Текст книги "Скитальцы"

Люинь прочла распечатку несколько раз и только потом оторвала от нее глаза. Она заранее знала, о чем ей скажут эти цифры, и вот теперь получила подтверждение.

– Почему меня включили в группу?

Лаак покачал головой:

– Я могу предоставить тебе факты, но не могу подсказать причины.

– Я хочу знать, кто был другим учеником. Или ученицей.

– Какой другой ученик? Ты о чем?

– Я о том, кто должен был лететь на Землю. О том, с кем я поменялась судьбой.

Мгновение растерянности.

– Я не знаю.

– Этого не может быть! – вырвалось у Люинь. – Ты был одним из тех, кто отвечал за проведение экзамена.

Она понимала, как неуважительно прозвучали ее слова. Она терпеть не могла себя за то, как срывалась, когда была охвачена смятением. Она отвернулась, чтобы успокоиться.

Глаза дяди Лаака наполнились сожалением и волнением.

– Даже если бы я знал, – проговорил он, – я бы не смог тебе сказать. Ты имеешь право просмотреть собственное досье, а я не имею права сказать тебе, что записано в чужом досье.

Люинь уставилась на собственные руки. Она сидела на старомодном офисном стуле с высокими подлокотниками. Кресло словно бы обнимало ее, и у Люинь было такое чувство, что это ей сейчас очень нужно. Когда оторвавшийся от берега утес наконец падал в море, оказавшись в глубине, он мог вызвать цунами.

– Дядя Лаак, – спросила Люинь. – Я могу посмотреть чье-то досье?

– Нет.

– Даже досье родственника?

– Нельзя.

– А я думала, что наш основной принцип в том, что досье каждого человека прозрачно.

– Это верно, но есть два условия. Либо субъект добровольно открывает свое досье, либо такового раскрытия может потребовать закон. Всё, что бы ни создал гражданин, чем бы он ни желал поделиться с остальными гражданами, открыто и принадлежит всем – как открыты политические предложения, которые граждане высказывают правительству, как финансовые отчеты, связанные с деятельностью властей, как ответственность управленцев. Но во всём остальном каждый гражданин имеет право на свободу частной жизни. Большинство личных файлов никогда не обнародуется и становится частью исторической памяти. И так было всегда, в любой эпохе.

– Значит, я даже досье моих родителей не могу посмотреть.

– Нет, если они свои данные не публиковали.

– Я пыталась искать сведения о моей матери, но все открытые публикации прекратились за два года до ее смерти, когда она покинула свою мастерскую. Я не знаю… Впечатление такое, словно этих двух лет вообще не было, не было ничего, что с ней происходило после этого.

В глазах Лаака Люинь увидела сочувствие, но его голос ничего не выдал.

– Мне очень жаль.

– Но почему?

– Открытые публикации основаны на ее работе в мастерской. Как только прекратилась ее регистрация, публикаций больше не могло быть.

– Иначе говоря, для системы человек без регистрации в мастерской всё равно что мертвый.

– Можно и так сказать.

В окно проникали косые лучи солнечного света и бесстрастно, с геометрической точностью делили стену на участки. Оказавшиеся в тени прямоугольники, хранившие досье, уподобились бездонному морю. Люинь понимала, что дядя Лаак прав, что верно всё то, о чем он ей говорил – верно настолько, что это повергло ее в отчаяние.

– Так вот что означает – быть зарегистрированным?

– Не совсем.

– Тогда в чем же смысл регистрации?

– В распределении ресурсов. В справедливом, открытом, прозрачном распределении ресурсов. Система гарантирует каждому получение того, что ему полагается – ни на пенни больше, ни на пенни меньше. Никаких секретов и недомолвок.

– Мы получаем выплаты в соответствии с возрастом. Какое же это имеет отношение к регистрации и мастерским?

– Ты говоришь о пособии на жизненные нужды, а это ничтожно малая часть капитала системы. Эта часть действительно никак не связана с регистрацией и основана исключительно на возрасте. Но когда человек становится взрослым, он понимает, что пособие на самые необходимые нужды – это не основная часть капитала, который можно заработать в обществе. Большая часть экономической активности граждан связана с научно-исследовательскими фондами, стоимостью создания чего бы то ни было, ценой производства, ценой приобретаемого сырья и продажей законченной продукции и так далее. Потоки капитала движутся строго внутри структуры мастерских, хотя мастерские просто размещают капитал, и в итоге он возвращается в коллективное русло. Это единственный способ обеспечить единую надежную систему взаиморасчетов. Без регистрационного номера система не позволит тебе участвовать в этом процессе.

– А почему кто-то не может заниматься научными исследованиями сам по себе, вне системы?

– Если хочешь, ты можешь это делать, но при этом жить ты будешь исключительно на свое пособие и не сумеешь прибегать к финансированию из общественных фондов. Если мы позволим появиться хотя бы одной прорехе в плотине, которая оберегает общественное благосостояние от частных рук, то в эту прореху сразу бурным потоком хлынут коррупция, накопительство и алчность.

– А если кто-то не желает никакого общественного финансирования, то отказ от регистрации – это преступление?

– Нет, это не преступление.

– И такого человека не отправят в ссылку?

– Нет.

– Тогда почему погибли мои отец и мать?

Чтобы задать последний вопрос, Люинь понадобилось всё мужество, каким она владела. Она прикусила пересохшую от волнения нижнюю губу, ее сердце бешено колотилось, словно бы ударяясь о ребра. К ее изумлению, Лаак не изменился в лице. Он сидел в кресле спокойно и прямо. Он был готов к этому вопросу.

– Они погибли при аварии. Мне очень жаль.

– Я не это имела в виду. Я спрашиваю о том, за что их наказали и сослали на горные разработки.

– Я уже сказал тебе: я могу сообщить только факты, а о причинах говорить не могу.

– Тогда скажи мне, какие против них выдвинули обвинения.

– Угроза национальной безопасности.

– Какая угроза? Как это может быть?

– Я не могу сказать тебе больше того, что уже сказал.

Голос Лаака зазвучал мягче. Люинь почувствовала, что между ними протянулась невидимая веревочка. Оба тянули за свой конец. Но веревочка не растягивались ни на миллиметр. Люинь с трудом сдерживала слезы. Не говоря ни слова, Лаак налил ей чашку чая. Она покачала головой и отказалась.

Она умоляюще посмотрела в глаза Лаака:

– Дядя Лаак, я хотела тебя еще кое о чем спросить.

– О чем?

– Мой дедушка – диктатор?

Лаак посмотрел на нее так, словно пытался понять, почему она задала этот вопрос.

Через некоторое время он заговорил голосом бесстрастным и сухим, похожим на школьный учебник и столь же нереальным, как выкопанная марсианская древность при тающем свете.

– Мы должны начать с определения. Со времени «Республики» Платона значение слова «диктатор» не слишком сильно изменилось. Если кто-то способен вводить законы и по своей воле их осуществлять без каких-либо проверок и уравновешиваний, то этот человек, по всеобщему согласию, считается диктатором.

А теперь давай посмотрим на твоего деда. Он не может издавать уголовные законы по своей воле, поскольку таковые законы должны быть предложены руководителями Системы Безопасности. Он не может изменять политику судейства, потому что каждая система имеет собственную сферу автономии, а кросс-системные политические перемены требуют согласия всего состава Совета. Дела, касающиеся всей планеты, должны ставиться на голосование с участием всего населения. Консул Марса находится под постоянным надзором: центральный архив записывает и публикует всё, сказанное и сделанное им, рассказывает о совершенных под его эгидой тратах средств. Так ты считаешь его диктатором?

– Тогда почему я не могу посмотреть досье моего деда? Я же тоже часть этого надзора, верно?

Лаак медленно произнес:

– Это другое дело. Жизнь каждого человека имеет частную составляющую, такую часть, которая принадлежит только памяти. Эта часть жизни подобна рифу в море, под поверхностью воды. Никто не имеет права заглядывать в жизнь твоего деда за пределами его официальных обязанностей.

Люинь снова прикусила губу. Слова Лаака были похожи на бурный бездонный океан за его спиной.

– Что же содержится в этих досье?

– Память. Память во времени.

– Почему на Земле нет таких досье?

– Есть. Просто ты их не видела. – Голос Лаака стал еще более спокойным и медлительным. – Ты же побывала на Земле, так что знаешь, как полезны наши досье. Когда у нас человек переходит из одной мастерской в другую, ему не нужно предъявлять никаких подтверждений своей личности, открывать новый банковский счет или менять протокол регистрации жилища. Все это происходит автоматически, в фоновом режиме. Разве ты считаешь, что это неудобно? Унифицированная система централизованных записей обеспечивает это и дает возможность видеть истинную кредитную историю каждого гражданина.

– Да, это верно, – кивнула Люинь.

Она понимала, что Лаак прав. На Земле при смене работы ей приходилось заполнять целую пачку документов и нести их из одного офиса в другой, чтобы доказать, что она – это она. Затем ей нужно было представиться, пережить беседу с бюрократами, снова и снова отвечать на одни и те же вопросы, ощущать подозрение к себе и опять заполнять один бланк за другим. Она была свидетельницей подлогов и обманов, позволяемых такой системой. Да, дядя Лаак был прав, но ее вопрос состоял не в этом.

– Я вот что пытаюсь понять: зачем мы должны присваивать уникальный номер каждому человеку, статичному пространству, личности, привязанной к мастерской? Почему мы не можем перемещаться свободно, как пожелаем, забывать прошлое и воссоздавать себя? Почему мы не можем быть свободными?

– Ты можешь поступать, как пожелаешь, и ты вольна себя воссоздавать, – ответил Лаак, голос которого приобрел загадочность. – Но тебе не позволено забывать о прошлом.

Лучи закатного солнца лежали почти параллельно полу. Сгущающиеся тени делали потолок еще более высоким. Лаак всё так же прямо сидел в своем кресле, одетый в серый костюм и простую белую рубашку, воротник и манжеты которой были аккуратно застегнуты на все пуговицы. Сквозь стекла очков в черной оправе он смотрел на Люинь с сожалением. Он словно бы хотел ей сказать очень многое, не говоря ничего. Его руки плоско лежали на крышке стола и были похожи на замершие древние крылья.

Только теперь Люинь заметила в кабинете Лаака колонны. Как и в других колоннах в марсианских зданиях, в них прятались электроны, перемещающиеся по проводам. Но эти колонны напоминали столпы в древнегреческом храме, священные и торжественные. Письменный стол, хоть и был отлит из стекла, на вид был неотличим от деревянного. На поверхности письменного прибора Люинь рассмотрела загадочные узоры. Всё здесь намекало на весомость истории, как и фигура самого дяди Лаака.

Кофейня

На Марсе кофе был ненастоящий, им служил синтезированный заменитель. Напиток был не таким горьким, как кофе на Земле, но при этом отличался приятным ароматом. Можно было выбрать желаемую степень обжарки и любые добавки, включая те, которые давали бодрящий эффект. Кофейни представляли собой просторные открытые пространства. Здесь не было ни бариста, ни официантов. Посетители сами готовили себе кофе с помощью машин, встроенных в стены, а кондитеры в кухне пекли пирожные.

Поскольку в отелях и жилых домах имелись свои кофемашины, в кофейни люди ходили большей частью для того, чтобы поболтать с друзьями, поговорить о бизнесе. Поэтому такие заведения были специально рассчитаны на звукоизоляцию. С потолка свисали тоненькие звукопоглощающие панели, растения в горшках отделяли столики один от другого, сами столики стояли на приличном расстоянии друг от друга, и всё это обеспечивало нужную степень приватности.

Эта кофейня находилась на углу оживленной улицы. Посетителю, сидевшему у окна, был виден магазин одежды с левой стороны, магазин, где продавались картины в рамах – с правой, а на противоположной стороне улицы – театр под открытым небом, обрамленный кустами. Вдоль тротуаров стояли статуи знаменитых шеф-поваров, поскольку вся улица была посвящена искусству кулинарии. На Марсе почти все улицы были названы в честь выдающихся личностей – ученых, инженеров, модельеров и так далее. На каждой улице имелась своя подборка статуй. Одни из них представляли собой торжественно замершие фигуры, другие запечатлевали персонажей в комические моменты. Статуи великих шеф-поваров вдоль этой улицы выглядели особенно живо. Все они были изображены в самых разных позах, в окружении изображений их самых коронных блюд. Это были остановленные мгновения зыбкого вкуса.

Мимо кофейни вприпрыжку промчалась группа детей, собравшихся перекусить фруктами под деревом с кроной в форме зонтика. На пустом месте между двумя полосами движения расположились четверо музыкантов – струнный квартет. Несколько девушек неподалеку от музыкантов разместили уличные стенды и расставляли внутри них кукол, сделанных своими руками, – это была часть их деятельности в качестве интернов при мастерской. Пешеходы двигались вдоль стеклянной стены кофейни, словно воды ленивых потоков.

Джанет пригласила Эко сюда, потому что кофейня находилась недалеко от киноархива имени Тарковского. Именно здесь они с Артуром встретились в день своего первого свидания. К своему кофе она не прикасалась. Она смотрела в сторону какого-то несуществующего далекого места и очень внимательно слушала Эко.

Эко закончил свой рассказ.

– Значит, он больше не снимал кино? – спросила Джанет.

– Нет.

– Он хотя бы раз согласился дать интервью?

– Нет. Он был загадкой, ни с кем не откровенничал.

– Даже с вами?

– Ну, он мог обронить пару намеков то тут, то там, но я был слишком юн, чтобы его понять.

Джанет вздохнула:

– Артур был упрям, как мул. Он посвятил себя погоне за своей мечтой, и ему было всё равно, как на него смотрят другие. – Она опустила глаза и стала рассматривать свои руки. Немного помолчав, она тихо спросила: – Он хотя бы со своей семьей объяснился?

– С семьей?

– С женой и ребенком.

– Нет. Они с женой давно развелись, и последние десять лет он жил один.

– Десять лет? Когда же он развелся?

– Это было так давно, что точную дату я не знаю. Думаю, это случилось, когда ему было тридцать два, тридцать три, что-то в этом духе.

– То есть до того, как он отправился на Марс.

– Определенно. А вы не знали?

Джанет в явном изумлении ответила:

– Нет, не знала.

Тут настала очередь Эко удивиться. Как она могла этого не знать, прожив восемь лет с Давоски? Он осторожно спросил:

– Он никогда не заговаривал об этом?

Джанет рассеянно покачала головой. Она вновь погрузилась в свои воспоминания, ее взгляд стал отстраненным. Она сидела, поставив локти на стол и переплетя пальцы. Пару раз она словно бы была готова заговорить, но останавливала себя.

Эко терпеливо ждал.

Джанет вздохнула:

– Артур никогда об этом не говорил. А я, пожалуй, никогда не хотела об этом знать – или мне не хватало храбрости спросить. Я видела фотографию, он носил ее с собой – там были он, женщина и маленький мальчик. Я спросила Артура: «Это твои жена и сын?» Он ответил: «Да». Я спросила, не переживает ли его семья, что его так давно нет дома, а он мне ответил, что они не ладят. Я больше расспрашивать не стала – решила, что это дело семейное. Я ему сказала, что даже если они не в ладах, всё равно рано или поздно ему придется вернуться домой. Он сказал – да, когда-то придется. А потом…

После того как мы соединились, я больше никогда об этом не заговаривала, решив, что он уедет, если я уйду. Порой он мог сказать: «Джанет, мне нужно с тобой кое о чем поговорить». Я спрашивала: «Ты улетаешь?» Он отвечал: «Нет». А я говорила: «Тогда не о чем говорить».

Со временем он перестал затевать такие разговоры.

Артур был как камень. Даже если ты задавал ему вопрос, ты не мог быть уверен, что он ответит. И я лишних вопросов не задавала. Он был с головой погружен в свои сценарии и съемки, а я была рядом с ним. Год за годом я отказывалась думать о его прежней жизни. Но всё время боялась, что он улетит. У меня всегда было инстинктивное чувство, что он не останется на Марсе навсегда, поэтому я всеми силами старалась оттягивать этот день. И когда Артур наконец сказал мне, что улетает, я не удивилась. Ощущение было жуткое, но это не стало для меня сюрпризом.

– Вы подумали, что он возвращается… чтобы воссоединиться с женой?

– Да.

– Он к ней не вернулся.

– Я… – Глаза Джанет подернулись слезами. – Я надеялась, что он возвратится сюда. Он мне сказал, что ему нужно позаботиться кое о чем на Земле… и я решила, что он имеет в виду свой брак.

Она часто заморгала, стараясь не расплакаться. Убрала прядь волос за ухо, сделала глубокий вдох и натянуто улыбнулась, стараясь не выказывать отчаяние на глазах у Эко. Она не хотела казаться хрупкой и ранимой – в особенности перед тем, кто, по ее понятиям, был еще совсем ребенком. Она очень старалась подготовиться к сегодняшней встрече, держаться отстраненно. Она понимала: дай она себя раскваситься – и снова станет страдать от боли, откатится в свои эмоциональные окопы.

Эко смотрел на нее с уважением. Джанет немного побледнела, вид у нее был чуточку изможденный, веки немного припухли. Но при всём том она была сильной, это было очевидно. Ее волосы были аккуратно причесаны, одежда выглядела безукоризненно. Эко видел в ней независимость человека, привыкшего во всём полагаться на себя, кто привык заботиться о себе даже тогда, когда в сознании царил хаос. Она не вышла замуж – берегла место рядом с собой для Давоски, а он на это место не возвратился.

– Он хотел вернуться, – сказал Эко.

Сказал он это не потому, что хотел утешить Джанет, хотя утешить ее ему хотелось. Он просто сказал ей правду. Даже будучи при смерти, Давоски мечтал оказаться на Марсе. И чем меньше он об этом говорил, тем глубже было его стремление оказаться здесь.

– Он очень старался поправиться. В последние десять лет своей жизни он сражался с раком, но болезнь в итоге распространилась. – Эко говорил, не зная, уменьшат ли эти факты хоть в какой-то мере тоску Джанет. – Думаю, он возвратился на Землю из-за болезни. Он перепробовал лечение лазером, нанохирургию, химиотерапию – всё, что только можно. Возможно, о болезни он узнал на Марсе, но не хотел, чтобы вы волновались. Он хотел излечиться на Земле, чтобы потом к вам вернуться, поскольку земная медицина тогда была более совершенна.

– Я в это не верю, – сказала Джанет. – Последнее обследование на Марсе показало, что он совершенно здоров.

Эко удивился:

– Вы в этом уверены?

– Абсолютно. Будь у него рак, ему бы не позволили взойти на борт «Марземли». Космические лучи очень опасны даже для здорового человека. Если бы ему был поставлен какой-то диагноз, его бы отсюда не выпустили. Я точно знаю, что он был здоров.

Эко нахмурился:

– Тогда, быть может, рак развился в результате перелета. …Думаю, мы вряд ли узнаем.

Эко считал, что догадался, почему Давоски покинул Марс, но Джанет эту догадку опровергла. Итак – он до сих пор ничего не понял. Он надеялся найти ответы у Джанет, а ей нужно было, чтобы он рассказал о том, что случилось с Артуром. И вот они с Джанет высказали друг другу свои соображения о том, почему Давоски покинул Марс, но развенчали гипотезы друг друга. Загадка повисла в воздухе, и Эко не понимал, найдет ли еще хоть какие-то подсказки.

Угнетенное настроение вынудило его умолкнуть. Солнце стало похожим на зонт, накрывший его рассеянным светом. Витрина посередине кофейни вращалась, демонстрируя разные вкусные сладости. Механическое пианино играло меланхоличную мелодию. Клавиши танцевали, словно бы под пальцами невидимого пианиста. Глядя в сторону инструмента сквозь покачивающиеся листья комнатных растений, Эко словно бы видел фигуру пианиста в черном фраке.

Но внезапно Эко очнулся от рассеянности. Ведь он до сих пор не завершил самого важного, ради чего предпринял путешествие на Марс.

– О, чуть не забыл. Мой учитель просил кое-что передать вам.

Он положил на стол пакет, в котором лежала женская расческа, кружок с портретом и именем Давоски и электронный блокнот, который Артур всегда носил с собой. Эко разложил эти предметы на столике.

– Расческа моя, – проговорила Джанет и стала бережно прикасаться к лежавшим на столике вещам. – А это проездной Артура для передвижений по Марсу, я раздобыла его. А это его дневник. Он был при нем, когда он прибыл с Земли.

– В этом блокноте я видел вашу фотографию, – сказал Эко и добавил: – Фотографии его жены там нет.

Джанет продолжала осторожно прикасаться к предметам.

– И последнее, – сказал Эко и стал стараться подобрать верные слова. – Незадолго до смерти он записал в цифровом виде свои нейронные паттерны. То есть здесь записаны его воспоминания. Он велел мне отвезти их на Марс. Думаю, я должен передать это вам. Он этого не говорил, но я верю, что таким образом он хотел здесь упокоиться.

С этими словами он торжественно протянул чип Джанет.

Губы Джанет задрожали. Она потянулась к Эко. Руки у нее тоже дрожали. Кончики ее пальцев прикоснулись к руке Эко и отпрянули, словно он держал огненный шар. Она не могла оторвать взгляд от чипа.

– Артур… он просто попросил вас отвезти это на Марс? И больше ничего не сказал?

– Нет. Я не знаю, что делать.

– Он очень страдал?

Эко задумался:

– Я не думаю, что его сильно мучила физическая боль, но он так долго был слаб, что не мог говорить. Во время последнего просвета в сознании он пытался писать, но начертал одну единственную букву – латинскую «В» – первую букву вашего имени.

– Латинскую «В»? – Джанет встретилась глазами с Эко, и ее губы перестали дрожать. – Нет, это не я.

Она уверенно покачала головой.

Когда она заговорила вновь, в ее голосе не было разочарования, а только спокойствие человека, нашедшего разгадку.

– Теперь я понимаю, чего он хотел от вас. Понимаю, куда надо положить… его.

Эко слушал ее очень внимательно.

– Давайте, я расскажу вам одну тайну насчет Артура, про которую больше никто не знает, – сказала Джанет. – Перед самым вылетом на Землю он побывал в Первой оптико-электронной мастерской, которая отвечала за работу компьютерной техники центрального архива. Центральный архив работает по принципу атомарного хранения, при котором квантовые переходы каждого атома фиксируются в виде нулей и единиц. Плотность информации невероятно высокая, а такой подход обеспечивает огромный объем для хранения. Артур получил в этой мастерской сведения о центральном архиве и увез их на Землю.

Эко был в шоке. Неожиданно всё обрело смысл. Он обнаружил последний фрагмент головоломки. Вот почему Давоски покинул Марс.

Но даже Джанет не поняла всего окончательно. Давоски отправился в эту мастерскую не только для того, чтобы, повинуясь последнему порыву, узнать о секретах атомарного хранения информации. Это изначально было его планом. Давоски оставался на Марсе для того, чтобы раздобыть эту технологию.

Он надеялся создать хранилище информации, огромное хранилище, способное сберечь все чудесные мысли человечества, и чтобы доступ в это хранилище был открыт для всех. На Земле ничего подобного не существовало, и он просил и умолял, пока не выудил у марсианских ученых нужные ему сведения. И как только он их получил, он сразу же улетел на Землю. Ему нужно было позаботиться о Земле – в этом состояла его задача.

Вернувшись на Землю, Давоски отказывался от любых интервью и жил жизнью отшельника, чтобы осуществить свою мечту так, дабы сведения не попали в плохие руки. Возможно, оберегание добытых сведений было условием, согласно которому марсианские ученые передали ему эту драгоценную технологию. После создания архива Давоски надеялся в самом скором времени возвратиться на Марс, но он никак не мог предполагать, что заболеет раком.

Оставался один-единственный вопрос: что сделал Давоски на Земле для создания архива?

На ум Эко тут же пришел Теон. Он был уверен: Давоски выходил на связь с этим человеком. Теон и его учитель были старыми друзьями, и Давоски много раз сотрудничал с группой «Thales». По всей вероятности, Давоски считал группу «Thales» самым подходящим инструментом для осуществления его плана, поскольку на Земле не существовало ни одной компании с подобным размахом, влиянием и наличием такого объема ресурсов. Во второй половине двадцать второго столетия, когда торговля в Сети стала намного обширнее торговли реальной, группа «Thales» стала самой грандиозной компанией в мире.

Чтобы подтвердить эту догадку, Эко должен был поговорить с Теоном – другого выбора у него попросту не было.