Текст книги "Комплекс Лилит: Темная сторона материнства"

III. Нарушения материнства и их индивидуальные последствия

То, что женщина может не хотеть появления ребенка, что она может его отвергать, что ребенок может быть нежеланным или что он нужен, прежде всего, матери, является горькой реальностью, в которой, однако, вряд ли кто признается публично. В обществе, где в целях социального признания образа матери материнские нарушения скрываются, комплекс Лилит широко распространяется, а вытекающее из этого нечестное и ложное материнство усугубляет несчастье детей.

1. Ложное материнство

Ложное материнство заключается, прежде всего, в том, что мать усердно занимается своим ребенком, заботится о нем самым лучшим образом, говорит о любви, ошибочно полагая, что чувствует ее, но при этом хочет и добивается чего-то совсем иного, не осознавая или не понимая этого. Она твердо верит, что живет только для своего ребенка и хочет для него самого лучшего, но в действительности больше заботится об удовлетворении своих собственных потребностей. Возможно, ребенок нужен ей, чтобы утвердиться в роли матери, приблизиться к пониманию себя, реализовать свое биологическое стремление и выполнить свои обязательства перед обществом. Но в действительности она не понимает, что означает быть матерью и как ей нужно вести себя в роли матери, так как у нее самой нет положительного опыта и идентификации. Она ошибочно воспринимает ребенка как свою собственность, считает себя дарительницей жизни, заработавшей благодарность и признание, то есть остается охваченной желанием собственного нарциссического подтверждения, не излучает любовь, так как сама еще нуждается в ней. Она занимается собой, своей тоской и нуждой, поэтому не настолько свободна, чтобы по-настоящему быть с ребенком. Она, напичканная советами, знаниями об уходе и нормами воспитания, которые в обществе считаются правильными, выполняет свою задачу по долгу службы, усердно и самоотверженно применяя их без долгих размышлений.

Таким образом, трагичность заключается в том, что такая женщина считает себя очень хорошей или даже великолепной матерью, что полностью подтверждает ее окружение, но в то же время она не ощущает собственной глубокой нужды и не в состоянии осознать, что ребенок для нее – заменитель и компенсация ее нарушенного чувства собственной значимости. Ее глубокая драма остается неосознанной, она неправильно оценивает свое сознательное поведение, которое переоценивается «лишенным матери» обществом. Видимые внешние старания, многослойная нагрузка женщины домашним хозяйством, семьей и профессией ставятся в центр внимания, так что мать – в зависимости от фокуса – предстает или как героиня, или как жертва. Так как это действительно соответствует истине, неосознаваемая динамика становится незаметной. Кто может упрекнуть честно старающуюся, часто чрезмерно нагруженную мать в ложном материнстве?

Ребенок ставит матери задачу, наделяет значением, отвлекает, непрерывно ее занимает и помогает ей уйти от взгляда вовнутрь, от собственных проблем. Так ребенок выполняет абсолютно неосознаваемое поручение матери. Втайне занимаясь прежде всего собой, мать отказывает ребенку в реальном контакте, и он по-настоящему не получает ее взгляда, не отражается матерью, а может быть, даже вынужден терпеть постоянно печальное выражение материнского лица, которое она сама даже не замечает. Свой страх или разочарование, свою нужду или тоску мать обязательно передаст каждым жестом, каждым движением и каждым контактом. И здесь не поможет сознательный контроль, так как состояние матери передается неосознанно. Неестественные же расположение и удовлетворенность могут, напротив, еще больше усилить растерянность ребенка в силу того, что в этом случае он получает два противоречивых послания: вербально – любовь, а невербально – отвержение. Состояние матери, ее настроение и психоэнергетика не могут не коснуться ребенка. Ребенок заражается от матери и постепенно становится ее отражением. У грустной и тревожной матери ребенок вскоре также становится грустным и тревожным. А чуть позже, еще до того, как он начнет говорить, он будет считать себя виновником материнского страдания. Так ребенок вбирает в себя нарушения матери и проживает их. Он может винить себя все больше и больше и всю жизнь будет отчаянно пытаться доставить немного радости всем «несчастным» матерям этого мира. Как много людей, выбравших себе помогающие профессии, идут по этому нелегкому пути и трагическим образом неосознанно заботятся, прежде всего, о том, чтобы их клиенты и пациенты оставались зависимыми и нуждающимися, чтобы с помощниками у них была возможность не чувствовать дефицита того, чему они должны были научиться у своих матерей. Потребность страдающего человека оказывать помощь является для него вызывающим искушением достигнуть в результате напряженных стараний успеха и получить «материнское» признание. Как много мужчин изнуряют себя непрерывными стараниями доставить радость и облегчение своим женщинам и даже не замечают, как они себя дискредитируют, постоянно находясь в поиске упущенной материнской любви. Многие так и живут всю жизнь, как «лучик света», «помощник», «спаситель», «рыцарь» или «принц» на службе материнской нужды.

Ложное материнство представляет угрозу для жизни и живости ребенка, обременяет и ограничивает его индивидуальность, ребенку же оно передается как любовь, забота и необходимое приспособление.

Ложное материнство внушает детям:

• Без меня ты ничто!

• Ты ведь так нуждаешься во мне!

• Ты доставляешь мне слишком много хлопот!

• Ты сведешь меня в могилу!

• Ты делаешь меня совершенно несчастной!

• Ты мое все!

• Если бы не ты, я бы уже давно бросила твоего отца!

• Из-за тебя я не сойдусь больше ни с одним мужчиной!

• Из-за тебя я отказалась от карьеры!

• Только из-за тебя я не покончила жизнь самоубийством!

• Из-за тебя я чуть не умерла!

• Если ты сделаешь…, ты для меня умер!

Ложное материнство ведет к тому, что мать вследствие собственной психической нужды нарциссически злоупотребляет ребенком. При этом покорность и зависимость ребенка становится источником ее потребностей и целей. В результате ребенок чувствует себя обремененным и чрезмерно нагруженным, не понимая, что с ним происходит. Он может стать упрямым, брезгливым, не позволять матери целовать и обнимать себя, украдкой с отвращением вытирать следы ее поцелуев. Он хочет удалиться и уйти от ее влияния, но при этом его одновременно фрустрируют желание близости и тоска по материнскому расположению и ее гласные и негласные упреки:

• этого ты своей матери не сделаешь;

• ты ведь не сможешь оставить меня одну;

• это огорчит меня;

• этого я тебе не советую;

• ты ведь с этим не справишься;

• только будь осторожен, это очень опасно (чтобы ребенок «опомнился» и быстро побежал домой).

Став взрослыми, такие дети, возможно, будут:

• с тревогой отправляться в каждую поездку;

• искать ссор с партнером, чтобы иметь возможность отдалиться;

• хотеть «как можно быстрее» вернуться домой;

• испытывать угрызения совести, принимая собственные решения;

• неуверенно колебаться перед каждой новой задачей или неизвестной ситуацией;

• мало доверять себе;

• испытывать мало удовольствия от необычных происшествий и даже, отправляясь на безобидную прогулку, заранее придумывать себе возможные риски.

Такие запугивания и ограничения, которые осложняют жизнь и постепенно разрушают ее, лишь изредка признаются результатом влияния матери. Для того чтобы это каверзное влияние стало очевидным, далее в качестве примера приведем еще некоторые частые констелляции отношений, из которых отчетливо видно, как незаметно мать может оказывать влияние, которое будет иметь последствия для ребенка на протяжении всей его жизни:

• Мама обнимала меня и всегда что-то хотела от меня!

• Часто я чувствовал себя выжатым, как лимон, когда мама хотела узнать обо мне все или поучаствовать в событиях моей жизни.

• Мама клала мне в кровать грелку, вместо того чтобы самой меня согревать (забота, прикрывающая недостаток любви).

• Я всегда поглощал много сладкого, которое мне щедро предлагали.

• Мама стыдилась меня. Все, что я делал, было ей неприятно («С тобой я нигде не могу показаться!»).

• Мама говорила: «Ты ведь все равно не станешь старым – ты заболеешь раком, как и все мы».

• Мама говорила: «Это у тебя точно не получится! Ты с этим никогда не справишься!»

• Мама целыми днями со мной не разговаривала (пытаясь силой добиться того, чтобы я снова старался все делать для нее).

• Мама всегда говорила: «Я забочусь о тебе, я тебя люблю!» Но я никогда этого не чувствовал!

• Когда я плакал, мама начинала надо мной кудахтать, и я убегал! Своими утешениями мама отбила у меня все чувства.

• Когда я падал, то получал конфету и должен был успокоиться, потому что «не произошло ничего страшного».

Такие примеры можно продолжать до бесконечности. Они объясняют, как передаются дефектные взгляды матери на жизнь, оказывающие на ребенка губительное воздействие. В результате дети заимствуют ограниченный взгляд на мир или искаженный опыт матери, они так и остаются в своей «ссылке» и, желая того или не желая, посвящают свою жизнь матери или вынуждены постоянно защищаться от нее, даже если она уже давно живет в другом месте или умерла. Условия развития и жизни матери, структура ее характера и нарушения личности делают ее преступницей по отношению к своим детям, если она не может осознать, что ребенок является личностью с совершенно неповторимыми линиями развития, которые она должна почувствовать, подтвердить и поддержать. Однако для этого она сама неизбежно должна будет меняться и развиваться, ставить под сомнение свое нынешнее существование, осознавать и принимать свои ограничения, препятствия и свои возможные ошибочные оценки, а также уметь объяснить ребенку, что ее жизненный опыт и отношение к жизни не обязательно должны подходить ему.

Примерно после года терапии Эвальд с отчаянным возмущением бросил: «Проклятые „любящие“ матери!» Он с трудом освободился от своей обремененной чувством вины фиксации на матери. Он всегда чувствовал себя ответственным за ее самочувствие. Это проявлялось только в присутствии матери, когда он рассказывал ей о себе и позволял ей о себе заботиться. Из него вырос мужчина, который считал себя ни на что не способным (в одиночку не брался ни за какие дела) и которого постоянно критиковали за пренебрежительное отношение к задачам и обязанностям. Его основным чувством было: я недостаточно хорош! В результате он выбрал женщину, которая не отпускала его от себя, терроризировала его ожиданиями и упреками до тех пор, пока он, наконец, не отомстил ей дисфункцией и депрессией.

В терапии он осознал, что его мать использовала свою «любовь» к нему в качестве щита, чтобы не признавать свой враждебный по отношению к детям аспект и заслониться от справедливых разочарования и ярости своего сына. Доказательства ее любви лишили его силы.

Мать способствует жизни, она является воротами в жизнь, но она ее не создает. Если будущая мать страдает от нарциссической пустоты, жаждет подтверждения своей значимости, тогда тяготы беременности и материнства, а также таинство рождения толкают ее к соблазну возомнить себя дарительницей жизни, обладающей правом распоряжаться жизнью ребенка для собственной стабилизации.

Граница между поддержкой жизни и ее уничтожением зависит от внутренней установки матери, от того, насколько полно она может отдать себя в распоряжение своему ребенку или же ребенок нужен ей для себя.

Любить – значит дать другому человеку свободу, заботиться о его благополучии, и это необязательно должно быть то, что полезно тебе самому. Многие люди влюбляются или полагают, что влюблены, если находят человека, который делает им что-то хорошее. Они любят его или ее только из-за подарков или проявленной симпатии, которой они надеются восполнить внутренние дефициты – возможно, это и произойдет благодаря способности дарителя к любви, однако это не обеспечивает подлинной любви от получателя.

Мать, способная к любви, будет чувствовать потребности ребенка и будет готова к их удовлетворению. Она будет открывать и уважать его непохожесть на себя и поддерживать его отделение от себя.

Нуждающаяся мать будет считать ребенка частью себя, которой она может распоряжаться. У нее будет постоянное желание извлекать для себя пользу из существования ребенка. Она будет внушать ему, что он ответственен за ее благополучие. Она будет привязывать его к себе, видеть и воспринимать его только таким, каким он должен быть в ее представлениях. Позже, проанализировав это, пострадавшие обнаружат у себя внутренние установки, возникшие в результате влияния матери и ужасным образом обременяющие их жизнь: «Живи для меня, иначе ты для меня умер!», «Будь таким, как я, иначе я не смогу тебя воспринимать!», «Будь со мной, или ты будешь несчастлив!».

Активность и свобода ребенка бьется о решетку несвободы его матери. Чтобы не чувствовать свое отчуждение, ей приходится сдерживать и контролировать ребенка. Неутоленная нужда матери делает ее вампиром по отношению к нему. Фрустрация, страдание, несчастье, психические последствия ее неосмысленной и непреодоленной жизненной истории – это составляющие, которыми она обременяет своего ребенка и подавляет его живость.

Я вспоминаю Кристину, которая после попытки суицида вынуждена была осознать, что все внимание ее матери предназначалось ребенку, который за два года до нее родился мертвым, из чего она сделала логичный вывод: «только мертвые дети – хорошие дети». И она научилась убивать себя, оставаться безжизненной, замуровывать себя, отказываться от жизни, избегать контактов – и все ради того, чтобы иметь хоть малейший шанс привлечь внимание матери, которая застыла в своей скорби. Вероятно, смерть ребенка всколыхнула в матери Кристины воспоминания о собственной ранней угрозе жизни. Во всяком случае, она не переработала драму, а передала ее в том же виде своей дочери. В терапии слово «неуслышанный» имело для Кристины освобождающее и исцеляющее действие. После того как она осознала «смертельное» влияние матери на свою жизнь и поняла связанную с этим собственную безжизненность, она, наверное, стократно прокричала это слово во Вселенную и позволила мне стать слышащим свидетелем ее глубочайшей беды.

Логично, что когда у женщины, испытывающей дефицит материнской любви, рождается ребенок, потребности которого она хотела бы и должна удовлетворять, у нее неизбежно просыпается собственный ранний негативный опыт, который неосознанно передается ребенку. И ребенок так же не дополучает заботы вследствие депрессии матери, парализующей интерес к ребенку; мастита, делающего невозможным грудное вскармливание; болезни другого ребенка, требующего больше внимания; несчастья матери в браке и т. д. Многие матери пытаются компенсировать это, стараясь быть идеальными в самоотверженной заботе о ребенке. Они хотят дать ребенку то, что никогда не получали сами. Это стремление достойно уважения, но оно не принесет долгосрочного результата, если мать не восполнит личный дефицит материнской любви, например, через благодарность, которую ожидает от ребенка, подарки партнера, ожидаемые социальные выплаты или особое внимание к сомнительным идеологическим догмам (например, чествование материнства в День матери).

Умение давать, имея «пустые карманы», возможно только в том случае, если дефицит болезненно прочувствован – возмущение, боль и печаль по поводу своей собственной судьбы практически «заземлены», что открывает доступ к неиссякаемым источникам за пределами темы отца и матери, которые мы все получаем уже при рождении как способность к любви.

2. Отравление матерью

«Отравление матерью» – эпидемия нашего времени. Это страшное слово возникло во время терапии одной из групп, оно означало масштаб обременяющих, отравляющих жизнь влияний матери, что-то чудовищное и непостижимое, то, что постоянно отторгалось как неудобоваримое.

Стремительно увеличивающееся количество нарушений пищеварения (ожирение, истощение, булимия) с введением понятия «отравление матерью» получает в нашей работе символическое объяснение их причин. Это слишком болезненное, но в конечном итоге освобождающее знание. Термин «отравление матерью» в значении «яд» является наиболее яркой метафорой в случае с булимией, когда рвота поднимается до символа естественной защитной реакции на «отравленную» и несъедобную пищу, от которой человек должен освободиться, чтобы выжить.

Достаточно уяснить слова «кормление» и «вскармливание» в их переносном значении, чтобы понять, какой душевной и социальной «пищи» хочет ребенок, который в равной степени зависит как от материнского расположения, так и от ее груди. Если мать уже при кормлении грудью передает свои собственные чрезмерные для ребенка запросы, тогда она даже своим молоком «отравляет» младенца. Если она не хочет или не может кормить грудью, потому что не умеет отдавать, и слишком рано переводит ребенка на искусственное вскармливание, многие груднички совершенно адекватно реагируют на это рвотой и нарушениями питания. И не столько потому, что еще не могут переносить детское питание, сколько потому, что их лишают необходимого «присоединения» к матери. Рвота и понос младенца – это доступный для ребенка протест против слишком ранней замены матери или ее неудобоваримых требований.

Согласно нашему терапевтическому опыту, ранняя замена питания позднее приводит к тенденции орального компенсаторного удовлетворения (еда, алкоголь, курение), как будто коренной дефицит может быть компенсирован посредством изделий пищевой промышленности. Это заблуждение легко становится манией, потому что во всех сладких, жирных и опьяняющих средствах нет и следа матери, а есть только видимость, за которой все же охотно идут, чтобы приглушить печальную правду. Впрочем, также неудивительно, что количество людей, страдающих от обжорства и рвоты, в новых федеральных землях Германии существенно увеличилось после ее воссоединения. И не потому, что только после этого появилось достаточно еды, как могли бы подумать наивные жители Западной Германии. Нет, в ГДР не было проблем с едой. Однако западный образ жизни предоставляет весьма соблазнительные ситуации искушения, чтобы поверить, что обладанием и поеданием может быть компенсирован недостаток матери. Страдающие булимией на Востоке изрыгают из тел «материнский яд», который им на каждом шагу как соску-пустышку в виде товаров самых ярких расцветок в чудесных упаковках навязывал западный рынок. Их обилие как нельзя лучше подходит для того, чтобы не чувствовать недостатка матери и вместо этого жадно поглощать лживые внушения.

Я вспоминаю Йохана и давящую атмосферу, в которой он вырос: вечные придирки и раздраженное недовольство его матери заставляли мальчика чувствовать себя виноватым и препятствовали проявлениям его экспансивности. Это, однако, не мешало ему нормально и без конфликтов жить в стесняющих условиях ГДР. Нездоровая, оказывающая давление на человека структура общества была великолепной проекционной плоскостью для растерянной души и благосклонно расположенной к своим «узникам» тюрьмой для уже давно скованной цепями жизни. Беда Йохана активировалась только во времена рыночной экономики, когда он должен был научиться быть экспансивным, предлагать и продавать себя на рынке, конкурировать и проявлять агрессию. Отравление матерью привело к конфликту в форме виноватой скованности. Он начал пить, чтобы заглушить свой страх и преодолеть свои затруднения. Он допился до комы и с трудом выжил после нескольких недель интенсивной терапии, которая во всех отношениях стала для него новой матерью, восстановила с помощью трубок «пуповину» для всех жизненных функций, что помогло ему выжить. Ему было легче умереть, чем освободиться от материнского яда («ты виноват в том, что я так несчастна»). С помощью алкоголя он символически реинсценировал свою судьбу, пока не оказался вынужден очиститься от яда. Сейчас он, пенсионер-инвалид и диабетик, снова ведет скромную и зависимую жизнь, которая препятствует искушению возродиться. Он защищает «отравительницу», но эффективно избегает уклада матери-ведьмы: старайся делать так, чтобы я могла использовать тебя в своих целях. Страдая диабетом и строго следя за графиком и количеством пищи, он остается тесно связанным с функцией своей матери, с помощью которой она получила власть над ним. Еда находилась в центре ее жизни, она была для нее важнейшим источником удовлетворения. Свои несбывшиеся стремления она передавала другим при помощи еды, поэтому очень обижалась, если ее блюда не хвалили или не съедали до конца. В этом смысле ее еда была приправлена ядом.

Корни любого отравления матерью лежат в принципиальном отношении матери к своему ребенку. Служит ли мать ребенку или он должен служить матери? Любит ли она своего ребенка (действительно ли она умеет любить) или она сама нуждается в его любви? Жертвует ли мать собой для ребенка или она делает его жертвой своей нужды? В том, что мать «жертвует собой», нет, как может показаться, ничего героического. Терапевтический опыт свидетельствует о том, что возможность действительно жить для ребенка приносит женщине радость и что это можно рассматривать как обогащение, а не как трудности и потери. Дети, имеющие мать в таком количестве, в каком они в ней нуждаются, легче становятся самостоятельными. Дети, для матерей которых «жертвование» было в тягость, напротив, никогда по-настоящему не отделятся, потому что они втайне (но по праву!) считают, что им что-то еще причитается. Трагичность их жизни в том, что хотя они и правы, то, что им положено, они никогда не получат.

Отравление матерью – последствие двойных материнских посылов к ребенку: «Я с радостью забочусь о тебе!» и «Это уже слишком! Я хочу получать что-нибудь и от тебя!». Ребенок еще не может осознать и понять проблему матери. Он верит в то, что обременяет мать, и будет испытывать страх. Ребенок будет обвинять сам себя, отрицать реальность, отстранять и ограничивать свои ощущения, бесконечно стараясь хоть как-то разгрузить мать. Предпринятые для этого старания, собранные вместе, означали бы превращение всех чудес истории человечества в кубики Лего.

Женщина может ощущать себя обремененной своим ребенком и даже воспринимать его как угрозу вследствие различных причин. Обязанность заботы, требование удовлетворения, необходимость отдачи и присутствия – это высочайшей степени напряжение. Кропотливо вникать в сущность, воспринимать горе и боль, выносить ярость, приветствовать неукротимую и яркую жизнерадостность может сильная, стабильная и здоровая мать в социально защищенных отношениях, со стимулирующим партнером и с помогающими друзьями. Недостижимый идеал! Да, но это означает не фальшь, а ориентацию на путь, который, в сущности, решит судьбу общества.

В корне проблемы «реально существующих матерей» лежат не их недостатки сами по себе, а их обращение со своими ограничениями и препятствиями, бедами и трудностями. Могут ли они открыто сообщить о своих собственных границах и слабостях, сталкивая тем самым ребенка с неизбежным страданием, которое он может выразить уместными чувствами и таким образом переработать его, чтобы не заболеть от этого? Может ли мать сказать: «Сейчас я этого не хочу!», «Для меня это слишком!», «Мне жаль, но сейчас я занята!» – и сможет ли она выдержать и принять соответствующую реакцию ребенка? Ведь ребенок будет огорчен и разочарован в своей матери и, конечно, будет возмущаться, с его точки зрения, он имеет на это право! И он смог бы избежать отравления своей живости, если бы не был вынужден понимать «бедную мать» и считаться с ней. Однако намного чаще дети вынуждены слышать: «Замолчи, уйди прочь!», «Оставь меня!», «Не мешай!», «Ты невыносим!», «Ты невоспитан!», «Ты должен это понять и признать!» А вот правду – «Я не хочу», «Я занята», «Я причиняю тебе боль, и это нормально, что ты плачешь!» – почти никогда не говорят. Если матери скрывают свое истинное состояние (в том числе и от самих себя), они отравляют ребенка, у которого нет реальных шансов избежать этой опасности. Конечно, он может заболеть, демонстрировать нарушения поведения, уйти в себя, не подчиняться, чтобы защититься, или хотя бы смягчить влияние матери, чтобы ускользнуть от нее, что, однако, как правило, еще больше усиливает воздействие нуждающейся матери.

Ребенок во всем, что касается его потребностей, зависит от матери. Все его желания и мечты устремлены к этому единственному человеку, чтобы почувствовать, насколько она доступна и пригодна как источник удовлетворения. Мать, потребность которой в собственном развитии не удовлетворена, которая недостаточно утвердилась в своей идентичности и ценности собственной личности, неизбежно передает ребенку сигналы, что он может или не должен делать для того, чтобы избавить ее от болезненного переживания своего дефицита или чтобы немного обогатить ее жизнь и рассеять грусть. Как бы странно это ни звучало: ребенок еще младенцем может стать «матерью» для своей матери. Его отравляют предписаниями, обвинениями, надеждами, ожиданиями, страхами, желаниями, угрозами, и, конечно, эти чрезмерные требования делают ребенка тревожным и запуганным. Он считает себя виновным и неполноценным. Он не может знать и понимать, что его существование не является действительной причиной состояния матери.

Комплекс Лилит – нарушенная или подавленная ценность собственной личности, ограниченная способность к удовольствию и отрицаемое отвержение детей – почти всегда приводит к отравлению матерью, к отравлению отношений между матерью и ребенком в результате злоупотребления и лжи.

В процессе долгих и непростых воспоминаний Вероника нарисовала словесный портрет своей матери, на котором та была доминантной, своенравной, постоянно раздраженной и деспотичной женщиной. Она холодно и строго отвергала в своей дочери все, что не соответствовало ее представлениям. Хотя отец был с ней добродушнее и теплее, но (очевидно, будучи сам сильно отравленным своей матерью) зависел от жены и находился у нее под каблуком. В конфликтных ситуациях он никогда не защищал интересы своей дочери и чаще всего уходил в работу. К своему огромному ужасу, Вероника вынуждена была констатировать, что ее мать никогда не была с ней в контакте: «Она никогда не считалась со мной. Иногда она забывала, как меня зовут, и путала мое имя с другим. Она никогда не чувствовала, что со мной происходит. Она не умела слушать, а только постоянно в чем-то убеждала меня. Мое понимание мира целиком состояло из убеждений матери. Я до сих пор не знаю, каков мир на самом деле».

Росвита пришла в глубочайшей депрессии, она была полна отчаяния по поводу суицида своего супруга и громко плакала: «Это было совершенно неожиданно, никто не знает почему. Все было в порядке. Мы ведь всегда были вместе». Она еще ничего не подозревала об «отравлении матерью» и ничего не ведала о состоянии своего мужа, самоубийство которого стало агрессивной попыткой освобождения от «отравления» и одновременно окончательным претворением в жизнь материнского проклятья (Не будь! Не живи! Не живи для себя!).

Страдая и жалуясь, мать Мириам обрела власть над семьей. Она постоянно находилась в центре внимания, и все должны были считаться с ее состоянием. Все члены семьи должны были ориентироваться на ее возможности. Никто не осмеливался сказать: «Мама, ты действуешь на нервы! И если ты чего-то не хочешь или не можешь, это дело твое. Ты не можешь определять все». Даже отец никогда не осмеливался следовать своим желаниям, не согласовав их с ней. Вероятно, его «отравление матерью» было достаточной причиной, чтобы позволить своей жене постепенно тонуть в невротическом болоте суррогатного страдания. На одной из сессий Мириам прокричала: «Она загнала меня в могилу. Она обманом лишила меня и себя радости жизни. Она отравляла меня своими постоянными стенаниями».

Сюзанна пришла на лечение после тяжелого падения с лошади, в результате которого у нее возникло предположение, что этот несчастный случай не был ни роковым, ни случайным, а мог быть как-то связан с ее жизнью. Видимо, еще при падении она подумала: «Это справедливо. Так должно было произойти». Анализируя отношения со своей матерью, она скоро осознала, что всегда должна была быть особенной для нее, – только так она могла завоевать ее внимание и признание. «Она постоянно выставляла меня напоказ. Я должна была хорошо выглядеть, читать что-то наизусть, мило говорить „спасибо“». Мать отдала ее в балетную школу, заставляла учиться играть на музыкальных инструментах. Девочка должна была быть успешной в «элегантных» видах спорта (верховая езда, парусный спорт, теннис), а в школе она и без того всегда была лучшей. Несколько недель она прилагала усилия, чтобы перестать быть особенной, пока не пришла к спасительной мысли, что она уже давно является особенной, исключительной и неповторимой и нет никакой необходимости достигать новых исключительных результатов.

Каковы же последствия «отравления» матерью? «Отравленные» матерью люди чувствуют себя виноватыми, не являясь таковыми. В результате они ведут себя так, что реально становятся виноватыми.

Люди, «отравленные» матерью, живут в плену материнских предписаний, которые они постепенно усваивают:

• Я недостаточно хорош.

• Я ничего не стою.

• Меня никто не любит.

• Меня никто не выносит.

• Я мерзкий и греховный и пр.

Трагедия для отравленного этим ребенка заключается в том, что со временем он будет стараться оправдать оценку матери. Дети становятся скверными и неопрятными, демонстрируют назойливое, отталкивающее и отвратительное поведение. И в результате убеждаются, что и в самом деле не достойны любви. Наркоманы, пьяницы, дурно пахнущие бездомные, панки, скинхеды и хулиганы, наводящие ужас на граждан, провоцируют реальное отвержение, и снова и снова доказывают себе, что они отвратительны, чтобы хоть как-то постичь и понять непостижимое и непонятное отвержение в детском возрасте. При этом мать остается защищенной, а глубокая правда – скрытой, иначе придется осознать, что оценки были неверны, чего ребенок точно не смог бы вынести. Если кто-то из таких детей осознает всю правду в зрелом возрасте, то вновь активируется раннее чувство паники.

Ведьма в сказке о Гензеле и Гретель символизирует доминирующую, злую мать, которая использует голод детей, чтобы заманить их к себе. Она не желает их отпускать, хочет проглотить их «пожирающей материнской любовью» для удовлетворения своих потребностей. В сказке рассказывается и о желании детей остаться в обеспеченном доме, где манящая ведьма обещает защищенность, пусть даже и обманчивую. Чтобы освободиться, детям приходится уничтожить мать-ведьму. Другого, более легкого пути нет. Речь идет о мужестве убить ведьму или потерять свою жизнь в ее плену.