Текст книги "Яик – светлая река"

– В какой город вы пойдете? Не в Уральск ли?

– Нет, не в Теке. В Теке, вы сами говорили, фронт. Мы пойдем в сторону Актюбинска. Руководители наши считают, что надо двигаться в город Темир. Это тайна, но от вас я не скрываю. В тех краях сейчас мой брат. В отряде Айтиева. Айтиев – это очень большой, ценный человек, он собирает казахов воевать за свободу.

– Тогда и я вместе с вами поеду! Ведь сестра милосердия всегда пригодится солдатам! – точно ребенок радуясь чему-то, сказала Мукарама.

– Вы… серьезно? – изумился Нурым, не зная, верить девушке или нет. – Вам трудно будет… Среди солдат… в дальней дороге…

– А я давно мечтала идти за воинами, помогать им, перевязывать им раны, лечить. Почему вы говорите о трудностях? Я же сестра. Хирургическая сестра. Мое место в армии. А к тому же я вместе с вами могу скорее добраться до своих родных и знакомых. Не могу же я вечно сидеть в этой унылой Джамбейте!

Девушка говорила искренне.

– Но вас не отпустит доктор Шугулов. Вы же в его подчинении. А он сторонник Жаханши.

– Доктор Шугулов сейчас в Уральске. Заболел сам и поехал показаться городским врачам. Уже пятый день, как уехал. А вчера прислал телеграмму – положили в больницу. Я с ним и советоваться не стану. Теперь я сама себе хозяйка.

– Ну, тогда прекрасно. Я передам Жоламанову, что вы хотите ехать с нами.

– Передайте. А я сейчас же начну готовиться, уложу необходимые лекарства, бинты, вату. Будет у нас кухня?

– С нами едет женщина-повар. Вместе со всякой посудой, чашками, ложками. Несколько подвод.

– Прекрасно! Я буду в обозе с кухней. Моих вещей хватит как раз на одну подводу. Всякие препараты, перевязочные материалы, лекарства… целый воз.

– Хорошо. Значит, вместе будем. Тогда – не прощаемся.

– Вместе, вместе!

Нурым кивнул головой и вышел. Он был счастлив оттого, что Мукарама не остается в унылом, заброшенном городке, а будет рядом с ним.

Едва вышел Нурым, как девушка захлопала в ладоши, не находя себе места, забегала по комнате, широко открыла окна, тут же вытащила из-под кровати чемоданчик, стала складывать вещи, мигом перевернула весь дом. Прибежала испуганная шумом Майсара, Мукарама кинулась ей на шею.

– Апа, еду я, еду! В Уральск! Нет, не в Уральск, а к Яику. В сторону Оренбурга… – взволнованно говорила она. – Не одна, вместе с целым полком джигитов!

– И-и, алла-а, – удивленно протянула женщина. – А я так испугалась, так испугалась. Думаю: что за шум, что за тарарам. А это, оказывается, ты тут от радости прыгаешь. Ну, хорошо, счастливого пути тебе!

– Апа, будь здорова! Прощай, апа!..

– Неужели прямо сейчас едешь?

– Сейчас, апа, сейчас. Только что приходил господин Жунусов и сказал, что полк выступает.

– А когда вернешься, милая?

Мукарама опешила. «Когда вернусь? Зачем? Ведь я же в Уральск еду! В родной город!» Девушка отрицательно покачала головой.

– И-и, алла! – удивилась женщина. – Ну, тогда я сготовлю тебе кое-что на дорогу…

И, суетясь, апа отправилась на кухню. А Мукарама, собирая вещи, представляла, что сейчас дома…

Город окружен солдатами. И в самом городе солдаты. На каждом углу стоят караульные. Жители вооружены, все что-то делают. Одни роют землю, другие тащат бревна, третьи волокут мешки с песком. Суматоха. Как она доберется до дому?! Что будет там делать? Что бы там ни было, но жизнь ее должна измениться…

4

Отряд дружинников вышел наконец в далекий поход.

Стояла осень. Дул резкий, холодный ветер, но к полудню погода смягчилась. Солнца не было, хмарь понемногу стала сходить с осеннего неба. Солдаты в легких шинелях с утра зябко поеживались, а сейчас слегка повеселели.

Обоз уже миновал кирпичное здание школы. Небольшими группками и в одиночку, легкой рысцой тянулись дружинники к площади между больницей и школой – к месту сбора. Отсюда, разделившись на сотни, в строгом порядке отряд должен отправиться в Уил. Когда исчезнет за горизонтом первая сотня, построится вторая, а за ней – с интервалом в полторы-две версты – третья. Таков приказ старшего командира Жоламанова. Такое построение было удобным: меньше поднималось пыли, а сотни в отдельности могли переходить на шаг, на рысь или в намет. Первую сотню возглавил Мамбет, вторую – Жоламанов, третью – Орак. Нурым попал в сотню Орака и решил, пока отправятся первые две сотни, зайти в больницу к Мукараме. Он не сказал командиру заранее о решении девушки. «Успеется. Надо еще раз поговорить с Мукарамой, предупредить о трудностях похода. Лучше пусть сам Хаким приедет за ней. После того как объединимся с отрядом Абдрахмана. Или, в крайнем случае, я сам приеду за ней после», – рассуждал Нурым, но сказать о своих мыслях Мукараме ему так и не удалось.

– Где подвода? – первым делом спросила девушка, выбегая навстречу. – Или я поеду верхом?

Нурым смутился.

– Я… хотел бы посоветоваться с вами, – неуверенно начал он. – Путь будет очень утомительным…

– Но ведь мы с вами договорились ехать в город, а не болтать о трудностях!

«Ойпырмай, как она поедет на грохочущей телеге, в тучах пыли, среди горлопанов-солдат? Где ей ночевать на стоянках? Выдержит ли суровый путь? Кто за ней присмотрит? Хорошо, если доберемся до города или хотя бы до какого-нибудь жилья. А если поход затянется? А если столкнемся с врагом?»

Но девушке не было дела до тревог и сомнений джигита.

– Я не позаботился о подводе… – промямлил Нурым.

– В таком случае я поеду верхом. Когда я была маленькая, абый учил меня ездить верхом. У нас тогда было несколько рысаков. По пятницам мы выезжали на прогулки в Ханскую рощу. А однажды мы с абыем ездили верхом даже в Каменку, – горячо проговорила Мукарама, стараясь убедить Нурыма в своем умении ездить на коне.

Она и одета была для верховой езды: в камзоле, в татарской шапке, в красных сафьяновых сапожках. Лицо ее сияло от возбуждения. В опрятном, удобном одеянии она была похожа на казахских красавиц, которые, по обычаю, возглавляют кочевья в пути. Небольшая соболья шапка слегка округляла ее продолговатое лицо, и сейчас девушка показалась Нурыму не светлой, а почему-то смуглой.

– Нет, нет! Я сейчас найду подводу. Вам нельзя верхом, тяжело, – сказал Нурым, собираясь уходить.

Мукарама заметила растерянность джигита и, нахмурив брови, сказала недовольно:

– Я надеялась, Жунусов, что вы уже все устроили. Я давно жду вас, с самого утра пришла в больницу. Упаковала необходимые медикаменты. Свои вещи сложила еще вчера вечером. А вы приходите будто для того, чтобы прощаться…

– Сейчас, сейчас же раздобуду подводу… – повторил Нурым.

Он быстро сел на коня и поскакал к Ораку.

– Девушка-доктор едет с нами. Нужна подвода… для лекарств… – запыхавшись, доложил он командиру. Тот даже не удивился.

– Нужный камень не тяжел, говорят. Пусть едет с обозом. Завтра, когда начнут болеть головы и ныть кости, свой доктор не помешает, – заметил командир.

Приказ его пришелся не совсем по душе Нурыму, но возражать он не стал. «Если Мукарама не согласится ехать с обозом, то попрошу кого-нибудь из джигитов пересесть на телегу, а ее посажу на коня», – беспокоился Нурым, и напрасно.

– На какую телегу? – только и спросила Мукарама.

Нурым посадил ее в самый крепкий тарантас.

– Смотрите, чтоб доктор пешком не шла. Так приказал командир! – предупредил Нурым начальника обоза.

Начальник понятливо кивнул. «Что ж, девушка-доктор только украсит мой обоз», – подумал он удовлетворенно.

Глава десятая

1

Степь да степь. Бесконечная вьется дорога. В первый день шумливый отряд дружинников добрался до аулов вдоль Булдырты и там заночевал. Сегодня солдаты ехали по безлюдной степи. Ехали спешно, без остановок. Отставал лишь один джигит на пегой кобыленке, перешедший от Жолмукана в десятку Нурыма. Пегая кобыленка – ленивая кляча, да и джигит на ней – недотепа. То пришпорит, пустит ее мелкой, неприглядной рысцой, догонит отряд, то снова ослабит поводья, а кляча плетется в раздумье, не зная, дальше ли ей рысить или уже довольно. Сегодня оглянулся как-то Нурым назад и изумился: на обочине дороги стояла пегая кобыла, лениво пощипывая траву, а джигит, опустив поводья, задумчиво уставился вдаль. «На этой кобылке, видать, всю жизнь пасли овец, а джигит, как и несчастный Кали, с самого детства, наверное, привык плестись за отарой», – грустно подумал Нурым. Заметив, что ему машут, джигит заколотил пятками по тощим бокам кобыленки…

«Эх, бедняжка, из-за своей нерасторопности погибнешь, как и Каримгали, в первом бою…» – вздохнул Нурым. Со вчерашнего дня на душе его была одна горечь. «Далеко забрались… Что нас ждет впереди, на чужбине, вдали от родных и друзей? Все вокруг незнакомо, да и поход какой-то неожиданный, опасный…» Но, увлеченный общим порывом, порою он забывал о сомнениях. Разговоры в пути, заботы о ночлеге отвлекали его от невеселых мыслей.

А таинственная рыжая степь манила солдат все дальше и дальше. Вместо затхлой, неуютной казармы – необозримый простор, над головой бездонное небо, а вокруг необъятная сказочная степь. То там, то здесь дремали холмы и тоже звали солдат куда-то.

 
Не испытав мытарств похода,
Не оседлав коня боевого,
Разве достигнет цели герой?!
 

Эти стихи Нурым впервые услышал от Игилмана, тот знал всего Махамбета наизусть. Нурым шептал эти строки про себя, и ему вдруг почудилось, что все дружинники – бесстрашные батыры, готовые не задумываясь ринуться на врага. Вот они мчатся, все как один отборные храбрецы, отчаянные смельчаки, не какие-то аульные растяпы в широкополых чапанах и нелепых шапках, а ловкие наездники и опытные рубаки. Не обратив врага в бегство, не повернут они своих коней. Вот они несутся стремя в стремя, оглашая степь победным кличем. Как вы дороги сердцу Нурыма, друзья!

Самый дорогой, самый близкий человек тоже сейчас с ним, в походе. В серой толпе она кажется дикой серной, отставшей от своей стайки. Вон сидит она, погруженная в сладкие думы. Одна среди хмурых, обожженных солнцем и стужей мужчин. Еще совсем юная, неопытная девушка-татарка решилась на трудный, изнурительный путь вместе с огрубевшими душой и телом воинами.

Но хмурые лица в серых шинелях не были чужими Мукараме. Будто озаренные светом девичьих глаз, все они слушались ее, как дети.

– Наша девушка-локтор, – с восхищением говорили джигиты, указывая на тарантас.

– Иди к девушке-локтору, она перевяжет тебе руку, – слышалось среди солдат.

Как тут не гордиться Нурыму! Полюбившаяся всем «девушка-локтор» – не только его хорошая знакомая, но и близкий, родной человек. Он готов все сделать ради нее и старается держаться со своей десяткой поближе к тарантасу. Уйдет отряд вперед – Нурым придерживает коня, ждет, пока догонит обоз. Если же обоз уходит вперед, десятка Нурыма догоняет его. Весь обоз с продовольствием, боеприпасами, походной кухней, с девушкой плотно оцепили солдаты.

Впереди в бескрайней степи замаячил одинокий всадник.

– Верховой несется навстречу!..

– Смотри: солдат!

– Да ну! Обыкновенный путник!

Солдаты оживились, вытянули шеи, уставились вдаль.

Впереди возвышался небольшой холм, через который тянулась дорога. Всадник ходко спускался по западному склону холма. Вскоре стало ясно, что это военный: одежда удобно облегала его, посадка легкая, кавалерийская, за спиной моталась винтовка.

– Охотник скачет! – решили вслух некоторые.

Между тем всадник повернул коня прямо к ним и, показывая, что очень спешит, пускал коня то в намет, то крупной рысью.

– Нурым, бери одного из джигитов и скачи навстречу. Разузнай, военный ли? Если начнет расспрашивать, веди его ко мне, – приказал Жоламанов.

Хотя загадочный всадник выскочил откуда-то сбоку, сотник предполагал, что он из Уила. Через несколько минут отпали всякие сомнения: всадник был военным. На нем была шинель, на боку висела сабля, всем своим обликом он походил на офицера. Нурыму показалось, что он даже поднес руку к виску, отдавая честь. «Кто он такой? Не гонец ли главарей Уила? Или разведчик? Хочет разузнать наш путь?..»

Из сотни Орака, ушедшей далеко вперед, прискакал к Жоламанову джигит, чтобы узнать, что за всадник. Солдат из третьей сотни не успел доскакать, как Нурым привел путника к Жоламанову.

Всадник оказался хорошо сложенным, коренастым джигитом с холеными черными усами. Глядел он открыто, смело и, судя по всему, был не робкого десятка.

– Счастливого вам пути, граждане! – обратился он ко всем, а Жоламанову отдал честь.

Цепким взглядом оглядев обступивших его джигитов, он стал ждать, что скажет командир.

Жоламанов был близок к братьям Алибековым, во всем равнялся на них. Он с самого начала был против жестокой палочной дисциплины среди казахских джигитов. На выходки буяна Жолмукана он старался смотреть сквозь пальцы, за что руководители штаба разжаловали его в рядовые. Но в день «Большого бунта» Жоламанов решил смирных, чумазых казахских джигитов, за которых он всюду, где мог, заступался, повести в поход за свободу. Мамбет пользовался среди солдат большим весом, но был излишне горяч, не раздумывая все ломал и рушил на своем пути. Жоламанов, напротив, был сдержан, рассудителен. Он решил расспросить всадника, а потом доложить Мамбету. «Не может быть, что это случайная встреча», – подумал Жоламанов.

– И вам также, незнакомый путник, доброй дороги! Случайная встреча не развяжет языки, говорят старики. Однако все же позвольте полюбопытствовать: куда путь держите? – холодно спросил сотник.

Всадник пропустил его вопрос мимо ушей, спрыгнул с коня, закинул повод на луку седла, чуть освободил подпругу, похлопал коня по шее, расправил спутавшуюся гриву, потрепал челку. Темный мухортый конь сначала казался обыкновенным кавалерийским конем, но опытный глаз Жоламанова заметил, что конь – смесь с аргамаком – высокий, стройный, тонконогий, широкогрудый, хвост жидковат – все признаки южной породы. По крутому крупу, по потному тебеньку было видно, что конь хорошо ухожен, отлично тренирован, силен и вынослив. Всадник не торопился с ответом, занятый своим делом. Всем своим видом он как бы говорил: вот такой я человек, все у меня нормально, все в порядке, нет никаких причин для тревог и волнений, главное, чтоб сам был здоров и конь твой свеж. Успокоив разгоряченного коня, он еще раз оглядел удивленных его поведением джигитов и как будто только сейчас вспомнил о вопросе командира.

– Да будет легким ваш путь! Доброе слово – половина счастья, говорят. Вы мне тоже пожелали доброго пути, спасибо! – Всадник прямо взглянул на Жоламанова. – Путь мой кончился удачно. Встретившись с вами, я достиг того, чего хотел. Это вы… – незнакомец чуть замешкался, взглянул на знаки различия Жоламанова… – старшина, возглавляете отряд? Будьте добры, слезьте с коня, мне надо с вами поговорить.

Жоламанов сдвинул брови. Офицерские замашки незнакомца не понравились ему.

– Мне нечего скрывать от своих джигитов. У нас у всех, господин прапорщик, одни думы, одни желания, один путь. Нет у нас ни особого начальства, ни безголосых подчиненных, – резко сказал он.

– Нет, нет, что вы! – воскликнул прапорщик. – У меня нет никаких секретов, просто я хотел поговорить по личному делу с сотником. Вы же, кажется, сотник?

– Ну, скажем, сотник. А что?

Прапорщик улыбнулся:

– Человек в пути всегда осторожен и недоверчив. Это понятно и… справедливо. Особенно сейчас. Понимаю вас, сотник, хорошо понимаю… Джигит в гневе все равно что буря: хочется ему все смести и разрушить на пути. Я и сам опасался было вначале, но теперь восхищаюсь спокойствием и сдержанностью ваших джигитов. Скажу прямо: ваш поход – поход смелых и отважных. Путь бесстрашных джигитов под вашим командованием можно определить только словами: дерзание, мужество, доблесть…

Этот крепкий, очень ладный, смуглый молодой офицер был не только смел, но и умел складно говорить. Только Жоламанову не понравились лишние высокопарные слова – доблесть, мужество, дерзание. Он еще больше нахмурился, но большинство джигитов слушали с раскрытыми ртами. Некоторые удивленно переглядывались, как бы говоря: «Ну и хорош джигит!»

Незнакомец продолжал свою речь:

– Я прапорщик, это вы и сами заметили по моим погонам. Прапорщик – не такой уж высокий чин, к тому же я его не выпрашивал. В недалеком шестнадцатом году, когда казахских сынов погнали на окопные работы, я оказался в числе первых; я немного говорю по-русски, в меру своих способностей служил, – видимо, все это учли, и хотя я был в тылу, мне дали воинское звание, нацепили погоны, сделали младшим офицером. Это, должно быть, смущает вас больше всего. «При царе выслужился, добился звания, а теперь стал офицером Западного валаята! Какое у него дело до нас?!» – так вы, наверное, думаете. Что ж, это вполне естественно. Однако, джигиты, с первого взгляда и медведь кажется самым страшным зверем, а приглядишься – ничего, тихое, безобидное животное. Все мы, казахи, мечтаем о свободе, стремимся к самостоятельности, вера наша – мусульманская. Не так ли, братья? Поэтому, если вы те самые герои, что вышли из Джамбейты, то я должен вам кое-что сообщить, предупредить вас по-дружески. Говорят ведь: яд принимать – так вместе с народом, мед лизать – так в одиночку…

Нурым взглянул на Жоламанова, как бы говоря: «Давайте послушаем!»

– То, что мы не с неба свалились, а вышли из Джамбейты, вам, господин, я думаю, вполне ясно! – все еще холодно заметил Жоламанов.

Сотник все больше настораживался. Как ни складно говорил прапорщик, восхищая окружавших его джигитов, Жоламанов, однако, не верил ему и не хотел особенно откровенничать. Чуть помедлив, он сказал:

– Что касается вашей похвалы, господин прапорщик, то для нас это не новость. Наслушались и хвалы и хулы! Нет у нас желания принимать яд, даже вместе с народом. Вы лучше ответьте: кто вы такой? Где остались ваши друзья-приятели? Или вы один?

– Я один, сотник, но один из многих. Я как разведчик вышел вперед.

Толпа надвинулась, Жоламанов уставился на прапорщика, но тот будто не замечал, как насторожились вокруг.

– Если вы разговариваете, сидя на коне, то и я, пожалуй, сяду… – проговорил он и, закинув повод на седло, легко прыгнул на коня.

– Сколько вас? Куда путь держите? Или… – запнулся вдруг Жоламанов.

Все, затаив дыхание, вслушивались.

– Что он говорит?

– Много их?

– Целое войско, выходит… – заволновались джигиты.

– Слушайте, джигиты! – начал опять прапорщик, привстав на стременах и картинно откинув корпус. – Вы, вероятно, слышали, что в городе Уиле была открыта юнкерская школа для подготовки офицеров. Триста выпускников этой школы, триста джигитов-казахов три дня тому назад, так же как и вы, подняли восстание. Они тоже хотят быть верными мудрости казахов: пока жив, ищи свой край. Вместо того чтобы быть безвольной игрушкой, слепым оружием в руках ненавистных атаманов, лучше всем нам объединиться и позаботиться о себе и о своем народе. Поэтому надо примкнуть к казахам Актюбинска, Ак-Мечети и Казалы. Таким было наше решение. Мы прогнали из своих рядов казачьих офицеров, некоторых арестовали, наиболее ретивых прислужников обезоружили и тоже вышли в путь. Пока нас всего пятьдесят человек. Я – разведчик. Остальные едут в пятнадцати – двадцати верстах отсюда. Я не только разведчик, но и парламентер, мне поручено вести с вами переговоры. Как сказал сотник, вы не с неба свалились, а действительно дружинники из Джамбейты, верно?

– Верно, верно!

– Точно. Не ошибся… – облегченно загалдели дружинники.

– Не шумите! – приказал Жоламанов джигитам. – Ну, а дальше?

– А дальше… дальше я надеялся встретиться с вами. Отряд большой, думал я, не может быть, чтобы я его не заметил. Как видите, надежда моя оправдалась.

– Пятьдесят, говорите? А где же остальные юнкера? – спросил Жоламанов.

– Остальные в Уиле, – ответил прапорщик.

– А что они там делают, в Уиле?

– Ждут, пока мы вернемся с вестью о вас.

– А почему вас пятьдесят? Для переговоров хватило бы двух-трех?

Прапорщик ответил не сразу, улыбнулся:

– Вижу, вы опять засомневались. И опять скажу: это справедливо и естественно. Воин должен быть особенно бдительным и осторожным. Лишь все обдумав, тщательно взвесив, следует принять решение. Вы, собрат, мне очень нравитесь…

– Слушайте, прапорщик! Я, кажется, уже говорил, что мы наслушались и хвалы и хулы!

– Нет, нет, извините, это я говорю искренне то, что думаю.

– Ну, хорошо! – сказал Жоламанов и повернулся к Нурыму: – Поезжай вместе с господином прапорщиком и узнай, что там за офицеры. Посмотри, сколько их, пятьдесят или больше, меньше. Мы будем ждать вон в том ауле. Туда и возвращайся, до вечера должен успеть.

Нурым увлек Жоламанова в сторонку.

– Одному ехать? – спросил он.

– Езжай один. Посмотри, где они, сколько их. А потом привези сюда прапорщика, потолкуем вместе с Ораком и Мамбетом.

Нурым и прапорщик поскакали.

– Джигиты! – крикнул Жоламанов, обращаясь к столпившимся дружинникам. – Этот офицер приехал сюда с вестью, будто офицеры в Уиле решили примкнуть к нам. Многие из вас слышали это своими ушами, а те, кто не слышал, слушайте. Всего их будто бы пятьдесят человек. Чтобы выяснить все, я послал к ним певца Нурыма. Моя к вам просьба: соблюдайте порядок, на привалах и ночлегах далеко не расходитесь, в аулах, среди народа, не роняйте солдатской чести, будьте осторожны. Куда ехать завтра, объявим вечером, после решения комитета дружинников. О том, как нам быть с офицером, тоже поговорим вечером. Не волнуйтесь, не беспокойтесь! Без лишних разговоров, без паники продолжайте путь!

Отряд двинулся дальше.

2

По тому, как прапорщик держался среди дружинников, по волевой осанке и ладной речи Нурым сразу решил: «Видать, бывалый джигит и образованный, как наши Хаким и Ораз. И мой ровесник примерно». Прапорщик ему понравился, но подозрительность Жоламанова перешла и к Нурыму. Почти всю дорогу джигиты молчали.

– Видать, похолодает… Чувствуете, какой колючий ветер, – начал было прапорщик, но Нурым сухо ответил:

– Что ж, время подошло.

– Жел токсан – месяц ветра, оправдывает свое название.

– Жел токсан – начало зимы, говорили казахи в старину.

– Старики, кажется, еще говорили: в эту пору сиди дома?

– Старики иногда наоборот говорят: глубокая осень – собирайся в путь…

Дальше погоды разговор не пошел. Даже из этих осторожных фраз Нурым понял, что его спутник – человек общительный.

Вскоре встретились с пятьюдесятью офицерами. Прапорщик радостно сообщил о встрече с дружинниками, однако командир офицерского отряда – серолицый, хмурый человек – выслушал его холодно.

– Выезд мой оказался удачным. Дружинники тоже, оказывается, искали встречи с нами. Господин старшина, если вы согласны, можно устроить общий привал и обо всем переговорить, – доложил прапорщик серолицему.

Лицо командира осталось непроницаемым. Он не обмолвился ни словом, лишь кивнул головой, как бы говоря: «Посмотрим».

Люди по два в ряд стояли позади командира, никто не вырывался вперед, все застыли, сохраняя равнение. Нурым незаметно для серолицего кинул взгляд вдоль стройного ряда офицеров. Всего было двадцать четыре пары, вместе с командиром и прапорщиком ровно пятьдесят всадников. Шинели у всех новые, с иголочки, и не серые, как у дружинников, а светло-голубые; совершенно новыми, блестящими были и погоны; у всех – сабли, на боку – наган, рядом с седлом висят маленькие японские винтовки. Нурым с восхищением смотрел на подтянутый, внушительный отряд.

Прапорщик слез с коня, подтянул подпругу, снова поднялся в седло и сказал командиру:

– Я поеду, старшина, выбрать место привала.

Командир и на этот раз лишь кивнул головой.

«Что за порядки у них? Или они что-то скрывают? – удивился Нурым. – А командир-то? Первый раз такого вижу…» Говорить Нурыму было не о чем, отряд он увидел, пересчитал, однако молчком уехать было неловко. Командир с ним даже не поздоровался. Хмурые, молчаливые офицеры, особенно сурового вида командир удивляли Нурыма.

Чтобы успеть до сумерек догнать ушедших вперед дружинников и добраться до привала, Нурым и прапорщик пустили коней крупной рысью. Лишь пройдя несколько верст, всадники поехали шагом.

– Ты откуда родом, джигит? – снова первым заговорил прапорщик.

Вместо ответа Нурым спросил:

– Этот серолицый главный у вас?

– Он – командир военной части в Уиле, войсковой старшина Азмуратов. Умный, знает военное дело. А молчит от усталости. Долгий путь изматывает любого.

– Неужели и начальники против Жаханши? – спросил Нурым.

– Он – казах, – быстро ответил прапорщик. – Разве может настоящий казах покинуть молодых джигитов в трудный час?

Нурым промолчал. «Ведь Жаханша – тоже казах. Но ведь он не на стороне дружинников. Тот же султан Арун, те же толстопузые судьи, разве они не враги дружинников? А ведь все – казахи. И для защиты Уральска готовы отправить под пули всех нас». Но Нурым счел неприличным возразить спутнику. Немного помолчав, он сказал:

– Вы спросили, откуда я родом. Из Анхаты.

– Со мной в Уральском реальном училище учился один джигит из Анхаты, Хаким Жунусов. Не знаете его?

Нурым невольно натянул поводья, удивленно глянул на прапорщика. Но офицер неожиданно сконфузился, заерзал в седле. Вначале прапорщик говорил, что в шестнадцатом году его забрали на окопные работы и за безупречную службу присвоили звание младшего офицера, а теперь выпалил, что учился вместе с Хакимом. Но обо всем этом Нурым даже и не подумал.

– Если вы учились с Хакимом, то должны знать и его родных! – сказал Нурым и улыбнулся, протягивая офицеру руку.

– Он знает по рассказам о моей семье. Я – о его. Помню, что у Хакима был старший брат.

– Я и есть старший брат Хакима.

Только теперь догадался прапорщик, почему Нурым протянул руку.

– Значит, вы старший брат Хакима, певец, да?

– Тот самый. Нурым Жунусов.

– Да, да, Нурым, вспомнил, что ж, познакомимся…

Офицер, подъехав вплотную к Нурыму, энергично пожал ему руку. Потом оба улыбнулись, провели ладонями по лицам.

– Меня зовут Сальмен. Весной мы расстались с Хакимом, с тех пор я ничего о нем не знаю. Ну и ну! Кто бы мог подумать, что здесь, в степи, я встречу вдруг родного брата Хакима?! Вот уж действительно: гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдется.

Нурым обрадовался: наконец нашел человека, с которым можно поговорить по душам.

– Вы на сколько старше Хакима?

– На три года.

– О, тогда мы с вами одногодки. А где сейчас Хаким? У него была возлюбленная в Уральске, татарка. Очень красивая девушка, Мукарама… Достойная пара.

Нурым не верил своим ушам.

– Хаким за Яиком, – только и смог ответить Нурым.

– Тогда он не хотел оставаться в Уральске. Где-то в земстве работал какой-то его родственник. Хаким говорил, что поступит к нему на службу.

– Мне кажется, он с теми смельчаками, которые против атаманов… Он, наверное, у кердеринцев…

Нурым гордо приосанился, ударил коня камчой, крикнул:

– Ну, понеслись!

Прапорщик пришпорил коня, помчался вслед за Нурымом. Породистая кобыла под ним летела легко, красиво и скоро обогнала мухортого скакуна Нурыма.

– Ну и кобылица у вас! – похвалил Нурым. – Ветер! В скачках участвовали?

– Первый раз на ней, еще плохо знаю повадки. Но рысь легкая, – ответил Сальмен.

Помолчав, Нурым сказал:

– Девушка Хакима едет с нами в обозе.

– Что ты говоришь! – воскликнул Сальмен. – А впрочем, ничего удивительного! Нынешняя весна, точно могучий разлив, все перевернула. Но как Мукарама у вас очутилась?

Нурым рассказал, что с весны она работает в Джамбейтинской больнице, а потом сама попросилась в отряд дружинников и сейчас стала «доктором».

Жоламанов не поверил прапорщику, а Нурым раскрыл ему свою душу, ничуть не сомневаясь в дружеских намерениях нового знакомого. Выросший среди песен, веселья, беззаботных вечеринок, добродушный и доверчивый, Нурым не мог относиться к человеку с холодным подозрением.

– Юная красавица едет навстречу своему счастью. Она на крыльях летит к Хакиму. «Путь суров, Мукарама, ты бы лучше осталась», – говорил я, а она стояла на своем. «Какая же я, говорит, медицинская сестра, если не смогу перевязывать раны воинам, помогать им в беде!» Чистая, невинная, как ангел… – рассказывал Нурым.

Сальмен помрачнел. Нурым ни за что бы не поверил в эту минуту, что где-то рядом их поджидает черная беда. Нет, в своем новом знакомом он не ошибся. Беда подкралась к Нурыму и его товарищам с другой стороны…

3

Когда отряд приблизился к темневшему впереди аулу, солнце уже заходило. У самого горизонта небо будто прорвалось, и показалась узкая, как трещина, алеющая полоска. С запада подул студеный ветер. Степь лишилась своей красоты, зябко съежилась; люди и кони стали сразу странно маленькими. Точно эбелек – перекати-поле, – гонимый ветром к затишью, продрогшие дружинники поспешили скорее в овраг, хоронясь от жгучего дыхания осени.

Когда вернулся Нурым, сотня Орака уже успела устроиться на ночлег. Дружинники заняли половину небольшого аула, расположившегося вдоль оврага. Но, узнав, что сюда едут пятьдесят юнкеров, Орак перевел свою сотню в дальний конец. Юнкерам оставили пять-шесть домишек у самого входа в аул. Крайним стоял большой опрятный дом, сюда и направились командиры вместе с женщинами – сестрой милосердия и поваром. Дом принадлежал зажиточному шаруа. Во дворе бродил скот, из трубы валил дым, но дверь долго не открывали, как будто зимовье было заброшено.

– Кто-нибудь есть? Откройте! Наши женщины замерзли! – прокричал Орак, заглядывая в окно.

Убедившись, что стучит казах, в доме засуетились. Испуганно взвизгнул ребенок.

– Откройте, не бойтесь, мы мирные путники, – подала голос Мукарама.

В доме была одна молодая женщина с маленькой дочерью. Муж и свекор ее уехали за сеном. Заметив солдат издали, она даже не успела загнать овец, не закрыла ворот, испуганно метнулась в дом, наглухо заперла дверь, а окна быстро занавесила половиками, скатертью и жайнамазом – молитвенным ковриком. Девочка стояла рядом, держась за материн подол; увидев незнакомых людей, она завопила во весь голос.

– Иди сюда, не плачь. Не трону я тебя, – начал было утешать Орак, но тут Мукарама подхватила девочку и быстро прошла в комнату. Ребенок мигом успокоился и начал улыбаться.

Однако хозяйка смотрела на Мукараму недоверчиво. «Наверно, русская, знает по-казахски, а может быть, ногайка», – думала она.

Продрогшая Мукарама кинулась к печке. В большом казане что-то булькало, а под казаном с треском горел крупный, сухой камыш. При вспышках по стенам плясали причудливые тени. Давно уже зашло солнце, над аулом повис мрак, но лампу еще не зажгли. Пока горела печка, в доме обходились без лампы и тем самым сберегали керосин. Женщина-повар тоже подсела к печке рядом с Мукарамой и, поеживаясь, держала руки перед огнем.

– Так, бывало, накалялся камин нашего дома в Уральске, – сказала Мукарама.

Молодая хозяйка с удивлением посмотрела на нее.