Текст книги "Продажные твари"

Она рассказала, когда он возвратился. Без надрыва, с юморком, еще, слава богу, не вышедшим у нее из употребления.

Он острил в ответ, он иронизировал, валял дурака. Успокоил как мог. Попросил забыть. Пообещал сообщить кому надо, чтобы усилили охрану дач. На самом деле он пришел в ужас.

Только он знал почему.

Губы коснулись мочки уха. Чуть прикусил зубами. Теплое дыхание ласкает ушную раковину, кончик языка шарит по ней, скользит по лабиринтам, игриво… игриво… нестерпимо… волна… еще волна… хочу… Когда же ты, сколько можно!..

Марьяна не стала ни вызывать Леночку Тутышкину повесткой, ни навещать ее в адвокатской конторе. После физического краха партнерства, в обстановке загробной тоски и уныния Леночка проводила на работе все последние дни, отвечая по телефону редким клиентам в строгом соответствии с указаниями Леонарда Семеновича: если звонил уже заключивший договор с кем-то из погибших – скорбно сообщать о самом факте трагедии (никаких подробностей, пусть газеты читают, если хотят!), назначать день расторжения; если ищут юридической помощи – временно закрыты, милости просим недельки через две.

Марьяна предложила ей встретиться в кафе неподалеку от здания прокуратуры, просто поболтать, выпить вина. Леночка согласилась сразу, без лишних вопросов.

Леночке было двадцать пять. Ее внешность, одежда и манера речи отвечали всем самым банальным, хрестоматийным, пошлым, анекдотическим представлениям о молодых представительницах этой профессии в небольших коммерческих конторах и небогатых офисах. Кукла – блондинка, вполлица круглые глаза, театрально щедрый макияж, юбка, скорее напоминающая бикини, высокий воркующий голос, ноги от ушей на восьмисантиметровых каблуках, грудь под белой обтягивающей кофточкой резко заявляет права ее обладательницы на любого мужчину, кто эту грудь увидит. И при этом – вовсе не производила впечатления дурочки. «Ах да, с чего бы дурочку взяли в секретари адвокатской конторы?»

На нее обращали внимание. Проникшись, видимо, серьезностью встречи, она убрала ноги поглубже под стол, загородилась левой рукой, в которой изящно дымилась длинная легкая сигаретка, и предплечьем слегка прикрыла от любопытно – восторженных взоров слева, из зала, свой замечательный, выставочный экземпляр бюста.

– Я вас понимаю, Леночка, – сочувственно произнесла Марьяна, как только им принесли напитки. Марьяна заказала свой любимый «мохито», а Леночка предпочла бокал шампанского. – Такое свалилось на вас в одночасье, никому не пожелаешь. Мы, разумеется, ведем следствие, опрашиваем людей, но пока вопросов намного больше, чем ответов. Если честно, важных и существенных ответов почти и нет. Помогите мне, Леночка, вы ведь и сами наверняка хотите, чтобы нашли убийц!

– Ну конечно, еще бы, – проворковала Леночка, потягивая шампанское и профессионально стреляя глазками в зал в безотчетном поиске объекта, достойного ее внимания. – Это все кошмар какой-то, мистика полная. Как-то еще можно себе представить, что у Анатолия были враги, недоброжелатели, конкуренты. Или за что-то хотели ему отомстить. Но Аллочка!.. Она-то кому помешала? Такая приятная, спокойная женщина… Разве что грабители, но я в газете читала, в криминальной хронике, что ничего не взяли. А что у нее особенно брать-то? Была я у нее однажды вместе со всеми на дне рождения – обычная обстановка. Да мы с ней болтали не раз – так, по-женски трепались. Не было у нее ни богатого любовника, ни родителей состоятельных – они у нее погибли давно, когда она еще в школу ходила. Заработки так себе… Ума не приложу…

Залесская обратила внимание, что Леночкин бокал опустел, а огромные глаза стали еще красивее под легкой хмельной поволокой. Марьяна заказала второй бокал шампанского, настойчиво заявив, что это за ее счет. После второго бокала она сочла, что Леночка в полной кондиции и готова распахнуть хоть душу, хоть тело – что попросят.

– Давай на «ты»?

– Давай!

– Ты же знаешь, у Миклачева с Аллой был роман. И про Севрука знаешь, правда ведь?

– Допустим. – Леночка слегка насторожилась, но Марьяна не обнаружила в ее интонации серьезной готовности «играть в молчанку». – Ты ведь не замужем, девушка взрослая и свободная. Чего тебе скрывать?

– Ну, как сказать! Каждому есть что скрывать.

– Ладно, тогда расскажи мне честно, как следователю, что ты скрываешь?

Они расхохотались. Марьяна взяла себе еще «мохито», а Леночке шампанского. – Было у тебя с Миклачевым?

– Догадалась?

– Нетрудно…

– Это почему?

– Он привлекателен был, ты чертовски привлекательна. К тому же начальник, что всегда романтично и, уж прости, небесполезно. Не обижаешься?

– Да нет, чего там. Было, конечно. Раза три…

Марьяна искренне и сильно удивилась.

– Ты хочешь сказать, что не состоялось нормальной любовной связи, романа?

– Не-а, – бросила Леночка небрежно, с равнодушным видом. – Пару стандартов на рабочем месте и один раз у него дома.

– Удивляешь. Ты такая… Короче, будь я на его месте…

– А ты не лесбиянка случайно? – поинтересовалась уже захмелевшая Леночка, не отрываясь от бокала.

– А ты что, в поиске? – в тон ей спросила Марьяна, и они снова расхохотались, как старые подружки.

Отсмеявшись, Марьяна «вернулась на работу»:

– Как я поняла из разговоров с Аллой – царство ей небесное! – и еще с одной дамой, Анатолий был большим любителем и знатоком женщин. И ценителем. И настоящим гением в постели. Что, не так?

– Понимаешь, Марьяша, те два раза в офисе, прямо на столе, не в счет. Ну трахнул и трахнул. Нормально, даже очень хорошо, не спорю. А вот дома у него… Да, это просто супер был, «Камасутра» какая-то. Что он только со мной не вытворял! Завелась как «феррари», по полной. Раз десять кончила, не меньше. Конечно, запала на него, скрывать не стану. Два дня после этого только и думала о нем, ходила – трусики были мокрые. А на третий день, никогда не забуду, пришел в офис, поработал, дождался, когда Голышева уйдет, завел в кабинет к себе и говорит, мол, ты супер, очень мне нравишься, но на этом мы давай закончим, служебные отношения… не хочу ломать тебе жизнь… все равно ничего серьезного не выйдет… ну, и прочая такая мужская херня-мутотень. Я в шоке, в слезы, он успокоил – как-то у него хорошо получалось успокаивать, как-то нежно и убедительно. В общем, с недельку я пострадала, потом само отпустило, ну, и другой романчик закрутился…

– Это все до Голышевой было? – уточнила Марьяна.

– Намного раньше, да почти сразу, как пришла, в ноябре 2008 года. С тех пор ничего и не было, он ко мне классно относился, премии подкидывал втихаря, цветочки иногда приносил, флиртовал шутя. Он веселый был, хороший мужик. Добрый. В долг всегда давал, но я по мелочи иногда просила, по-крупному никогда.

– Слушай, Ленка, – назвав ее так, Марьяна лексически сломала последние преграды, отделяющие двух женщин от статуса близких подружек, – скажи ты мне, дуре, ну как он мог отказаться от такой роскошной молодой бабы и запасть на Голышеву, тетку тридцати семи лет, далеко не такую сексуальную, как ты, потом на клиентку свою Салахову – нет, они, конечно, внешне-то ничего, но не тебе чета. Я не понимаю!

– Да кто их, мужиков, разберет! – уже заплетающимся языком произнесла Леночка. – У них свои заморочки, свои тараканы. Им всегда чего-то особенного надо – со временем. Иначе им скучно становится и снова в лес, как волчары, – по тропам рыскать.

– В лес – это куда?

– Да хоть куда! То на светскую тусовку, то по блядям в бордели. Да пошли они!.. Хотя Толю мне жалко, очень жалко. И Аллочку тоже. Давай лучше еще по одной.

– Давай! А что, Миклачев мог и по борделям?

– Почему же нет-то? Видели его и с такими!.. Я сама видела…

– Вспомни – где, Ленка, умоляю! Мне это важно.

– Ну, я не помню точно. А-а, вот, вспомнила… Мне подружка моя, Зоечка, потом уж рассказала, что засекла его с какой-то сучкой в «Пьяной пантере», клуб такой для всякой шушеры, но туда и богатенькие захаживают. А сам он меня, между прочим, в «Алмаз» приглашал один раз, это высокий полет, дорогие понты, между прочим…

– А еще где?

– Не, не помню, отстань…

Марьяна поняла, что больше ничего существенного из Леночки сегодня не вытянуть – кто же знал, что так слаба на шампанское? Но встречу Марьяна бесполезной не сочла. Отнюдь. Леночка подкинула повод крепче поразмышлять над двумя вопросами. Первый: был ли Миклачев банальным трахальщиком и ловеласом, и если да, то – второй: при чем здесь проститутки при его-то внешности, способностях охмурять и искусстве сводить с ума в постели? Чем они могли быть интересны самолюбивому (явно), самовлюбленному (явно), изощренному в постельном мастерстве Миклачеву? Зачем ему такие дамы, если победа над ними, считай, одержана заранее, она в буквальном смысле у него в кармане?

Изначально, а тем более теперь, Марьяна Залесская не сомневалась: с адвокатом расправились на любовной почве. Но чтобы найти убийцу, надо обнаружить ту единственную сексуальную связь, из которой он не смог выйти так же мирно и почти безболезненно, как это ему удалось с Леночкой, Аллой Голышевой, всеми другими неисчислимыми партнершами. С Леночкой, кстати, надо бы поговорить еще.

Дополнительный обыск в однокомнатной квартире Голышевой вели двое оперативных сотрудников и лично Паша Суздалев в присутствии двух понятых. Этому предшествовал повторный осмотр места преступления экспертом-криминалистом: снова, с особой тщательностью шел поиск и снятие отпечатков, сбор образцов пыли, песчинок и волосков в ворсе паласа, пролистывалась каждая книжка, каждый блокнот, какие обнаружились в квартире. Паша сам не понимал зачем, но дал команду простучать стены, кафель в санузле, он самолично заглянул в сливной бачок, наглотался пыли на антресоли, где не обнаружилось ничего, кроме нескольких коробок с поношенной обувью, большого китайского термоса, какие были в дефиците и цене лет двадцать назад, и стопки старых книг по юриспруденции, перевязанных бумажной бечевкой, – им явно не хватило места на книжных стеллажах в комнате. Паша вел обыск, выполняя команду Кудрина, видел в таком повторном «шмоне» нечто иррациональное, однако был упорен и добросовестен.

Ничего. Во всяком случае, ничего такого, что проливало бы свет на мотивы убийства, выдавало бы следы присутствия кого-то подозрительного. В том числе тех двоих полумифических мужчин, которых якобы видела старуха Крынкина.

Опечатав дверь, Паша уходил последним, как капитан с тонущего корабля, если с таковым можно было сравнить осиротевшую, уже, видимо, бесполезную для следствия квартирку несчастной Аллы Осиповны.

Он спустился на лифте на первый этаж и собрался было распахнуть дверь подъезда. Но тут Пашин взгляд упал на блок почтовых ящиков, обычных металлических ячеек с номерами квартир. У доброй четверти ячеек были повыломаны замки, какие-то зияли просто темными нишами, какие-то – с гостеприимно распахнутыми искореженными дверцами: привычная картина городских подъездов во многих «простых» домах, мало кого волнующая еще и потому, что газеты и журналы люди выписывают все реже, а почтовые отправления в эпоху Интернета становятся анахронизмом. Взгляд сам отыскал цифру «35» – почтовый ящик убитой выглядел нормально, был закрыт.

«Стоп! Мудила! – Паша мысленно использовал любимое определение, которым награждал себя в случае очевидного прокола, просчета, недоработки. -

Что же ты? В почту не заглянул! А вдруг там письмо от убийцы? Или записка, проливающая свет? А вдруг была, а за эти два дня исчезла? Вот, мудила!»

Паша подошел к ячейкам, потянул дверцу той, что под номером «35». Не поддалась. Он опрометью выбежал на улицу и, по счастью, застал ребят, только садившихся в желтый милицейский фургон с надписью «Лаборатория» по кузову. Он призвал эксперта и оперативника на минутку вернуться, прихватив все, что нужно для снятия отпечатков, и отмычку или отвертку, на худой конец.

Из двух отпечатков, найденных на дверце, один наверняка был Пашин. «Во профессионал!» – с самокритичной иронией оценил про себя Паша собственные действия. После чего ячейку аккуратно и легко вскрыл оперативник простой отверточкой. Замочек просто провернулся как по маслу. Его можно было «сработать» и ногтем.

Там, в ячейке, располагался конверт.

Паша извлек его, предварительно надев перчатку. Это был стандартный почтовый конверт увеличенного формата, заклеенный, не подписанный. В нем лежал какой-то небольшой выпуклый продолговатый предмет, явно не предназначенный для почтовой рассылки в конвертах. В нос шибанул неприятный сладковато-гнилостный запах, сдобренный, как показалось Паше, духом резкого одеколона. Паша, чуя неожиданность, призвал эксперта приготовиться фотографировать. Он аккуратно надорвал конверт. Содержимое вытряхнул в перчатку.

Они увидели смердящий, сморщенный, черно-синий, но не сильно разложившийся обрубок крайней плоти, герметично упакованный в плотный, но достаточно прозрачный полиэтилен.

На Пашиной ладони лежал мужской член, подвергшийся воздействию естественных процессов.

В конверте располагался и клочок бумаги в ученическую клеточку. На нем шариковой ручкой печатными буквами было крупно выведено: «НАВЕКИ ТВОЙ. МИКЛУХА».

Пошло-поехало… Так всегда бывает: то густо, то пусто. Не успел Паша приехать в управление и официально сдать свою находку на экспертизу, как телефон на его рабочем столе выдал еще одну любопытную информацию к размышлению. В рамках уголовного дела, по официальному запросу их ведомства, подписанному высоким руководством (Кудрин подсуетился!), контрольно – ревизионное управление Банка России по Славянской области в ускоренном порядке выяснило, имелись ли денежные средства на счетах каких-либо банков на имя Миклачева Анатолия Зотовича.

Имелись. Но не Родшильд, совсем не Родшильд! Впрочем, все равно покойный предусмотрительно не клал все «яйца» в одну корзину. В некрупном коммерческом банке «Аметист» у нашего убиенного и лишенного основных мужеских признаков персонажа безмятежно полеживали на депозите с автоматической пролонгацией, под девять процентов годовых, аж пять тысяч американских денег. В другом банке, тоже коммерческом, «Турусбанк» – этот посолидней! – обнаружилось четыреста тысяч рублей, опять же на депозите, но пополняемом, под двенадцать годовых. И, наконец, еще один вклад, уже куда солиднее, до востребования, с остатком в три миллиона рублей, был единственным «подвижным» и размещен был в банке «Доходный». Миклачев им пользовался, что-то докладывал, немного снимал. Немного. Если не считать одной операции в феврале нынешнего года. Анатолию Зотовичу понадобилось сразу два миллиона.

«Зачем такие деньги? – задался вопросом Паша. – Машину он не менял, его «тойоте», кажется, три или четыре года. Никакого строительства, по их сведениям, не затевал. Драгоценностями и антиквариатом вроде бы не интересовался, судя по обстановке в доме и показаниям этой домработницы Щукиной. Азартные игры, рулетка? Не похоже. Коллеги бы хоть что-то знали. И потом это в городе, даже большом, занятие, хошь не хошь, публичное. Не на одноруких же бандитах играл, если играл! Казино – место не слишком, но людное. Коллеги бы пронюхали обязательно. Нет, все не то».

Паша вернулся к идее долга. А если все-таки Лейкинд не так уж непричастен? Не с Миклачевым ли, коллегой и приятелем своим дорогим, выяснял он по телефону финансовые отношения, когда пенсионер Кузьма Данилович ушки-то навострил? Пришло время проверить, и безотлагательно.

«Черт возьми, ну и клубок замотался!» – думал Паша, набирая мобильный телефон Леонарда Лейкинда.

Леонард Семенович Лейкинд был немного ниже среднего роста, чернявый, с проступающей – сколько ни брей! – щетиной, рано и заметно лысеющий. Фразы произносил картавой скороговоркой, безупречно грамотно их строил, но проглатывал иногда звуки, отчего возникало ощущение, что он жутко торопится выразить мысль, пока не ускользнула. При этом жестикулировал и слегка поводил и подергивал плечами в такт разговору, производя довольно комичное впечатление. Два слова-паразита то и дело всплывали в его речи, но, возможно, помогали делать экспрессивнее выступления в суде: «абсолютно» и «категорически».

Паша встретился с ним в кабинете адвокатского офиса на следующее утро после жуткой находки в почтовом ящике Голышевой.

Лейкинд заметно нервничал, отчего руки его двигались непрерывно, то перебирая бумаги на столе, то теребя авторучку.

– Простите, Леонард Семенович, что беспокою вас и отрываю от дел, – усыпляюще миролюбиво начал Паша, – но следствие по вашим убитым коллегам требует как можно больше знать подробностей и нюансов про их личную жизнь, профессиональные дела – сами понимаете…

Паше не пришлось ничего добавлять – Лейкинд разразился тирадой, выпускал накопившуюся нервную энергию, словно воздух из шарика.

– Конечно, я же юрист, но, честно говоря, абсолютно не знаю, что добавить к тому, что уже рассказал вашему дознавателю и вам при нашей первой встрече. Еще раз подчеркну: Толя был всего лишь моим приятелем и коллегой, мы не дружили, тем более семьями, по причине отсутствия таковой у Миклачева. Мы не доверяли друг другу сердечных тайн, не дискутировали на острые политические темы, не пьянствовали вместе, поскольку я абсолютно не употребляю алкоголя. Мы не состояли в интимных гомосексуальных отношениях, не устраивали совместных походов по девочкам, так как я категорически не приемлю связи на стороне и, уж извините за старомодность, абсолютно верен своей супруге. Да, когда-то учились на одном курсе вечернего отделения юрфака, общались, он ко мне хорошо относился, я к нему тоже. Вспомнил, пригласил в партнерство. Все! Дальше проверяйте бухгалтерию, выявляйте его связи, ищите убийц Аллочки бедной – царство ей небесное! – но про Толю я абсолютно не представляю, что еще могу вам рассказать.

– Кое-что можете, – Паша наконец воспользовался паузой в словоизвержении Лейкинда. – Вот, например: Миклачев жадный был или, наоборот, щедрый, добрый?

– Абсолютно нормальный, скаредности не наблюдал, про благотворительность его тоже ничего не слышал. Я же вам объяснял…

– А вам, Леонард Семенович, он ничего не одалживал, никаких денег? – жестко и в лоб спросил Паша тоном полуутвердительным. При этом уставился в глаза Лейкинду испытующе-пронзительным взглядом следователя из фильмов про шпионов довоенной советской поры. Лампы в глаза не хватало.

– Мне? – сделав едва различимую паузу, взвизгнул Лейкинд, привскочив с кресла. – А с какой стати? А с чего вы взяли? Я вообще ни у кого не одалживаюсь абсолютно, я терпеть этого не могу всю жизнь. А с чего вы взяли?

«Блефовать или не блефовать?» – вопрос встал перед Пашей Суздалевым с гамлетовской категоричностью.

Но он слишком любил этот прием. Он решил рискнуть.

– Гражданин Лейкинд! – торжественно продекламировал Паша. – В ходе обыска в квартире вашего убитого партнера была обнаружена долговая расписка, собственноручно ваша, как установила экспертиза. Готов продемонстрировать вам ее у нас в управлении. Вот, не успел копию снять, забот, видите ли, слишком много, но готов предъявить ее хоть сегодня. Милости прошу ко мне в следственный отдел, мой кабинет 46-й, третий этаж, пропуск на вас закажу. Расписка приобщена к делу об убийстве гражданина Миклачева. Что скажете?

Черные глаза Лейкинда, кажется, увеличились в диаметре до размера оправы его очков. Лицо вытянулось, рот приоткрылся, он привстал с кресла, как-то подался корпусом вперед, словно сослепу хотел получше рассмотреть Пашину физиономию, и вдруг обессиленно плюхнулся назад в кресло.

– Вы там все абсолютно оборзели! – тихо, как-бы в изнеможении произнес Леонард Семенович. – Так же нельзя, дорогой вы мой! Должна же быть у вас какая-то согласованность, какая-то координация! Я понимаю, бабок все хотят, но… что же вы творите-то?

Пришла пора Паше изумленно вглядываться в собеседника, моргая глазами.

– Вы о чем?

– Как о чем? О расписке, о нашей договоренности? – перешел на шепот Лейкинд, хотя слышать их никто не мог.

– Какой договоренности? С кем договоренности? – Паша все труднее воспринимал происходящее, отчего башку начал застилать предательский туман. Такое случалось с ним иногда в обстоятельствах, не совместимых с реальностью, – несколько раз доводилось видеть что-то вроде НЛО, а однажды по молодости, в школьном походе, в пьяном виде выслушал на ночной полянке заповедь какого-то существа в человеческом облике – «быть тебе, юноша, украденным злыми духами, но ты вернешься и отомстишь».

– С коллегой вашим Александром! Что вы ваньку-то валяете? Издеваетесь, что ли? И меня зачем-то заставляете концерты вам устраивать, актерствовать…

Паша тряхнул головой, чтобы туман рассеять, и таким же шепотом, словно заразившись, переспросил: «С кем, с кем?»

– Александр. Так он представился. Сказал, чтобы дело иметь только с ним, а Суздалев, коллега его, в доле, но как бы не в курсе, поэтому с ним, то есть с вами, не обсуждать ни в коем случае. Иначе сделка не состоится. А договор простой: он мне расписку, я ему лимон и разбежались. Категорический сволочизм!

Туман начал потихоньку рассеиваться. Проступала удача.

– Спокойно, Леонард Семенович, не волнуйтесь. Сейчас разберемся. Когда к вам приходил Александр, как он выглядел и что конкретно предлагал?

Лейкинд, судя по выражению лица, уже понял, что его хотели провести, кинуть. И еще он понял, что попался. И теперь уж выкручиваться надо по-другому.

– Он не приходил. Он подловил меня у дома. Это было совсем недавно, на следующий день после похорон Толика, 5 июля. Я припарковался и шел к себе. Он отозвал в сторону. Было часов десять вечера, уже стемнело. Показал удостоверение старшего лейтенанта, инспектора уголовного розыска. Александр Васильевич Дьяков. Он был краток, деловит предельно. Но я его запомнил неплохо. Он предложил называть его просто Александром и с места в карьер вытащил мою расписку. Категорически заявляю, что это был подлинник, сто процентов. Что у вас там в деле и в какие игры вы со мной играете – мне теперь абсолютно безразлично. Наш разговор все равно неофициальный, сочту нужным – категорически изменю показания. Так вот, он предложил выкупить у него расписку за миллион. Иначе вы, Суздалев то есть, приобщите ее к делу, и я в двойном проигрыше. Во-первых, под подозрением, что организовал убийство кредитора, а во-вторых, долг придется отдавать сполна – наследникам. Миллион экономии для меня очень внушительно. Слаб человек, грешен, чего уж там! Я повелся. Тем более Толику отныне все равно, а наследникам и так, небось, немало достанется. Договорились через неделю, он сказал, что позвонит предварительно, взял мой мобильный номер. Но я не успел, не смог деньги достать, нескольких дней не хватило. Они в стройке и в другом деле, но это вас уже не касается. Словом, перенесли еще на три дня, на 15 июля. Соответственно, завтра жду его звонка.

Сыщицкое сердце Паши зашлось в азарте. Это прорыв! Десять к одному, что на Лейкинда вышел убийца. Блеф сработал великолепно. «Паша, ты гений!» – этим определением он одаривал себя куда реже, чем самокритичным «мудила!». Но на этот раз – с полным основанием.

– Вот что, Леонард Семенович, про ваши грехи сейчас не будем, пусть Господь разберется и воздаст. С точки зрения правовой вы почти чисты, если не считать недонесение о человеке, который мог быть причастен к убийству, и попытку сговора с неустановленным лицом с целью уклонения от уплаты долга.

– Нет статей таких.

– Знаю. За отсутствие совести и порядочности осудить вас не смогут. Но помочь-то вы следствию не откажетесь, надеюсь?

Лейкинд молчал, опустив голову. Кажется, ему действительно было стыдно и мерзко. И вдруг…

– Погодите, абсолютно не понимаю, а у кого сейчас расписка? – вопросом на вопрос ответил Лейкинд, оживившись.

– Как у кого? У Александра Васильевича.

– ???

–

– Так кто у вас дома?

– Никого. Жена с сынишкой у тещи под городом.

– Все, поехали быстро в управление, там все поймете, фоторобот составим и будем брать убийцу с вашей помощью.

Лейкинд растерянно оглянулся по сторонам, словно ища у кого-то совета или защиты. Потом произнес:

– Вы можете пообещать, что мой поступок с этой распиской – будь она проклята! – вы не сделаете достоянием гласности.

– Обещаю! – миролюбиво согласился Суздалев.

Лейкинд нехотя встал и поплелся вслед за Пашей.

Они приехали без чего-то двенадцать. Лерочка уже спала. Он знал это наверняка еще и потому, что впервые в жизни позволил себе некую форму насилия над ней: растворил таблеточку безобидного (если не злоупотреблять) феназепама в стакане воды, которой она запивала перед сном свои обычные, жизненно важные для нее лекарства. Она и сама иногда пьет снотворное. Так будет надежней. Только не взволновать ее! Сейчас не время объяснять. Чуть позже, потом, когда все уляжется.

Дымков получил предварительный сигнал на мобильный – SMS с одной буквой «В». Как и условились с Владиком, это означало – «через десять минут встречать».

Въехал черный джип «сузуки». Насколько Дымков разбирался в машинах – а разбирался он слабо! – не бог весть что. Далеко не самый крутой вариант. Странно для его московского друга, способного купить хоть целый гараж каких-нибудь дорогущих «гелендвагенов». Но, видимо, Владик резонно рассудил, что машина поскромнее меньше привлечет внимания. Хотя и внимание было ему не страшно: Владик при встрече, чтобы успокоить, проинформировал, что у «инкассаторов» будет документ, не дающий право ГИБДД ни на задержание, ни на досмотр.

Джип подрулил максимально близко к крыльцу, благо дорожка позволяла. Зажигание не выключали. Из машины вышли двое плечистых мужиков. При тусклом свете фонаря он разглядел короткие стрижки, как положено секьюрити или бандитам («какое мне дело!»), костюмы темного тона с темными же галстуками и похожие неулыбчивые лица с квадратными подбородками.

Они поздоровались полушепотом, не протягивая рук. Дымков рукопожатия не навязывал. Жестом пригласил в дом. Они вошли и сразу подняли поклажу, которую Дымков заранее подтащил в прихожую. Так же шепотом попрощались, молча вышли за порог, погрузили сумки в багажник, почти бесшумно прикрыли его и, медленно тронувшись, уехали в направлении ворот дачного поселка, где на посту наверняка безмятежно спал после дозы так называемый охранник – по крайней мере, Дымкову хотелось в это верить.

На следующий день к обеду позвонил Владик.

«Привет, Олежек! Как сам? Слушай, тут вот такая канитель получилась, только ты не волнуйся, посылочка-то по дороге затерялась!»

Если бы тотчас вслед за этой фразой он не захохотал узнаваемым с юности горловым клокочущим смехом, Олега Олеговича мог бы и кондратий хватить.

– Да ладно, шучу, все тип-топ, Олежка!

– Идиот! – в сердцах выдохнул Дымков, испытав мгновенный прилив эйфории, словно окатили его сперва кипятком, а потом прохладной водицей. – Ты соображаешь вообще, мне почти шестьдесят, сердце дрянь, а ты со своими шуточками!..

– Ладно, прости, не сдержался! Каюсь! Ну ты же знаешь, мне не постебаться – день насмарку… Все, приезжай через месячишко, выпьем, обсудим, покалякаем. Обнимаю…

Поздно вечером, после блистательно проведенной Пашей операции «Блеф», в кабинете у Кудрина следственная группа оперативно обсуждала предварительный план захвата так называемого Александра Васильевича. Только предварительный, поскольку неизвестных в этом раскладе было слишком много: когда позвонит (позвонит ли?), где назначит свидание, какой изберет способ передачи денег, будет ли вооружен, будет ли один и т. д.

Лейкинда приглашать не стали на тот случай, если перед встречей владелец расписки и вероятный убийца решил отследить его передвижения. Леонарда Семеновича Паша по телефону попросил во что б это ни стало завтра наутро раздобыть деньги. Лейкинд обещал, сказал, что договорился твердо. Еще Паша велел из дома носу не высовывать, заверил, что подъезд будет под наблюдением, обещал приехать завтра с утра, быть рядом, вместе ждать звонка. Обещал инструкции и вечную славу героя, патриота, оказавшего помощь органам в поимке жестокого убийцы. При слове «жестокого» у Лейкинда резко понизился тонус, и он робко спросил, нельзя ли как-то обойтись без него в качестве подсадной утки. Паша приободрил, заверив, что мощная, великолепно обученная группа захвата не даст даже волосу упасть с его головы. Позже сообразил, что сформулировал неудачно, с невольным намеком на очевидно болезненную для Лейкинда проблему раннего облысения. «Ничего, юрист человек образованный, фигуральные выражения от обидных подколов отличить может».

Перед тем как завершить разговор, Лейкинд все же не удержался.

– Послушайте, ну вы и жук! Выходит, что расписки моей у вас и не было, вы меня абсолютно нагло развели, взяли на понт. Вот они, ваши методы! Но откуда вообще вы могли… Я категорически ни с кем…

– Это наша работа, – скромно перебил его Паша Суздалев, заметив про себя, что и данная реплика не совсем удачна, поскольку «взятие на понт» скорее относится к сомнительным, если не предосудительным приемам дознания.

Они сидели втроем, Марьяна отчаянно боролась со сном, Паша был как всегда бодр и готов на подвиги, Кудрин устал за день, но важность момента допинговала, близость успеха бодрила.

– Итак, что мы имеем? – традиционно вступил Кудрин. – Прежде всего, мы имеем талантливого сыщика по фамилии Суздалев, который, кажется, сильно приблизил нас к развязке как минимум одного из двух убийств. Простите, Марьяночка, надеюсь, мой комплимент в адрес Паши не задевает вашего самолюбия, поскольку вас я по-прежнему ценю безмерно.

Марьяна окончательно проснулась, но взор ее по обыкновению был неподвижен и смутен и обращен то ли вдаль, то ли в глубины собственного сознания.

– Поскольку время позднее, а день завтра выдастся по всему нелегкий, будем лаконичны. Первое: владелец расписки Лейкинда – предполагаемый убийца… Паша завтра с утра при этом Леонарде у него дома. По результатам звонка сверхоперативно разрабатывается план захвата. Я уже договорился: у нас в распоряжении пятеро ребят из спецназа – сядут в машине метрах в двухстах. Еще два оперативника будут в «ролях» – ну, бомж там или дед с коляской… Дадут сигнал. Думаю, вполне достаточно. Брать будем только после передачи денег – ну, это прописи.

Далее… Результаты экспертизы обрубка, точнее – обрезка… С вероятностью девяносто девять процентов в почтовом ящике обнаружен пенис именно Миклачева Анатолия Зотовича. По заключению из лаборатории, минимум через пять-шесть часов после отсечения его поместили в раствор формалина. Там он пролежал, пока не был помещен в почтовую ячейку Голышевой. Таким образом, до момента, пока наш прозорливый пинкертон Паша его там не обнаружил, этот ценный экспонат из чьей-то кунсткамеры в течение двенадцати-двадцати часов подвергался процессам естественного разложения – простите за физиологические подробности.