Текст книги "Откровенные романы"

Глава 9

Легкие сумерки только начали опускаться на землю, когда я зашел в свою комнату. Я упал и тут же уснул. И мне ничего не снилось, и я спал как убитый, что бы проснуться с первыми петухами и лежать, и тупо и бесконечно смотреть в щербатый потолок. Я ни о чем таком не думал. Я просто знал, что мир прекрасен и Бог есть, и он милостив, и он в этот раз выбрал меня.

Неожиданно, около десяти утра, пришла Маша. Я еще лежал и потягивался.

– Доброе утро соня! Боюсь надоесть, но представляешь – не привезли еще лечебные грязи. Их возят с Мертвого моря. Отложили процедуры на после обеда. А я уж вся собралась, дай тогда думаю, по холодку прогуляюсь и заодно проведаю одинокого рыцаря.

– Это ты чудесно сделала. Я разожгу самовар.

– Давай! Разве я зря помогала собирать шишки?

Мы прошли на открытую пристройку к веранде.

– Не хочешь сама попробовать?

– Нет. Я лучше посмотрю. Поучусь.

– Чай на сосновых шишках?! Это мне отец показывал. Конечно, можно воспользоваться и этим, – я показал на рогожный куль с древесным углем от углежогов, – это будет быстрей, но все, же чай будет другим.

Я ножом нащипал лучины и разжег ее на воздухе. Когда пламя стало большим и обжигать руку, сунул ее в трубу-жаровню. Добавил несколько щепочек потолще. Когда и они разгорелись, насыпал из кулька шишки, а чтобы увеличить тягу – надел Г-образную трубу, занес на веранду и вывел ее в окно. В самоваре все зашумело. Он как старичок заворчал, заругался, но веселый треск вспыхнувших шишек перекрыл все остальные звуки. Труба дымила как маленький паровоз, и легкие порывы ветерка иногда приносили в помещение запахи дегтя, дерева, и лесного костра.

– Сесть вот в такой маленький паровозик и умчаться, куда глаза глядят! – мечтательно представила моя гостья, задумчиво глядя в окно.

– Куда же ты собралась сударыня? – с улыбкой поинтересовался я.

– Уехать говорю нам вдвоем вот на этой штуке.

– На шишках далеко не укатишь, – усомнился я, зайдя сзади и пряча лицо в ее волосах.

– Уехать где нас никто, … никто не знает, и жить простой жизнью. Вот так ставить чай! Может, я бы научилась печь хлеб и стирать, полоскать белье в проруби. Зачем мне все эти роскошные платья, богатые наряды, украшения? Зачем мне вся эта жизнь, если я несвободна, и не принадлежу себе. Я красивая игрушка в чужих руках, я несчастная птичка, которую поместили в золотую клетку. Мне говорят она золотая, а она все равно – клетка – и мне, по большому счету все равно, из чего сделаны прутья.

Наконец, вода начала шипеть и брызгать из-под крышки горячими каплями.

– Выпей чайку и забудешь тоску! – напомнил я известную присказку.

– Если бы? Если бы было, так как ты говоришь!? Мой милый Миша… я бы этот самовар выпила весь без остатка, – она улыбнулось той улыбкой, от которой повеяло смертной тоской и безысходностью.

Я принес медный поднос с чашками и заварным чайником. Удобный кран с притертыми поверхностями, выдал необходимую порцию душистого кипятка, и ароматы китайского чая наполнили веранду. Я достал соленые сушки и колотый сахар.

В это время на пороге появилась Варя, с прижатым к груди дневником. Увидев нас вдвоем, она сменилась в лице. Сразу сжалась у порога и опустила глаза в пол.

– Что тебе девочка? – спросила Маша.

– Нет ничего.

– А что приходила?

– Я наверно пойду, – не стала распространяться на счет цели визита Варя.

Маша оглянулась и внимательно посмотрела на меня, потом вновь перевела взгляд на девушку. Наверно что-то в моем выражении лица ей не понравилось.

– Ты здесь убираешься наверно? И что я помешала мытью полов? – спросила она еще более настойчиво и вдруг улыбнулась свысока, меряя ее с ног до головы:

– Миша ты денег то девочке даешь? Могу и я добавить.

– Помолчи Мария! – прервал я ее раздраженно.

– Я думала что девочка-поломойка, а у вас тут мероприятие!!! – Маша опять внимательно посмотрела на меня.

Я подошел к Варе. Взял мягко ее подбородок, поднял личико девушки, чтобы она посмотрела на меня, и сказал, глядя ей в глаза:

– Извини, пожалуйста. Давай отложим наши дела? Хорошо?

Варя ничего, не ответив, вышла и побежала в основной дом.

– Так-так! Что у тебя за дела с этой молодой особой? Рассказывай как на духу! – выдавила Маша из себя, тоном не предвещавшим ничего хорошего.

– Чисто деловые связи! Мои литературные начинания. Вот девочка дневник приносила.

– Зачем?

– Почитать. Я просил.

– Забавно. Очень забавно. Дневник это личное! Его просто так не показывают, тем более, молодым людям? Это знак!?

На лице у нее отразилась тревога, недоверие, смешанное с легким беспокойством.

– Знак чего? Чепуха.

– Возможно, с твоей стороны да, – заметила она задумчиво.

– Это такая невинность, по сравнению с тем, что было в этом доме, о чем ты?

– Вы сударь все в одну кучу не валите! Там, где обстоятельства – там понятно! Не успеешь одно принять, вы уже мне новые ребусы подкидываете.

– Маша, – я подошел к ней близко, – ни в чем я в этот раз перед тобой не виноват. Забудем. Или ты ругаться желаешь?

– Ох! В моем ли положении ругаться! Может еще, и вдова изредка наведывается в мое отсутствие? – предположила она.

– Скажешь тоже! – поморщился я.

– Стыдно! Нос не кажет?

– Уже чай готов. Садись к столу, – сказал я миролюбиво.

Она сняла шляпку. Я разлил по чашкам чай. Она не попробовала – только долго дула и поглядывала при этом на меня.

– Умом все понимаю, а что-то нехорошо мне, – заключила она вдруг, пытаясь вернуться к теме разговора.– Видел, как у нее глаза горели?

– Глаза как глаза, – рассердился я, не желая больше говорить на эту тему.

– Нет, мой милый! Уж поверь! Я знаю, что говорю. Я сама женщина.

– Ей едва исполнилось шестнадцать, – заверил я ее недовольным голосом.

– Из молодых да ранних, – констатировала Маша.

– Ты жестокая! Не думал, – с сожалением бросил я.

– О чем ты?

– Вот ты говорила, муж унижает тебя, заставляет против воли быть любезной; заставляет слушать про взятки, и другие грязные дела, постоянно подчеркивает зависимость от него. И за это ты его втайне ненавидишь и презираешь, а сама сейчас поступаешь не лучше. Бравируешь деньгами перед этим, в сущности, еще наполовину ребенком, показываешь, подобающее ей место, оскорбительно называешь поломойкой. Думаешь, это кому-то приятно слушать и чем она хуже тебя или меня? Что у нее меньше денег? Но это ли является пороком? Чем ты тогда лучше своего мужа?

Маша взяла сушку и, сжав в кулачке, раздавила ее на 4 части, взяла другую и тоже раздавила.

– Не хотела я утром идти! – с досадой проговорила она. – Нельзя дважды зайти в одну и ту же реку. Предчувствие.

Я встал, подошел к ней сзади и поцеловал ее в голову.

– Успокойся. Прости. Вырвалось.

– Это правда, Михаил, что ты извиняешься. Я действительно повела себя неподобающе.

– Прости, пожалуйста.

– Когда это касается нас, это мы здорово подмечаем, а порой и сами, походя, можем оскорбить обидеть. А может, это я безотчетно увидела в ней конкурентку.

Мы допили чай, поговорили еще о пустяках, но разговор не клеился.

– Можно тебя попросить? – сказала она в конце.

– О чем?

– Не провожай меня. Хочу одна пройти. Скорым шагом. После обеда, процедуры. Грязь. Морская землица. Ты бы видел, какие мы страшные бываем.

– А потом ангелочки?

– Снаружи, – уточнила она без тени улыбки. – Если получится, я приду к вечеру, но не обещаю.

Маша ушла немного на винте. Забыла шляпку. Я думал, она вернется, но она не вернулась.

Стало совсем тоскливо. Я достал из шкафа замеченную прежде мной хозяйскую шахматную доску. Расставил фигуры и стал ходить – за белых и черных. Глупее занятия придумать было нельзя. Почти два часа я так убивал время. За этим занятием меня и застала Варя.

Я с радостью окинул взглядом ее фигурку. Она была необычайно серьезна.

– Варя! Молодец что вернулась! – проговорил я как можно приветливей.

– А эта ваша – ушла? – спросила она, слегка дернув плечиком.

– Маша? У нее обед, процедуры.

– Я не вернулась. Просто тетя Ада просила вас по возможности зайти, – сухо пояснила моя гостья, стараясь не встречаться со мной глазами.

– Передай ей, что я съезжаю завтра вечером. Встречаться думаю, не стоит.

– Я передам.

Девушка между тем пребывала в нерешительности и не уходила. Я в очередной раз передвинул фигуры: за черных, за белых, и вновь за черных. Она подошла и с интересом стала наблюдать из-за спины.

– С кем вы играете?

– Сам с собой.

– Это что интересно? – удивилась девушка.

– Это отвратительно, – проговорил я и грустно улыбнулся.

– И зачем тогда? – недоумевала она.

– Потому что, это не так отвратительно, как вся остальная жизнь, – криво улыбнулся я.

– Разве жизнь такая плохая?

– Даже хуже Варя, чем ты можешь себе представить!

Девушка внимательно посмотрела на меня, а я в запальчивости продолжил.

– Все в ней обманывают, оскорбляют, и если видят, что это можно сделать безнаказанно – не стесняются, унижают и делают еще кучу разных неблаговидных дел. А ты, то есть я, вынужден идти у них на поводу и играть в их игры. Только блеснет луч надежды? Ан, нет! Все как всегда! … Все несчастны! Все, все поверь! И твоя тетя Ада, и ее злая свекровка, и Маша, что ты видела, унижена и растоптана мужем. И муж ее в не лучшем положении, что взятки тайком берет для нее, и вот ты, и Даша, и мама твоя, и отец твой, что горькую пьет, и даже я, хотя вроде свободен и независим, но терплю все.

Варя подошла. Взяла меня за рукав, но ничего не сказала. Когда пауза совсем затянулась, я спросил:

– Ты все поняла?

– Почти.

– Понять и прочувствовать это разные вещи.

– Я уже много видела, и могу понять. А что хотела спросить, – девушка немного замялась, но все-таки продолжила после заметной задержки, – вам… ну вам… нравится Маша?

– Ну и вопрос! Прямо в лоб. Да! Нравится.

– Вы поругались немножко?

– Не то чтобы поругались…, – замялся я, подыскивая нужные слова.

– Из-за меня?

– Зачем тебе это знать?

– Пожалуйста, скажите, – настаивала моя гостья с мольбой в глазах.

– Ну, в общем, ты права! Мне пришлось поговорить с ней. Какая ты поломойка!? Девочка, как и все. Добрая и хорошая. И она признала свою неправоту и несдержанность.

Она нагнулась и поцеловала мою руку, и я почувствовал, как совершенно неожиданные горячие слезы потекли на тыльную сторону моей ладони.

– Что ты делаешь, Варя, ну прекрати сейчас же. Немедленно прекрати, – возмутился я.

Я поднял ей лицо и поцеловал в глаза и лоб. Она вся как росточек потянулась ко мне.

– Иди! У тебя все впереди…

Девушка нехотя отпустила мою руку и, понурившись, ушла, на ходу, торопливо размазывая и утирая слезы.

Вечером, как только длинные тени легли на дорожки, я вновь разжег самовар. Мне определенно понравилось это занятие. Труба дымила. Звенели цикады, предвещая завтра жаркий день. Сумерки заволокли окрестности, и теплый июльский вечер заплывал в окно. Света я не зажигал. Чая не хотелось. Просто было хорошо подбрасывать шишки в огонь и в щелку видеть, как они скукоживаются, и их пожирает огонь. Вдруг до ушей моих донесся шорох и легкая поступь шагов по дорожке. Перегнувшись через подоконник, я увидел Варю.

– У вас такой огонь! И кипит уже вовсю, – замечательно улыбаясь, воскликнула она. – А я вам тетрадку принесла. Там заложила, до куда можно читать. Будете?

– Конечно! – обрадовался я. – Спасибо за доверие.

Она положила клеенчатую тетрадь на подоконник и убрала руки за спину.

– Ты не хочешь зайти? – предложил я Варе.

– Посижу вон там, пока вы читаете, – она показала на обрезанную вполовину кадушку, приспособленную для отдыха.

– Боишься? – удивился я, притворно нахмурив брови.

– Просто посижу, – уточнила девушка.

– Как знаешь, но ведь это долго и ночь на дворе, – в недоумении сказал я, – может тебе что-то накрыться дать?

– Вы не беспокойтесь, читайте, мне, правда, не холодно, если озябну, я скажу.

Я зажег лампу и углубился в чтение. Ровные, старательно выведенные строчки с каллиграфическим нажимом, сменились на торопливо небрежные, написанные второпях.

«1909 год. 13 апреля.

Клеенчатая тетрадка в косую линеечку. Этой моей книжке, я доверю самое дорогое и тайное. Может, потом дам почитать Дашке, может, и нет. Я ее так сильно люблю. Милые, милые мои листочки-странички – мне уже скоро 13 лет, а я такая глупая и никчемная. Мне нравится в нашем классе Таня Козина. Она такая строгая и все знает, и у нее есть цель, хотя она почти на полгода моложе меня. Я ей завтра предложу дружить. Хорошо бы она согласилась.

25 апреля.

Две недели я не писала ни строчки, хотя писать думала каждый день. У меня нет силы воли. Папка стал первым подмастерьем у Архипыча, и ему доверяют самую сложную и ответственную работу. Они делают дорогую мебель для богатых домов, и мама радуется. У нас будет больше денег. Нам с Дашкой пообещали купить новые сапожки с мехом. Маме обещана большая шаль из козьего пуха. Сашке еще ничего не надо, он маленький.

7 мая.

Здравствуй моя тетрадка. Я соскучилась по тебе. Появились первые клейкие листочки на деревьях и вчера с Дашкой мы наловили майских жуков. Вон шуршат в коробках. У меня их больше! Я ловкая! Пацаны вставляют им соломинки в задницы и отпускают. Варвары! Утром гремел гром, и все ждали дождя, а его так и не было. Сашка подрастает – и маме легче. Она белошвейка, швея-модистка – берет много заказов. Иногда работает у заказчиков на дому, и мы ее почти не видим. Когда ничего не стрекочет в доме, совсем пусто и одиноко.

14мая.

Мы поругались с Дашкой. Она совсем жадная. Забрала все цветные бутылочки, остатки атласных лент, что мы вместе собирали, серебристый герб с буквами «А.Н», и три медных копейки, что мы нашли у ворот церкви. Все схоронила в тайном месте и не говорит где.

11 июня.

Милая и сокровенная моя тетрадка. Наступило настоящее лето. Солнышко обнимает землю. Все растения тянутся к нему. В том месяце некогда было писать. День рождения. Сдавала экзамены. У меня все оценки отличные, а у Дашки есть четверки. Она злится. Ох, уж эта Дашка! Не хочет как следует готовиться – и кто в этом виноват! Мне дали грамоту за усердие. Мама плакала и гладила меня по голове. Дашке дали только поощрительную грамоту. Столько трудов, столько ждали и вот, закончилось наше обучение в женском начальном городском училище. Хоть Дашка и старше меня на год, мы поступили вместе, только она пошла с 10, а я с 9 лет. К осени надо готовиться к сдаче экзаменов для поступления в женскую гимназию. Учить иностранный и древние языки. Как у нас это с Дашкой получится?

12 сентября.

Идет дождь, а еще и ветер. Струйки по стеклам. Все лето не писала. Летом совсем мало времени. Мы с Дашкой поступили в гимназию, я легко, а Дашка с трудом. Папка стал много времени проводить в трактире. Не все деньги приносит. Нам придется больше помогать маме. Мы растем, денег не хватает. В Петербурге все дорого, но работа есть только тут.

19 декабря.

Здравствуй дорогая моя тетрадка. Так много страниц и так мало написано. Мне совсем грустно, хотя скоро Новый год. Папка принес побольше денег. Не пьет. Хмурый. Мама спрятала их на черный день, и они поругались. Мама много шьет, иногда всю ночь. Мы с Дашкой помогаем, как можем. Стали отставать по учебе, даже у меня появились четверки.

1910г. 24 января.

Здравствуй моя тетрадка. Видишь, какие у меня слезы. Все расплывается. Случилось ужасное! Когда никого не было дома, упал с печки Сашка. У него шла горлом кровь, и он умер на второй день. Папка сделал ему очень красивый маленький гробик на работе, а потом, очень сильно напился. Таким пьяным мы его еще не видели.

16 февраля.

Не хочу об этом писать, не хочу об этом говорить. Опять случилось несчастье. Маму обвиняют в воровстве! Это неслыханно! Уму непостижимо! Может даже, возьмут под стражу – но думаю, разберутся. Произошла чудовищная ошибка! Этого не может быть. Мама не плачет, только шьет и шьет. Когда мы с Дашкой принимаемся реветь, выгоняет нас на улицу. Все на улице показывают на нас и шепчутся. Дети даже обзываются. Это очень неприятно. Мы стараемся не выходить лишний раз. Перестали гулять. В гимназии еще ничего не знают.

25 февраля.

Дорогая моя тетрадка, наверно не нужно ничего записывать про этот день на твои странички. Я и так его запомню на всю жизнь. Вчера маму увезли стражники!!!! Она была такая красивая, когда ее увозили. Она вообще очень, очень красивая. Ее обвиняют в краже денег и документов в доме Головлевых. Этого не может быть! Сам г-н Головлев приставал к маме. Она пообещала сказать отцу, и тут случилось, что пропало все из секретного ящичка в зале, где она делала примерки г-же Головлевой. Вызвали полицию. Денег не нашли, а документы оказались в ее швейной машинке, вместе с нитками. Зачем ей чужие документы? Что она могла с ними сделать? И где деньги? Полиция еще ищет, а мама в каталажке. Дай бог все образуется. Я не верю в то, что она могла это сделать. Пресвятая Богородица спаси нас!

27 марта.

Случилось совсем ужасное! Никто оказывается, ничего не ищет! Полиции все ясно, что мама стащила деньги и документы: а помог ей, подсказал, как это сделать – папка. Он знает мебель и все секретки, так как сам их делает для богатых людей. Это все так ужасно, что больше писать не могу. Папка пьет. Архипыч говорит, что выгонит его – хоть у него и золотые руки. С замиранием сердца, думаю, что будет дальше. Господь кого любит, того и испытывает. Боже Милостивый! За что нам все это!

14 апреля.

Дорогая и милая моя тетрадка только ты одна видишь как я непрестанно плачу. Бог отвернулся от нашей семьи. В полиции отцу сказали, что бы он поговорил с мамой. Пусть она сознается по-хорошему, иначе посадят их обоих и добавят срок за сговор. Тогда пощады не видать. Дети будут сироты. Отец опять напился. Когда он вспомнит о нас?! Что нам тоже очень тяжело. Мы переживаем не меньше его, но он совсем не обращает на нас внимание. Договорились с Дашкой – что когда он будет трезвый, сесть вместе и поговорить.

24 апреля.

Моя милая тайная тетрадка! Уже и страницы твои покоробились и расплываются. Скоро ничего наверно будет не разобрать. Зачем мне тогда писать? Пришлось маме сознаваться ради нас. Суд состоялся вчера. Милая дорогая мамочка, неужели мы тебя не увидим еще очень долго, наши подушки с Дашкой совсем мокрые от слез.

2 мая.

Наверно это мои последние экзамены. Мои пятерки уже никому не нужны. Дашка вообще не хочет допускаться. Все равно уходить. Хорошо, что весна. Кончились дрова. Мы мерзнем. Папка почти не пьет, но ходит черный и молчит все время. Что ему не скажешь, он как глухой – по три раза переспрашивает. У него все валится из рук. Мы для него – как пустое место, а глаза у него страшные. Хозяину дома уже трижды обещано, но платить нечем. Он пока терпит. Архипыч грозится выгнать папку не смотря ни на что – так как он не хочет работать, а прикрывается нами.

16 мая.

Здравствуйте мои милые сокровенные листочки. Снова пришла к вам. Полистала, почитала вас, вот сижу и совсем не знаю, что писать. Пропал папка. Приходили вчера из полиции. Спрашивали где он? Мы не знаем. Говорят, еще кто-то убил г-на Головлева. Может, он и сам упал и проломил себе голову на мостовой. Все гадают – несчастный случай или убийство?

27 мая.

Мы думали, уже будем голодать, но кто-то ночью принес полмешка ржаной муки и поставил на крыльцо. Думаем, что это папка. Полиции ничего не говорим, а они ходят каждый день. Противная бабка Агафья, с которой мама ругалась по зиме, принесла нам подсолнечного масла. Мы печем оладьи и делаем затирку. Очень вкусные, едим горячие, только они быстро кончаются. Мамину машинку не продаем. Это единственное, что напоминает о ней. Посмотришь на нее, и, кажется мама рядом. Но она не придет. Нам очень страшно ночевать вдвоем. Прежде чем заснуть, долго читаем молитвы и прислушиваемся.

10 июня.

Мы с Дашкой ждали худшего, и оно случилось – но не с той стороны, откуда ждали. Когда мы шли мимо дома госпожи Петровской, нас позвал Яшка Косой. Он знал о нашем положении и предложил забрать у него небольшой мешок сухарей за ненадобностью. Мы согласились – но, подойдя к его двери, испугались и решили: «Пусть сам несет». В итоге он схватил нас за волосы и потащил к себе. Это было так страшно, что мы кричали как полоумные. Сбежались люди и сама Аида Петровская. Яшку Косого били и пинали все дворовые и мастеровые. Нам отворачивали головы, чтобы мы не смотрели, но мы все равно все видели. А потом его за ноги оттащили в ямщицкую. Три дня он лежал, и харкался кровью, а потом куда-то исчез. Нас взяла Аида Петровская. Мы целовали ей ноги – в благодарность за спасение и доброту.

12 октября.

Здравствуй моя старая добрая тетрадка! Уголки у тебя обтрепались. Я тебя не бросила в доме, и очень этому рада. Как грустно жить в чужом доме. Мамы нет, папки нет – приходится управляться по хозяйству, но мы с Дашкой шустрые, об учебе, конечно, забыли и вспоминаем как светлые солнечные дни. Правда, раз в неделю, тетя Ада нас учит жизни и хорошим манерам. Арифметика говорит она, это не главное. Мы все равно очень благодарны ей по гроб жизни и не забудем ее доброты и благосклонности».

Дальше шла страничная закладка, скрепленная шпилькой для волос. Я посмотрел в ночь. Девушка сидела на перевернутой бочке, отмахиваясь веточкой от комаров. Я позвал ее, подал дневник в окно.

– Зайдешь Варя? У меня есть пастила. Правда, чай немного остыл. Ты можешь меня не бояться.

– Я зайду. Я не боюсь, – сказала она просто, как само собой разумеющееся.

Мы сели за стол. Помимо пастилы, я поставил блюдце с фисташками и жареным миндалем с солью. Отдельно вазочку с колотым сахаром. Она пила чуть теплый чай. Я себе не налил, смотрел на нее.

– И белая, и розовая, и голубая пастила! – с интересом промолвила Варя, пытаясь рассматривать пластинки на свету.

– Что ты говоришь? – не понял я, пребывая в легкой задумчивости.

– Пастила говорю, вкусная – раньше не пробовала.

– А-а? Что не съешь, заверни, возьми сестре, – предложил я, с удовольствием наблюдая, как она аппетитно управляется с угощением.

– Завтра вы уезжаете? – видимо из вежливости, осведомилась Варя.

– Уезжаю, – тяжело вздохнул я. – Начальство требует, будь оно не ладно.

– Жа-а-а-лко, – сказала она задумчиво, опустив глаза.

– Не понял.

– Погода хорошая, а вы уезжаете, – проговорила она едва слышно, и быстро обожгла меня взглядом.

– Я и сам не хочу. Куда деваться. Служба! Военное ведомство. У нас все строго, – подтвердил я и развел руками.

– Это ваш пистолет? – перевела она разговор, в другое русло, кивая на желтую кобуру, висящую на спинке свободного стула.

– Это наган. Вот достал. Хотел почистить. Руки не дошли.

Она осторожно приподняла за ремешок и опустила его на место.

– Тяжелый!!! – с уважением и почтением промолвила моя гостья и криво усмехнулась. – Никогда не стреляла.

– Хочешь попробовать? – неожиданно предложил я. – Давай завтра утром сходим на Ржавую Канавку.

– А у меня получится? Сомневаюсь!

– Ты мне будешь часто писать?

– Я это раньше не делала.

– А мне будешь?

– Вам не знаю, наверно.

– Говоришь, не делала? А тетрадке писала? Разговаривала с ней. Мне понравился твой дневник, – сказал я искренне и с признательностью.

– Может, скоро мамку выпустят, и мы вернемся к ней, – сделала предположение девушка.

– Там все очень доверительно. Очень лично. Жаль твоих родителей. Спасибо, что не побоялась мне показать. И вообще спасибо, – добавил я.

– Если ее выпустят, мы может, заживем как раньше, я пойду учиться. Но ее так рано не выпустят.

Я встал, поправил фитиль в лампе. Она вспыхнула ярче. Мне не хотелось ни обнадеживать, ни тем более примирять Варю с суровой действительностью Российского правосудия.

– Ты мне так же откровенно будешь писать? Как и тетрадке? – спросил я.

– Постараюсь, если получится, – она пожала плечами, как бы поеживаясь.

– Зимой же вы будете жить в Петербурге? – спросил я, припоминая, что мне по этому поводу говорила Аделаида.

– Если тетя Ада на нас не прогневается – наверное, да.

– Там недалеко живет моя мама. На Поварской. Знаешь где это? – я внимательно посмотрел на девушку.

Варя задумалась.

– Это к центру, далеко идти, – очевидно, припоминая маршрут, заметила она.

– Не так далеко.

– На извозчике недалеко.

– Ну, может быть, – согласился я, представляя ее щупленькую фигурку, бредущую зимой по заснеженным улицам Санкт-Петербурга.

– А мама ваша наверно строгая? – предположила Варя. – Я не видела ее, но уже боюсь, – с почтением добавила она.

– А меня?

– Еще недавно боялась и вас, – сказала она без улыбки.

– А почему сейчас не боишься?

– Не могу объяснить.

– Так хочешь познакомиться с моей мамой? Я тебе потом адрес напишу.

– Нет. Просто много буду писать вам. А что ваша Маша сегодня не придет?

– Обещала, – с сомнением в голосе сказал я.

– Значит придет. Сегодня последний день. Она вас любит?

– Это у нее надо спрашивать, – улыбнулся я.

– А вы ее?

– Что чай совсем холодный? – поинтересовался я.– Сушки же еще есть.

– Вы ее любите? – настойчиво повторила она, обжигая меня взглядом из-под вздрогнувших ресниц.

Я встал из-за стола, прошел по коридору, плотнее закрыл дверь на веранду, в которую пробирались комары.

– У нас нет будущего, – заверил я ее, возвращаясь.

Девушка, потупив глаза, что-то чертила носком на полу. Я достал плотную серую бумагу. Сложил аккуратно оставшуюся пастилу в два ряда, запаковал конвертиком и подвинул поближе к ней. Бумага разошлась, я не стал поправлять. Она даже не взглянула.

– А зачем тогда с ней…? – промолвила она тихо и оборвала фразу.

– Не все можно объяснить. Нам очень хорошо вдвоем. У нее это наверно отдушина. Знаешь, как в комнате спертый воздух, а открыл форточку и свежая струя, и жить легче.

– А потом закроете.

– Кого?

– Форточку?

Разговор принимал не шуточный оборот. Я немного растерялся и уже не улыбался, глядя в серьезное лицо девушки. Она задавала такие простые и одновременно сложные вопросы, от которые я мысленно старался избегать.

– Ты что хочешь?

– Честно?

– А зачем же врать?

– Не хочу, что бы она приходила.

Я опять встал. Березовой лучиной покопал угли в самоваре, но они уже безнадежно погасли, только в двух или трех угольках слабо теплился рубиновый свет. Впрочем, разжигать вновь, я его и не собирался.

– Вы же сами просили сказать правду, – добавила девушка с обидой в голосе.

Я перевернул стул и сел напротив нее, облокотившись на спинку.

– Мы с тобой только друзья, коллеги по литературным делам, не так ли? А с Машей договаривались раньше, до этого.

– Конечно, это я так сказала, мне все равно, просто последний вечер, а завтра вы уедете.

– Вот и отлично.

Я встал, подошел к ней со спины, поднял ее головку, чуть откинув назад, поцеловал в лоб.

– Так только покойников целуют, – сказала она с обидой в голосе.

Я зашел спереди, поцеловал ее в глаза, в обе ладошки и сомкнул их лодочкой, как бы оставив там поцелуй.

Я думал она улыбнется, но девушка не улыбалась и была очень спокойна.

– Иди спать Жанна д Арк, – сказал я со вздохом.

– Это кто?

– Так! Была одна такая девушка. Сожгли на костре.

– Зачем? За что?

– Это длинная история, … иди Варя, иди, пока тебя не хватились.

– Сейчас, счас, я уже иду, а это…?

– Что еще?

– Да ладно, я пошла, – передумала она задать какой-то еще вопрос. Она неохотно слезла со стула, обиженно оглянулась у двери и скрылась в ночи.

Я все убрал со стола. Обнаружил, что Варя забыла приготовленную пастилу, а я не напомнил. «Жаль! И жаль, ничего то хорошего в жизни она не видела. И что ждет ее впереди? – промелькнули у меня не веселые мысли. У меня не выходил из головы ее дневник. – Сирота при живых родителях. Еще не жила, а уже досталось. Наше Российское государство! А девочка просто клад!»