Текст книги "Откровенные романы"

Глава 7

Ночь прошла тревожно. Я постоянно просыпался. Видать выспался днем. Лежал подолгу с открытыми глазами. Размышлял. О чем не помню. Думал и тут же забывал. Под утро забылся таким крепким сном, что проснулся в итоге, к одиннадцати часам.

«Что же тут делать! – завертелись мысли в голове.– Если Машей не наладится – труба. Ладно, побуду еще денек. Продукты есть. Хозяйка не гонит. Комната в Ораниенбауме – или здесь на свежем воздухе? Какая разница»

Я заваривал чай, изощрялся, крутил пластинки оставленного с прошлой ночи граммофона и скучал неимоверно. «Надо идти на берег!» – пришла мысль, когда вновь услышал легкий стук в дверь.

– Открыто!

Это была опять Варя. Она улыбалась, тихой светлой улыбкой девочки.

– Почему вы не идете на море?

– Да вот только собирался Варя.

– То есть я не затем пришла. Спросить хочу. Мне писать если только что-то случится – или просто?

– А ты как хочешь?

– Так деньги же? – промолвила она жутко серьезно и даже помрачнела.

– Ты только ради денег будешь мне писать? – провокационно поинтересовался я, пряча улыбку.

Девушка засмущалась, опустила глаза в пол.

– Не знаю, я и так могла, … мне не трудно, я много пишу, – сказала моя гостья, слегка пожав плечами.

– А что ты пишешь? – удивился я, не понимая о чем речь.

– Ну, так пишу и все, – не отвечая на вопрос, ответила девушка.

– И все же? – заинтригованный настаивал я.

– Когда мне хочется, сажусь и пишу, особенно если кто меня обидит.

– Это у тебя дневник?

– Дневник – от слова дневник, там каждый день надо, а у меня так не получается, – взвешенно предположила она.

– Интересно, – оживился я, подвигаясь к ней ближе, – а как давно ты начала?

– Мне тогда было 12 лет.

– А сейчас тебе сколько?

– Шестнадцать недавно исполнилось, – заключила моя юная гостья.

– Совершеннолетняя уже! И замуж можно! (Cвод законов Российской Империи. Том десятый.

3. Запрещается вступать в брак лицам мужского пола ранее восемнадцати, а женского шестнадцати лет от рождения. В Закавказье природным жителям дозволяется вступать в брак по достижении женихом пятнадцати, а невестою тринадцати лет.

Епархиальным архиереям предоставляется разрешать браки, по личному усмотрению, когда жениху или невесте недостаёт не более полугода до узаконенного совершеннолетия)

Варя пожала плечами и хмыкнула, со смущенной улыбкой отворачиваясь к окну.

– Дашь почитать дневник? – спросил я

Девушка задумалась, окинув меня оценивающим взглядом, как будто что-то взвешивая, но ничего не ответила.

– Ну, так как? – не выдержал я.

– Там про Дашку, маму, про меня, про тетю Аду, – неуверенно проговорила моя гостья.

– То, что нужно.

– Чужие дневники нельзя читать посторонним, – замялась она, обдумывая мое предложение, которое, наверное, тем не менее, льстило ей.

– Я посторонний? – деланно удивился я, хмуря брови.

Этот вопрос окончательно поставил девушку в тупик.

– Лучше я вам деньги отдам, – сказала она, вдруг зажав голову руками.

– Ну, вот придумала, как меня на лопатки положить. Хорошо. Это я так просто спросил. А про меня там есть?

Варя покраснела:

– Да ну вас, … я пойду.

– Все! Все Варя. Твои секреты пусть останутся с тобой. Мне же они не нужны. Поверь! Это я чисто как писатель интересуюсь, изучаю твой внутренний мир – моих героев.

– Для книги?

– Конечно. А для чего еще. Мне же интересно, что пишет девочка в этом возрасте. Я же сам не был девочкой и уже вообще забыл те годы, а у тебя все записано, – говорил я ласковым голосом.

– Да там глупости одни! Я же совсем наивная была, – отмежевалась она от написанного.

– А сейчас?

– Теперь другое дело, – с напускной важностью заключила Варя.

– А если закрыть бумажками секреты… остальное то можно? – предложил я выход из ситуации.

– Ну, наверно, – неуверенно предположила она, видимо припоминая и восстанавливая в памяти написанное ранее.

– Тогда договорились. Как надумаешь, приходи. Буду ждать тебя. На этот случай у меня есть пастила, – улыбнулся я.

– А что это такое? – в недоумении спросила моя гостья.

– Попробуешь. Узнаешь, думаю, тебе понравится, Дашу угостишь.

– Так я завтра и приду, – обрадовалась Варя, и глаза у нее заблестели.

Я стал собираться на берег. Засунул подальше, за шкаф, сверток с документами и наган. Придвинул его плотней, навалившись всем телом. И вдруг почувствовал, что кто-то за мной наблюдает. Я обернулся. В проеме двери стояла Маша!

– Маша! – невольно воскликнул я, обрадованный ее неожиданным появлением.

Выглядела она эффектно. На ней был приталенный пиджак из пан-бархата серого цвета, с подкладкой из шелка и рукавами кимоно. Он дополнялся многоуровневой, широкой юбкой из креп-сатина: украшенной бисером, бахромой и кружевами. Она похлопывала сложенным зонтиком по руке и подбоченясь смотрела на меня с вызовом.

– И долго вы будете отсиживаться в вашей конуре? – промолвила она после паузы, с деланно равнодушным видом.

– Вы меня напугали, прячу свою секретную канцелярию, вижу, кто-то вошел.

– Сидите, как паук тарантул – девушек заманиваете в свои сети.

– Я уж и сам этому не рад. Даже были мысли утром уехать, – развел я руками.

– Герой-любовник!!! – сказала она язвительно.

– Спаситель нации и замужних женщин – полагается памятник при жизни, – нашелся, чем парировать я.

– Да-да! И что даже пройти не предложите… спаситель?

– Проходите – я за вами поухаживаю. Куда вы изволите присесть: на стул, на кровать, под кровать? – с ехидными нотками предложил я.

– Ах! Так! Еще издеваетесь, – она замахнулась на меня зонтиком, стараясь попасть по голове. Я прикрылся руками.

– Только не по спине!

– Ага! Я совсем забыла. Теперь-то я знаю куда бить!

Я поймал ее за руки, завел их за спину и приник к ее губам. Она запрокинула голову, шляпка ее упала на пол. Это было долго. Когда я ее отпустил, глаза ее – еще долго были как пьяные.

– Это я удачно зашла! – сказала она, наконец, окончательно приходя в себя.

– Долго! Очень долго вы не посещали меня барышня.

– Хаха..ха..ха! Как вы заговорили. А сами чуть не уехали – ждали, когда я приду и упаду к вашим ногам.

– Женские души неисповедимы. Я давно у ваших ног, – заверил я ее.

– Ну, хватит. Собирайтесь. Я вас не простила, конечно, но это не исключено. Может быть… когда-нибудь!

– Куда мы идем.

– Прямо, прямо и прямо пока не упремся в воду, – сделав губы трубочкой, сказала Маша.

– А обыватели? – усомнился я.

– Близко подходить не будем, посидим на бережку – вы не против?

– О чем разговор! А что взять? Вот есть галеты, лимонад, пара плиток шоколада, шампанское?

– А все и берите, кроме шоколада.

Глава 8

Берег нас встретил ласково. Вдали виднелось деревянное казино, а чуть ближе «раковины Афродит» – плетеные кабинки, защищавшие отдыхающих от ветра и песка. Мы шли по небольшим горячим дюнам. Нас окружила веселая публика, степенно гуляющая и постоянно жующая, местные модницы и галантные франты. Лицо Маши защищала плотная вуаль.

Мы хотели пройти в легкую беседку. Но туда иногда заглядывали гуляющие пары.

Подумав, мы уселись на крошечной полянке среди кривых сосен. Ольховый подлесок и редкие осины защищали нас от посторонних взглядов, хотя мы сами могли видеть все, что творилось на берегу. Небольшое покрывало служило нам столом. Я сходил к дымному строению больше похожему на сарай. Подождав в очереди, купил четыре палочки шашлыков. Пока стоял, смотрел на гуляющих вокруг девушек в купальных костюмах. Костюмы представляли собой, легкий комбинезон без рукавов из тонкого трикотажа, на головах у них были резиновые шапочки. Были и плащи для купания, как правило, более богато отделанные и украшенные контрастными вставками и даже позолотой. Изредка барышни проходя, бросали томные взгляды в мою сторону. Были и хорошенькие.

Маша лежала в неге, поджидая меня и постоянно поправляла вырез, на сорочке, предоставляя солнцу ласкать ее грудь.

Я открыл шампанское. Она вздрогнула от хлопка и посмотрела на меня укоризненно. Я, отставив бутылку, отогнул край вуали и поцеловал ее, полулежа в губы потом в начало груди. Она испуганно вскрикнула и начала испуганно оглядываться.

– Боже правый! Вы с ума сошли!

– Все хорошо! – заверил я ее и подал стакан с шампанским.

– Прошу вас, не нужно этого делать. Пощадите меня. Один неосторожный взгляд и я не знаю, чем это может кончиться – нам нельзя забываться.

Шампанское было резкое, но теплое и сразу отдавало в нос. Маша сдерживалась, пока ее не прошибла слеза.

– Клин клином, – предложил я, подавая новую порцию.

Вторая порция пошла лучше. Я смотрел на ее мокрые красные губы, когда она приоткрывала вуаль.

– Иди ко мне! – предложил я ей с загадочным видом.

Она, оглянувшись, прильнула всем телом. Теперь дело кончилось слетевшей шляпкой.

– Ну, всё, всё! – говорила она в возбуждении, торопливо натягивая ее на голову. Нам не надо распаляться. Предлагаю немного освежиться в воде.

Прикрыв провизию беленым холстом, мы спустились к берегу. Финский залив очень мелководен, и 100 и 150 саженей можно пройти, а воды будет по пояс. Я отошел, взял на прокат парусиновую кибитку с возницей, в которой, купающихся вывозили в залив, чтобы они не шлепали по мелководью. Таких белых кибиток было разбросано по берегу, и в воде, великое множество, и это, судя по всему, был доходный бизнес для местного населения. Когда нанятая повозка проезжала мимо Маши, я велел притормозить, и мы уже скрытые от посторонних глаз заехали далеко в воду. От гуляющей толпы на берегу, нас теперь, отделяла внушительная полоса.

Маша, визжа и высоко подняв юбку, бросилась в воду, я сидел и смотрел, как она счастливая возбужденная делала разные пируэты и кульбиты на воде. Под юбкой у нее были надеты облегающие розовые женские трусы почти по колено из нежного батиста и украшенные тончайшими кружевами и рюшами.

– А вы? – кричала она призывно из воды.

Я отказался. Если купаться так, купаться, а такие плескания не по мне. Да и шампанское расслабило. Как маленькая девочка, забывшаяся на время, что этот мир существует и что это неприлично и вызывающе, она прыгала, хохотала, нащупывая ребристое дно, в итоге вымокла основательно. Возница почти не оглядывался, (не любили этого клиенты), скучно что-то жевал. В основном мы видели только его спину, прикрытую френчем военного образца. Не менее четверти часа она так барахталась и потом в изнеможении, с моей помощью, залезла обратно.

Я обратился с просьбой к вознице, постоять еще немного, и совсем не торопясь возвращаться. Легкий полог закрыл нас от него и всех на свете. Белая парусина пропускала свет, и в внутри кибитки растекался легкий кисейный полумрак.

– Какая вы мокрая и совсем не бережете себя Мария Александровна. Так можно и простудиться. Надо обязательно растереть ноги, – очень громким шепотом сказал я ей, и моя рука скользнула вниз. Она сделала удивленно расширенные глаза:

– Что вы делаете? Это такое лечение?

– А вы что подумали? Лучше предупредить болезнь.

Ее холодные мокрые щиколотки и икры подверглись растиранию и массажу.

– Оно уже началось господин доктор? – поинтересовалась она с легкой полуулыбкой, – Я слаба в медицине! Вы меня не обманываете?

– Молчите больная! – прервал я ее, напуская строгости.

Собирая в гармошку юбку, моя рука, добралась до остывших в воде, посиневших коленок.

– Ваши рецепты попахивают авантюрой. У вас точно есть диплом?

– Природный

– Не слыхала о таком. Боюсь думать, что вы задумали.

Я нашел ее рот, холодные губы. Они затрепетали. Она обняла меня за шею руками, а я чуть откинув ее, навзничь продолжал взбираться все выше, и выше – пока ее бедра совсем не оголились. Мокрые розовые трусы были туго натянуты на живот, и я начал водить по ним.

– Вы что делаете господин врач? – удивилась она.

– Сушу ваше белье, – заключил я.

– Вы не сушите, а чем-то другим занимаетесь.

– Так! Доктора учить! Разговорчики больная! – рассержено и притворно промолвил я.

Моя рука скользнула сверху вниз под тонкий батист. Она дернулась, сжав мне больно голову, но я не отпустил ее моя рука проникла под эту последнюю преграду.

– Это не по рецепту. Куда вы собрались! – шептала она горячо и взволнованно.

– Врач запутался. Я запутался!

Мало что может сравниться по ощущениям по сравнению с тем, если вы сквозь кучу одежды, прорветесь и неожиданно положите руку на самый низ живота девушки или молодой женщины. Тысячи упругих пружинок мягко начнут отталкивать вашу ладонь защищать самое интимное место своей хозяйки: «Прочь! Непрошеный гость!» – а вы настойчиво собираете их в кучу, безжалостно приминаете, играете с ними в одну известную только вам игру.

– Вы можете этого не делать мой милый!?

– Могу, но ведь это все так невинно! Маленький хвостик белочки.

– Ах невинно!!! Какой вы плутишка! Но я зажала ножки.

В полуобморочном состоянии мы услышали, как колеса телеги выехали на берег.

Я, приподняв полог, попросил возницу следовать прямо к нашей полянке. Он недовольно скривился. Мне пришлось добавить ему мелочи и он, повеселев, неспешно направился в указанном направлении. Когда мы ехали по берегу, в шаге-двух от нас, гуляли люди, мы слышали их голоса, смех, но это только заводило, придавало опасности. Мы практически сошли с ума, совершенно забыв об элементарной осторожности. Наконец, телега пару раз качнувшись, остановилась. Перед тем как выйти, Маша попросила отвернуться. Она решила снять мокрые трусы в кибитке.

– Да ладно Вам Мария Александровна! – сказал я с улыбкой.– Будет вам стесняться!

Она тяжело вздохнула и стала смотреть на меня испепеляющее.

– Не-а!!! – сказал я упрямо.

Она дала мне маленьким кулачком по лбу и сняла их запросто естественно, как будто меня здесь и не было. Свернув их конвертиком, она сжала их в руке и мы, наконец, простились с гостеприимной кибиткой, которая доставила нам, столько, радости.

Мы допили, ставшим горячим, шампанское прямо из горлышка, прикладываясь по очереди. Она периодически жалась ко мне, кусалась и была немножко полоумной. Вуаль здорово мешала нам. Когда я оторвался от ее губ в очередной раз, Маша зашептала громко и сбивчиво мне на ухо:

– Пойдемте ко мне. Моя соседка уехала на два дня. Днем никто не подумает. 17 номер, зайдете и сразу направо. Только смелей, и не оглядывайтесь. Если спросят, скажите что ко мне. Фотограф. Снимки отдать.

– А дача? Там не спокойней, – поинтересовался я.

Она сделала такую кислую мину, что я сразу понял, что такой вариант отпадает по определению.

– Рискуем? – бросил я.

– Вы ничем! – заключила она, поглядывая на меня с прыгающими бесинками в глазах.

Спустя не более четверти часа, я с замирающим сердцем толкнул филенчатую дверь с позолоченным номером «Семнадцать». Маша, быстро подойдя, повернула ключ в замке у меня за спиной и взглядом показала на разобранную кровать. Она уже успела переодеться и была в роскошном платье из шелкового крепа, а поверх струились воздушные ниспадающие складки прозрачной фаты из органзы. Низ и рукава были отделаны кружевами из тюля с серебряными бусинками. Игра прозрачными объемами завораживала взгляд, маня своей доступностью и тайными прелестями женского тела. При каждом шаге одежда открывала ее ноги выше бедра.

«Господи! Боже мой! Хотелось закричать!!! Неужели вот все это я сейчас подхвачу, сомну, и это будет моим!? Это казалось сказкой Шехерезады, сказкой 1001 ночи. И стоит только захотеть, этот шелк взобьется бешеными бурунами и не будет больше никаких преград. Все хорошо! Счастливый 17-й номер… золотые таблички, и нежные плечи, и свежесть дыхания и что-то еще! Нет, нет, зачем же спешить? Все идет чередом».

Маша присела на краешек кровати и теребила покрывало, ждала, пока я разденусь.

– Ну, дурацкая пауза знаю, что делать, посиди, подожди, я иду. Как назло все не так, – сказал я ей.

– Она улыбнулась, она все понимала.

– Вот это постель! Королевское ложе – и тебе все одной!? – восторженно крикнул я.

– Tu es droit, mais seulement non aujourd’hui (ты прав, но только не сегодня фр.) — засмеялась она,

Я рыбкой кинулся в кровать и сразу утонул.

– Ну, хватит сидеть Маша! Милая Маша!!! Где ты есть! – воскликнул я в сердцах и увидел ее удивленно-милое лицо, которое потянулось ко мне.

«Пелеринки прозрачные и нежные… материи вязь, все мешает зачем? Бог ты мой! Так долго… так долго я шел!!!».

Она легла. Тело ее отзывчиво затрепетало в моих руках. Надорвано заскрипела органза, когда я снимал ее, сверху, обнажая узкие плечи, оголяя вдруг выпрыгнувшую навстречу упругую грудь слегка взбухшие соски.

– Я же недавно отняла ребенка от груди, – пояснила она извиняясь.

Грудь молодой женщины вздымалась двумя высокими холмами, которые были никак не меньше половины моей головы. Но она у нее была не столько большая, сколько высокая и упругая – с очень большими и напряженными полукружьями сосков. И они розово торчали вверх к потолку и молочко… чуть изливалось, и это было неожиданно и захватывающе, и она смущенно протирала маленькими квадратиками из марли текущее молоко, а мне было просто восхитительно. Оно размазывалось по моим щекам. Я кусал ее плечи, брызжущие соски, слегка колол не совсем тщательно выбритой бородой, и очень дурманяще пахло у нее под мышками.

Наконец я заскользил в молочно-бело-голубую кипень прозрачного шелка и, взбивая его руками, приоткрыл начало ног. Профессорской бородкой темнел уходящий вглубь, зажатый среди стройных бедер клинышек волос. Мои руки рванулись туда, но эти воздушные волны прозрачной фаты все портили, мешали, совершенно неподходяще лезли всюду и сковывали мои устремления. Вот то, что доводит до безумия! Она испуганно о чем-то просила, умоляла… «Прослушивается номер? Услышат? Пускай! Я нем как рыба!»

Я внял ее просьбам, и она в порыве благодарности чуть разомкнула сжатые ноги. Мои руки были сама нежность!

«Что же это со мной делается!!!? Что же со мной!? Как счастливы мы порой – только думать об этом! И когда ты вдруг сейчас будешь обладать ей, ты до конца не веришь в то, что ЭТО происходит именно с тобой. И это ты, … а никто другой проникает во все ее уголки, во все ее такие места, о которых прежде подумать было страшно!!!»

И я вспомнил, какой недоступно далекой и строгой она казалась в поезде. И ее слова, «Замужем! … Я работаю учительницей в церковно-приходской школе для девушек Новодевичьего Монастыря…

«А вот сейчас она вся твоя до единой клеточки и нет больше тайн, все оказалось, как ты грезил и даже лучше! Насыщенней! Полнее!»

Голова моя кружилась… это было так восхитительно, к этому трудно подобрать слова.

Боже! Как ничтожно скуден человеческий язык в выражении той неимоверной гаммы чувств, что перехлестнула меня через край. Как можно говорить о том, что не имеет определения и аналогов!

Это захватывало! У Маши, было, все необычно: столько нерастраченного, пленительного, плотного. И все-таки она сопротивлялася, поддавалась неохотно, не торопясь. И прочная эластичная упругость мышц, у нее между ног – никак вначале не хотела брать меня в плен. И все это пульсировало, ритмично сжималось, а то становилось нежным. Эта была бесконечная нежность распростертого женского тела: вздымающихся сосков, воспаленно сухих губ, стонов, криков, метаний головы по кровати, конвульсивно безотчетных движений тела. И будто это совсем и не тело, а лишенный костей упругий механизм, конвульсивно сокращающийся, исходящий волнами, дрожью и чем-то еще необъяснимо быстрым и желанным.

– Sur! Mon dieu!!! (О! Мой бог!!! фр.) Sur mon dieu! – тихо стонала и шептала Маша горячо бессвязно – и выгибалась, руками за головой вцепившись в прутья кровати. Они испуганно скрипели. Побелевшие пальцы, казалось, намертво срослись с ними. Будто забывшись, она расслаблялась или просто прислушивалась к звукам в коридоре. И вновь что-то там внутри охватывало полукружьем, обнимало, и я жестко тонул, скрывался… пытаясь достать дно, и когда казалось, уж нет обратной дороги ее существо отпускало меня, что бы спустя одно мгновение, плотно принять вновь и вновь.

«Боже! Боже правый! Почему ты создал столько удовольствий для рабов твоих, которые нарушают твои заповеди!

Самые сильные чувства запретны!

Самое великое счастье нарушать твои табу и умирать растворяться в огненном вихре наслаждений. Все порочно! Все порочно, но так сладко. Как она хороша, стройна и необыкновенно отзывчива на любое твое даже самое малейшее движение. Вы слились в один организм вы одно целое, одна машина, работающая в унисон. Природа создала ваши организмы, что бы они приносили высшее и ни с чем несравнимое удовольствие друг для друга».

– Je mourrai maintenant! Voici maintenant! Ou maintenant! (Я сейчас умру! Вот сейчас! Или сейчас! фр.) вскрикивала она в забытье.

Что-то емкое нежное, открылось бездною – поглотило меня и ее, обрушило на нас обоих: новую гамму чувств, новые краски, запахи, ощущения.

Мы лежали как оглушенные. Мы просто лежали. Мы лежали и думали, что находимся в царстве Небесном. Эта вселенная органзы, тончайшей тюли, кружев и прозрачного шелка – это конечно вход в рай. И я в него зашел! И мы вместе в него зашли! Очутились в другом мире. Небесный свет лился сверху. Все так чудесно и необыкновенно в нем, этом нашем раю наслаждений и удовольствий. Надо просто лежать и не уходить. Лежать и не уходить.

– Моя Мария Александровна! Моя!

Она смотрела в потолок, с просветленным лицом и молчала, потом задумчиво сказала:

– А чья же еще? Уж теперь то – точно.

– Маша. Милая Маша!

– Да! Я здесь.

– Вы далеко?

– Не очень.

– Мне уходить?

– А ты как думаешь!?

– Мы уже на ТЫ?

– А что сейчас было? … Этого недостаточно?

– Это случилось чудо!

– Чудо?

– Было чудо чудесное, и ангелы слетели с небес.

– Еще что?

– Рай на земле – он был здесь и сегодня.

Она прижалась к моей щеке.

– Мне тоже было очень хорошо! Очень!!! Очень!!! И это правда! Я клянусь всем святым! Меня тоже посетили ангелы, ты очень правильно сказал. Я даже слышала звон в ушах или колокольный звон как звонят на Пасху или когда тройка мчится понукаемая лихачом.

Мы помолчали. Говорить ни о чем не хотелось. Зачем? Слова пустая оболочка. Мы просто были счастливы.

Не знаю, сколько времени прошло. По коридору слышались звуки шагов. У кого-то плакал ребенок, а ветер устало шевелил штору через приоткрытую форточку. И нам было покойно и хорошо

– Что ж! Пора! – она виновато улыбнулась.

Мы наскоро оделись, поцеловались.

– Подожди меня у ограды, – сказала она, немного устало прикрывая глаза.

– Еще погуляем?

– Чуть-чуть провожу тебя. Ты не против?

Я выждал тишины и незамеченный покинул номер.

На улице посвежело. Легли длинные вечерние тени. С внешней стороны ограды прошуршала пролетка на резиновом ходу. В тени верха не видно было пассажиров, только слышался сдавленный женский смех. Я дошел до главных ворот в одиночестве и остановился, поджидая Машу. Желтая каменная арка была почти пяти пядей толщины и украшена белой лепниной вычурными вензелями и названием «Пансионат М. И. Пильц».

Ждать долго не пришлось. Маша пришла очень радостная. Она была без вуали. Счастье было написано у нее на лице. На ней был легкий свитер, и черный плащ с объемным капюшоном. Мы сбавили ход, и пошли у самого леса, без дороги, так как по ней еще проходили редкие парочки и небольшие кампании. Капюшон скрывал ее лицо. Лес по берегам был неплотный и преимущественно состоял из сосны, но попадались и береза, ольха, осина. У самого уреза воды царствовала ива. По дороге я насобирал большой кулек сосновых шишек для самовара. Маша старательно помогала мне.

Мы вышли к пристани Миллера: деревянному огороженному молу, который покоился на отсыпке из крупных камней. Он далеко уходил в море, превращаясь в неширокую ленту. Фонари с гусаками и пара складских строений, оживляли его монотонность. Рельсы узкоколейки, проложенные по нему, сливались в нитку и уходили, в мутное небо. Мы остановились и долго смотрели. «Может это и есть наша дорога в Рай? – подумал я тогда.– Или мы оттуда пришли?».

– Дальше пойдешь один, – пояснила Маша.– Только давай посидим немножко.

Мы присели на поваленный ствол с отгнившими сучьями.

– Ветра нет, – заметил я, – и нет соленого запаха. От сосен пахнет разогретой за день смолой.

– А мне хвоей и елкой.

– Песок. Море. Сосны. Милая нежная барышня, которая отдала все, что у нее было…

– Ну, дорогой, зачем об этом… Отвлекись, – она сжала мои пальцы.– А если не смотреть на все. Если закрыть глаза, то можно представить Новый год.

– Новый год летом? – удивился я полету ее фантазии.

– Почему – зимой! Мокрые варежки, снежки, елка. Это было счастье – ни с чем несравнимое… как сегодня. На новогодние праздники, мы всегда делали игрушки с мамой. Золоченой и серебристой фольгой покрывали грецкие орехи и вырезанные из картона фигурки зверей, а лучше всего получались небольшие, четырех, пятиконечные звезды. Они горели от пламени свечей, поворачивались, пускали маленькие зайчики.

– Детское счастье не повторяется.

– Я тоже так думала, – сказала она и положила мне голову на колени. Я ее гладил, и мы молчали.

Мы расстались и договорились, что она завтра заглянет ко мне после грязевых процедур.

Я возвращался окрыленный и немного уставший.