Текст книги "Откровения пилота люфтваффе. Немецкая эскадрилья на Западном фронте. 1939-1945"

Глава 4

Когда я приземлился, поисковый отряд уже ушел. Меньше чем через час они вышли на связь и сообщили, что Вернер с его томми целы и невредимы и уже находятся в пути. Моего англичанина с серьезными ранениями отправили в полевой госпиталь.

«С серьезными ранениями», – пронеслось в моей голове. Картина боя опять всплыла у меня перед глазами: то мгновение, когда парашют англичанина раскрылся. Ведь я ждал, когда он раскроется. И все-таки томми был ранен! Это известие подействовало на меня так, словно кто-то рядом вдруг прикоснулся ко мне рукой и сказал: «Эй, парень! Ты ранил меня. Объясни, пожалуйста, в чем дело?» Что я мог ответить? Что это война? Что мы должны стрелять друг в друга, чтобы уничтожить врага? Или он предпочел бы назвать меня завоевателем?

Я чувствовал, что от меня ждали ответа: не снисходительности, извинений или жалости, а выражения моего уважения. Я стал искать что-нибудь подходящее и нашел в своей казарме бутылку виски «Белая лошадь» и пачку сигарет «Нэви Кат», которые мне подарил один парень с подводной лодки.

В летных ботинках я ступал по монастырской лестнице почти бесшумно.

– Не входить, – прошептал санитар. – Сюда нельзя. Он умирает.

Это был настоящий шок. Я взял себя в руки, но на мгновение замешкался. Возможно, мне действительно не следовало входить.

Санитар упрямо стоял на моем пути перед маленькой дубовой дверью. Тогда я оттолкнул его в сторону и вошел.

Над железной кроватью склонился священник. Казалось, он закончил службу и теперь ждал, чтобы закрыть глаза умиравшему человеку. Священник с удивлением взглянул на меня. Впрочем, по моему летному комбинезону, который я не снял, он мог понять, что мне здесь было нужно. Я застыл на пороге. Мой взгляд упал на бледное лицо англичанина, длинное молодое лицо девятнадцатилетнего парня. Его глаза были закрыты. Может быть, он ощущал мое присутствие и не открывал глаза, потому что из-за ненависти ко мне не хотел меня видеть. Уголки его губ скривились в едва заметной улыбке, в которой затаилась тень злости и досады. Под расчесанными красивыми волосами парня виднелся гладкий лоб.

Раненый открыл глаза и посмотрел на меня.

Я взял себя в руки и не отвел взгляда. Пока он смотрел на меня, его голубые глаза стали темнеть.

– Ты? – едва слышно произнес парень. В этом слове прозвучал ужас.

Я смог ответить только после того, как опустил взгляд и посмотрел на простыню:

– Да, дружище.

Черты его лица разгладились.

– Подойди, – тихо попросил он.

Капеллан поднялся и уступил мне свое место.

– Это тебе, – сказал я и сел рядом с кроватью. – Виски и сигареты.

– Дай посмотреть.

Я снял оберточную бумагу с бутылки и показал пачку сигарет. Англичанин взглянул на них и снова закрыл глаза.

– «Белая лошадь» и «Нэви Кат» из Англии, – четко, с веселыми нотками в голосе произнес я.

– Давай выпьем! – произнес он, на этот раз твердым голосом, и открыл глаза.

Священник с улыбкой кивнул, вышел с бутылкой, через несколько минут вернулся и поднес виски к губам умирающего. Я тоже поднял свой бокал.

– Сигарету.

Я прикурил одну для него и вставил ему между губ. Парень глубоко вдохнул дым, затем слабо выдохнул, теперь улыбаясь без злости или досады. По его лицу пробежала тень, ресницы вздрогнули, дыхание на вдохе остановилось. Восковые черты стали твердыми и холодными. Только в глазах еще теплилась жизнь.

Священник молился с такой же улыбкой, как у умирающего. Затем он наклонился над телом и с той же улыбкой закрыл покойному веки.

Мы пошли по коридору госпиталя.

– Спасибо, – сказал капеллан. – Благодаря тебе его уход был легким. Не каждый солдат может так умереть, если ты понимаешь. Я приехал с Восточного фронта.

Я кивнул.

– Там люди умирают по-другому, – задумчиво продолжил он. – Я видел тысячи смертей. Во время отступления я был на полевом перевязочном пункте. Туда приносили убитых и раненых – русских и немцев. Хирург ампутировал раздробленные и отмороженные руки и ноги. Холод был ужасный. Русские шли в атаку и теснили нас. Каждый раз, забираясь в сани, мы оставляли позади себя в снегу груды рук, ног, трупов. Сотни умерли во время операций, которые проводили прямо в санях, когда мы отступали морозной ночью. Лошади часто сбивались с дороги, и раненые тогда оказывались предоставленными своей судьбе, потому что врачи требовались на других позициях. Один хирург застрелился, когда понял, что несколько раз засыпал во время операций и три раза ампутировал ноги мертвецам. Но сегодня я опять видел легкую смерть. Знаешь, действительно есть такое понятие «умереть спокойно». Когда в последних мыслях человека нет злости, а только мир и покой.

Вернер привел своего плененного томми в столовую. Согласно традиции, его предупредили, что там будут и другие гости, поскольку мы хотели в первые часы помочь капитану ВВС Великобритании привыкнуть к новой для него обстановке.

Наш гость носил ленту ордена Виктории, что вызвало у нас особое уважение. Во время обеда мы узнали, что он изучал юриспруденцию в Гейдельберге и неплохо говорил по-немецки. Казалось, англичанин хотел поскорее забыть приключившееся с ним и его товарищем несчастье и вскоре принял активное участие в общей беседе.

Один только Хинтершаллерс немного заносчиво спросил:

– Герр. Мистер, а ты знаешь, кто тебя сбил?

– Да, я уже имел честь быть представленным своему сопернику. – С этими словами англичанин кивнул в сторону Вернера. – Без сомнений, ты относишься к элите немецких летчиков-истребителей?

– Ничего подобного! – грубо выкрикнул Хинтершаллерс. – Он вылетел сегодня с нами в первый раз. Настоящий новичок.

Томми смертельно побледнел.

– Непостижимо, как новичок мог меня сбить.

– Наверное, поэтому ты носишь медаль и, видимо, очень знаменит в Англии, – ехидно заметил Хин тершаллерс.

Командир эскадрильи уже собирался вмешаться, когда парень с той стороны фронта рассмеялся и указал на свою ленту:

– Это медаль за долгую службу. У меня тоже сегодня был первый боевой вылет. Но когда-то я достаточно много летал. К счастью, мне больше не придется воевать.

– Хинтершаллерс! – громко произнес наш командир, решив, что дело зашло слишком далеко. – Опусти лампу и принеси мне последний номер «Интеравиа».

Смущенный сержант с мрачным лицом направился к двери, где был привязан шнур, и дернул за него. Мы удивленно посмотрели вверх на лампу, которая опустилась над столом.

– Тоже мое изобретение, – пробормотал Хинтершаллерс, выходя из комнаты.

– О! – в восхищении воскликнул томми. – Прекрасная мысль! Если лампа чудесным образом опускается, значит, кто-то сейчас рассказывает сказки. Впрочем, это выдает вас, потому что новичок никогда не смог бы меня сбить!

– Но ты же сказал, что сегодня был твой первый боевой вылет! – воскликнули хором пилоты, хотя все мы прекрасно знали, что англичанин бессовестно лгал.

Томми в ответ только кивнул, но это вышло у него не очень убедительно.

Хинтершаллерс тем временем принес номер международного периодического издания «Интеравиа», которое нашему гостю было прекрасно знакомо.

– Взгляни сюда, – сказал наш Kapitän, обратившись к странице, на которой были напечатаны фотографии немецких асов и асов союзников. – Видишь, капитан, ты здесь с орденом Виктории. И я тоже, но с рыцарским крестом!

Тут наш гость не мог больше скрывать смущение.

– Да, – признался он, – простите, но мы всегда получаем номера «Интеравиа» позже вас.

Затем англичанин искренне рассмеялся, и мы вместе с ним.

– Итак, теперь мы в расчете по поводу сказок? – спросил наш командир, подняв бокал.

– Прозит! – крикнул томми. – Теперь мы квиты, друзья!

Около полуночи, когда большинство из нас разбрелось по своим кроватям, Хинтершаллерс все еще пребывал в состоянии смятения. Много раз он наполнял свой бокал и бокал англичанина, описывая на смеси немецкого, английского, латинского и французского языков свойства препарата для улучшения пищеварения, который он, Хинтершаллерс, производил и поставлял до войны. Его комбинация философии и таблеток для пищеварения в конце концов привела к тому, что томми, тронутый до глубины сердца и желудка, пожал ему руку.

– Хорошо, – пообещал он. – Я согласен провести презентацию твоей фирмы по всему Лондону. Завтра же полечу обратно.

Глава 5

Командир эскадрильи открыл утреннее собрание словами: «Сегодня у нас настоящая процессия. Две машины взлетают в 9.45. Цель: наблюдение за действиями врага в портах Дувр и Фолкстон. Особое внимание нужно обратить на все сосредоточения кораблей. Маршрут обычный: вдоль берега почти на нулевой высоте до мыса Гри-Не, затем на Дувр и Фолкстон. На обратном пути глядите в оба! „Спитфайры“ наверняка будут высматривать нас. Назад лучше тоже лететь через мыс Гри-Не. А теперь тянем жребий».

Короткие спички вытащили я и один пилот старше меня.

Я захватил с собой дополнительно сумку с ярко-желтым буем и первитин. Кто знает. Вообще говоря, из разведывательных полетов могли вернуться мы оба, а мог и никто не вернуться, но вода совсем не подходящая стихия для летчика.

Британский капитан долго стоял на крыле моего самолета, изучая устройство кабины. С ним по-прежнему обращались как с нашим гостем, пока его не отправят в пересыльный лагерь для пленных летчиков в Оберурсель.

– Привет, капитан, я как раз собираюсь взлететь и взглянуть на Ла-Манш. Хочешь со мной?

Англичанин грустно улыбнулся:

– Кажется, я говорил тебе вчера. Я рад, что война для меня закончилась. Больше не буду летать. Скажи, – добавил он после паузы, – а ведь здесь тесновато, правда? Это меня интересует с технической точки зрения.

Капитан прыгнул на сиденье. Я оставил его и отправился докладывать о своем взлете, но из предосторожности положил под колеса шасси башмаки.

Наш Kapitän рассмеялся:

– Он держит нас за дураков. Оптимист!

В этот момент мы услышали, как взревел мотор.

– Англичанин собирается взлететь! – закричали механики.

Я бросился к самолету. Винт уже медленно вращался. Мотор заработал в полную мощность. Поток воздуха швырнул меня на землю, но машина упиралась в башмаки. Безнадежно было даже пытаться взлететь.

Поняв все, англичанин заглушил мотор. Я полез к кабине, поскольку в любом случае уже пришло время моего взлета. Капитан сидел, сжавшись в кресле, разочарованный и сломленный. Казалось, он был погружен в себя, его лицо выглядело постаревшим и безжизненным.

– Вылезай, капитан. Мне пора лететь!

Он застонал.

– Башмаки! Я их не заметил.

Спустя несколько минут мы летели на север на небольшой высоте, чтобы радары англичан на том берегу Ла-Манша не могли нас засечь. Мы намеренно выбрали маршрут над вспаханными полями, лесами, деревушками и дорогами. На западе и севере далеко впереди мерцало море. Впереди в поле появилось пятнышко – крестьянин с невозмутимым видом вел двух лошадей. Этот человек слышал гул наших моторов, уверенно шел по земле, крепко держал животных за уздечки и не знал, свои мы или враги. С треском, похожим на щелчок хлыста, мы промчались над его полем, словно молнии. Быстрый взгляд назад: крестьянин по-прежнему крепко держал лошадей, которые испугались и пытались встать на дыбы. Затем внизу показалась ферма, снова вспаханные поля, лужайки и тысячи других картин живописного ландшафта.

Стоило нам только потянуть на себя штурвал, как все эти красоты, так низко мы над ними летели, превратились бы в обычные значки на карте. Возвышенность Артуа вздымалась над равниной. Этот похожий на угрожающий палец монумент пролетел мимо нас. Конические терриконы угольных шахт возвышались над нашими головами, и вскоре мы промчались над мысом Гри-Не.

Березовая рощица, небольшой утес, песок, колючая проволока и пенящийся прибой: здесь континент заканчивался, поросшую зеленой травой землю голубая вода отделяла от видневшегося неподалеку острова. Наши машины ловко сманеврировали над берегом и полетели над морем, чьи прожорливые волны жадно тянулись к нам. Сейчас в самом узком месте Ла-Манша мы должны максимально сэкономить время. Нам было необходимо как можно быстрее преодолеть тридцать два километра. На то, чтобы долететь до противоположного берега, требовалось двести секунд. Наши самолеты почти касались белых барашков волн. Брызги обдавали фюзеляжи. Гри-Не все больше скрывался позади. На самом деле нам следовало лететь еще ниже, если мы не хотели быть замеченными в Англии.

На противоположном берегу блестела золотисто-белая линия: утесы, в которых в ожидании врага скрывались сотни орудий. Может, они уже засекли нас и подпускали ближе? Строения дуврского порта выросли и сейчас были четко видны впереди.

Вдруг со всех сторон появились вспышки, и бесчисленное количество снарядов ринулось на нас. За ними тянулись следы, словно они были привязаны к концам нитей. Мы взмыли в небо и повернули назад. Порт Дувра был пуст. Следы трассирующих снарядов остались далеко позади, когда мы направились на Фолкстон. Там в порт входил лишь один сторожевой катер.

Наша работа была выполнена, и мы повернули обратно по направлению к Гри-Не. Я огляделся по сторонам, поскольку сейчас должны были появиться «Спитфайры». Моторы наших машин работали на максимальных оборотах. Мы снизились и прикрыли воздухозаборники. Я взглянул на своего товарища. Его самолет шел устойчиво, как скала, но двигатель, казалось, «подъедал» масло, поскольку за машиной оставался след черного дыма. В следующий момент у хвоста самолета вспыхнули языки пламени!

– Ты горишь! – крикнул я, но пилот уже сдвинул стеклянный колпак и стал вылезать из кабины.

Пока мой товарищ парил с парашютом над морем, я передал по рации сигнал 8О8 и сообщил координаты. Затем я стал кружить над ним, пытаясь определить, как далеко ему до берега. Он угодил прямо на середину Ла-Манша. Я опустился ниже и очень медленно пролетел над утлой резиновой лодочкой, танцевавшей на волнах. Бедняга отчаянно пытался залезть в нее. Буй из сумки стал медленно выползать, и, наконец, большое, хорошо видное с расстояния желтое пятно обозначило место падения летчика.

– Смотри, нет ли рядом «Спитфайров»! – услышал я в наушниках голос. Наземная станция предупреждала меня об опасности.

Я быстро взглянул на английскую сторону и увидел два, пять, девять маленьких пятнышек, летящих рядом друг с другом. Оставаться здесь дальше мне не имело никакого смысла, поскольку я уже ничем не мог помочь сбитому товарищу. Тогда я развернул свою машину к берегу и взял курс на Гри-Не.

Возгорание самолета хорошо видели с обеих сторон Ла-Манша, погоня началась одновременно с острова и материка. Несколько наших пехотинцев завели штурмовой катер и двинулись поперек пролива, в то время как британский сторожевик на всех парах несся по направлению к месту падения пилота.

Звено немецких истребителей, чье подразделение, очевидно, базировалось вблизи побережья, встретило меня над Гри-Не. Их явно отправили на поиски сбитого летчика, поэтому я присоединился к ним и повел четыре самолета к месту его падения.

Британцы уже кружили над ним, хотя под нами по воде немцы, казалось, должны были успеть к цели первыми. Плотное звено развернулось над судами. Мы атаковали сторожевик, а томми наш штурмовой катер. Вскоре мы вступили в бой друг с другом в воздухе. В результате два немца и два англичанина выпрыгнули с парашютами – вот цена спасения одного человека на воде! Сторожевой катер повернул назад, а наше судно, шедшее на помощь, перевернулось.

На моей приборной доске на указателе топлива загорелась красная лампочка. В течение двадцати минут мне было необходимо где-то приземлиться. Я вышел из боя и через десять минут сел на поле маленького, выдвинутого к побережью аэродрома.

Наши «поисковые звенья» взлетали каждый час, сменяя друг друга, а пять летчиков и три солдата со штурмового катера все еще плавали в Ла-Манше. Только днем, когда туман над водой стал гуще, британский сторожевик в сопровождении солидного эскорта «Спитфайров» снова рискнул добраться до своих и вражеских пловцов, чтобы взять их на борт. Последнее германское звено уступило этим значительным силам, но нас укрепляла мысль, что, по крайней мере, все люди были спасены.

Я присоединился к четырем самолетам соседней эскадрильи, чтобы вернуться в Аббевилль. Туман стал таким густым, что видимость снизилась до двух или трех километров, и вскоре мы летели в плотной белой вате. Каждый пилот мог видеть только соседнюю машину. Перемена погоды произошла неожиданно, мы не успели повернуть назад. Туман мог простираться широким фронтом над всей местностью под нами.

– Поднимемся выше, – приказал Schwarmführer.

Звено осторожно поднялось над мнимым горизонтом. Стрелка компаса медленно повернулась, а стрелка спидометра чуть заметно отклонилась назад. Высотомер зарегистрировал устойчивое повышение. Я периодически смотрел то на приборы, то на летящий рядом самолет, то вперед сквозь густой туман. Мы летели медленно. Высотомер показывал триста метров. Опасность, казалось, миновала, потому что вершины Артуа уже находились в каких-то ста метрах под нами.

В этот момент из-под моей машины что-то выскользнуло. Вдруг передо мной выросла зеленая стена, и я инстинктивно рванул штурвал на себя. Стрелка высотомера скакнула вверх, скорость заметно упала. Я нажал на газ, даже не понимая, перевернулась моя машина или поднималась вертикально вверх. В следующее мгновение стало светлее – солнце светило с запада, а клочковатая вата лежала подо мной.

Выровняв самолет, я стал вызывать по рации своих товарищей, но не получил никакого ответа. Вместо этого наземная станция сообщила: «Все аэродромы в тумане. Аббевилль: толщина слоя тумана тридцать метров. В случае экстренной необходимости прыгайте!» Я долетел по компасу и секундомеру до устья Соммы. Времени у меня было совсем мало, потому что топлива в баке оставалось минут на десять.

Наземная станция снова вызвала меня.

– Ты прямо над нами. Попытаешься сесть?

– Постараюсь, – ответил я. Шпиль аббевилльской церкви внизу проткнул белую пену. – Я приближаюсь к шпилю церкви и буду держаться прямо над полосой тумана. Когда услышите звук мотора с южной стороны, вызовите меня!

Я летел так низко, что едва не задел флюгер на башенке. Колеса шасси пропороли вату. Мой самолет приближался к краю поля аэродрома на скорости двести километров в час. Я все больше сбрасывал газ, но стрелка застыла на отметке сто девяносто.

– Ты летишь прямо на нас, – послышался голос в наушниках. – Сбрось скорость.

Я дернул рычаг до отказа и осторожно потянул штурвал на себя. Мой взгляд прилип к краю туманной толщи, высотомеру и вариометру: машину нужно было точно положить на «горизонт», скорость не должна была упасть ниже ста восьмидесяти. Вариометр показывал, что самолет снижался примерно на метр в секунду. Я парил в воздухе. Это длилось, как мне показалось, вечность, хотя прошло всего несколько мгновений. Вокруг не было никакого движения. Неподвижный, мертвый пар свинцового цвета окутал меня, и только приборы показывали, что я еще не приземлился. Я боялся промахнуться мимо поля и врезаться в один из ангаров. Но еще ужаснее было то, что мне казалось, будто земли подо мной вообще нет.

Я уже собирался нажать на газ и снова взлететь, как шасси вдруг обо что-то ударилось. Когда я стал тормозить, передо мной появился ангар. Он мчался мне навстречу сквозь туман, а механики бросились от меня врассыпную. Я изо всех сил нажал на тормоза. Самолет застонал, нырнул вперед почти до земли, но не перевернулся.

Мой истребитель замер в нескольких шагах от ангара. Его колеса и тормоза дымились. Я не успел заглушить мотор. Он заглох сам. Бензина в баке не осталось ни капли.

Ночные часовые на другом конце земли сменились и могли теперь немного поспать перед завтрашними боями, а в Европе для солдат наступал вечер, и люди в городах ждали бомбардировок. Мы ожидали возвращения нашего товарища – суеверного парня, никогда не вылетавшего без своего кусочка дерева. Несмотря на традиционное троекратное постукивание по нему, он в то утро совершил аварийную посадку из-за неполадок в моторе и сообщил по рации, что вернется до того, как стемнеет. Туман рассеялся так же внезапно, как опустился, и по нашим расчетам парень должен был давно приземлиться у нас. А теперь, когда аэродром постепенно окутывали сумерки, все цвета тускнели, очертания предметов становились размытыми и превращались в серую массу, он наверняка сбился с пути. Единственное, что связывало его с нами, это радиоволны. С их помощью пилот мог советоваться и спрашивать, не слышим ли мы звук двигателя его самолета. В ответ мы говорили, чтобы он летел по квадрату, постоянно увеличивая площадь, и таким образом ему рано или поздно удастся приблизиться к нам.

Минут через пять издалека до нас донесся гул мотора, сначала тихий, потом громче, постепенно он опять стал стихать. Летчику сказали, чтобы он взял влево. Держась этого направления, он, наконец, приблизился к аэродрому и увидел наши сигналы. Сигнальные и цветные ракеты без перерыва взлетали в воздух. Пожарная машина и машина «Скорой помощи» стояли готовые помчаться к месту падения, если произойдет несчастный случай. Повсюду горели белые и красные огни, чтобы помочь летчику совершить посадку в сложных условиях.

Самолет пролетел всего в нескольких футах[5]5
  1 фут = 0,3 м.


[Закрыть] над нашими головами, ударился о землю, перевернулся и вспыхнул.

Когда через несколько секунд мы стояли вокруг груды металлолома, нам казалось, что спасать здесь уже некого. Топливный бак был пробит, и машина лежала в полыхающей луже бензина. Пожарные боролись изо всех сил, но никак не могли побороть пламя.

– Он еще жив! – крикнул кто-то.

Его слова достигли цели, в этот миг до нас донесся ужасный вопль нашего попавшего в ловушку товарища, приглушенный закрытым колпаком кабины и тонущий в треске пламени.

Человек горел на наших глазах! Время от времени мы могли разглядеть, как обреченный летчик корчился и бился в конвульсиях, молотя кулаками по твердым стенам своей стеклянной клетки. С каждой секундой пламя все сильнее окутывало его.

– Неужели никто ему не поможет? – крикнул командир пожарных. Его отчаянный крик заставил вдруг всех нас понять, что облегчить пытку нашего товарища мог только меткий стрелок. Одного пистолетного выстрела было бы достаточно.

Но потом нас вдруг охватил ужас при мысли, что можно не попасть в несчастного сразу, не говоря о том, что такой поступок военный суд никогда не оправдал бы. К тому же разве могла наша совесть позволить нам положить конец страданиям товарища? Тем временем горящий человек все еще кричал и корчился. Несколько стоящих рядом отвернулись, чтобы не видеть ужасное зрелище.

В это мгновение Ульрих бросился к пламени, выхватил свой пистолет и прицелился в голову несчастному.

– Стой! – крикнул ему офицер. – Не стрелять! Ты не понимаешь, что творишь!

Ульрих резко повернулся к нему, кто-то стоявший рядом схватил его за руку.

– Ты же не знаешь, что бывает после смерти!

– Уж точно не страшнее того, что творится сейчас! – крикнул в ответ Ульрих так громко, что его услышали все, и сбросил схватившую его руку. В следующую минуту прогремел выстрел.

Во время нашего скорбного возвращения в казармы мы заметили, что у Ульриха обгорели волосы. Так близко ему пришлось стоять к пламени, чтобы не промахнуться мимо головы товарища.

Стремясь забыть весь этот ужас, мы напились. Сегодня был день крайностей. Би-би-си стонала час за часом, но никто не обращал на это никакого внимания. Все страшно шумели. Причем громче всех орал Ульрих. Он хохотал, танцевал или с безучастным видом лежал в кресле. Мы хотели забыть, просто забыть.

Пьяные летчики разбрелись по своим казармам или повалились, храпя, на диванные подушки. В приемнике монотонно жужжал какой-то вялый джаз, который передавала Би-би-си.