Текст книги "Притяжение. Литературно-исторический альманах. Летний выпуск 2 (2) 2017"

Елена Крадожён-Мазурова
автор-дальневосточник, член РСП

Этим небольшим исследованием открываем новое для большинства дальневосточных лингвистов творческое явление, новое для исследователей имя – Игорь Царёв. По итогам 2012 года поэт Игорь Царёв удостоен знака «Золотое перо», национальной литературной премии «Поэт года». А в апреле 2013 года Игорь Царёв ушёл из жизни, «…недолюбив, недокурив последней папиросы», шагнул в вечность. Поэт и друг Андрей Земсков в предисловии к подборке из полутора десятков стихотворений, присланных для журнала «Дальний Восток» самим Игорем Царёвым и опубликованных уже после его смерти – в осеннем номере 2013 года, написал очень душевно: «Сутулясь и даже стесняясь, вышел на сцену ЦДЛ получать вполне заслуженное Золотое Перо. И я точно знаю: Игорь был как бы в стороне от всех этих премий, рейтингов, признаний. Скромный, улыбчивый, мудрый. А главное – добрый и светлый».

Без небольшого экскурса в биографию поэта многое при анализе его творчества окажется непонятным и останется непонятым, поэтому начнём с истоков. Будущий журналист, поэт и писатель Игорь Вадимович Могила (Игорь Царев) появился на свет в Приморском посёлке Гродеково 11 ноября 1955 года. В Хабаровске начал учиться в 78 школе (ныне школа №15 – «школа пяти героев», из стен которой вышли пять Героев Советского Союза). Продолжил обучение в школе №5, а завершил учёбу в математической школе г. Хабаровска.

Литерная и журналистская деятельность Игоря Царева закончилась на посту ответственного редактора «Российской газеты», заместителя шеф-редактора «РГ-Неделя» 4 апреля 2013 г. прямо за столом в рабочем кабинете. В Хабаровске живут родители нашего земляка, поэта-дальневосточника: мама Игоря – Екатерина Семеновна Кириллова – учитель русского языка и литературы хабаровской школы, Отличник народного образования; отец – Вадим Петрович Могила, профессор Дальневосточного государственного университета путей сообщения, «настоящий физик».

Физика и лирика – родительские начала – переплелись в жизни и творчестве Игоря Царёва. Приняв решение идти по стопам отца, Игорь поступил в Ленинградский электротехнический институт. По распределению работал в Москве в «секретном ящике», занимался расчётами полётов… на Марс.

Лирика пересилила, и Игорь Могила под псевдонимом Царёв начинает журналистскую и писательскую деятельность, итогом которой стали более 1000 публикаций. Желание рассказать людям о чудесах физики вылилось в научно-популярные издания – 16 научно-популярных книг, в том числе в соавторстве с Ириной Царевой и другими авторами: «Колдун России»; «Планета призраков» (1990); «Знание» (1991); «Энциклопедия чудес» (1998); «Проект «Колесо фортуны»; «Формула удачи» (2001); «Призраки живой планеты» (2002); «Тайны неведомых сил» (2005); «Тайна ведьминых кругов» (2005); «Кунсткамера тайных знаний» (2006); «Если»; «Если» (1994, №№2,10); «Синдром зомби», «Эзотерические знания, откуда они», «Мы живем в «неонке», «Сникерс и памперс в одном флаконе».

При жизни вышли и сборники стихов «Море камни не считает» (2002) «Соль мажор» (2011), электронный сборник «Переводы с языков пламени» (2013), о которых разговор особый. Сейчас готовятся новые издания. Осуществляет их вдова поэта – член Союза писателей России, писатель – Ирина Борисовна Царева. Ирина Борисовна проводит огромную работу по сохранению литературного наследия Игоря Царёва.

Чем же привлекает читателей (и слушателей, потому что многие его стихи положены на музыку) поэтическое творчество безвременно ушедшего Игоря Царёва? Попробуем разобраться, исследуя текст «под лингвистическим микроскопом».

Стихи Игоря Царёва – это не рифмованная проза, не литературный «новодел», а именно русская поэзия, в которой отразилась глубочайшая культура, мощные затекстовые знания: жизни, литературы, поэзии. Встречи с родителями Игоря Царёва убедили в том, что ощущение «втянутости в эпохи» его поэзии не случайно: будущий писатель очень много читал и впитывал прочитанное. В его библиотеке Борис Пастернак, Николай Рубцов, Иосиф Бродский, Марина Цветаева, Анна Ахматова, Максимилиан Волошин и многие другие. Путешествия по России с родителями, исхоженный ногами Крым, детство и юность на Дальнем Востоке, а затем учёба в Ленинграде – мистической столице серебряного века, работа в Москве сформировали широту взглядов, свободу суждений поэта.

Творчество Игоря Царёва – это отражённое в хрупкой лирике умение «алгеброй гармонию поверить», и, как результат, – совершенная рифма Игоря Царёва. Именно эта уникальная особенность его поэзии, не похожей на многие небрежные наброски претендентов на литературные премии, не сиюминутность расширили круг ценителей его стихов.

В его стихах всё и все сосуществуют: доктор Живаго, Линда Эвангелиста, Наоми Кэмпбелл, Гуччи, Армани – и Гварнери, Альфред Шнитке, Николай Рубцов, Иосиф Бродский, Марина Цветаева и легендарные капитаны Николая Гумилёва…

В них много удивительного: знание мировых шедевров и способность самому их создавать, а не только коллекционировать. Чувство ритма – завораживающее, закручивающее, абсолютное. За Игорем Царёвым надо следовать. Кому-то из современников нужно ещё расти, чтобы прочесть и оценить его стихи. Потрясающее чувство меры и такта отличают Игоря Царёва в рассказе об очень личном:

 
Утром спросят друзья: «Ты с кем был?
Кожа мятая, цвет землистый…»
 

Ценители поэзии наслаждаются текстами Игоря Царёва с первой строки, как гурманы – глотком изысканного кофе или дорогого коллекционного вина. Например, великолепной звукописью стихотворения «Ночные каравеллы» (2004 г.) Первая строка построена на аллитерации [Энциклопедический словарь-справочник 2005: 19—20]: «хр – гр – к-р – [ф] – ф-рф-р» (ниже, в первой строке цитируемого текста курсивом отмечены звуки, создающие аллитерационный рисунок звукописи, соответствующей «опасным» звукам, возникающим при покачивании ящика или коробки с упакованной фарфоровой посудой). Уже следующая строка указывает на источник движения – это ход корабля: «Паруса наполнив звездами зюйд-веста,/ Сны мои, как каравеллы Христофора…». Поэт абсолютно точен и как физик-практик, и как литератор – в тексте ни нотки фальши:

 
С хрупким грузом королевского фарфора
Паруса наполнив звездами зюйд-веста,
Сны мои, как каравеллы Христофора,
Каждый вечер уплывают в неизвестность.
 

Второе четверостишие – погружение в детство, аллюзия [Энциклопедический словарь-справочник 2005: 22—24] – отсылка к «Принцу и нищему» Марка Твена, скреплённая добротной троекратной анафорой «кто-то», перерастающей в антитезу [Энциклопедический словарь-справочник 2005: 41—42]: «кто-то…», …«ну а мне» и неожиданным «непоэтическим», но очень точным разговорным глаголом «хлюпать»:

 
Кто-то снится себе принцем, кто-то нищим,
Кто-то вещим настоятелем собора,
Ну а мне всю ночь по морю хлюпать днищем
К игуанам и лагунам Бора-Бора.
 

Третье четверостишие начинается сочным олицетворением [Энциклопедический словарь-справочник 2005: 198—200]:

«Млечный путь питают, трескаясь, кокосы». Немедленно возникают затекстовые ассоциативные связи: «в кокосах – кокосовое молоко», «Млечный путь – это молочный путь», так вот в чём дело – его «подпитывают» кокосовым молоком. И вновь звукопись: «ша-жа», которая усиливает сравнение [Энциклопедический словарь-справочник 2005: 306—309] в форме сравнительного оборота «С тонкой ниткой бус на талии, как осы»:

 
Млечный путь питают, трескаясь, кокосы.
У туземок на уме сплошная шалость —
С тонкой ниткой бус на талии, как осы,
Не ужалят, так возьмут тебя на жалость.
 

Финал текста выводит на уровень философских, библейских рассуждений. Ключом к четверостишию является библеизм «Иезекиль» и лексический повтор «каравеллы», замыкающий кольцевую, или рамочную композицию стихотворения «Ночные каравеллы». Сильным выразительным действием обладает развёрнутая метафора [Энциклопедический словарь-справочник 2005: 176—178] в форме олицетворения, акцентированного разговорным фразеологизмом [Энциклопедический словарь-справочник 2005: 342—344] «против шерсти»: «…сны… драят шкуру океана против шерсти»:

 
Бог не дал мне мудрых грез Иезекиля,
Не назначил даты будущих пришествий.
Сны мои, как каравеллы с медным килем,
Драят шкуру океана против шерсти.
 

«В стихах Игоря Царёва зашифрован код эпохи – это послание потомкам. Здесь отголоски поэзии Серебряного века, переклички с Цветаевой, Пастернаком, Ахматовой, Гумилёвым (поэт был победителем конкурса «Заблудившийся трамвай» в 2011 году, не случайной наградой стала и «Большая серебряная медаль Николая Гумилева», которой Игорь Царёв был удостоен в 2012 году).

Чтобы войти в стихи Игоря Царёва, например, в его «На Ордынке», нужно держать в руках ключи, а не отмычки: не только знать, что Ордынка – старинная и славная знаменитыми именами улица Москвы, но и вчитаться в Бориса Пастернака, в текст его стихотворения из романа «Доктор Живаго»: «…Мело, мело по всей земле, во все пределы. /Свеча горела на столе, свеча горела». А потом с изумлением узнавать эти строки в преломлении словесных витражей эпохи Игоря Царёва» [Крадожён-Мазурова 2014: 93—95 здесь и далее с дополнениями и изменениями]:

 
…В этом доме в Серебряном веке
У знакомых гостил Пастернак.
И свеча меж тарелок горела,
И гудела метель за окном.
И куда-то в иные пределы
Уносили стихи и вино.
 

С пастернаковской Ордынки легко попасть на Елоховую и на Цветной бульвар, где

 
Повидлом губы перепачкав
И не смущённая ничуть,
Зеленоглазая скрипачка
Склонила голову к плечу.
 

В текстах стихов Игоря Царёва слышатся отголоски Булата Окуджавы, встречаются прямые обращения к Николаю Рубцову и Иосифу Бродскому, которых он ощущает братьями по крови и по духу. В тексте стихотворения о Бродском намеренно использован приём введения в текст разговорно-бытовой лексики и фразеологии, что находит своё выражение в использовании слов с суффиксами субъективной оценки (-ик-, -ёк-, -к-: по тросику, часики, чаёк), к которым неожиданно примыкает созвучное «в классики». А далее в тексте на уровне звукописи и звукоподражания выстраивается ряд рифмующихся между собой слов, возникает внутренняя рифмовка в строках, которая «сшивает текст» – это слова «дурацкого – братского, плотского – Бродского». И, конечно, нельзя не вспомнить А. Ахматову – «Когда б вы знали, из какого сора/ Растут стихи, не ведая стыда…»:

 
…Но жизнь, скользя по тросику, накручивая часики,
Готовила Иосику одну дорогу – в классики.
…Проём окошка узкого, чаёк из мать-и-мачехи…
Откуда столько русского в еврейском этом мальчике?
Великого, дурацкого, духовного и плотского…
Откуда столько братского? Откуда столько Бродского?
 

И ему, Игорю Царёву, «накручивая часики», может быть, слишком поспешно, жизнь тоже готовила дорогу в классики. Лучше бы – попозже, но с жизнью, как и с судьбой, не поспоришь…

А вопросов к жизни у Игоря с детства было много, не разучился он их задавать и став взрослым. Эти вопросы во многом определяли и его судьбу – судьбу русского поэта, и это не только о Николае Рубцове, а и о себе, о человеке «с обжигающей лампой таланта в груди»:

 
У матросов нет вопросов. Я, наверно, не матрос…
Почему мы смотрим косо на того, кто в небо врос?
Печка в плитке изразцовой затмевает дымом свет.
Выпьем, братцы, за Рубцова – настоящий был поэт!
Был бы бездарью – и ладно. Их, родимых, пруд пруди.
Угораздило ж с талантом жить, как с лампою в груди —
Жгла она зимой и летом, так, что Господи спаси!
А без этого поэтов не случалось на Руси.
 

География стихов Игоря Царёва – размахом «в десять тысяч вёрст»: от Дальнего Востока, родного Хабаровска, заповедной тайги, Уссури, Амура, Сунгари, скал Сикачи-Аляна – до Москвы.

В стихотворениях И. Царёва – масса подробностей, деталей, придающих особый вкус его текстам. Их смакуешь, в них хочется вчитываться, вглядываться, вслушиваться, замирать, обдумывать, а не пролистывать, прочитывать, просматривать – и спешить в суете дальше. Замрите, остановитесь, вглядитесь в амулеты – обереги от равнодушия, которые щедро дарит нам поэт:

 
Скорлупа водяного ореха, желтоглазый цветок горчака,
Оторочка оленьего меха и от старой гранаты чека…
Это лето на краешке света, где восход и бедов, и медов,
Нанизало свои амулеты на цепочку звериных следов.
 

В цитируемом выше тексте использована точная рифма, усиленная типичной для идиостиля Игоря Царёва внутренней рифмой в строке «где восход и бедов, и медов».

Стихи Игоря Царёва вызывают море ассоциаций. Нам, дальневосточникам, понятны, как никому другому в России, первые две строки текста, собранные из одних прилагательных, рифмующихся между собой, отражающих особенность идиостиля Игоря Царёва, делающая его тексты узнаваемыми: «соболиная, бобровая, тигровая, комариная, суровая, кедровая». Эти слова – бусины наших чувств, они вне возраста, вне времени. Но читателя к таким текстам надо готовить. Наслаждение магией слова следует заслужить. Чтобы разгадать, ощутить эту магию, нужно знать предшественников и современников, учителей и соратников Игоря Царёва:

 
Соболиная, бобровая, тигровая,
Комариная, суровая, кедровая,
Из оленьих жил земля дальневосточная.
Если кто-то там и жил, так это – точно я.
 

Поэт «играет» формой стиха, демонстрируя «фигуры высшего пилотажа», принадлежность к асам школы поэтического мастерства: в приведённом выше четверостишии абсолютная гармония первых двух строк достигается за счёт попарной вертикальной рифмовки каждого из слов: «соболиная – комариная»; «бобровая – суровая»; «тигровая – кедровая» при одновременной горизонтальной внутристрочной рифме: «бобровая – тигровая», «суровая – кедровая». Это индивидуально-авторская примета поэтического текста Игоря Царёва, достойная особого внимания и отдельного изучения, например, в рамках специального курса «Лингвистический анализ поэтического текста: сложные поэтические фигуры».

Данью уважения родному городу является очень личное стихотворение – «Окна Хабаровска». Композиция текста задана несколькими позициями: сильной позицией текста – заглавием и абсолютным финалом – строкой «Светят в сердце окна Хабаровска». Словосочетание «окна Хабаровска» замыкает идеальную кольцевую (рамочную) классическую композицию текста. Однако автор ещё раз укрепляет каркас текста стихотворения, используя для этого вариативный дистантный повтор первого четверостишия в предпоследней строфе: Я и сам теперь вхож в московский цирк, /Не один свой отпуск провел в Крыму, /Но все чаще снится седой Хехцир, /И зовет, скучая по мне, Амур. Можно говорить с изрядной долей уверенности, что приметами идиостиля Игоря Царёва являются не только внутренняя рифма, но и кольцевая композиция текста, насыщение текстов стихов подробностями, деталями; обращение к значимым личным собственным именам, географическая конкретика, отличавшая стиль великого предшественника И. Царёва – Николая Гумилёва, медалью которого поэт был награждён за литературное творчество («Большая серебряная медаль Николая Гумилева» 2012 г.). Любовь к родному городу, к Дальнему Востоку неразделима для поэта с чувством к близкому человеку, запечатлённом в трогательном сравнении: «У жены моей чудный цвет волос – /Как амурских кос золотой песок». Интересна для исследования смена ритма в последнем четверостишии текста, вновь возникающая внутренняя рифма, создающая микрообраз «река – резка».

 
Кто-то рос в Крыму, ел зимой хурму,
Кто-то мог смотреть на столичный цирк,
А меня все детство качал Амур,
И кедровой далью поил Хехцир.
 
 
Я, еще волчонком покинув кров,
Обижать себя не давал врагам,
Ведь волной амурской кипела кровь,
И дарила силу свою тайга.
 
 
Пусть, с теченьем лет обретая лоск,
Я не против плыл, но наискосок.
У жены моей чудный цвет волос —
Как амурских кос золотой песок.
 
 
Я и сам теперь вхож в московский цирк,
Не один свой отпуск провел в Крыму,
Но все чаще снится седой Хехцир,
И зовет, скучая по мне, Амур.
 
 
На кукане сна – не сазана вес.
Хоть и спит река, но волна резка.
Не расшитый звездами занавес —
Светят в сердце окна Хабаровска.
 

Память о поэте – его стихи, они должны звучать, потому

 
…Что в них – ни фальши, ни апломба,
Лишь сердца сорванная пломба
С неуспокоенной души…
 

Золотое Перо России оставило Золотой след. Круг читателей, в том числе молодых, – это, быть может, будущие поэты, которые сегодня выбирают между «физикой и лирикой» пока не в пользу последней… Но пример Игоря Царёва поучителен: для стихов не бывает поздно! Как не бывает поздно и для их профессионального осмысления и анализа. Творчество Игоря Царёва ждёт своих исследователей.

Антонина Кухтина
автор-дальневосточник

В 30-х годах прошлого века в Хабаровск привезли памятник-штамповку – один из тех одинаковых памятников, которые в тридцатые годы развозили по городам и посёлкам нашей страны. Он состоял из трёх частей – бетонных отливок. Но установить его не успели – началась война. Вспомнили о памятнике спустя годы. Однако много лет находясь на складе, памятник сильно разрушился и нуждался в восстановлении. Его решили уничтожить. В том, что памятник сохранился в бетоне, хотя и искажённый временем, большая заслуга художницы из Хабаровска Ю. Туркиной, которая очень долгое время на общественных началах оберегала его от окончательного разрушения, реставрируя цементом все сколы и повреждения. Активисты отстояли памятник, а вот восстановить никто из хабаровчан не взялся.

И тогда обратились к комсомольчанам. Надежда Ивлева и Сергей Николин, хранители копии посмертной маски поэта, высокопрофессионально и с честью выполнили эту ответственную работу. Они вылепили скульптуру заново, оставив композицию автора. Лицо поэта Надежда Семёновна слепила по своему усмотрению, так как оригинал был практически неузнаваем. Позу и всё остальное просто восстановили. Памятник был воссоздан, отлит в гипсе в скульптурной мастерской Ивлевой и Николина. А затем уже хабаровские мастера-чеканщики воплотили его в меди. В проработке деталей наравне с чеканщиками активно участвовала Надежда Семёновна Ивлева.

Реставрация памятника была закончена в мае 1990 года, и его установили у здания пединститута города Хабаровска. А в июне у памятника при большом стечении горожан состоялся Пушкинский праздник поэзии. Сейчас памятник Александру Пушкину стоит возле Дальневосточного Государственного гуманитарного университета (ДВГГУ).

На окраине Комсомольска-на-Амуре, в посёлке Дружба, тоже установлен памятник Пушкину – это рабочая версия хабаровского Александра Сергеевича, которую в своё время забыла уничтожить Надежда Семёновна. Выбрасывать или уничтожать отлив из гипса восстановленной модели руководство Художественных мастерских не решилось и без ведома скульпторов Надежды Ивлевой и Сергея Николина установило в посёлке Дружба, где памятник стоит и до сих пор.

После отправки памятника в Хабаровск решили выполнить фигуру поэта в металле. И опять Надежда Семёновна выполняет изваяние в выколотке из листовой меди.

Изольда Казанова
автор-дальневосточник, участник ЛП «Амурия»

В июне этого – 2017 года городу Комсомольску-на-Амуре исполнилось 85 лет.

А 60 лет назад состоялся шлюпочный переход Хабаровск-Комсомольск, посвящённый 25-летию Комсомольска. И участником этого, в своём роде выдающегося действа в масштабах города Хабаровска, были и мы – ученики школы №65. (Здание школы расположено в районе завода С. Орджоникидзе.) Нас было четырнадцать человек: шесть девочек, шесть мальчиков, классный руководитель Алексей Давыдович Иванов и медсестра школы Галина Ивановна.

Идею похода и подал Алексей Давыдович. Молодой преподаватель физики приехал в Хабаровск с семьёй – женой и дочкой лет двух. Алексей Давыдович внешне был похож на артиста Иванова, который сыграл роль Олега Кошевого в фильме «Молодая гвардия». Вначале мы даже дали ему прозвище «Артист». В девятом классе, намечая план работы комсомольской организации на второе полугодие, решили сходить классом в поход. Алексей Давыдович узнал, что летом в Комсомольске будет отмечаться 25-летие города, и из Хабаровска готовится шлюпочный переход, посвящённый этой дате – две шлюпки по шесть профессиональных гребцов с полным оборудованием, с парусами – так называемые «шестёрки». Мы решили к ним примкнуть. Идти на вёслах по течению, конечно, не очень трудно, скорость течения на нижнем Амуре примерно четыре км в час. А нижний Амур —это от Хабаровска до Николаевска.

Много труда для организации похода приложили наши одноклассники Терещенко Володя и Михеев Толя. Надо было получить какие-то разрешения, договориться с учёбой в школе ДОСААФ и т. п. Некоторую сумму денег выделил Кировский райком комсомола, часть дала школа (директором была в то время Спиридонова Екатерина Фёдоровна), остальную сумму заработали сами (родителей не обременяли): всю весну ходили в грузовой порт – перелопачивали пшеницу, чтобы лучше просыхала и не проросла в складах до отправки к месту назначения. С февраля по апрель ходили на занятия в школу ДОСААФ – изучали типы шлюпок, правила вождения водного транспорта, технику безопасности на воде, флажковую азбуку. Когда Амур очистился ото льда, мы на водной станции перешли к практике – учились грести, сдали экзамены.

Надо сказать, что мы впервые не сдавали экзамены в школе в конце учебного года. Начиная с четвёртого класса экзаменационный кошмар повторялся каждую весну. А тут такой подарок – экзамены отменили!

И экзамены в школе отменили, и наша, казавшаяся нереальной, несбыточной, мечта сбылась! – девятого июня в пять часов вечера на двух шлюпках мы вышли из Хабаровска. На наших шлюпках было по четыре гребца – наши назывались «четвёрками» (но, вообще-то размещалось по семь человек).

Вести дневник похода поручили мне. Он сохранился, написанный карандашом, чтобы чернила от сырости и дождя не размылись.

Первый переход был коротким: чтобы мы не устали, чтобы сложились как команда. Ночевали в первую ночь в каком-то пионерском лагере на Воронеже. Лагерь ещё не открыли и нам разрешили сварить ужин на большой лагерной плите и спали мы там же на разделочных столах. Позже мы всегда ночевали под крышей – в домиках косарей или каких-то зимовьях, но всегда в них была дверь и окно со стеклом – ничего не было разгромлено. Спали вповалку на соломе, если находили её, или на подстилке из травы. Косу взять не догадались, но потом нашли ржавую пилу и придумали пилить осоку. Это было лучше, чем рвать руками. В деревнях останавливались, чтобы купить хлеба, молока или накопать червей, на которых ребята позже ловили рыбу. (Рыба на ужин была всегда – касатки, краснопёрки, чебачки, даже верхогляды). Деревни были большие, огороды ухоженные и нам охотно всё продавали. Дежурные по кухне варили уху или супы, кашу, даже кофе, но на костре оно подгорало. Растворимого кофе тогда ещё не было.

Перед походом мы чётко расписали все правила и графики дежурств. По кухне дежурили парами, но готовить ужин помогали все. У шлюпок дежурили тоже парами по три часа – с десяти вечера до часу ночи, с часу до четырёх утра и с четырёх до семи утра. Так можно было поспать хоть шесть часов. В то время никаких спортивных байдарок и яхт не было. Наши шлюпки были деревянными тяжёлыми и крепкими. Палаток у нас не было, а возить армейскую палатку на двадцать человек, а потом её ставить и убирать – сил не было.

Почти всё время шёл мелкий дождь, и на привалах одолевала мошка. Единственное отпугивающее гнус средство – одеколон «Гвоздика». От постоянной гребли на руках жуткие мозоли, и уже болят тазовые кости от сидения на жёстких «банках» (лавочках). Никто не жаловался и не ныл. В шестнадцать лет уже появляются симпатии, и показать слабость девочкам перед мальчиками не хотелось, а ребятам – тем более. Однажды вечером, когда выглянуло, наконец, солнце и все немного обсохли, устроили соревнования по прыжкам в длину. Лучше всех прыгал Лёня Шапошников, хотя в школе мы не замечали за ним спортивной прыти. В другой раз около нашей стоянки бродило стадо коров, и к нам подошёл бык, все напряглись, но опять же Лёня облил его водой и бык убрался восвояси. Иногда, если проглядывало солнце и было тепло, мы делали остановку на берегу или, на приглянувшемся нам песчаном островке, чтобы искупаться. Вот для того, чтобы поход не превратился в изнуряющий марш-бросок, мы и вышли раньше профессиональных гребцов.

Саша Ларченко взял с собой охотничье одноствольное ружьё, и иногда он или Алексей Давыдович охотились на уток, которых было много в амурских протоках. И однажды Алексей Давыдович всё-таки убил крякового селезня, девочки его ощипали и сварили суп. К, сожалению, бедный селезень ещё не успел нагулять жиру и суп на четырнадцать человек получился постный. Но макароны с тушёнкой на «второе» не оставили нас голодными.

Помню своё дежурство у шлюпок с четырёх утра до семи с Валерой Абашевым. В четыре утра тихо, тепло и уже светло, река тёмная и хмурая. Хотя солнце ещё не взошло, но на востоке уже видна полоска зари. Она всё расширяется, из красно-малиновой делается золотой… И вот, как бы из вод Амура, поднимается солнце; умытое этими чистыми водами, оно сияет ярким золотом, это золото отражается на лёгкой ряби реки и видно, что вода совсем не тёмная, а сине-голубая. Сразу защебетали и начали летать птицы, подул лёгкий ветерок, и стало прохладнее. Но, бедный Валерка этой красоты не замечал: всю ночь он не спал – мучили боли в желудке, но он никому не жаловался.

Был один случай, когда Маша Алексеенко упала за борт. Такое ЧП было только один раз. Она шла по правому борту сменять кого-то, шлюпку качнуло, и она упала в воду, но сразу уцепилась за борт. Шлюпки шли довольно далеко от берега и, наверное, глубина была большая. Согласно усвоенным правилам её быстро вытащили, т.е. все навалились на левый борт, а двое втащили её в шлюпку. А потом на нас напал смех – это была разрядка. Пришлось грести к берегу и сушить Машу.

12 июня нас догнали шлюпки с официальной делегацией. Ребята в «шестёрках» – профессиональные гребцы с мощными бицепсами. В этот день погода была плохая, на Амуре шквал в два с половиной балла. Девочек пересадили в большие шлюпки и под парусами мы пересекали Амур, а наши «четвёрки» шли на буксире. И одна оторвалась. В ней были Саша Ларченко, Володя Лебедев и Алексей Давыдович. Они не растерялись, навалились на вёсла и напряжённо гребли к берегу. Первый раз мы видели такие волны! Ветер ужасный! (Жилетов спасательных у нас не было, но и не страшно). Наконец, мы зашли в тихую протоку и пересели в свои шлюпки. Нам пятнадцатого июня надо было быть в Комсомольске. Теперь мы мало отдыхали.

Последнюю перед Комсомольском ночь провели в Пивани. Здесь мы увидели грузовой паром, громадное сооружение, вмещающее девять железнодорожных вагонов – моста через Амур тогда ещё не было. В какой-то барже на железном полу мы и ночевали. Все эти трудности и неудобства нас не тяготили. Утром пятнадцатого всё чистили и мыли, наскоро поели и торжественно пошли в Комсомольск. На всех были одинаковые… майки – на девочках голубые, на мальчиках сиреневые и… новые чёрные сатиновые шаровары. Сейчас, конечно, это смешно – молодые и не знают что такое шаровары, а мы не знали ничего другого, и считали, что у нас первоклассная форма (слов «классная» или «клёвая» мы тоже не знали).

Первая «шестёрка» везла развёрнутый транспарант: «Шлюпочный переход Хабаровск-Комсомольск, посвящённый 25-летию Комсомольска на Амуре».

Подумать только! Уже и книга была написана про Комсомольск и фильм снят, и нам казалось, что это было так давно! А прошло всего 25 лет и живы ещё многие строители Комсомольска. Их мы увидели на параде на следующий день, и они были даже не старые. Ведь город строили восемнадцати – тридцатилетние люди, и значит им от сорока пяти и больше. Первостроителей было немного – они шли небольшой колонной. Это все, кто уцелел после войны. Комсомольск поразил шириной своих проспектов – сразу понятно, что проектировали город будущего!

Поселили нас в общежитии какого-то техникума. Наконец, мы помылись и уснули на кроватях. На следующий день после демонстрации город праздновал свой день рождения, вечером фейерверк. Нам очень понравился парк на Дзёмгах. Он был такой естественный – просто огородили участок леса, расчистили кое-что, проложили и протоптали тропинки. В следующие дни мы ходили на экскурсии по заводам города. На заводе «Амурсталь» были в мартеновском, литейном и прокатном цехах. В мартеновском смотрели, как кипит сталь, а затем – как выпускают плавку из другой печи; всё увиденное подкрепляло теорию полученную в школе. Были мы и на «Амурлитмаше». Оба завода работали тогда на полную мощность. Тут мы поняли, что сбор металлолома это важное дело, нужное дело – вот этот лом, собранный со всего края, переплавляется в необходимую продукцию.

А в перестройку его начали отправлять в Китай, и заводам не хватало сырья.

Обратно в Хабаровск возвращались поездом, а наши шлюпки были отправлены на грузовых платформах. Против течения мы бы не догребли.

Этот дневник похода мы читали, когда собрались, чтобы отметить пятидесятилетие окончания школы. Нас было всего шестеро. Читали, смеялись, вспоминали.

Вспоминали Валеру Абашева. Он жил с матерью в семье своего дяди – брата матери. Отец его погиб на войне. У дядьки было большое хозяйство, а Валерка за работника; внешность его была, как говорится «от сохи», нескладный увалень. Был он очень добрым и общительным, учился на тройки и четвёрки, но десять классов окончил, один из класса умел играть на «музыкальном инструменте» – гармошке, самой простейшей, никакой музыкальной грамоты он не знал, всё подбирал на слух. Гитары тогда не были ещё в моде; девочек учили играть на пианино, а мальчиков иногда на скрипке. В нашем классе, кроме Валерки, играющих не было. На новогоднем вечере в десятом классе он аккомпанировал Лиде Андроповой, которая пела песню из какого-то кинофильма. Через год после окончания школы Валеру забрали в армию, и через полгода он умер на марш-броске от прободения язвы желудка.

Вспоминали Володю Терещенко. В седьмом классе это был красивый мальчик – высокий, тонкий, глаза и нос как у Ихтиандра из фильма «Человек-амфибия». Потом начал курить и к десятому классу страшно исхудал – ходячий скелет (в классе курили всего три или четыре мальчика, матом никто не ругался – это было стыдно и не модно. Про наркотики мы вообще ничего не знали). Учился Володя средне, но на выпускных экзаменах всех удивил: физику и всю математику сдал на пятёрки, по химии получил четвёрку, но английский и русский с литературой так быстро не смог впитать, только на тройки. Закончил он какой-то техникум и работал на заводе «Дальдизель». От наших общих знакомых знаем, что он был лучшим рационализатором. На доске почёта – портрет, в приказах вознаграждения за рацпредложения. До нашей встречи не дожил – курение, затем туберкулёз…