Текст книги "Искушение святого Антония"

IV

И Антоний видит перед собой огромную базилику.

Из глубины ее льется дивный свет, как бы от некоего многоцветного солнца. Он освещает бесчисленные головы толпы, которая заполняет неф и стремится между колонн к боковым приделам, где в деревянных помещениях виднеются алтари, ложа, цепочки из голубых камешков и изображения созвездий на стенах.

Среди этой колышущейся толпы остановились тут и там группы людей. Одни, стоя на скамьях, проповедуют, подняв палец; другие молятся, скрестив руки, лежат на земле, поют гимны или пьют вино; вокруг стола верные творят вечерю, мученики распеленываются, показывая свои раны; старики, опершись на посохи, рассказывают о своих странствованиях.

Есть тут пришельцы из земли германцев, из Фракии и из Галлии, из Скифии и из Индии, с бородами в снегу, с перьями в волосах, с колючками в бахроме одежд, с темными от пыли сандалиями, с кожей, обожженной солнцем. Мелькают всевозможные одеяния – пурпуровые мантии и холщовые платья, расшитые далматики, шерстяные кафтаны, матросские шапки, епископские митры. Глаза у всех необычайно сверкают. У них вид палачей или евнухов.

Иларион входит в толпу. Все его приветствуют. Прижавшись к его плечу, Антоний их наблюдает. Он замечает много женщин. Некоторые одеты по-мужски, с наголо остриженными головами; ему страшно.

Иларион. Это христианки, обратившие своих мужей. Впрочем, женщины всегда за Иисуса, даже язычницы, – свидетельство тому – Прокула, жена Пилата, и Поппея, наложница Нерона. Не трепещи! вперед!

Появляются все новые и новые лица.

Они множатся, раздвигаются, легкие, как тени, испуская громкие крики, в которых слышатся и рычания ярости, и возгласы любви, и славословия, и проклятия.

Антоний, понизив голос:

Чего они хотят?

Иларион Господь сказал: «Еще многое имею сказать вам». Они знают это многое.

И он толкает его к золотому трону о пяти ступенях, где, окруженный девяносто пятью худыми и очень бледными учениками, умащенными маслом, восседает пророк Манес, прекрасный как архангел, недвижимый как статуя, в индийском одеянии, с карбункулами в заплетенных волосах; б левой его руке – книга с цветными рисунками, а под правой – глобус. Рисунки изображают создания, дремавшие в хаосе. Антоний наклоняется, чтобы разглядеть их. Затем:

Манес поворачивает глобус и, соразмеряя слова с лирой, издающей кристальные звуки, говорит:

Земля небесная у высшего предела, земля смертная у низшего предела. Ее поддерживают два ангела – Сплендитененс и Омофор с шестью ликами. На вершине высшего неба пребывает бесстрастное божество; внизу, лицом к лицу, – Сын божий и Князь тьмы.

Когда тьма продвинулась до его царства, бог извлек из своей сущности силу, которая произвела первого человека; и он окружил ее пятью стихиями. Но демоны тьмы похитили у него одну часть, и эта часть есть душа.

Есть лишь одна единая душа, разлитая повсеместно, как вода реки, разветвленной на многие рукава. Она вздыхает в ветре, скрежещет в мраморе под пилой, воет голосом моря, и она плачет млечными слезами, когда обрывают листья смоковницы.

Души, отлетевшие из этого мира, переселяются на звезды, которые суть существа одушевленные.

Антоний смеется.

О, что за сумасбродство!

Человек безбородый, сурового вида.

Почему?

Антоний хочет отвечать, но Иларион шепчет ему, что это – великий Ориген; и Манес продолжает:

Сначала они останавливаются на луне, где очищаются. Затем восходят на солнце.

Антоний медленно:

Не знаю… что мешает нам… так думать.

Манес. Цель всякой твари есть освобождение небесного луча, заключенного в материи. Ему легче ускользать в запахах, пряностях, аромате старого вина – этих невесомых вещах, подобных мыслям. Но круговорот жизни его удерживает. Убийца возродится в теле келефа, убивший животное станет этим животным; посадив виноградную лозу, ты будешь связан ее ветвями. Питание поглощает его. Итак, воздерживайтесь! поститесь!

Иларион. Они умеренны, как ты видишь!

Манес. Его много в мясе, меньше в овощах. И чистым, по высоким их заслугам, доступно отделять от растений эту светоносную часть, и она возносится в дом свой. Животные чрез размножение заточают ее в теле. Итак, бегите женщин!

Иларион. Восхищайся их воздержанием!

Манес. Или лучше поступайте так, чтобы они были бесплодны. – Для души лучше пасть на землю, нежели томиться в телесных узах.

Антоний. А! мерзость!

Иларион Но что нужды в иерархии гнусности? Церковь сделала ведь из брака таинство!

Сатурнин в сирийской одежде.

Он насаждает пагубный строй! Отец, чтобы покорить мятежность ангелов, повелел им создать сей мир. Христос пришел, дабы бог иудеев, который был одним из этих ангелов…

Антоний .Как ангел? он? создатель!

Кердон. Разве он не желал убить Моисея, обмануть своих пророков? разве не соблазнил он народы, не распространил ложь и идолопоклонство?

Маркион. Несомненно, Создатель не есть истинный бог!

Святой Климент. Александрийский Материя вечна!

Бардесан в одежде вавилонского волхва.

Она образована семью планетными духами.

Герниане Ангелы создали души!

Прискиллиане Создал мир дьявол!

Антоний откидывается назад.

Ужас!

Иларион, поддерживая его:

Ты слишком быстро отчаиваешься! ты плохо понимаешь их учение! Смотри: вот тот, кто воспринял свое учение от Феодата, друга святого Павла. Выслушай его!

И по знаку Илариона выступает . .

Валентин в тунике из серебряной ткани; у него хриплый голос и заостренный череп.

Мир – создание исступленного бога.

Антоний опускает голову.

Создание исступленного бога!..

После долгого молчания:

Как так?

Валентин Совершеннейшее из существ, из Эонов, Бездна почила с Мыслью в лоне Глубины. От их союза возник Ум, подругой коего стала Истина.

Ум и Истина породили Слово и Жизнь, а те, в свою очередь, породили Человека и Церковь, – и это составляет восемь Эонов!

Считает по пальцам.

Слово и Истина произвели десять других Эонов, то есть пять пар. Человек и Церковь произвели двенадцать других, среди них – Параклета и Веру, Надежду и Милосердие, Совершенство и Мудрость-Софию.

Совокупность сих тридцати Эонов образует Плерому, или Всебытие божие. И как отзвуки удаляющегося голоса, как струи испаряющегося запаха, как огни заходящего солнца, так постепенно ослабевают Могущества, истекшие из Начала.

Но София, жаждующая познать Отца, вынеслась вон из Плеромы, – и Слово создало тогда другую пару – Христа и Святого духа, который объединил все Зоны; и все вместе произвели Иисуса, цвет Плеромы.

Между тем усилие Софии вырваться из Плеромы оставило в пустоте образ ее, злую субстанцию – Ахарамот. Спаситель возымел к ней сострадание, освободил ее от страстей; и из улыбки освобожденной Ахарамот родился свет, слезы ее создали воды, ее печаль породила черную материю.

От Ахарамот изошел Демиург, творец миров, небес и Дьявола. Он пребывает гораздо ниже Плеромы, даже не замечая ее, настолько, что он полагает себя истинным богом и твердит устами своих пророков: «Нет иного бога, кроме меня!» Потом он сотворил человека и бросил ему в душу нематериальное семя, которое было Церковью, отблеском другой Церкви, помещенной в Плероме.

Ахарамот, однажды, достигнув высшей области, соединится со Спасителем; огонь, сокрытый в мире, уничтожит всю материю, поглотит сам себя, и люди, став чистыми духами, вступят в брак с ангелами!

Ориген. Тогда Демон будет побежден, и наступит царство божие!

Антоний сдерживает крик; и тотчас Василид берет его за локоть.

Верховное существо с бесконечными истечениями именуется – Абраксас, а Спаситель со всеми своими благими свойствами – Каулакау, иначе – линия над линией, прямизна над прямизной.

Силу Каулакау приобретают с помощью слов, начертанных на этом халцедоне для памяти.

И он показывает у себя на шее маленький камень, на котором вырезаны причудливые линии.

Тогда ты будешь перенесен в Незримое, и, став выше закона. ты презришь все, даже добродетель!

Мы же, Чистые, мы должны бежать страдания по примеру Каулакау.

Антоний Как? а крест?

Элкесаиты в гиацинтовых одеждах отвечают ему:

Печаль, ничтожество, осуждение и угнетение моих отцов, изгладились благодаря пришествию посланного.

Можно отрицать Христа низшего, человека Иисуса, не надлежит поклоняться другому Христу, явившемуся на свет под крылом Голубицы.

Почитайте брак! Святой дух – женщина!

Иларион исчез; и вот перед Антонием, теснимым толпой, Карпократиане, лежащие с женщинами на шарлаховых подушках:

Прежде чем войти в Единое, ты пройдешь через ряд условий и действий. Чтобы избавиться от мрака, выполняй отныне его дела! Супруг скажет супруге: «Окажи милость твоему брату», и она поцелует тебя.

Николаиты, собравшиеся вокруг дымящегося кушанья:

Вот идоложертвенное мясо, – вкуси его! Отступничество дозволено тому, чье сердце чисто. Насыщай свою плоть тем, чего она требует. Старайся изничтожить ее распутством. Пруникос, мать Неба, валялась в позере.

Маркосиане в золотых кольцах, умащенные бальзамом.

Войди к нам, дабы соединиться с Духом! Войди к нам, дабы испить бессмертия!

Один из них показывает ему за висящим ковром тело человека с головой осла, что изображает Саваофа, отца Дьявола. В знак ненависти он плюет на него.

Другой открывает очень низкую постель, усыпанную цветами, говоря, что Духовный брак сейчас свершится.

Третий держит стеклянную чашу, совершает возглашение; в чаше появляется кровь.

А вот она! вот она! кровь Христова!

Антоний отстраняется. Но он обрызган водой, выплеснувшейся из купели.

– Гельвидиане бросаются в нее, головой вниз, бормоча:

Человек, возрожденный крещением, безгрешен!

Затем он проходит мимо большого огня, у которого греются Адамиты, совершенно обнаженные в подражание райской чистоте, и наталкивается на Мессалиан Они валяются на полу, в полудремоте, оцепеневшие.

О, раздави нас, если хочешь, мы не двинемся с места! Труд – грех, всякая работа – скверна!

Позади них презренные Патерниане, мужчины, женщины и дети, сплошной кучей в грязи, подымают свои отвратительные лица, выпачканные вином:

Нижние части тела, сотворенные Дьяволом, ему принадлежат. Давайте же пить, есть, блудодействовать!

Аэтий Преступления – потребности, до которых не опускается око божие!

Но вдруг Человек, одетый в карфагенский плащ, выскакивает из их толпы со связкой ремней в руке и, стегая, как попало, направо и налево, неистово кричит:

А! обманщики, разбойники, симонийцы, еретики и демоны! червоточина школ, подонки ада! Вот Маркион, синопский матрос, отлученный за кровосмешение; Карпократа изгнали как мага; Эций обокрал свою наложницу, Николай продавал жену, а Манес, называющий себя Буддою, а по имени Кубрик, был ободран заживо острием тростника, и его дубленая кожа болтается на вратах Ктесифона!

Антоний узнал Тертуллиана и бросается к нему.

Учитель! ко мне! ко мне!

Тертуллиан, продолжая:

Разбивайте иконы! скрывайте девиц под покрывалами! Молитесь, поститесь, плачьте, умерщвляйте плоть! Прочь философию! прочь книги! после Иисуса знание бесполезно!

Все разбежались, и Антоний видит на месте Тертуллиана женщину, сидящую на каменной скамье.

Она рыдает, прислонив голову к колонне: волосы ее распущены, тело, в длинной бурой симарре, поникло.

Затем они оказываются рядом, вдали от толпы. Наступило молчание, необычайное спокойствие, как в лесу, когда ветер стихает и листья вдруг сразу перестают шевелиться.

Женщина очень красива, хотя поблекла и бледна, как покойница. Они глядят друг на друга, и глаза их шлют взаимно как бы волны мыслей, тысячу старинных, смутных и глубоких воспоминаний. Наконец Прискилла начинает говорить:

Я находилась в последней комнате бань и задремала под уличный шум.

Вдруг я услышала громкие голоса. Кричали: «Это маг! это Дьявол!» и толпа остановилась перед нашим домом, против Эскулапова храма. Я приподнялась на руках до высоты отдушины.

В перистиле храма стоял человек с железным ошейником на шее. Он брал уголья с жаровни и проводил ими широкие полосы на груди, взывая «Иисус! Иисус!» Народ говорил: «Это не дозволено! побьем его камнями!» Но он продолжал. То было нечто неслыханное, восхитительное. Цветы, огромные как солнца, вращались перед моими глазами, и из пространств до меня доносились трепетания золотой арфы. Смерклось. Руки мои выпустили перекладины, тело ослабло, и когда он увел меня в свой дом…

Антоний. Но о ком говоришь ты.

Прискилла. Да о Монтане!

Антоний. Монтан умер.

Прискилла. Это неправда!

Голос Нет, не умер Монтан!

Антоний оборачивается; рядом с ним, с другой стороны, на скамье сидит вторая женщина – белокурая и еще более бледная, с припухшими веками, словно она долго плакала. Не дожидаясь его вопроса, она говорит:

Максимилла Мы возвращались из Тарса по горам, когда на одном повороте дороги увидели под смоковницей человека.

Он издали закричал: «Стойте!» и бросился к нам с бранью. Рабы сбежались. Он разразился смехом. Лошади вздыбились. Молоссы выли.

Он стоял. Пот катился по его лицу. Плащ его хлопал от ветра.

Называя нас по именам, он поносил суету наших деяний, позор наших тел, и он грозил кулаком, указывая на дромадеров, в негодовании на серебряные колокольчики, подвешенные у них под челюстью.

Его ярость внушала мне ужас, и в то же время словно какое-то сладостное чувство меня убаюкивало, опьяняло.

Сначала приблизились рабы. «Господин, – сказали они, – животные наши устали»; затем заговорили женщины: «Нам страшно», и рабы отошли. Затем дети подняли плач: «Мы голодны!» И, не дождавшись ответа, женщины исчезли.

А он говорил. Я почувствовала кого-то возле меня. То был мой супруг; я внимала другому. Он полз между камней, крича: «Ты покидаешь меня?» и я ответила: «Да, отыди!», дабы последовать за Монтаном.

Антоний. За евнухом!

Прискилла. А! это тебя удивляет, грубый сердцем! Но ведь Магдалина, Иоанна, Марфа и Сусанна не делили ложа со Спасителем. Души способны с еще большей страстью обниматься, нежели тела. Дабы соблюсти непорочность Евстолии, епископ Леонтий изувечил себя, любя больше любовь свою, чем свою силу мужчины. Притом же, это не моя вика: некий дух понуждает меня; Сотас не мог меня излечить. А все-таки жесток он! Что нужды! Я – последняя из пророчиц, и после меня наступит конец света.

Максимилла. Он осыпал меня подарками. Впрочем, ни одна и не любит его так, – и ни одна так не любима им!

Прискилла. Ты лжешь! Меня он любит!

Максимилла. Нет, меня!

Дерутся.

Между их плеч появляется голова негра.

Монтан в черном плаще с застежкой из двух костей человеческого скелета.

Успокойтесь, мои голубицы! Мы неспособны к земному счастью, но наш союз дает нам, полноту духовную. За веком Отца – век Сына; и я предвещаю третий век – век Параклета. Его свет сошел на меня в те сорок ночей, когда небесный Иерусалим сиял на небе над моим домом в Пепузе.

Ах, в какой тоске кричите вы, бичуемые ремнями! как ваше исстрадавшееся тело ищет пламенной моей ласки! как вы томитесь на моей груди неосуществленной любовью! Сила ее открыла вам миры, и вы можете ныне созерцать души вашими очами.

Антоний делает жест изумления.

Тертуллиан, вновь появившийся возле Монтана Несомненно, раз у души есть тело, ибо что не имеет никакого тела, не существует.

Монтан Дабы сделать ее более тонкой, я установил всяческое умерщвление плоти, три поста в год и еженощные молитвы с закрытыми устами, – из опасения, чтобы дыхание, вырвавшись наружу, не замутило мысли. Надлежит воздерживаться от вторичных браков, а лучше вовсе от брака! Ангелы грешили с женами.

Архонтики во власяницах из конского волоса.

Спаситель сказал: «Я пришел разрушить дело Женщины».

Татианиане в тростниковых власяницах.

Она и есть древо зла! Одежды из шкур – наше тело.

И, подвигаясь все в том же направлении, Антоний встречает Валесиан, распростертых на земле с красными бляхами внизу живота под туникой.

Они протягивают ему нож:

Поступай как Ориген и как мы! Или ты боишься боли, трус? или любовь к своей плоти тебя удерживает, лицемер?

И пока он смотрит, как они пререкаются, лежа на спине в лужах крови, Каиниты с волосами, связанными гадюкой, проходят мимо него, голося у него над ухом:

Слава Каину! слава Содому! слава Иуде!

Каин создал племя сильных, Содом ужаснул землю своей карой, и через Иуду бог спас мир – Да, Иуда! без него нет смерти и нет искупления!

Исчезают в дикой толпе.

Циркумцеллиане в волчьих шкурах, в терновых венцах и с железными палицами в руках. Они, вопят:

Давите плод! мутите источники! топите детей! грабьте богатого, который наслаждается счастьем, который много ест! бейте бедного, который завидует попоне осла, корму собаки, гнезду птицы и сокрушается, что другие не так несчастны, как он.

Мы, святые, дабы ускорить конец света, отравляем, жжем, избиваем!

Спасение лишь в муках. Мы предаем себя мукам. Мы сдираем клещами кожу со своих черепов, ложимся под плуг, бросаемся в жерла печей!

Долой крещение! долой евхаристию! долой брак! проклятие всему!

По всей базилике усугубляются безумства.

Авдиане мечут стрелы в Дьявола; Коллиридиане подбрасывают к потолку синие покрывала; Аскиты простираются перед мехом; Маркиониты совершают крещение мертвеца елеем.

Женщина рядом с Апеллесом в пояснение его слов показывает круглый хлеб в бутыли; другая, окруженная Сампсеянами, раздает, как просфору, пыль своих сандалий. На усыпанном розами ложе Маркосиан двое любовников обнимаются. Циркумцеллиане режут друг друга, Валесиане хрипят, Бардесан поет, Карпократ пляшет, Максимилла с Прискиллой громко стонут, а Каппадокийская лжепророчица, вся голая, облокотившись на льва и потрясая тремя факелами, орет Грозный Призыв.

Колонны колеблются, как стволы дерев, амулеты на шеях ересиархов пересекаются огненными линиями, созвездия в часовнях движутся и стены расступаются под напором толпы, каждая голова которой – мятущаяся с ревом волна.

Между тем из недр этого гула голосов при взрывах смеха раздается песнь, в которой снова слышится имя Иисуса.

То – люди из простонародья; все они хлопают в ладоши в ритм пения. Посреди них Арий в одежде дьякона.

Безумцы, ратующие против меня, берутся истолковать бессмыслицу; чтобы посрамить их до конца, я сочинил песенки, такие забавные, что их знают наизусть на мельницах, в кабаках и в гаванях.

Тысячу раз нет! Сын не совечен Отцу и не единосущ! Иначе не произнес бы он слов: «Отче, да минует меня чаша сия! – Что называете вы меня благим? Никто не благ, только один бог! – Иду к богу моему и богу вашему!» и других слов, свидетельствующих, что он сотворен. На то указывают и все его именования: агнец, пастырь, источник, мудрость, сын человеческий, пророк, путь благой, краеугольный камень!

Савелий. А я утверждаю, что оба они – едины.

Арий. Антиохийский собор постановил обратное.

Антоний. Что же такое Слово?.. Кто был Иисус?

Валентиниане. Он был супруг раскаявшейся Ахарамот!

Сифиане. Он был Сим, сын Ноя!

Феодотиане. Он был Мельхиседек!

Меринтиане. Он был всего лишь человек!

Аполлинаристы. Он принял его вид! он лишь изображал страдания.

Маркел. Анкирский Он – проявление Отца!

Папа Каликст. Отец и Сын-два образа единого бога!

Мефодий. Он был сначала в Адаме, затем в человеке!

Керинф. И он воскреснет!

Валентин. Невозможнее тело его небесное!

Павел Самосатский. Он стал богом лишь после крещения!

Гермоген. Он живет на солнце!

И все ересиархи окружают Антония, который плачет, закрыв лицо руками.

Иудей рыжебородый, с пятнами проказы на коже, подходит вплотную к нему и страшно усмехается:

Его душа была душой Исава! Он страдал беллерофоитовой болезнью; а его мать, торговка благовониями, отдалась Пантеру, римскому солдату, на снопах маиса в вечер жатвы.

Антоний порывисто подымает голову, молча на них смотрит, затем идет прямо на них.

Ученые, маги, епископы и дьяконы, люди и призраки, прочь! Прочь! Прочь! Все вы – обман!

Ересиархи. Наши мученики больше мученики, чем твои, молитвы наши труднее, порывы любви возвышеннее и восторги столь же долги.

Антоний. Но нет откровения! нет доказательств!

Тогда все потрясают в воздухе свитками папируса, деревянными дощечками, кусками кожи, полосами тканей и толкают друг друга.

Керинфнане. Вот евангелие от евреев!

Маркиониты. Евангелие господа!

Маркосиане. Евангелие Евы!

Энкратиты. Евангелие Фомы!

Каиниты. Евангелие Иуды!

Василид. Трактат о присоединенной душе!

Манес. Пророчество Баркуфа!

Антоний отбивается, ускользает от них, – и он замечает в темном углу Старых Ебионитов, иссохших, как мумия, с потухшим взором, с седыми бровями. Они говорят дрожащим голосом:

Мы-то знали его, мы знали его, сына плотника Мы были его сверстниками, жили на той же улице. Его забавляло лепить из глины птичек, он не боялся порезаться инструментом, он помогал отцу своему в работе либо сматывал матери клубки крашеной шерсти. Потом он совершил путешествие в Египет, откуда принес с собой великие тайны. Мы были в Иерихоне, когда он повстречал пожирателя саранчи. Они разговаривали вполголоса, так что никто их не слышал. Но как раз с этого времени он прогремел в Галилее, и о нем пошли всякие россказни.

Они повторяют, дрожа:

Мы-то знали его! мы его знали!

Антоний. Ах! рассказывайте, рассказывайте еще! Какое было у него лицо?

Тертуллиан Дикого и отталкивающего вида, ибо он был отягчен всеми грехами, всеми страданиями и уродствами мира.

Антоний. О, нет! нет! Напротив, я представляю себе, что весь его облик был нечеловечески прекрасен.

Евсевий Кесарийский. В Панеадесе, против старой лачуги, в заросли трав, есть каменное изваяние, воздвигнутое, как говорят, кровоточивой женой. Но время изъело ему лицо, и дожди повредили надпись.

Из кучки Карпократиан выступает женщина.

Маркеллина. Некогда я была диакониссой в Риме, в маленькой церкви, и там я показывала верным серебряные изображения святого Павла, Гомера, Пифагора и Иисуса Христа. У меня сохранилось только Христово – Она приоткрывает плащ.

Хочешь видеть его?

Голос. Он сам является, когда мы призываем его! Час настал! Иди!

И Антоний чувствует у себя на плече грубую руку, которая тянет его за собой.

Он поднимается по совсем темной лестнице и после ряда ступеней подходит к двери.

Тогда ведущий его (может быть, то Иларион? – он не знает) говорит на ухо другому: «Грядет господь», – и их вводят в комнату с низким потолком, без обстановки.

Прежде всего его поражает находящаяся прямо перед ним длинная куколка кровавого цвета с человеческой Толовой, испускающей лучи, и слово Кнуфис, написанное по-гречески вокруг нее. Она завершает ствол колонны, поставленной посреди пьедестала На других стенах комнаты железные полированные медальоны изображают головы животных – быка, льва, орла, собаки и голову осла – вдобавок!

Глиняные светильники, подвешенные под этими изображениями, мерцают колеблющимся светом. Сквозь дыру в стене Антоний видит луну, сверкающую вдали на волнах, и различает даже их мерное, тихое плескание и глухой шум корабля, трущегося днищем о камни мола.

Мужчины на корточках, закрыв лица плащами, издают время от времени как бы сдавленный лай. Женщины дремлют, положив чело на руки, облокотившись на колени; они так закутаны покрывалом, что их можно принять за груду одежд вдоль стены. Возле них – полуобнаженные дети, сплошь покрытые насекомыми, с тупым видом глазеют на пламя светильников; и все пребывают в безделья: все ждут чего-то.

Они вполголоса говорят о своих семьях либо сообщают друг другу средства от болезней. Многие собираются отплыть на рассвете, ибо гонения слишком усиливаются. Язычников обмануть, однако, нетрудно. «Они воображают, глупцы, что мы поклоняемся Кнуфис!»

Но тут один из братьев, внезапно вдохновившись, становится перед колонной, где положен хлеб поверх корзины, наполненной укропом и кирказоном. Другие стали на свои места, образуя три параллельных ряда.

Вдохновленный развертывает свиток, испещренный цилиндрическими фигурами, потом начинает:

На тьму сошел луч Слова, и раздался могучий крик, походивший на голос света.

Все отвечают, покачиваясь:

Кирие элейсон!

Вдохновленный Человек затем был сотворен бесчестным богом Израиля с помощью сих:

указывая на медальоны:

Астофая, Орая, Саваофа, Адонаи, Элои, Яо! И он лежал в грязи, мерзостный, немощный, безобразный, бессмысленный.

Все жалобно:

Кирие элейсон!

Вдохновленный Но София, сострадая, оживила ею частицей своей души.

Тогда, узрев красоту человека, бог пришел в гнев. Он заточил его в своем царстве, запретив ему вкушать от древа познания.

София же еще раз помогла ему. Она послала змия, который долгими уловками побудил его преступить сей закон ненависти.

И человек, вкусив познания, постиг небесное.

Все громогласно:

Кирие элейсон!

Вдохновленный Но Ябдалаоф, дабы отмстить, низверг человека в материю, и змия вместе с ним.

Все очень тихо:

Кирие элейсон!

Замыкают уста и замолкают.

Запахи гавани смешиваются в теплом воздухе с чадом светильников. Их фитили, потрескивая, потухают: кружатся длинные москиты. И Антоний хрипит в тоске: он ощущает словно что-то чудовищное, колеблющееся вокруг него, ужас преступления, готового свершиться.

Но Вдохновленный, топая ногой, щелкая пальцами, качая головой, запевает в неистовом ритме при звуке кимвалов и пронзительной флейты:

Приди! приди! приди! выходи из своей пещеры!

Быстрый, что бежишь без ног, ловец, что берешь без рук!

Извилистый, как реки, кругообразный, как солнце, черный с золотыми пятнами, как твердь, усеянная звездами, подобный извивам лозы и извилинам внутренностей!

Нерожденный! поедающий землю! вечно юный! прозорливый! почитаемый в Эпидавре! Добрый к людям! Исцеливший царя Птолемея, воинов Моисея и Главка, Миносова сына!

Приди! приди! приди! выходи из своей пещеры!

Все повторяют:

Приди! приди! приди! выходи из своей пещеры! Однако ничто не показывается.

Почему же? что с ним?

И все совещаются, предлагают разные средства Какой-то старик подает ком дерна. Тогда в корзине что-то вздымается. Зелень шевелится, цветы падают, – и появляется голова Пифона.

Он медленно ползет по краю хлеба, подобно кольцу, вращающемуся вокруг неподвижного диска, потом развертывается, вытягивается; он огромен и не малого веса. Не давая ему касаться земли, мужчины поддерживают его грудью, женщины – головой, дети – ладонями; и его хвост, выходя сквозь отверстие стены, тянется бесконечно, до самого дна моря. Его кольца раздваиваются, заполняют комнату; они опоясывают Антония.

Верные, припадая губами к его коже, вырывают друг у друга хлеб, который он откусил.

Это ты! это ты!

Вознесенный сначала Моисеем, сокрушенный Езекией, восстановленный Мессией. Он испил тебя в водах крещения; но ты покинул его в Гефсиманском саду, и он почувствовал тогда всю свою слабость.

Изогнутый на перекладинах креста, выше его главы, точа слюну на терновый его венец, ты созерцал его смерть, ибо ты – не Иисус, ты – само Слово! ты – Христос!

Антоний лишается чувств от ужаса и падает перед своей хижиной на щепки, в которых тихо тлеет факел, выскользнувший у него из рук.

От сотрясения глаза его раскрываются, и он видит Нил, извилистый и светлый в белизне луны, подобный огромной змее среди песков; таким образом, видения снова охватывают его, словно он и не покидал Офитов; они окружают его, зовут, везут поклажу, спускаются к гавани. Он отплывает с ними.

Проходит неощутимое время.

Потом над ним свод темницы. Решетки перед ним образуют черные линии на голубом фоне; рядом с ним по сторонам, в тени, плачут и молят люди, окруженные другими, которые их ободряют и утешают.

Снаружи чувствуется гул толпы и блеск летнего дня.

Пронзительные голоса предлагают арбузы, воду, напитки со льдом, сенники для сиденья. Время от времени разражаются рукоплесканиями. Он слышит шаги над своей головой.

Вдруг раздался долгий рев, могучий и гулкий, как шум воды в акведуке.

И он видит перед собой, за решеткой другой клетки, льва, который ходит взад и вперед; затем ряд сандалий, голых ног и пурпурную бахрому. Выше, симметричными ярусами, идут, расширяясь, венцы зрителей от самого нижнего, замыкающего арену, до самого верхнего, с прямыми шестами, поддерживающими гиацинтовый навес, натянутый в воздухе на веревках. Лестницы, радиусами сходящиеся к центру, прорезают на равных промежутках эти огромные каменные круги. Их скамьи скрыты сидящей толпой всадников, сенаторов, солдат, плебеев, весталок и куртизанок, в шерстяных капюшонах, шелковых манипулах, рыжеватых туниках, с драгоценными камнями, пучка ми перьев, связками ликторов; и все это, кишащее, кричащее, шумное и неистовое, оглушает его, как огромный кипящий котел. Посреди арены, на жертвеннике, курится сосуд с фимиамом.

Итак, люди вокруг него – христиане, обреченные зверям. Мужчины – в красных плащах жрецов Сатурна, женщины – в повязках Цереры. Друзья делят между собой куски их одежд, их кольца. Чтобы проникнуть в тюрьму, говорят они, пришлось дать много, денег. Нужды нет! они останутся до конца.

Среди утешающих Антоний замечает лысого человека в черной тунике, лицо которого он уже где-то видел; он говорит им о бренности мира и о блаженстве избранных. Антоний охвачен любовью. Он жаждет случая отдать жизнь за Спасителя, не ведая, является ли он сам одним из этих мучеников.

Но, кроме длинноволосого фригийца, воздевшего руки, у всех печальный вид. Старик рыдает на скамье, юноша стоит, опустив голову, погруженный в грезы.

Старик отказался платить на углу перекрестка, перед статуей Минервы; и он смотрит на товарищей взглядом, в котором можно прочитать:

Вы должны были бы придти мне на помощь! Общины добиваются иногда, чтобы оставили их в покое. Многие из вас приобрели даже подложные грамоты, свидетельствующие о жертвоприношении идолам.

Он спрашивает:

Ведь Петр Александрийский установил, как нужно поступать, когда изнеможешь от пыток?

Про себя:

Ах, тяжко это в мои годы! немощи так ослабили меня! И все-таки я мог бы еще протянуть до, будущей зимы!

Воспоминание о своем садике умиляет его, и он смотрит в сторону жертвенника.

Юноша, который кулаками пытался нарушить празднество в честь Аполлона, бормочет:

Ведь только от меня зависело бежать в горы!

– Солдаты схватили бы тебя, – говорит один из братьев.

– О! я бы поступил как Киприан – я бы отрекся; и в другой раз проявил бы больше мужества, уж наверное!

Вслед за тем он думает о бесчисленных днях предстоявшей ему жизни, о всех тех радостях, которых не узнает, и он смотрит в сторону жертвенника.

Но Человек в черной тунике подбегает к нему:

Какой позор! Как, ты, избранная жертва? Все эти женщины смотрят на тебя, подумай только! А потом бог творит же иной раз чудеса. Пионий заставил оцепенеть руки своих палачей, кровь Поликарпа погасила пламя его костра.

Он оборачивается к старику.

Отец, отец! ты должен наставить нас своею смертью. Оттягивая ее, ты не преминул бы совершить какой-либо дурной поступок, который погубил бы плод добрых дел. Могущество божие бесконечно. Быть может, твой пример обратит весь народ.