Текст книги "Откровенные романы"

– Привет Костя. Сто лет!

– Ты как не рад?

– Хозяйка сказала? – вопросом на вопрос, уклончиво ответил я.

– Она. Дай, думаю поручкаюсь зайду. Ну, показывай, жена, невеста?

– Ну, тебе прямо всё и расскажи!

– И расскажи и покажи. Да! Красавица! – он приложил ее руку к своим губам. – Константин. Старый друг Михаила, настолько старый, что он уже совершено, забыл меня и не удосужился заглянуть по соседству.

– Мария Александровна, можно просто Маша.

– Очень приятно сударыня. Чудесное у вас имя. Мое любимое. И матушку у меня так зовут. Если не прогоните, я тут у вас посижу минутку. У нас тут такая скука! Вы не представляете, как я истосковался по хорошему общению.

Эта минутка у него затянулась почти на пару часов. Мы уже попили вместе морса с крекерами и эклерами. Я уже демонстративно молчал, но Косте все было нипочем. Он трещал и трещал без умолку и при этом смотрел только на Машу. Меня как бы не существовало в природе. Природная скромность Маши – не позволяла ей уйти или ответить резко, она только изредка виновато улыбалась, перехватывая мой возмущенный взгляд.

Наконец я не выдержал и уже прямо сказал:

– Костя, нам хотелось бы немного отдохнуть. Маша чувствует себя не совсем здоровой.

– Да конечно! Это я понимаю. Но как жаль. Правда, друзья мои! Я бы так и сидел бы с вами, и болтал весь вечер. Так не хочется уходить!! Может, ко мне пройдем? Я теперь рисую, пишу картины, в основном пейзажи. Подарю, если что-то вам понравится?

– Нет. Нет. Как-нибудь в следующий раз.

– Тогда я не прощаюсь. Не откладывайте, завтра и приходите.

– На счет завтра не обещаем.

– И слышать ничего не хочу. Буду ждать. Разволновали вы меня, разволновали друзья мои. Пойду, наливочки выпью, пару стаканчиков, может, полегчает.

Почему-то, он не одобрял наш выбор в отношении жилья. Об этом, в разговоре, он сказал не единожды, но уточнять, что он имел в виду, мы не стали.

– Вот дернул меня черт за язык, сказать про знакомство с Кайгородовыми, – чертыхнулся я, когда за Костей, наконец-то, закрылась дверь.

– Вы думаете, он все понял, что мы не муж и жена?

– Ну, понял – не понял, что с того?

– Мне стыдно. Сколько сидела – столько и думала об этом. Мне кажется, мы сами себя поставили в такое положение.

– Давайте не думать об этом.

– Давайте.

– А улыбку на лице?

– Я улыбаюсь, – она виновато растянула губы, и глаза у нее неожиданно повлажнели. Чувствовалось, что она сейчас расплачется.

– Вы что сударыня?

– Я такая по жизни и есть несчастливая. Это все от меня. Больше ждешь, настраиваешься – обязательно что-то случается, что ставит все вверх тормашками.

– Так, так, так! Где у вас платочек? Слезы утираем Мария Александровна и к столу. У меня тут тоже кое-что есть. – Я покопался в своем объемистом саквояже.– Херес! Для поднятия настроения.

– У меня разболится голова. Уже сейчас шумит, – сказала она неуверенным голосом.

– Подумайте. Нельзя допустить, что бы внешние обстоятельства были сильней наших желаний.

– Скоро темнеть начнет, пора возвращаться.

– В этот раз нам никто не помешает, – сказал я твердо и достал наган из сумки, – пусть только кто-то сунется.

– Господи! Какой ужас. Зачем он вам?

– Служба Маша, служба. Тут у меня и пакет с секретными документами. Где их оставлять – не в гостинице же. Там замок любым гвоздем открывается на раз. А к документам – положено оружие. Вот нам и выдают, пистолет братьев Наган. Чудесный бой я скажу у этой вещицы. – Я легко крутанул барабан. Матово, желтым блеснули 7 патронов. – Тяжеловат, конечно, оттягивает карман. Вот кладу в саквояж.

– Вы страшный человек!

– Обыкновенный. Держите, я полстаканчика вам налил.

– Наверно не стоит, – усомнилась Маша.

– Попробуйте.

– Что делать. Рискну. Но меня может затошнить.

Мы пили херес, запивали клюквенным морсом с крекером. Иногда мне удавалось шутить, но Маша все больше смотрела в окно и была очень грустна. Когда пары хереса немножко затуманили мне голову, я, аккуратно подойдя сзади, повернул ее вместе со стулом. Маша немного растерянно взглянула на меня. Я опустился на пол у ее ног и обнял ее узкие лодыжки, которые торчали из-под длинной юбки.

– Мария! Святая Мария! Если есть святые женщины, вы одна из них – чуть слышно произнесли мои губы.

– Ну, какая из меня святая? Падший ангел!

Стало совсем тихо, только было слышно, как назойливо билась муха о стекло.

Я вспомнил наши бесконечно долгие поцелуи в поезде! Да – она точно, такая как я и думал …такая невозможная красавица, и так же нежна и стеснительна! А о доступности? Мечтал! И думал: «Такого не может быть!! Потому что такого не может быть никогда! Она замужем. Я не верил. Ни во что не верил. Желал чувствовать, что она рядом – совсем близко. Вспоминал ее теплые губы; закрытые трепещущие ресницы; горячее дыхание; голос, волосы – всю ее такую домашнюю, нерастраченную, желанную. И вот теперь эти отчаянные желания начинали сбываться. Сбываться вопреки всему.

Взбираясь по икрам ладонями, я гладил ее ноги. Обтянутые тонким шелком они округло тонули в моих руках. Мои пальцы ощущали их плотную упругость… тонкий шов сзади. Смело открылись ее колени. Они были плотно сомкнуты. Черные тонкие чулки матово круглились, заставляя сильней биться сердце. Она была напряжена. Идеально натянутый на дамскую ножку шелковый чулок может свести с ума любого.

– Мария Александровна!? Вы казнитесь?

– Да! Скорее да!

– Зачем?

– Это пройдет. Не обращайте, пожалуйста, внимания.

– Вы боитесь меня?

Она не ответила, только положила мне руку на голову и стала перебирать волосы. Я сильней сдвинул край ее платья. Коснулся губами полных стройных ножек, ощутил тепло и запахи женского тела.

– Как долго я этого ждал, мечтал, верил, – сказал я немного восторженно, – скажите что вы – это вы! Вы так стеснительны и непорочны…

Я еще более открыл ее ноги. Показались атласные черные подвязки, поддерживающие чулки, а за ними открытые нежные участки обнаженного тела. Я, зубами прихватив, развязал один бантик, потом другой и утонул лицом в этой теплой глубине. Не сразу уловил ее тихий шепот.

– Я тоже так ждала этого. Так себе все представляла, но, мне что-то не хорошо.

Я вопросительно посмотрел на нее.

– Как не хорошо?

– Стоит вот тут у горла. Наверно херес не пошел. И голова кругом идет.

– Плохо. Тошнит?

– Мутит, скажем, так. Давайте я схожу в одно место. Там поглядим.

Я неохотно разжал руки. Поднялся. Она встала с виноватой улыбкой. Подвязала, высоко задирая платье, сползающие чулки и неуверенной походкой отправилась во двор. Ее очень долго не было, а когда она пришла, то побыла только минутку, попила воды из холодного самовара и вновь ушла.

На улице стали заметно сгущаться сумерки. Я тупо ходил из угла в угол, бессмысленно мерил комнату, достал спички, хотел зажечь лампу, передумал. Все прислушивался к звукам, что шли со двора. Прошло не менее получаса, когда она вновь появилась. Зайдя, она сразу устало опустилась на стул.

– Что!? – спросил я тревожно и с надеждой.

– Не знаю, – ответила она слабым голосом.– Не знаю.

– Не легче?

– Как сказать!!!

Она замолчала, прервав фразу.

– Говорите! – не выдержал я.

– Конечно, я могу пожертвовать собой, но неужели вы согласитесь на это?

Мы надолго замолчали. Маша неотрывно смотрела в окно. Лунный свет проникал в комнату. Глаза ее были сухи, ресницы не вздрагивали. Было такое ощущение, что где-то рядом пронесли покойника. Я вдруг почувствовал себя разбитым. Никаких слов у меня не находилось. Была просто огромная зияющая пустота.

Не зажигая света, я на ощупь нашел клеенчатый пакет с документами и положил в карман. В другой сунул наган. Она все поняла.

– Пойдемте?

– Пойдемте, я вас провожу.

В комнате было темно, а на улице уже ярко светила луна. Маша крепко вцепилась мне в локоть. Она прижималась ко мне всем телом, пока последние домики дачного поселка не скрылись у нас за спиной.

– Вы не обижаетесь на меня?

– За что.

– Ну, все так…

– Глупости.

Мы шли очень медленно. Часть дороги молчали. Каждый думал о своем. Досаждали комары. Я наломал веток – себе и ей. Спустя примерно час, показались строения санатория. Ярко светил, освещая главный вход, фонарь работающий по принципу вольтовой дуги.

– Я не хочу на такой ноте прощаться, – сказала Маша, – спать совершенно не хочется, пойдемте на залив.

– Грустно все.

– В той стороне есть лодочная станция.

Пройдя двести-триста шагов, мы наткнулись на перевернутую лодку. Усевшись поудобней, мы стали смотреть на залив. Легкий ветер играл волнами и отгонял комаров. Почти полная луна, хорошо освещала все вокруг. Ее желтовато-зеленый свет делал все предметы вокруг нереальными. Как будто они возникли из далеких снов.

– Я знала, что вы поймете меня. Спасибо.

– Когда мы шли, я наступил на мертвую чайку, – сказал я.– Это плохо!

– Это суеверия. Вы расскажите мне что-нибудь хорошее, доброе.

Я рассказал ей немного о себе. Она очень внимательно слушала и при этом, старалась в темноте видеть мои глаза. Луна светила так, что ей наверно было что-то видно, я же не видел ничего – кроме ее черного силуэта.

– Вот и все! – сказал я, закончив эпопею своей жизни.

– Нет! Нет! Пожалуйста, еще. Прошу вас.

Я вспомнил далекое детство, увлекся, и мы еще просидели не менее часа. Наконец мы спохватились, что давно пора идти. Как бы ни закрыли спальный корпус. Мы пошли скорым шагом, почти бежали и, тем не менее, опоздали. Я близко не подходил. Маша сходила одна и скоро вернулась.

– Не знаю что делать! Стучать, всех будить. La sortie je ne vois pas. (Выхода не вижу. фр.) Завтра наши кумушки будут обсуждать это как главную новость? – сказала она в расстроенных чувствах.

Меня эта новость напротив настроила на веселый лад.

– Это не здорово Мария Александровна, – проскрипел я измененным старушечьим голосом, подражая и подсмеиваясь одновременно.– Откуда вы это после двенадцати одна возвращались – хочется спросить?

– Вам ли не знать Миша, – ангельским голоском ответила она, включаясь в игру и кладя мне голову на плечо.– Вам ли не знать!

– Ну что делать, – сказал я обычным голосом и вздохнул. – Пойдемте обратно. Прокрадемся как мышки. Авось наш полицейский не заметит.

– Давайте попробуем. А что делать.

– Здоровье то как?

– Лучше – намного. А как испугалась и вообще забыла про него.

Глава 5

Обратный путь мы проделали в два раза быстрей. Подходя к дому, мы пошли осторожней, и зашли крадучись. Я зажег керосиновую лампу, трехлинейку. Винтовка – трехлинейка, лампа – трехлинейка. Мне как оружейнику были так знакомы эти размеры 7.62 мм, калибр ствола и ширина фитиля. (Линия. Одна десятая часть дюйма. 2.54мм). Даже мой наган был подстать. Вставив стекло, я подкрутил фитиль наполовину, что бы огонь был поменьше. Предварительно, мы договорились в доме не разговаривать.

Я помылся в кадушке и принес ей смоченное полотенце. Пока я ходил, моя гостья, раздевшись, моментально юркнула в постель. Это было сделано так быстро, что я даже толком не успел насладиться прелестями молодого женского тела. Только розовые пятки сверкнули. Я подошел к постели и подал ей полотенце. Она, лежа тщательно протерла губы, лицо руки. Я с интересом взял в руки, висевший на спинке черный корсет с белыми вставками по бокам. Это был обычный корсет, что поддерживает женскую грудь и заканчивается в области низа живота. Широкий пояс, был укреплен жесткими вставками из китового уса и шнуровкой. Он еще пах ее теплом, молоком и еще чем-то терпким необъяснимо волнующим. На уровне груди и понизу в районе бедер – были приторочены светлые ажурные ленты, с мелкой просечкой, сшитые в виде бантов. В стянутом виде он имел силуэт песочных часов. Увидев мой интерес, Маша легонько вырвала его у меня из рук и сунула себе под подушку. Я недовольно покачал головой. Она, тоже сделав большие глаза, покачала в ответ и, зажав рот, чуть не прыснула смехом.

После долгих прогулок мне захотелось подкрепиться. Я жестами показал ей накинуть что-нибудь и присоединиться ко мне. Она отказалась – только показала рукой на яблоки. Я принес ей в постель одно яблоко, а сам налил себе три четверти стакана хереса и сделал пару бутербродов с ветчиной и подсохшим сыром. Маша, показывая взглядом на вино, негодующе повертела головой у виска. Я отмахнулся. Херес пошел прекрасно. Я сделал еще один бутерброд. Она сложила руки ладошками, и приставила к уху, поторапливая меня, что бы я быстрее заканчивал и шел спать.

В это самое время – послышались вначале не ясные, а потом все более четкие звуки шагов. Кто-то медленно прошел под нашими окнами. Шаги остановились у нашей двери. У Маши от страха – глаза сделались очень большими. Она почти с головой, ушла под одеяло. Я неторопливо вытащил наган, легонько, большим пальцем крутанул барабан, проверив патроны – но не стал взводить его. Было около часа ночи. Кто-то упорно стоял у нашей двери и видимо прислушивался к тому, что происходит в комнате. Наконец, крыльцо заскрипело, и кто-то осторожно постучался. Я взял со стола лампу и подошел к двери, второй рукой сжимая наган.

– Кто там?

– Это я. Аделаида Алексеевна! – раздался голос нашей хозяйки.

– Что вам не спится? – сказал я рассержено и довольно грубо.

– Откройте. Надо поговорить.

– Приходите утром, – сухо сказал я, отметая такую возможность.

– Нет. Дело не терпит отлагательства.

– Я не одет.

– Я подожду, – заверила женщина.

Я засунул обратно наган и показал жестом Маше, что бы она собрала одежду и спряталась под кроватью. Но это было лишним. Она и сама все поняла и сделала это быстро и проворно.

Я откинул крючок и впустил хозяйку. На ней было дорогое светлое платье из джерси или твида с завышенной талией и подвязками чуть ниже груди, а на ногах туфли на высоком каблуке. Это было забавно для часа ночи и нахождения на даче, хотя в целом этот наряд, несомненно, шел ей. В туфлях она казалась выше меня ростом, хотя уж этим меня батюшка не обидел. Сама фамилия Громадин, о чем-то говорила.

Хозяйка, довольно бесцеремонно, цокая каблуками, прошла к столу и присела на плетеный стул. В руках она держала бумажный пакет, и немного нервно перебирала пальцами его края. Мне пришлось тоже присесть.

– Ну что, – сказала она ласковым голосом, после непродолжительной паузы, – проводили свою барышню?

– Проводил, – односложно и неприязненно ответил я.

– Как она? Не плачет?

– Нет. Успокоилась, – заверил я.

– А я вот себе места не нахожу! Думаю все! Думаю! Зачем все это!? Будто сама не была молодой!

– Не знаю, что вам сказать, – поморщился я, не совсем доверяя искренности Аделаиды.

– В общем, я пришла мириться, – промолвила она ангельским голосом.

– Мы не ругались по большому счету, – подтвердил я, пытаясь не обостряться, и не понимая, куда она клонит.

– Но разговор был не из приятных: не правда ли? Так вот, – она достала из пакета бутылку коньяка, – давайте пригубим, простим, друг друга и будем жить мирно и в согласии…

– До утра – не подождет? – перебил я ее.

– Ну что вы хотите, чтобы я опять думала… и всю ночь не спала?

– Ну, хорошо, – со скрипом согласился я, – бросая быстрый взгляд в сторону кровати.

– Я закуски не брала. Тут у вас я вижу полно. Осталось?

Она прошла к посудному шкафу, уверенно достала большие коньячные фужеры. Чисто намытые и протертые наверно мелом и бумагой, они ярко бликовали от света лампы.

– Открывайте, открывайте, – сказала она, деланно улыбаясь, – или вы это даме поручите?

Я открыл. Налил на донышке себе и ей.

– Нет! – запротестовала она – и, взяв бутылку, подлила нам обоим, примерно в три раза больше чем было. – Вот так будет лучше. А то складывается впечатление, что вы и мириться со мной вовсе не желаете. До дна!

Пришлось выпить. Коньяк был необыкновенно хорош. Я повернул этикеткой к себе бутылку, изучая происхождение приличного напитка.

– Понравился?

– В общем да! – вынужден был согласиться я, невольно отмечая положительные стороны нашей хозяйки: чистоту, принципиальность, наличие вкуса.

– Шустовский армянский!10-лет выдержки! – пояснила она, инстинктивно поправляя волосы, – подарок. Пять лет еще у меня стоял, – подчеркнула Аделаида важность момента.

– Чувствуется.

– Еще по бокалу?

– Да нет спасибо, – демонстративно отказался я, вспоминая вкус божественного напитка.

– Наливайте, наливайте как прошлый раз.

Я тяжело вздохнул:

– Что-то мы зачастили!?

– Отнюдь. Не мне же за вами ухаживать?

Мы выпили еще. Мир показался добрей. Женщина, которая сидела рядом – тоже уже не внушала таких опасений. «Хорошие отношения с хозяйкой это совсем не плохо, – пронеслось у меня в голове, – сейчас она уйдет и все наладится. Маша наверно уже заждалась. Как ей там под койкой? Неуютно. Теперь-то точно все получится как нельзя лучше. Хорошо бы коньячка ей на донышке оставить попробовать?».

– Зовите меня по-простому Аида, – сказала хозяйка, прервав мои мысли.– Это немецкое имя. Раньше меня, как только не называли: и Аделаида, и Аделина, и Адель, и даже Адальберта. Я не такая старая – тридцать восемь, это поверьте не так много. Вот будет вам 38, поймете, что я была права. Просто если вам сейчас 25—27 – все мы вам кажемся старухами. Я где-то конечно не слежу за собой. Вот лишний вес, уже разучилась хорошо одеваться, за модой не слежу и я уже совсем не та хохотушка, которая была прежде, хотя по большому счету это совсем не так. Я иногда ощущаю себя совсем молодой.

Мы неосторожно встретились глазами. В сумраке комнаты ее глаза блестели немного таинственно и вызывающе. Она еще более оживилась, видимо истолковав это по своему.

– Конечно, жизнь у меня разделилась на две половинки. Счастливая с мужем – и одиночество, бледная тень без него. Это страшно злит меня, и порой я бываю, несправедлива к окружающим, а потом казню себя. С другой стороны – за что мне такая участь? Я прежде не сделала ничего плохого. Это наказание без вины.

– Почему вам не выйти вновь замуж? – вяло поинтересовался я.

– Давайте еще немножко нальем, – предложила хозяйка, в очередной раз, поправляя волосы на голове и прихорашиваясь. – Я расскажу.

Мы выпили. Бутылка катастрофически пустела. Видимо фужеры были обманчивы. Она так хотела исповедаться, что, вяло, махнув рукой, не стала закусывать, и торопливо продолжила:

– Тут все дело в его маме. И эта дача, и дом в Петербурге, и акции пароходной кампании «Лапшина и Сироткина», и еще много чего – все записано на ней. Мой муж, Афанасий, изначально был ей всем обязан и не придавал значения формальностям. Даже когда он работал на Сестрорецком заводе, что совсем в его положении было не обязательно, он докупал акции, и отдавал их матери. Я в эту бухгалтерию не лезла, а вот так случилось, что я осталось вдовой с двумя детьми, и реально у меня нет на руках – ничего. Отношения у меня со свекровью были натянутые. Ну, кто любит бесприданниц. Нет! Она, конечно, она не выставила меня за порог, все-таки ее родные внуки, кровинушка, но сказала мне, что такое положение будет продолжаться, только до того момента – пока я вновь не выйду замуж. Что будет после этого, она не уточняла, но, судя по всему, ничего хорошего меня не ждет.

– Да! Судьба, – искренне посочувствовал я. «Несчастных женщин в России наверно больше чем женщин!» – пронеслось у меня в голове. Наверно коньяк давал о себе знать. Мне ее стало, по настоящему жаль.

Она придвинулась ко мне на близкое расстояние. Есть зона безопасности между мужчиной и женщиной. Если ваши лица оказываются слишком близко, тем более по инициативе слабого пола – это не спроста.

– А я же поверьте живая. Меня еще можно отогреть. И этой дури, у меня ведь раньше не было, не было совсем. Мне порой так стыдно становится! Вы верите мне?

Она взяла мою руку в свои ладони, как бы доверяя сокровенное. Я чуть отодвинулся, но руку освобождать не стал.

– Верю. Да конечно. Отчего нет, – сказал я скороговоркой, и все-таки освободив руку, встал, поправить фитиль в лампе. Она вспыхнула ярче. Когда я вернулся, она вновь подвинулась ко мне ближе.

– Давайте выпьем на брудершафт! – огорошила она вдруг меня, и я почувствовал, как язык у нее уже слегка заплетается.

– Это ни чему! – возмутился я.

– Один поцелуй для дамы это разве много? Наверно свою возлюбленную – так не обижаете?

Она разлила остатки коньяка.

– Вы лучше не пейте. Закусывайте Аида. Вам не много?

– Много? И что?

– Ничего.

– Я за все лето – не брала толики в рот! Я же тупая и глупая моралистка и трезвенница!!! Вы разве не заметили? Но не сегодня. Сегодня, все будет по-другому. Будет?

Она посмотрела на меня долгим вопрошающим взглядом.

– Не знаю, что вы имеете в виду? – отстраненно бросил я, украдкой посматривая на укрытие, где спряталась Маша.

– Да это я так. Ну, короче вы будете допивать коньяк или мне прикажете это делать самой.

– Вы сама себе хозяйка. А мне достаточно.

– Я, конечно, могу, но разве вы хотите видеть нетрезвую женщину? Нет? Тогда поддержите меня. – Аделаида встала и подошла к окну, поглядывая на двор. Луна мертвенно бледным светом озаряла ограду и постройки. Удостоверившись, что все тихо и спокойно, она вернулась назад и продолжила:

– Я одна пить? Ни за что! Вот с вами Михаил, непременно! Какой вы сударь право – не решительный.

Я не уступал ее просьбам. Она подумала и тоже отставила бокал.

– Ладно. Подождем! А почему вы не купаетесь, – поинтересовалась она вдруг.– У нас тут все купаются. Пляж хороший. Жара. Или это из-за шрама? – вновь огорошила меня Аделаида, видимо потеряв контроль.

– Откуда вы про него знаете? – опешил я.

Она осеклась. Почувствовала, что проболталась и сказала лишнего.

– Нет. Мне все равно. Это я так предположила, – неуклюже попыталась оправдаться она.

– Подглядываете! – возмутился я, с легким презрением вглядываясь в лицо женщины.

– Это случайно получилось, – заверила хозяйка, слегка зарозовев. – Извините.

– Н-да… Нехорошо! – я помотал головой, отворачиваясь.

– Почему же? Нехорошо-с? Не совсем, – Аделаида помолчала. – Да. Понимаю. … Ну не настолько. Вы прямо скажу – Аполлон! Красавец!

Она поднялась и, держа в руках бокал, совершенно неожиданно присела ко мне на колени. Я почувствовал запах ее французских духов. Волосы ее коснулись моего лица. Я инстинктивно дернулся, но она ласково и настойчиво успокоила меня:

– Выпейте из моих рук.

– Зачем! Вы не слишком увлеклись Ада?

– Выпейте, – настаивала женщина.

– И что дальше будет?

– Я вас поцелую, – безапелляционно и решительно заявила хозяйка, хищно облизывая губы кончиком языка.

– Мне тяжело, – сухо сказал я.

– Вы упорный мальчишка! Я вам совсем не нравлюсь?

– У меня есть барышня.

– Вы не ответили на мой вопрос?

– Ну, если вы хотите, то да, – отмел я ее домогательства.

– Это горько слышать! Никогда не говорите даме такие слова, что вы сейчас произнесли. Слышите никогда! Это сильно обижает. – Она погладила мое ухо и, укусив за мочку, ласково прошептала. – Но я вас прощаю.

Она встала с моих колен и, подойдя к стене, примыкавшей к дому, постучала в нее. Скоро на пороге появилась светловолосая девочка, одетая в легкое льняное платье из дешевого муслина.

– Даша! Принесите граммофон и пластинки. Вы там еще не спите?

– Я нет. А Варя прилегла.

– Буди. Смотрите там у меня! Еще одну лампу захватите из гостиной, а то тут темно.

Когда девушка ушла, я поинтересовался, зачем все это.

– Обиженная женщина хочет послушать музыку! Я у себя дома. Что нельзя? – промолвила она жеманно, посматривая на меня. Хмель все сильнее действовал на нее. – У меня есть записи, которые вы точно не слышали.

– Вроде как хозяйка сдала эту половину! – уточнил я, говоря о ней в третьем лице.

– Деньги меня не интересуют, – обрезала Аделаида, и с поволокой посмотрела на меня, – вы в этом убедитесь.

Через минуту появились две девушки. Одна несла аппарат, другая, что поменьше и которую очевидно звали Варя, рупор, пластинки и лампу. Я почему-то сразу обратил на нее внимание.

Варя была хороша, но не красавица. В таком возрасте девушка еще часто не зацветает, и как нераскрытый бутон: мила именно своей скрытой красотой, внутренним содержанием, не потраченной непосредственностью. Заостренный нос, голубые глаза, по-детски чуть припухшие губы с пенкой, и особенно маленькая самодельная диадема на голове – заставляли на нее смотреть с улыбкой. Каждой маленькой девушке, да и взрослой женщине хочется носить корону! Приковывать к себе восхищенные взгляды. Более утонченным вариантом такого украшения и была диадема: сделанная из бисера, стекляруса, плетеного конского волоса и бумажных цветов.

– Не ставьте, не ставьте. Заводите сразу, – распорядилась Аида пьяным и командным тоном.

Я усмехнулся, покачал головой: «Что-то будет!»

– Сестры погодки Сухотины, – сказала Аделаида. – Живут у меня. Мать посадили за кражу, отец пьет горькую, скрывается. Воспитываю, как могу. … Забочусь. – Добавила она после паузы.

Девушки быстро установили полированный ящик – больше похожий на небольшую тумбу-шкаф. Крышка и маленькие дверцы его, были расписаны цветочной композицией. На боковых стенках и небольших дверцах, был изображен дворцово-парковый пейзаж и дама, играющая на арфе. Место куда устанавливались пластинки, было оббито тонким металлическим листом и позолочено.

– Что ставить тетя Ада, польку или мазурку?

– Посмотрите еще чего-нибудь.

– Вот есть краковяк, … так что тут лезгинка? Тарантелла? – бойко прочитала Даша.

– Дайте мне сюда пластинки, сама выберу. Еще одну лампу зажгите.

Принесенная лампа – была семилинейка. Она ярко залила зал желтым светом. Я испуганно оглянулся на кровать. Но убежище Маши мне показалось вполне надежным. «Бедная Маша! – подумал я. – Бедная и несчастная! Лежит на жестком полу, боится пошевелиться! Все бока отлежала!!».

– Вы любите, Михаил вальсы, – обратилась Аделаида ко мне, – «Упрек любви», «Чертенок», а есть «Розовые сны»

– Нет, – отрезал я сумрачно, хотя это было неправдой.

– Ладно. Есть отрывки из оперетт? – продолжила на распев хозяйка, лукаво поглядывая на меня и улыбаясь.

– Я уже ничего не желаю, – упорствовал я, с хмурым выражением лица.

– Однако, попробуем мы романсы «Если знал бы ты, друг», – она посмотрела на меня, выдержала паузу, – или «О Боже! Как хорош!» Это, по-моему, как раз то, что нужно и по названию и, по сути?

Варя, дергая плечиком, завела ручку и поставила пластинку. Полились тягучие душевные звуки. Далекий баритон Брагина вещал о неразделенной и несчастной любви.

– Так! Дождались. Отлично! Где наши бокалы Михаил? – торжественно промолвила хозяйка, приближаясь ко мне и соблазнительно покачивая бедрами.

– Стоят, как стояли, – с трудом выдавил я, не разделяя ее оптимизма.

– Девочки, мы сейчас под музыку будем пить на брудершафт.

Она поднесла мне бокал и вновь по свойски присела мне на колени.

– Михаил я здесь. Возьмите бокал. У меня уже рука устала.

– Не буду я с вами целоваться, – упорствовал я, закатывая глаза к потолку и тяжело вздыхая.

– Будете, будете, – не унималась она, склоняясь к моему уху, – а иначе все может быть и по-другому…

– Это как?

– Так девочки, зажмите на минутку уши. Вот так правильно.– Она обернулась ко мне.– Вы обидели меня.

– Чем!?

– Своим невниманием. Вы не оставили мне выбора. Вы все равно будете сегодня со мной, – язвительно изрекла она.

– Че-гоо? – изумился я.

– Того самого, а иначе, … – она оглянулась на девочек и понизила голос, – я ведь про вашу красотку все узнала: Голубева Мария Александровна? Не так ли?

– И что? – растерянно пробормотал я.

– А то, – что проживает она на Спиридоновке, с мужем Валерием Аркадьевичем – и он совершенно не такой наружности, и возраста как вы.

– Это шантаж? – захлебнулся я от негодования.

– Понимайте, как хотите. Девочки, – крикнула она, громко обращаясь к ним, – можно размыкать ваши нежные ушки.

– Д-да! – озадаченно протянул я, совершенно сбитый с толку.

– Вы же любите ее, не так ли? Значит, и меня немножко полюбите, от нее не убудет, – философски заключила она и нетрезво засмеялась.

– Я думал о вас лучше! Вот вы недавно рассказывали о себе, я вас даже жалел. Вы тогда были настоящая или сейчас? – промолвил я с негодованием.

– И тогда и сейчас. Это жизнь – мой господин. В ней нет только белого и черного. Все мы белые и пушистые – пока нас черный ворон не клюнет. Ну, я в третий раз предлагаю на брудершафт. У вас есть выбор. Вы можете отказаться. Я ж не насильница какая-то. Просто все имеет цену – и мое молчание тоже.

Сестры сменили пластинку, поставили Вавича «Я ехала домой». Густой бас издалека рванул душу.

Я взял бокал. Мы завели руки друг за друга. Поцелуй ее, мне, впрочем, не показался противным. При определенных обстоятельствах – все может быть. Впрочем, мне необходима была пауза, нужно было время собраться с мыслями.

«Если она сейчас уйдет, то неизвестно, чем это обернется! Как быть?!! Что же делать?!! – думал я, – Нужно найти выход. Выход должен быть. Рядом в трех шагах находилась девушка, молодая женщина, от которой я был без ума, а тут эта свалилась мне на голову. И как ловко все устроила, моралистка чертова. И не вывернешься. Ищи! Ищи выход! Выход должен быть!!!».

Последняя доза коньяка была особенно большой. Я почувствовал легкое головокружение. «Уселась. Даже закусить нельзя. А? Это брудершафт – его не закусывают, в смысле едой».

Я взглянул на убежище Маши. Видит ли она меня? Наша комната, совершенно неожиданно, среди ночи, превращается в разнузданный вертеп. «Бедная и несчастная! А что же делать мне!? Надеюсь, она слышит этот разговор и понимает, что мне не оставили выбора!»

Аида запустила мне руки за рубашку и стала гладить волосы на груди, потом принялась крутить в пальчиках мои соски. «Оказывается, мужская грудь тоже отзывчива на эти ласки! – подумал я. – Но да, это, же выход, – озарило меня.– Эврика! Надо ссылаться на мужскую природу! Точно. Так и буду упирать на это».

– Слушай Аида! – сказал я миролюбиво.

Она сразу, по голосу, почувствовала изменения в моем настроении и прислонилась своей щекой.

– Слушаю. Вся во внимании.

– Понимаешь, ты женщина опытная, а у мужчин сама знаешь, как устроено если не ЭТО… то и не ТО!

– Что так плохо? – усомнилась хозяйка, лукаво взглянув на меня.

– Не уверен, но вроде так.

Она встала, внимательно посмотрела на меня ниже пояса. Вроде все, что я говорил, соответствовало действительности. У меня затеплилась слабая надежда на благополучный исход. «Природу не обманешь!» – злорадно подумал я и оглянулся на кровать. Наверно Маша все слышала и оценит мою находчивость.

Девушки подкрутили ручку на граммофоне и поставили новую пластинку. Контральто знаменитой В. Плевицкой наполнило комнату. Сквозь легкий треск полились чарующие звуки романса «Золотым кольцом сковали».

Аида, соблазнительно качая бедрами, прошла к зеркалу. Я напрягся. В шаге от нее была Маша. Она расчесала челку. Похлопывая ладошкой, поправила прическу на голове. Переколола пару шпилек. Выпустила сильней в районе ушей два волнистых локона, закручивая их на пальцы и видимо удовлетворенная результатом вернулась. У нее были богатые пышные волосы, и она это знала. Видимо, недавно над всем этим великолепием, поколдовал местный парикмахер.