Текст книги "Росас"

ГЛАВА V. Начинается буря

Едва прошло пять минут с тех пор, как Эрмоса отправила Тонильо к дону Мигелю с извещением об ожидаемом посещении полиции, а дон Бернар-до Викторика, полицейский комиссар, и Николас Мариньо в сопровождении старого Хосе уже входили в гостиную, где в кресле сидела молодая женщина, одинокая и беззащитная.

Викторика, этот страшный человек, перед которым трепетали все жители Буэнос-Айреса, на самом деле не был, однако, так жесток, как его обыкновенно считали. Он был лучше, чем о нем думали. Никогда не отступая от суровости, которую предписывали ему приказы диктатора, он в тех случаях, когда это было возможно делать, не компрометируя себя, вел себя с известной учтивостью и известной полуснисходительностью, что, по мнению Росаса, было преступлением; но начальник полиции считал себя вправе действовать так, если ему при исполнении своих обязанностей приходилось обращаться к лицам, которые, как он полагал, были скомпрометированы вследствие своекорыстных доносов или подвергались чрезмерной строгости правительства.

Он почтительно снял свою шляпу и, сделав глубокий поклон донье Эрмосе, проговорил:

– Сеньора, я начальник полиции и явился исполнить тягостный долг произвести обыск в этом доме по экстренному предписанию сеньора губернатора.

А этим сеньорам также поручено произвести обыск в моем доме? – спросила молодая вдова, указывая на Мариньо и полицейского комиссара.

– Этому сеньору – нет, – отвечал начальник полиции, указывая на Мариньо, – другое же лицо – полицейский комиссар!

– Могу я узнать, кого или что вы пришли искать у меня по приказанию сеньора губернатора?

–Я вам скажу это сейчас, – отвечал начальник полиции, несколько смущенный тем, что его не пригласили сесть.

Молодая женщина позвонила, и в гостиную немедленно вошла Лиза. Госпожа сказала ей:

– Проводи того сеньора и открой все двери, которые он тебе укажет!

Дон Бернардо Викторика поклонился донье Эрмосе и последовал за камеристкой в сопровождении полицейского комиссара.

Пройдя через кабинет, они вошли в роскошную спальню молодой вдовы.

Начальник полиции был человеком, не обладавшим настолько утонченным вкусом, чтобы понять всю изысканность той роскоши, в которой он очутился.

– Гм… – пробормотал он про себя, – возможно, как говорит Мариньо, что здесь никто не скрывается, но, несмотря на это, здесь нет недостатка в унитариях.

И он прошел в туалетную комнату, покачав озабоченно головой.

– Откройте эти шкафы! – сказал он Лизе.

– Что вы хотите увидеть в шкафах, сеньоры? – спросила молодая девушка, подняв свою маленькую головку и смотря прямо в лицо сеньору Викторике.

– Ну, ну, открой эти шкафы, я тебе говорю.

– Вот любопытство! Ну, вот они открыты.

– Закрой их.

– Не угодно ли вам убедиться, что никто не спрятан в садках для птиц? – спросила она, насмешливо указывая на клетки.

– Нинья, ты очень смела, но я прощаю тебя из-за твоего возраста! Открой эту дверь!

– Эту?

– Да.

– Это дверь в мою комнату.

– Ну, и открой ее!

– Там никого нет.

– Все равно открой.

– Нет, сеньор, я не открою. Откройте ее сами, если вы не верите моему слову.

Викторика внимательно посмотрел на этого ребенка двенадцати лет, который осмеливался так говорить с ним. Наконец, он сам решился повернуть ручку двери и вошел в спальню Лизы.

– Войди, нинья! – сказал он, видя, что она осталась в уборной.

– Я войду, если вы прикажете этому сеньору следовать за нами.

Полицейский комиссар бросил на молодую девушку грозный взгляд, которого она нисколько не испугалась, и вошел в комнату.

– Сеньор, не мните мою постель и не сердитесь за то, что я вам сказала про клетки с птицами!

– Куда выходит эта дверь?

– На двор.

– Откройте.

– Толкните ее, она не заперта.

Выйдя во двор, Викторика сделал знак комиссару вернуться в дом, а сам в сопровождении Лизы направился к той части дома, где и находилась комната дона Луиса и столовая.

– Кто живет в этой комнате? – спросил он, оглядывая спальню дона Луиса.

– Сеньор дон Мигель, когда он приезжает сюда на несколько дней, – отвечала Лиза с величайшим спокойствием.

– Сколько раз в неделю он приезжает?

– Сеньора приказала мне показывать вам дом, а не рассказывать о том, что в нем происходит. Об этом вы можете спросить саму сеньору.

Викторика закусил губу, не зная, что отвечать девушке, он прошел в другую комнату и, наконец, в столовую, не найдя нигде ни малейшего признака того, кого искал.

В то время как происходил этот полицейский обыск, сцена совсем другого рода, но не менее интересная разыгралась в гостиной.

Как только Викторика и полицейский комиссар последовали за девушкой, донья Эрмоса, не поднимая глаз на Мариньо и не удостаивая его взглядом, сказала ему сухо:

– Вы можете сесть, если намерены дождаться сеньора Викторики!

Лицо доньи Эрмосы не было в этот момент красным, оно было пунцовым. Мариньо, напротив, подавленный высокомерным манерами этой дамы, был бледен как мертвец.

– Моим намерением было, сеньора, – проговорил он, садясь в нескольких шагах от нее, – оказать вам большую услугу при настоящих обстоятельствах!

– Благодарю! – ответила она сухо.

– Вы получили сегодня утром мое письмо?

– Я получила бумагу, подписанную Николасом Мариньо. Предполагаю, что это вы.

– Хорошо, – отвечал глава серенос, стараясь оправиться от своего замешательства. – В этом письме или бумаге, как вы его называете, я постарался уведомить вас о том, что вам угрожает.

– Могу я узнать, сеньор, причину, которая заставляет вас действовать таким образом?

– Желание, чтобы вы приняли те меры предосторожности, которые я вам советовал.

– Вы слишком добры ко мне и, следовательно, слишком дурны по отношению к своим политическим друзьям, потому что вы их предаете!

– Я их предаю?

– Мне кажется, что так.

– Это слишком сильно сказано, сеньора.

– Однако это правда!

– Я постоянно стараюсь творить добро, насколько это возможно. Вот почему я сопровождаю сюда сеньора Викторику, чтобы оказать вам помощь в случае нужды. Вот в чем суть, сеньора! Если я изменяю своим друзьям, то причина, заставляющая меня это делать, оправдывает меня вполне. Эта причина святая, она основывается на постоянной симпатии, которую я почувствовал тотчас же, как только имел счастье познакомиться с вами. С тех пор я посвящаю всю свою жизнь стремлению приблизиться к этом дому. Мое положение, мое состояние, мое влияние…

– Ваше положение и ваше влияние не помешают мне оставить вас одного, если вы не понимаете того, как ваше

присутствие тягостно мне! – отвечала она, поднимаясь со своего места.

И, бросив на него уничтожающе презрительный взгляд, она вышла из гостиной и удалилась в свою спальню, где села на софу.

– О, я отмщу, собака-унитарка! – вскричал Мариньо, побледнев от ярости.

Едва молодая вдова успела войти в свою спальню, как туда вошел Викторика в сопровождении Лизы.

– Сеньора, – произнес он, – я исполнил первую часть полученного мною предписания и, к счастью для вас, могу доложить его превосходительству, что не нашел той особы, которую искал.

– Могу я узнать, что это за особа, сеньор начальник полиции? Могу я узнать, почему у меня в доме производят оскорбительный обыск?

– Будьте любезны приказать этой нинье удалиться. Донья Эрмоса сделала знак, и Лиза вышла, не преминув, однако, сделать гримасу начальнику полиции.

– Сеньора, я должен вас допросить, но я желал бы избежать известных скучных формальностей, чтобы этот допрос более походил на беседу.

– Говорите, сеньор.

– Вы знает дона Луиса Бельграно?

– Знаю!

– С какого времени?

– Две или три недели! – отвечала она, покраснев и опустив голову от стыда за свою ложь.

– Однако его уже давно видели здесь.

– Я уже ответила, сеньор!

– Можете вы сказать, что дон Луис Бельграно не скрывался в этом доме с мая и до настоящего месяца?

– Я не буду пытаться утверждать подобную вещь.

– Итак, это правда!

– Я не сказала этого.

– Однако же вы сами говорите, что не будете утверждать, что это не так.

– Потому что это ваше дело, сеньор, доказать мне противное.

– Не знаете ли вы, где он находится сейчас время?

– Кто?

– Бельграно.

– Я этого не знаю, сеньор, а если бы знала, то не сказала, – ответила она просто.

– Разве! Вы не знаете, что я исполняю поручение сеньора губернатора? – возразил Викторика, который начинал раскаиваться в своей снисходительности.

– Вы уже говорили мне об этом.

– Тогда вы должны отвечать с большим почтением, сеньора.

– Кабальеро, я хорошо знаю с каким почтением я обязана относиться к другим, но я знаю также, какое почтение они обязаны оказывать мне самой, и если сеньор губернатор и сеньор Викторика ищут доносчиков, то уж, конечно, не в этом доме они найдут их!

– Вы не доносите на других, но доносите на саму себя.

– Как так?

– Потому что вы забываете, что говорите с начальником полиции и открыто выдаете себя за сторонницу унитариев.

– О, сеньор, в стране, где их считают тысячами, нет большой важности в этом.

– К несчастью для отечества и для них самих, – сказал Викторика, поднимаясь с недовольным видом, – но наступит день, когда их не будет столько, клянусь вам в этом!

– Или их будет еще больше.

– Сеньора! – вскричал он, бросив на нее угрожающий взгляд.

– Что такое, кабальеро?

– Вы злоупотребляете тем, что вы дама.

– Как вы вашим положением.

– Вы не опасаетесь за эти слова, сеньора?

– Нет, сеньор. В Буэнос-Айресе мужчины трусы и забывают свое достоинство, а мы, женщины, умеем защищать наше.

– Конечно, женщин более всего следует бояться! – пробормотал дон Викторика про себя. – Ну-с, окончим, сеньора, – продолжал он, обращаясь к молодой женщине. – Будьте добры открыть этот секретер.

– Зачем, сеньор?

– Я должен исполнить последнее поручение.

– Какое поручение?

– Осмотреть ваши бумаги.

– О, это переходит все границы, сеньор! Вы пришли искать у меня одного человека. Вы его не нашли, уверяю вас, что я больше не потерплю унижений.

Викторика улыбнулся.

– Откройте, сеньора, откройте, – сказал он, – поверьте мне.

– Нет.

– Вы не хотите открыть?

– Нет, тысячу раз, нет!

Начальник полиции решительно подошел к секретеру, ключ находился в замке.

Внезапно Мариньо, слышавший все, решил попытаться завоевать это гордое сердце красивым жестом. Стремительно войдя в комнату, он вскричал с жаром:

– Мой дорогой друг, остановитесь! Я ручаюсь за то, что в бумагах этой сеньоры нет ничего компрометирующего наше дело: ни журналов, ни писем нечестивых унитариев.

Викторика сделал шаг назад, уже Мариньо был уверен в своем успехе, но неожиданно молодая женщина с глазами, пылающими гневом, бросилась к секретеру, чуть не сломав, открыла его и, повернувшись спиной к Мариньо, сказала Викторике:

– Вот все, что находится в этом секретере, – вскричала она, – смотрите!

Мариньо до крови закусил себе губы. Начальник полиции бросил рассеянный взгляд на письма и бумаги, не касаясь, однако, ни одной из них, и произнес:

– Я видел, сеньора.

Донья Эрмоса поклонилась и села на софу, она была совершенно измучена.

Двое мужчин, низко поклонившись, вышли и присоединились к полицейскому комиссару, который ждал их во дворе.

Как раз в тот момент, когда они садились на лошадей, к даче подъехал дон Мигель.

Они обменялись холодным поклоном, и дон Мигель вошел в дом, проговорив про себя:

– Скверно, я начинаю опаздывать – это плохой признак! Мариньо в это время говорил Викторике:

– Этот должен все знать. Это унитарий, несмотря на поведение его отца!

– Да, с ним надо держать ухо востро.

– И кинжал наготове, – прибавил Мариньо сквозь зубы. И оба быстрым аллюром понеслись по направлению к городу.

Дон Мигель недолго пробыл у своей кузины. Он старался успокоить ее, рассказал ей о Луисе, затем уехал задумчивый.

Положение становилось угрожающим. Молодой человек чувствовал, что надежда покидает его. В размышлениях он проехал мимо барранки генерала Брауна, въехал на улицу Завоевателей и остановился перед домом доньи Авроры. Он испытывал потребность в счастье, чтобы придать себе силы для начатой им страшной борьбы. Но это был несчастный день.

Войдя в гостиную, он заметил, что мадам Барроль лежала в глубоком обмороке, а ее дочь, поддерживая своими руками голову матери, смачивала ей виски одеколоном.

– Иди, Мигель! – вскричала молодая девушка.

– Что произошло? – спросил Мигель.

– Тише, не говори так громко: она в обмороке.

Дон Мигель опустился на колени и взял бледную и холодную руку мадам Барроль.

– Это ничего, она скоро придет в себя! – заметил он, пощупав пульс.

– Да, она начинает дышать, ступай в спальню, принеси плащ, платок, все равно что, Мигель!

Молодой человек повиновался и сам закутал свою будущую тещу в плащ, затем он и Аврора опустились перед нею на колени, каждый взяв ее за руку.

– Но что же такое произошло? Этот обморок неестествен. С вами случилась какая-нибудь неприятность?

– Да.

– Сегодня?

– Только что. Ты не встретил Викторики?

– Нет.

– Он был здесь!

– Он?

– Да, он приходил с комиссаром и двумя солдатами и обыскал весь дом.

– Чего же он искал?

– Он не говорил об этом, но я думаю, что он искал Луиса, так как он задал матушке несколько вопросов о нем.

– И…

– Она не хотела отвечать.

– Хорошо.

– Она отказалась также открыть дверь одной из внутренних комнат, которая случайно была заперта – Викторика приказал взломать ее.

– Но зачем же не открыли эту дверь тотчас же?

– Потому что когда он пришел, матушка сказала что она не будет помогать ему ни в чем и что, имея в своих руках силу, он может действовать по своему усмотрению. Пока этот человек оставался здесь, матушка не обнаружила своей слабости, но сразу после его ухода она упала на мои руки и потеряла сознание. Но посмотри, Мигель, она кажется открывает глаза!

– Девушка встала и бросилась в объятия своей матери. Мадам Барроль действительно пришла в себя.

– Мигель, – сказала она, – надо покинуть этот город вам и Луису завтра, сегодня, если это возможно. Эрмоса, моя дочь и я последуем за вами.

– Хорошо, сударыня, не будем говорить об этом теперь, когда вы нуждаетесь в покое.

– А вы думаете, что его можно иметь в этой стране, когда каждую секунду приходится дрожать за свою безопасность. С тех пор как глаза Росаса устремлены на мой дом, он осужден на постоянные доносы, каждый, кто переступает его порог, подвергается выслеживанию и преследуется.

– Через неделю, может быть, мы все будем спасены.

– Нет, Мигель, нет! Бог отвратил свой взор от нашей несчастной страны, мы можем ожидать только катастроф. Я не хочу, чтобы Эрмоса появлялась здесь.

– Эрмоса испытала ту же самую неприятность, что и вы, час тому назад.

– Это было час тому назад?

– Да, приблизительно.

– О, все это дело доньи Марии-Хосефы, матушка!

Дон Мигель рассказал о том, что произошло на даче в Барракасе и затем прибавил:

– Впрочем, во всем этом нет еще никакой серьезной опасности. Луиса они не найдут, я за это ручаюсь. Чтобы обеспечить Эрмосе и вам спокойствие, я поспешу предупредить Викторику о личных доносах, направляемых к Росасу с целью дискредитировать полицию. Что касается меня, то мне решительно нечего бояться! – проговорил Мигель, чтобы внушить дамам немного веры в будущее, хотя этой веры начинало недоставать и ему самому.

– Матушка, – сказала девушка, – так как теперь ничто не помешает Эрмосе навестить нас, то я хотела бы, чтобы она и Мигель обедали у нас и мы закончили бы этот день вместе.

– Да, да, – отвечал Мигель, – я хотел бы, чтобы мы были вместе и более не разлучались!

Но страшное предчувствие сжало сердце отважного молодого человека.

– Хорошо, пошли за нею! – отвечала дочери мадам Бар-роль.

В эту минуту раздался стук в дверях гостиной.

Все замерли.

Наконец, Мигель встал, открыл дверь и сказал:

– Это Тонильо. Что такое? – прибавил он, отводя своего слугу в переднюю, чтобы дамы ничего не могли расслышать в том случае, если он узнает еще о какой-нибудь неприятности.

– Дон Кандидо здесь! – отвечал Тонильо.

– Где это?

– Под навесом.

В два прыжка молодой человек очутился возле своего профессора.

– Что нового о Луисе? – быстро спросил он.

– Ничего, он доволен, спокоен, отдыхает. Дело идет о тебе.

– Обо мне?

– Да, о тебе, молодой безумец, ты стремишься в…

– В преисподнюю, хорошо. Но что же случилось?

– Слушай.

– Живее!

– Тише, слушай. Викторика говорил с Мариньо.

– Хорошо.

– Мариньо с Бельостехи.

– Дальше.

– Бельостехи с Араной.

– Дальше.

– А я слышал разговор Бельостехи с Араной.

– Результат всего этого?

– Результат тот, что Бельостехи сказал Аране, что, по словам Мариньо, Викторика сообщил этому последнему, будто он отдал приказание комиссару твоего участка следить этой ночью за твоим домом, так как в отношении тебя существуют страшные подозрения.

– Ого! Очень хорошо! Что еще?

– Что еще?! Ты находишь, что мало того, что тебе угрожает чудовищная, огромная опасность, которая, естественно относится и ко мне, так как всем известны наши взаимные отношения, тесные, дружественные, родственные? Ты хочешь…

– Я хочу, чтобы вы подождали меня минутку, мы продолжим этот разговор в экипаже по дороге отсюда ко мне.

– Я у тебя в доме, безумец?!

– Подождите, мой дорогой друг! – отвечал Мигель, оставляя его под навесом.

– Тонильо, садись на мою лошадь и возвращайся домой! – сказал он своему слуге.

– Что случилось? – спросили дамы, когда молодой человек вернулся в гостиную.

– Ничего, новости о Луисе. Он нетерпелив, безумствует от желания выйти из Своего убежища, чтобы явиться в Барракас, но я отправляюсь к себе и напишу ему одно слово, которое вернет ему благоразумие.

– Не ходите к нему! – сказала мадам Барроль.

– Обещайте мне это, Мигель! – вскричала Аврора!

– Клянусь вам в этом! – отвечал он, улыбаясь.

– Вы уже уходите?

– Да, я беру экипаж, на котором должна приехать Эрмоса, а свою лошадь я уже отослал.

– И вы вернетесь?

– В три часа.

– Хорошо, до трех часов! – сказала Аврора, пожимая ему руку.

Распрощавшись, дон Мигель вышел, обнаруживая полнейшее спокойствие, которого, на самом деле, вовсе не было в его душе.

– Знаешь ли ты одну вещь, Мигель? – спросил молодого человека дон Кандидо, ждавший его под навесом.

– После, после! Сядем в экипаж!

Дон Мигель так стремительно вышел из дома, что чуть не опрокинул какого-то толстого человека в шляпе на затылке, проходившего в тот момент размеренными шагами, с высоко поднятой головой.

– Извините меня, кабальеро, – проговорил молодой человек, приближаясь к дверцам экипажа и не обращая никакого внимания на неизвестного. Обратившись к кучеру, Мигель крикнул:

– Ко мне!

– О, этот голос! – вскричал неизвестный, останавливаясь и вглядываясь в дона Мигеля, который уже поставил ногу на подножку. – Извините меня, кабальеро, – прибавил он учтиво, – не сделаете ли вы мне честь выслушать два слова?

Сколько вам будет угодно! – отвечал молодой человек.

И он задержался у дверец экипажа, повернув голову к незнакомцу, которого не успел еще разглядеть, между тем как дон Кандидо, бледный как мертвец, протиснулся между ногами молодого человека и нырнул поскорее в экипаж, где и уселся в дальнем углу, принявшись нарочно вытирать лицо платком, с очевидной целью не быть узнанным.

– Вы меня узнаете?

– Мне кажется, я имел несчастье толкнуть преподобного сеньора Гаэте! – отвечал дон Мигель самым естественным тоном.

– Мне кажется, я уже слышал раньше ваш голос. А другой сеньор, сидящий в экипаже… Как ваше здоровье, сеньор?

Дон Кандидо, не отвечая ни слова, сделал два или три поклона, не переставая вытирать платком свое лицо.

– А, он немой! – продолжал падре.

– Что же вам угодно, сеньор Гаэте?

– Я испытываю сильное желание услышать ваш голос сеньор… Не угодно ли вам сказать…

– Что я должен делать, сеньор! – прервал его молодой человек, который, вскочив в экипаж, сделал знак кучеру.

Кучер пустил лошадей крупной рысью по направлению к площади Победы, а почтенный падре Гаэте с выражением адской улыбки на лице остановился возле дома мадам Бар-роль, пытаясь рассмотреть его номер.

ГЛАВА VI. Где говорится о политике

Прошло две недели.

Ничего еще не решилось окончательно, но небо будущего было омрачено такими угрожающими облаками, что все население Буэнос-Айреса, обезумев от страха, боязливо сгибалось под игом тирана, потеряв всякую надежду на освобождение.

Было шестнадцатое августа, около пяти часов утра. Мрачное небо, густой мрак – ничто еще не предвещало наступления утра.

Три тени, похожие на фантастические привидения, виднелись близ жилища молодой вдовы в Барракасе.

– Повторяю вам, что тут нет никого, и если бы ваша милость осталась тут до завтра, то вы не увидели бы ни людей, ни свиту! – проговорила, не принимая никаких предосторожностей, крикливым голосом какая-то женщина.

– Когда они уехали и куда? – спросило с нетерпеливой яростью то лицо, к которому обращалась женщина.

– Я уже вам говорила, ваша милость, что они уехали третьего дня и должны быть в окрестностях, не особенно далеко отсюда, я видела, как они выходили. Донья Эрмоса села в экипаж, старый Хосе служил кучером, а мулат – лакеем. Маленькая Лиза села со своей госпожой, минуту спустя донья Эрмоса, выйдя из экипажа, вернулась на дачу, откуда вышла неся клетки с птицами. Они ничего не увезли, здесь остались только два старых негра, которые спят в каком-то углу кинты.

После этих слов женщины снова наступило молчание.

Одно из этих таинственных лиц начало перебегать от одной двери к другой, от окна к окну, чтобы найти хотя бы какой-нибудь признак присутствия людей в этом мрачном жилище.

Однако все было напрасно. Этот человек не услышал ничего, кроме эха своих шагов и воя ветра, потрясавшего большие тополя в саду дачи.

Неизвестный поднял руку, как бы желая разбить стекло в окне спальни доньи Эрмосы, но затем, оставив это намерение, присоединился к своему товарищу и женщине, дававшей им разъяснения.

– Сеньор подполковник, ваша милость знает, что конвой отправляется в путь сегодня рано утром, а теперь почти уже рассвело.

– Хорошо, лейтенант, идем! Вы сопровождали меня как друг, и я не хочу вас больше обременять. Вернемся домой.

– Сеньор дон Мариньо, пусть будет вашей милости известно, что я истратила все, что вы мне дали, на изготовленный ключ, и теперь у меня ничего не осталось для себя и для своих.

– Хорошо, завтра!

– Как завтра?

– Ну, возьмите это и оставьте меня в покое!

– Сколько тут?

– Я не знаю сколько, но этого даже много.

– Всего пять пиастров! – пробормотала женщина, идя впереди подполковника Мариньо и лейтенанта конвойного эскадрона.

Когда все трое вышли из кинты, Мариньо запер калитку в железной решетчатой ограде и положил ключ себе в карман.

Затем эти два члена федерации оставили свою сообщницу в низине, смежной с дачей, и пустились галопом по направлению к городу. Мариньо поехал в квартиру серенос, а лейтенант в помещение конвоя его превосходительства.

Наступал день. Все, исключая человека, конечно, спешило насладиться жизнью.

Горделивые жеребцы пампы, потрясая стройными головами, издавали дикое ржание, неукротимые быки, наклонив могучие шеи, спешили утолить жажду в холодных струях ручьев, птицы западного пояса, менее блестящие, чем на тропиках, но более крупные и более грациозные, оставив свои гнезда, садились на верхушки вековых ombues или espinillos, чтобы приветствовать наступление дня.

Скромные маргаритки, затерянные среди густой травы и покрытые ночной росой, точно брильянтами, приоткрывали свои белые, желтые и пунцовые лепестки, чтобы дать согреться первым солнечным лучам.

Вся пустыня наполнялась радостными криками и веселым пением.

В городе же царила могильная тишина.

Монотонный стук телег, отправляющихся на рынки, шаги рабочих, крики молочниц, звонки aquadores88
  Водовозов (исп.).


[Закрыть], – все, что можно услышать в Буэнос-Айресе ранним утром, – всего этого не слышно было уже четыре или пять дней.

Это был пустынный город, кладбище живых, души которых витали или на небе, ожидая триумфа Лаваля, или в преисподней, ожидая торжества Росаса.

Только на дороге Сан-Хосе-де-Флорес, на этой знаменитой дороге, во славу федерации и к стыду портеньос99
  Житель порта; так зовут обитателей Буэнос-Айреса. – Примеч. автора.


[Закрыть], сооруженной по приказанию Росаса в честь генерала Кироги, только на этой дороге можно было слышать топот копыт нескольких лошадей.

Это дон Хуан Мигель де Росас отправлялся в лагерь Сантос-Луарес утром шестнадцатого августа 1840 года.

Диктатор покинул город среди ночного мрака, чтобы с наступлением дня явиться среди солдат, к которым он первый раз в своей жизни имел право обратиться со словом товарищи.

Его конвой получил приказание отправиться часом позже него.

Росас сдал управление дону Фелипе Аране, чтобы ожидать Лаваля, точнее же он убегал из города с целью запереться в своем лагере в Сантос-Луарес, что в двух лье от города.

Батальоны Масы, Равельо, первый кавалерийский, два эскадрона разведчиков, конвойный эскадрон и несколько дивизионов образовали силу в пять тысяч человек, находившуюся в распоряжении Росаса в Сантос-Луарес, который представлял собой что-то вроде огромного редута, окруженного рвами и вооруженного со всех сторон артиллерией.

Охрана города была организована иначе. В казармах форта помещалась половина корпуса серенос, а в течение ночи здесь располагались биваком штаб, то есть судьи, алькальды и их лейтенант, общим числом до четырехсот или пятисот человек.

Полковник Ральон занимал с двумя сотнями ветеранов казарму дель-Ретиро. Полковник Рамирес командовал восьмьюдесятью старыми инвалидами неграми. Четвертый батальон Патрисиос случайно находился под командой дона Педро Химено. Полковник Видаль также командовал группой солдат.

Только немногие из оставшихся жителей Буэнос-Айреса не получили никакого назначения.

Корпус Масорки, состоявший из восьмидесяти или ста головорезов, был разделен на отделения по шесть-восемь человек, которые обходили город в течение ночи. Они были обязаны осматривать прохожих с целью обнаружить у них оружие, если его не находили, то человека отводили к Соломону; те прохожие, на груди которых не красовалось огромных девизов, свидетельствовавших о принадлежности к числу федералистов, подвергались грубой брани.

Генерал-инспектор Пепедо назначал дежурных начальников – обязанность, обыкновенно выпадавшая на долю генералов, свободных от служебных дел и оставшихся в городе.

Эти дежурные в сопровождении нескольких помощников, в течение ночи объезжали все казармы, чтобы убедиться в исполнении всех отданных ранее приказаний.

Посмотрим теперь, что делается в доме сеньора дона Араны, временного губернатора Буэнос-Айреса. Войдем в квадратную комнату с большим столом посредине и другим, маленьким, в одном из углов, несколькими полками с книгами по богословию, собранием законов, словарем издания 1764 года, гравюрой, изображавшей святого Антония, графином воды, несколькими фарфоровыми чашками и т.п. Эта скромная комната носила громкое название библиотеки.

Наш достойный друг сеньор дон Кандидо Родригес, сидя за маленьким столом, был занят переписыванием длинной депеши.

За большим столом, заваленным кипами бумаг, письмами, депешами, с большим бронзовым письменным прибором посредине, сидели дон Фелипе Арана, министр ее британского величества сэр Уолтер Спринг и дон Мигель дель Кампо, наш хитроумный дипломат.

– Но ведь не было официального объявления войны, сеньор Спринг! – говорил сеньор дон Фелипе в тот момент, когда мы проникаем в его кабинет.

– Это правда, объявления войны не было! – отвечал консул.

– Вы видите, сеньор министр, – продолжал дон Фелипе, – что, согласно международному праву и обычаям цивилизованных наций, нельзя начинать военных действий без торжественного и точно мотивированного объявления войны.

– Конечно.

– А так как международное право относится и к нам, не правда ли, сеньор дель Кампо?..

– Совершенно верно, сеньор министр.

– Итак, если международное право касается и нас, – продолжал министр, – Франция должна объявить нам войну, прежде чем посылать экспедиции против нас. А так как она этого не сделала, то Англия должна помешать французской экспедиции, иначе, если страна будет завоевана французами, то Англия потеряет все свои привилегии в федерации. Вот почему я считаю своим долгом повторить сеньору министру, с которым имею честь говорить, что Англия должна воспротивиться высадке экспедиционного корпуса французов, который теперь, вероятно, находится уже в море.

– Я передам моему правительству важные соображения сеньора временного губернатора! – отвечал сеньор Спринг, хорошо знавший, какое значение следует придавать дипломатическому красноречию старого звонаря братства Росарио.

– Если бы мне было позволено принять участие в этой беседе, – сказал дон Мигель тоном, восхитившим министра, – я сообщил бы сеньору губернатору, какова была, по моему мнению, политика Сент-Джеймсского кабинета в делах Ла-Платы.

– Мнение такого выдающегося молодого человека, как сеньор дель Кампо, конечно, всегда должно быть выслушано!

– Весьма благодарен вам, сеньор Арана. Британский министр посмотрел на молодого человека, имя которого было ему уже знакомо, и приготовился слушать его с серьезным вниманием.

– Весьма вероятно, – начал дон Мигель, – что в данное время лорд Пальмерстон имеет в своих руках весьма важный документ, касающийся настоящих событий. Я говорю о протоколе конференции, состоявшейся двадцать второго июня этого года, членами которой были аргентинская миссия и сеньор де Мартиньи. Сеньору Спрингу известно что-нибудь об этом документе?

– Решительно ничего, – отвечал английский министр, – и я сомневаюсь, чтобы он получил его, так как этот документ не прошел через мои руки.

– В этом случае я имел удовольствие заместить сеньора министра.

– Возможно ли это?

– Да, сеньор. Этот документ датирован двадцать второго июня, а двадцать шестого он был отослан в Лондон морем на имя лорда Пальмерстона – он уже пятнадцать дней находится в пути.

– Но этот документ… – проговорил слегка заинтригованный сеньор Спринг.

– Вот он, сеньор министр! Прочтем его и выскажем наши соображения по поводу него.

И вынув из своего портфеля лист весьма тонкой бумаги, Мигель прочел его.

Мы не будем вдаваться в подробное содержание этого документа, потому что он очень длинен, а более всего потому, что оно будет достаточно выяснено из разговора трех дипломатов.

Сеньор Спринг был чрезвычайно удивлен. Сеньор Арана был обеспокоен одной мыслью, которая всегда носилась у него в голове.

– Но, – вскричал он, – что подумает сеньор губернатор, узнав, что этот документ долгое время оставался в ваших руках, между тем как он ничего не знал о нем?

– Сеньор губернатор познакомился с этим документом в тот же день, когда я его получил.

– А!

– Да, сеньор Арана, он знает о нем, так как мой долг требовал того, чтобы я сначала ему показал этот документ, во-первых, для того, чтобы доказать свое усердие к нашему делу, а во-вторых, чтобы он не отказался от своего геройского сопротивления притязаниям французов.