый задержан. Получена санкция прокурора на арест. При обыске в автомобиле Севрука на резиновом коврике у водительского кресла, в той его части, что у педали акселератора, обнаружено небольшое, с мелкую монетку величиной, смазанное и подсохшее пятнышко крови. По данным лаборатории, полученным вчера утром, группа крови с этого пятна совпадает с группой крови Голышевой – вторая, резус отрицательный, а у самого Севрука первая, резус отрицательный. Туфли, в которых он вел машину, были при задержании на нем – так он утверждает. На правом ботинке эксперт обнаружил слабо различимый след крови. Группа и резус совпадают с теми, что у Голышевой. Первый короткий допрос арестованного, проведенный с его согласия без адвоката, показал, что Севрук не отрицает, что был в квартире и видел убитую. Но он утверждает, что дверь была открыта, а Голышева – мертва, и он никакого отношения к преступлению не имеет. Подозреваемый получил в то утро, в 8.20, SMS-сообщение от Голышевой с просьбой приехать. Текст был такой: «Приезжай, мне плохо». Перезвонил, но телефон не ответил. Приехал, дверь отперта, вошел, увидел, сразу понял, что мертва, испытал сильнейший шок, страшно испугался, что на него повесят убийство, и поспешно ушел, даже не подходя к трупу. Откуда кровь в машине и на башмаке – объяснить не может. Дверь закрыл на нижний замок ключом, оставшимся у него со времен их романа с Голышевой. Зачем это сделал – не знает, скорее всего, как он полагает, безотчетно, в состоянии сильного аффекта. Далее… На изъятом у подозреваемого мобильном телефоне никакого SMS-сообщения от Голышевой нет. Севрук утверждает, что автоматически стер его по привычке – мол, выработал такую привычку по соображениям конспирации – вдруг жена в мобильник полезет. Мобильный телефон Голышевой при осмотре места происшествия не обнаружен вообще. Их телефоны обслуживают разные компании мобильной связи. У него – «Гудстар», у нее – «Калинка». Там утверждают, что SMS-ки не отслеживают, хотя могут, если поставить такую техническую задачу. В «Калинке» вызвались помочь, но нужна SIM-карта Голышевой, а где ее взять? В результате получена санкция прокурора на арест на десять суток. Пока все.

– А те двое, которых Крынкина видела позже? – после короткой паузы поинтересовалась Марьяна Залесская.

– Пока глухо. Соседка их не разглядела толком, других свидетелей нет, фоторобот составить невозможно. Но они могли застать в квартире только труп, – уверенно заявил Паша.

– Надо полагать, они вскрыли замок, чтобы полюбоваться зрелищем задушенной блондинки? – с нервной иронией бросил Кудрин и вопрошающе поглядел на Марьяну. Та сидела молча, в задумчивости рисуя чертиков в блокноте. Она всегда рисовала чертиков.

Залесская подняла голову, неподвижные карие глаза ее уставились на Кудрина. И она вдруг медленно, но внятно произнесла:

– Чушь собачья, простите!

– Что, простите? – переспросил изумленный Кудрин.

– Все!

Губы едва коснулись живота… Теплый нежный язык словно чертит на поверхности кожи зигзагообразную линию. Она медленно тянется к бедру, к паху. Все сначала… Не хочу сначала… Зачем, зачем?.. Я и так, я знаю точно. Зачем он? Есть же предел… Господи, помоги мне!

Ровно в полночь, как и ожидал Олег Олегович Дымков, завибрировал мобильный. Он заранее выключил звук, чтобы, не дай бог, не разбудить Лерочку – в это время она уже была в постели. И хотя он сидел внизу, на первом этаже, – перестраховался: Валерия Павловна спала беспокойно и чутко.

Мужской, нарочито искаженный гнусавый голос. Одно слово: «Живи!» И отбой.

Дымков глубоко вдохнул и выдохнул, так три раза. То был испытанный способ успокоиться, прийти в себя – его почерпнул он из давних юношеских занятий йогой, заброшенных через месяц по лени.

Он взял в прихожей заранее припасенную лопату и палку с крюком, а также две старые полосатые хозяйственные сумки, привезенные много лет назад из первой в жизни турпоездки в Турцию. Таких он видел у людей тысячи. Прошел на кухню и, довольствуясь слабым лунным светом, пробивавшимся сквозь легкие занавески, сдвинул коврик и поднял крышку в полу. Спустился на пять ступеней, прикрыв за собою подвал, и только тогда щелкнул выключателем. Не торопясь, сдерживая себя и успокаивая, проделал привычную операцию. Прокопал, крюком сдвинул днище до упора и крюком же извлек большую сумку. Оказывается, три с половиной миллиона евро в банкнотах по пятьсот весят килограмм десять – увесистая сумма во всех отношениях. Обкопав снизу и по бокам, вытянул пластиковое днище тайника и две опорные направляющие балки. Потом забросал «шахту» землей и с привычной аккуратностью замаскировал. Равномерно переложил пачки в две сумки, прикрыл содержимое двумя плотными кусками старых штор и тщательно подоткнул края. Сверху набросал слой яблок, сознавая всю наивность такой маскировки на случай обыска. Но поделать с собой ничего не мог.

Все. Теперь завтра, как стемнеет, ждать гостей. Они постараются въехать на территорию садового товарищества незаметно. Благо символической охраны в лице вечно пьяного дяди Феди опасаться не приходится – в это время он уже в глубоком затишье.

Приедут на всякий случай на «жигулях». Потом перегрузятся. Так обрисовал схему Владик, так оно и будет. И довезут нормально, и долетят на каком-то там частном самолетике, и Владику из рук в руки… Впрочем, это уже не его, Дымкова, проблемы. Это уже будут наличные деньги Владика. А его, дымковские безналичные в той же почти сумме к тому моменты должны лежать на тихом офшорном счете далекого острова Мэн и дожидаться трансферта в солидный австрийский банк.

Владик доставку гарантирует. Хотя, если что случится, обратным ходом могут и его вычислить. Упаси господь!

Он вылез с инструментом и старой сумкой в руках. Деньги оставил в подвале. Восемь лет, с тех пор как завел тайник, никаких проблем. Так что денек-то постоят, ничего с ними не будет.

Он тихо вышел из дома и отнес в сарай инструмент и сумку, так долго сберегавшую плоды неправедных, но никогда не бередивших совесть трудов его. Вернулся, встал под душ. Теплая вода обласкала тело, но расслабиться окончательно, чтобы мирно заснуть, не помогла. Он принял таблетку снотворного, поднялся по лестнице и, войдя на цыпочках, тихо пристроился рядом со спящей женой. Лера пошевелилась, ее грузное тело слегка придвинулось к нему, тыльная часть руки Дымкова невольно ощутила сквозь тонкую ночную рубашку гладкую кожу ягодицы.

Он захотел. Он давно так не хотел ее – внезапно, сильно, порывом. Ему даже не потребовалось включать фантазию, чтобы с помощью воображения, представив ее себе той, давней, молодой, дрожащей и стонущей, возбудиться достаточно для полноценного секса. Последние несколько лет ее болезни он только так и мог, но не сегодня. Напряжение минувшей недели таким редким образом сказалось? А может, все проще: он по-прежнему любит эту женщину, но другою любовью, оплодотворенной общими воспоминаниями о молодости, радостях и неизбывной общей боли, когда гибли, не родившись, дети. А тут еще близость иной жизни, в ином волнующем пространстве…

Он гладил ее, полудремотную, по спине, ласкал грудь, вошел, испытывая какое-то молодое, забытое головокружение, и через несколько минут кончил на глубоком шумном выдохе. И перед тем как откинуться на подушку в блаженной расслабленности, приподнял голову и в смутном лунном свете, падавшем сквозь зашторенное окно, разглядел ее профиль. Она так и не повернулась к нему, она всегда любила эту позу, и сейчас он увидел полураскрытый рот, слегка растянутый в улыбке счастья и умиротворения. Он знал: счастья и умиротворения.

«Ради тебя, дорогая…»

Дымков уснул.

Кудрин сел в свое любимое кресло, сохраняя все то же изумленное выражение лица, и предложил Залесской высказаться по существу. Марьяна сделала паузу, словно собираясь с духом.

– По существу, Андрей Иванович, я не могу сейчас что-либо внятно формулировать, на сей момент слишком много неизвестных, слишком скудны оперативные данные и не хватает результатов экспертиз, далеко не всех допросили, кого следует. Но я еще до беседы с Севруком – надеюсь, мне предоставят такую возможность! – готова высказать свои предварительные соображения, а скорее, сформулировать ощущения, которые вызывала у меня покойная Голышева и пока еще, слава богу, живой Севрук – о нем, разумеется, сужу по материалам допроса Голышевой и информацией, которой Паша со мной поделился. Так вот, этот Севрук категорически не похож на убийцу. Абсолютно иной психотип. Подобная модель поведения – зверское избиение любимой женщины, способ убийства позаимствованный у Отелло, да еще хладнокровная забота об отсутствии отпечатков… – ведь не нашли его отпечатков ни на ручках дверей, ни на мебели, ни на одежде, нигде – так, Паша?

– Угу, – уныло подтвердил Суздалев.

– Ну вот, все это никак не корреспондирует с моими лично, подчеркиваю, моими лично представлениями о Севруке, об их отношениях. Голышева рассказала мне о его реакции на их разрыв, дала ему характеристику, на какую не всякая женщина расщедрится, оказавшись в ее положении. Такой человек скорее наложит руки на себя, чем станет жестоко расправляться с изменившей ему любовницей. И кстати, если это он ее бил так сильно, должны были остаться какие-то следы на костяшках пальцев, на фалангах. Не в боксерских же перчатках он ей челюсть ломал?

– Я об этом подумал, – пробурчал Паша. – Нет там ничего на руках. Визуально по крайней мере.

– Что и требовалось доказать, – как бы подытожила Марьяна. – И я уверена, что медэкспертиза ничего на кулаках не найдет. И еще один момент… Если бы мотивом Севрука была жуткая ревность и досада, если бы он был патологическим типом, он убил бы раньше, при живом сопернике, даже рискуя навлечь на себя сильные подозрения. Но соперник мертв. Наоборот, забрезжила надежда через какое-то время попытаться восстановить отношения с любимой. И тут – взять и задушить? Не верю.

– А пятно крови в машине и на подошве? – с последней надеждой воскликнул Суздалев, взглядом ища поддержки у шефа.

– Вот оно-то как раз и усиливает мои сомнения, – тихо, но внушительно заявила Марьяна. – Отпечатки он стер, кулаки предусмотрительно поберег, дверку закрыть на ключик не забыл, телефон украл, а в пятно крови башмаком вляпался, как ребенок в лужу, и бережно так «понес» улику к себе в автомобиль, чтобы оставить на коврике память о любимой.

– Что же получается, коллеги? – заговорил наконец Кудрин. – Давайте рассуждать. Кто-то убил женщину, устроил ложный вызов Севруку. Зачем? Чтобы его подставить? Но свидетелей могло не оказаться вовсе. Или выходит так, что соседка, инвалид Крынкина, – соучастница или лжесвидетельствует! Нестыковка. Далее, через несколько часов в квартиру проникают еще два неопознанных типа. Зачем? Допустим, они имели отношение к убийству и запоздало решили замести какие-то следы, что-то забрать из квартиры – тот же мобильный телефон как улику… Но тогда это либо нанятые за две копейки непрофессионалы, либо полные идиоты и самоубийцы: через пять-семь часов после «мокрого дела» возвращаться в квартиру, не зная, что их там ждет.

– А если они к убийству вообще не имели отношения? – встрял Паша. – Например, Голышева вызывала каких-нибудь замерщиков, агентов по недвижимости, дизайнеров – да мало ли кого… Пришли, а тут такое… Тихо смылись, как и Роман Севрук, если не врет. Или так: она сексуальная маньячка, вызвала сразу двух мужиков из агентства по спецобслуживанию. Или: двое ошиблись подъездом, квартирой. Может такое быть? Может. Или: грабители как раз в этот день пришли грабить квартиру, вскрыли замок, а там хозяйка мертвая. Они и ушли по-быстрому. Или, например: в этот день…

– Все, Паша, довольно, – раздраженно перебил Кудрин. – Опять ты лупишь своей картечью, но сегодня, по-моему, в белый свет как в копеечку.

– Простите, Андрей Иванович, но в одном Пашином предположении что-то есть, – вмешалась Залесская. – Во всяком случае, попытка двоих неизвестных проникнуть в квартиру убитой, чтобы замести какие-то следы или что-то разыскать, не представляется мне столь уж фантастичной. Даже с учетом степени риска. В конце концов, они могли следить за домом, подъездом, проверить, что происходит на этаже.

– Если Севрук здесь ни при чем, – в задумчивости произнес Кудрин, – один мой соблазнительный план идет прахом. Догадываетесь, какой?

После короткой паузы, в течение которой Паша и Марьяна пытались проникнуть в черепную коробку шефа, Марьяна несмело предположила:

– Объединить два убийства в одно дело?

– Так точно, Марьяночка, умница!

– Знаете, Андрей Иванович, – твердо сказала Залесская, – я почти уверена, что у вас для этого еще появятся веские основания.

– Может быть, может быть… Работаем! По обоим делам параллельно. Исходим из того, что они могут быть тесно связаны. Паша, срочно организуешь еще один обыск квартиры Голышевой. Сам участвуй, ищите под лупой. Найдите еще кого-то, кто у нее бывал, – не затворницей жила, судя по любвеобильности мадам. Вдруг все же пропало что-то ценное? Ты же подними все дела ее, которые вела за последние пару лет. Вдруг это клиент ее расстарался или тот, от кого она клиента защищала? Словом, поищи связь с производственной деятельностью. Далее… Займись этим Лейкиным…

– …Лейкиндом.

– Не велика разница. Двоих его коллег на тот свет отправили, проверь алиби. Не в Эмиратах же он снова прятался! Раскрути по максимуму. Учитывай теоретический вариант заказа. С деловыми партнерами такое случается. Я попрошу ребят из «экономических преступлений», чтобы пробили это юридическое партнерство. Не контора адвокатская, а какой-то профсоюз смертников! Как бы и его, этого Лейкинда, не шлепнули. А вас, Марьяна, попрошу плотненько поговорить наконец с этой секретаршей Леночкой. Вообще, не понимаю, почему до сих пор никто не уделил ей внимания – обычно с секретарш начинают. Не сомневаюсь, кстати, что Миклачев и ее не обошел своими… притязаниями, эту… Тутышкину, кажется?

– Я планировала беседу с ней, Андрей Иванович, как раз на завтра. Честное слово! – с несвойственной ей виноватой интонацией произнесла Залесская и демонстративно вывела смешную фамилию крупными буквами рядом с только что явившимся на страничку блокнота очередным чертиком.

– А Севрук? – поинтересовался Паша.

– Пусть пока посидит. Ничего не ясно. В любом случае первоначальные улики сильные. И правонарушение налицо: не сообщил о жертве. А вдруг она еще жива была! Оставление в беспомощном состоянии. Статья 125-я, между прочим: вплоть до года исправительных…

Перед повторной встречей с Лейкиндом Леонардом (первая, после убийства Миклачева, была оперативной и короткой) Паша разузнал о нем, что смог, и у него взыграло воображение. Особенно после непринужденной вечерней беседы с Кузьмой Даниловичем, пожилым, щупловатым владельцем изрядно изъезженных «жигулей», стоявших во дворе дома № 22 по улице Независимости на разлинованной по асфальту неофициальной стоянке рядом с новеньким «фордом» соседа-юриста (Паша загодя навел справки в ГИБДД).

Кузьма Данилович являл собою находку для оперативника или бандита, желающего выяснить по максимуму про интересующий объект. Словоохотливость пенсионера, бывшего таксиста, зашкаливала. Но по началу Паше пришлось сочувственно выслушать чуть ли не всю историю яркой и честной жизни заслуженного работника таксопарка, коммуниста по убеждению и по хранящемуся дома партбилету, человеколюба по натуре и посильного борца за социальную справедливость. Без труда увязав разговор о судьбах России с оборзевшими толстосумами и олигархами, покупающими себе роскошные иномарки «вот вроде этой», Паша внезапно встретил возражение и даже сочувствие по отношению к владельцу эффектного «форд фокуса» цвета металлик.

– Да нет, этот парень нормальный, не из таких. Он адвокат, но молодой еще, денег лопатой, видать, не гребет, хотя, наверно, хочется. Человек-то неплохой. Еврей, кстати, но это я так, к слову, я против них ничего не имею, воспитан, как говорится, в духе интернационализма. Он семейный, жена такая симпатичная, чернявенькая, мальчик у них вежливый, небалованный, видать… Леонард мне пару раз дельные советы давал по квартире, по имуществу – а то у меня дочка с зятем больно прыткие, на жилплощадь губу раскатали.

Паша, сработав под пролетария, затеял маленькую провокацию, мол, знаем мы этих адвокатов бедных, дерут с три шкуры, а потом тачки роскошные покупают и особняки себе возводят за городом. Кузьма Данилович посмотрел на него даже с некоторым сочувствием.

– «Фокус»-то роскошная?! Да брось ты, она по нынешним временам считается почти как жигулевская «десятка» примоченная. Качеством получше, конечно, но ведь не тот же «мерседес», что вон там, у газона. А насчет крутого особняка – это у него кишка тонка. Правда, какую-то недвижимость за городом явно затеял строить.

– Вот, я же говорил, – самодовольно вставил Паша с видом пророка.

– Да он в долги влез, а долг-то отдавать нужно, – рассудительно заметил собеседник и посплетничал, что с месяц назад невольно подслушал разговор этого Леонарда по мобильнику. – Я в машине копался, его поприветствовал, а тут у него мобила зазвонила, он в сторонку отошел, но слух-то у меня еще ничего: клялся кому-то, что деньги через неделю отдаст, до отпуска, а дальше уж будет отдавать как часы, а потом жаловаться стал на нерадивых работяг, тяп-ляп, говорит, строят, кирпич херово кладут, деньги дерут непомерно – словом, делился проблемами своими с тем, видать, человеком, кто деньги ему одолжил. Нашел у кого сочувствия искать! Значит, затеял все же чего-то за городом, ну да бог с ним, я не завидую, он малый-то неплохой, а если клиентов своих обдирает, то где сейчас честных-то найдешь?..

Паша попрощался, было уже поздно (собственно, остановился-то дорогу спросить, разговорились…), и поехал домой, по пути мысленно «стреляя картечью». Но «осколки» на этот раз летели кучно, норовя попасть в мишень под названием «деньги». Не в них ли, как чаще всего бывает, разгадка?

«На чьи шиши, например, молодой юрист Лейкинд дачу строит, «форды» приобретает, по дорогим Эмиратам семью возит, если сам в первом разговоре посетовал, что заработки их пока плевые, – спросил себя Паша. – У кого занял? Возможно, конечно, у родственников. Или кредит. А вдруг у коллеги? У Миклачева, например? Или у Голышевой? А у них откуда? Надо завтра же начать проверку. Городских нотариусов прочесать: юристы народ ушлый, дружба дружбой, а без расписки в долг больше рубля не дадут. Нет, безнадежно! Долговые расписки у нотариусов чаще всего не заверяют. Они и так действительны, в простой письменной форме. Так что с конторами – не прокатит. Но все равно: кажется, потянуло тепленьким. Да, и завтра же учесть такие варианты при повторных обысках в квартирах убитых. Смотреть внимательно все бумаги. Вдруг найдется простая долговая, незаверенная?..

Очень скромное по нынешним меркам двухэтажное брусовое строение общей площадью 130 квадратных метров на участке шесть соток было приобретено Дымковым в дачном поселке Ручейки на имя супруги тотчас, как переехали они в областной центр. Олег Олегович не колеблясь принял предложение соответствующего департамента, поскольку оно лишь при очень сильном, злом желании могло быть воспринято недоброжелателями как форма подкупа. Он мог бы при таких условиях безмятежно дать интервью любому хмырю-журналисту, штатному охотнику за компроматом в любом желтом издании. Во-первых, жить-то судье где-то надо. А домик – он вместо городской квартиры. Вместо, а не кроме. И размерами, мягко говоря, не потрясает. Во-вторых, честный полноценный аванс тридцать процентов и кредит на десять лет под двенадцать процентов годовых. Пускай с балансовой стоимости, а не с рыночной, пускай выходило в месяц совсем немного, но не бесплатно же, и все по закону. Предложили беспроцентный организовать, но Дымков отказался наотрез.

В этом домике Валерия Павловна жить привыкла, иного уже не представляла. Когда здорова была, ездила отсюда на работу в город, благо недалеко, час всего дороги, а когда Олег стал подвозить, так и в полчаса укладывалась. Но вот уж три года, как пришлось по болезни уволиться, оформить инвалидность, о чем в рекламной фирме, где она была юрисконсультом, искренне жалели. Олег подсказал небольшое частное издательство, выпускавшее, в том числе, и юридическую литературу. Только подсказал: о протекции и речи быть не могло, она и не просила. Она его ни о чем таком вообще никогда не просила. При всей любви и глубокой привязанности к ней, о которой знала и которою теперь только и жила, она не могла себе позволить ввергать его совесть и нравственность в подобного рода соблазны. Она понимала (тоже юрист, не наивная же девочка!), что иногда Дымков вынужден идти на компромиссы – иначе невозможно работать в Системе, частью которой ты являешься. Но понимала она также – давно и прекрасно! – почему они живут скромно, достаточно замкнуто и лишь в зарубежных турпоездках, какие позволял себе (и ей) муж, тратилось щедрее и безоглядней.

Ее это устраивало. Ее все устраивало. Ее не пугало и не смущало даже то, о чем она приказала себе не думать никогда: Олежек что-то прячет в подвале, она однажды, совершенно случайно, увидела – нет, скорее догадалась, спустившись в час ночи вниз, когда он думал, что она уже спит. Он что-то копал там, возился… Она так же тихо поднялась, он не слышал.

Это его дело. Ему решать. Лишь бы он рядом был, как всегда, и лишь бы почаще отступали боли и хвори, давая жить.

В издательство ее взяли на договор, и Валерия Павловна рада была хоть какой-то работе, соотносящейся с ее профессией и знаниями. Плюс деньги, пусть символические – не важно.

Это было через три дня после того, как в газетах появилась информация о трагической гибели Толика.

В тот вечер Олег задерживался, она проводила домработницу Шурочку, ее ровесницу и уже почти товарку, закрыла за ней дверь на оба замка и медленно, тяжело – иначе уже не получалось – поднялась на мансардный этаж в их спальню. Час читала любимую свою Бронте, конечно, «Шерли» – роман, выученный чуть ли не наизусть, но колдовски притягивающий снова и снова. Отложила книгу, приняла таблетки, погасила лампу и уснула. Проснулась в два, как часто бывало в весенние и летние месяцы. Не включая света, лежала в темноте, думала о разном, ждала сна. А дождалась странного какого-то звука за ночным приоткрытым окном. Будто на участке возле самой стены дома кто-то топтался или собака возилась. Но пса у них не было: всегда испытывая умилении при виде собаки, Валерия Павловна, увы, страдала еще и аллергией.

Она не испугалась. Лерочка была не из трусливых, не позволяла себе визга и паники, в чем Олег Олегович не раз убеждался.

Она встала и выглянула в полумрак двора, шире, с легким скрипом, приоткрыв оконце.

Одинокий, стилизованный под старину фонарь, стоявший с торца дома, чуть сбоку от ворот, бросал в виде подачки немного света и на то крыло дома, куда выходило окно их спальни. Высокая фигура в черном, кажется, в вязаной шапочке на голове, держа в руках какой-то предмет, похожий на палку, метнулась к забору, разом перемахнула его, благо был он в полтора метра всего-то высотой, и скрылась в узком проходе, отделявшем их участок от соседнего.

Валерия Павловна уснуть не смогла. За все годы такое впервые. Их дачный поселок, хоть и охранялся кое-как, был у воров на плохом счету, поскольку здесь помимо прочих обитало несколько милиционеров в чинах и пара чиновников непоследнего разбора.

Она мысленно связала произошедшее с Олеговым тайником в подвале, ей стало не по себе. Надо бы поставить его в известность, но про подвал она по-прежнему ничего не знает, ничего…