Текст книги "Скитальцы"

Туту эти сведения еще сильнее обескуражили.

– Да зачем? У вас в метро разве нет терминалов?

– Что еще за терминалы?

– Терминал – это терминал. Они у нас всюду стоят. На станциях, в музеях, в магазинах – везде!

– А, ты имеешь в виду общественный компьютер. Нет, тут дело совсем другое. На общественном компьютере для твоих личных данных нет места, ты ничего не можешь с ним делать сам.

– Почему же не можешь? Просто нужно ввести логин и войти в свое личное пространство.

И Руао, и Туту явно устали препираться. Они совсем не понимали друг друга.

Вмешалась Люинь.

– Туту, на Земле многое иначе. Там не полагаются на центральные серверы. Земля слишком велика, там очень много людей. Они входят в Сеть через персональные компьютеры.

Ее простое объяснение словно перебросило мост между двумя такими разными культурами.

Эко знал: теоретически Люинь права. Различие между Марсом и Землей действительно заключалось в использовании центральных серверов и личных компьютеров, архивов и Сети. Но Люинь не упомянула о географических различиях, о разнице в численности населения. Она просто прекратила спор – и только.

Но в реальности различия были куда более сложными. К примеру, существовал вопрос о доходе производителей компьютерной техники. На Земле персональный компьютер чаще всего работал года три, после чего его следовало менять. На Марсе компьютеры были частью инфраструктуры зданий, и заменить их было не так-то легко. Если бы люди на Земле перешли на марсианский подход, производители техники лишились бы возможности ее развивать и усовершенствовать. Другой пример: можно было рассмотреть вопрос о способности и ответственности. На Земле кто имел способность обслуживать централизованные системы, обслуживающие всех и каждого? Властные структуры или мегакорпорации? А еще более критичным был вопрос идеологии. Главные медийные структуры Земли всегда гордились давней традицией атомистического индивидуализма. Сама идея объединения всех с помощью централизованного сервера стала бы мишенью для громогласной критики.

Эко не мог судить – может быть, Люинь ничего не знала об этих сложностях, а может быть, предпочла о них умолчать. Если она об этом ничего не ведала, то ей просто повезло в том, что она подыскала простое объяснение. Но если она была в курсе, то, значит, попыталась уйти от долгой дискуссии с мальчиками. Эко пытался догадаться, что прячется за невинным лицом этой девушки. И он решил, что настала пора с ней познакомиться.

Группа направилась к фуд-корту.

Эко догнал их и остановился рядом с Люинь в очереди вдоль прилавка. Люинь посмотрела на него и кивнула.

– Привет, – сказал Эко.

– Здравствуйте, – ответила Люинь.

Она явно не была настроена на продолжение разговора, но всё же она чуточку отстала от подруги и мальчиков, и это дало Эко шанс.

– Это ваши подруги? – спросил он, указав на девушек, стоявших впереди.

– На самом деле, соседки.

– Скажите, а марсиане часто переезжают и меняют адреса?

– Почти никогда.

– Значит, вы уже давно соседи.

– Если бы я не уезжала, было бы восемнадцать лет.

– Значит, вы наверняка друг друга хорошо знаете.

– Знали бы, если бы я не уезжала.

– Но вы уехали, поэтому…

Люинь прямо на его вопрос не ответила. Она указала на рыжеволосую девушку.

– Джиэль мечтает стать дизайнером. Хочет создать самое красивое подвенечное платье в мире. – Затем Люинь указала на девушку в голубом костюме, которая всё это время молчала. – А Бренда мечтает стать поэтом. Хочет стать классиком, чтобы о ней помнили, как о лорде Байроне.

– А вы?

– Я хотела стать ботаником. Великим. Таким, который открывает разные тайны, скрытые за лепестками и красками цветов.

– Правда?

Эко улыбнулся, сам не зная почему. Может быть, потому что Люинь выглядела так серьезно, а может быть, потому что все эти мечты были такими солидными. Ему хотелось поговорить с Люинь о ее детстве, а не перегружать камеру глупой болтовней. Эко надеялся, что он выглядел обычным человеком, пытающимся вести беседу, а не репортером, явившимся к Люинь с определенной программой в голове.

Некоторое время Люинь молчала. Она взяла со стойки яблоко и стала его жевать. Эко взял себе шоколадный напиток. Они подошли к пункту проверки, позволили устройству сканировать ладони для оплаты покупок и направились к небольшому столику без стульев у стены. Спутники Люинь стояли неподалеку. Люинь помахала им рукой.

– А теперь какая у вас великая мечта? – спросил Эко, стараясь говорить легко и весело.

– У меня нет великих мечтаний.

– Но разве вы не хотите стать великой танцовщицей? Звездой?

– Нет.

– Почему? Здесь у вас для этого просто идеальные условия.

– Идеальные?

– У вас стабильная жизнь. Вам не нужно переживать о том, чтобы найти рынок или спонсоров. Есть место для занятий. И мастерская наверняка есть.

Люинь промолчала. Эко ждал, но она не произнесла ни слова. Он смотрел на девушку и видел, что она в отчаянии. Это было именно отчаяние, а не рассеянность, не нежелание продолжать разговор. В ее молчании чувствовалась подавленность. Она словно бы чувствовала себя ужасно, но всеми силами старалась не проронить ни звука. Эко не понял, когда именно так изменилось ее настроение. Всего минуту назад Люинь выглядела спокойно.

– Что случилось? – спросил он. – Простите, если я чем-то вас задел.

– Нет-нет, вы ничего такого не сказали, – с каменным выражением лица ответила Люинь. – Здесь действительно всё идеально.

– Что вы имеете в виду?

– Я не имею в виду ничего.

– Вам кажется… что здесь не так уж хорошо?

Люинь посмотрела на Эко. Ее глаза блестели.

– Дело не в том, хорошо ли здесь, а в том, что ты не можешь думать, что тут нехорошо. Понимаете?

Эко так удивился, что не знал, что ответить. Глаза Люинь были полны печали – а он не мог понять почему. Задержав на нем взгляд на пару секунд, Люинь извинилась и ушла. Даже не попрощалась с подругами и мальчиками. Они все стали ее окликать, но она не обернулась. Девушки и мальчики обернулись и уставились на Эко.

Эко понял, что Люинь не хотела, чтобы другие заметили, как она расстроилась, однако сам он был обескуражен точно так же, как и спутники Люинь.

У него пропал всякий интерес к Экспоцентру. Прогулявшись по Большому Залу и сделав несколько дежурных панорамных снимков, он ушел.

Всемирная ярмарка здесь сильно отличалась от подобных выставок на Земле. Вместо притягивающих взгляд стендов, ярких баннеров и мигающих лампочек продукция, доставленная с Земли, была аккуратно размещена внутри выставочных витрин, сопровожденных табличками с кратким описанием и объяснениями. Общее ощущение было ближе к тому, какое испытываешь в музее. Делегация с Земли доставила на Марс также «американские горки» и имитаторы экстремальных видов спорта, но места для установки всего этого не хватило. Кроме того, земляне привезли уйму рекламного оборудования и были готовы соответствовать любому сценарию работы марсианской пропаганды. Всех искренне смутило то, что никакой пропаганды здесь вообще не оказалось.

Высокая, величественная сцена была пока смонтирована только частично. Не хватало места, поэтому сцена сейчас напоминала великана, присевшего на корточки. Ковер-дисплей высокого разрешения был раскатан только наполовину. Это вызывало обескураженность. Рекламные постеры занимали целую стену, но они были настолько велики, что создавалось впечатление, что стена заполнена ликами чудовищ. Всё выглядело несуразно, не к месту, а потому не нравилось ни марсианам, ни землянам.

Хранилище досье

Когда Люинь и Чанья сели рядом на вершине наблюдательной вышки, на небе высыпали звезды. Они были такими яркими, что смотреть на них было больно. Млечный Путь пересекал небо слева направо, словно дугообразная балка величественного купола. С наблюдательной вышки был виден почти весь ярко освещенный Марс-Сити, и подруги словно бы повисли между двумя звездными морями. Одно море наверху, другое внизу, а под ногами у девушек – только металлические ступени наблюдательной вышки. Обеим казалось, что они далеко от дома.

– Сначала я ухватилась за самое простое объяснение. Может быть, дедушка подумал, что путешествие на Землю станет прекрасной возможностью для обучения, и он воспользовался данной ему властью, чтобы дать мне этот шанс.

– Прекрасной возможностью для обучения? – переспросила Чанья и посмотрела на подругу с усмешкой. – Будь я консулом, я бы прежде всего позаботилась о том, чтобы моя внучка держалась подальше от группы «Меркурий».

Чанья была гимнасткой. Они с Люинь были единственными девушками-спортсменками в составе ансамбля. Чанья понимала, через какую боль Люинь довелось пройти на Земле.

Люинь покачала головой:

– Но ведь это возможно, правда? Наверняка комиссия не знала, как это будет тяжело, и, может быть, они понадеялись на то, что я действительно обучусь чему-то полезному.

– Надеюсь, что так, – тихо отозвалась Чанья.

Чанья никогда не боялась, следуя логике, приходить к холодным, бессердечным выводам, а Люинь была не такая. Нет, не то чтобы она не думала о пугающих вероятностях. Она попросту не хотела о них думать. Почему – этого она не знала. Просто такая уж она была. Она понимала, что это ее слабая черта – то, что она подсознательно избегала определенных фактов. Ей была ненавистна мысль о том, что она представляет собой ходячий эксперимент, экземпляр. Ей недоставало силы воли Чаньи, чтобы принять правду.

– Но когда вспомнила ту запись… больше я так думать не смогла. Даже если организаторы этого полета не знали, как трудно физически мне придется на Земле, дед отправил меня туда не поэтому. Меня определили в группу «Меркурий» через месяц после того, как я увидела ту запись. Это не может быть совпадением.

– Согласна.

– Дед боялся – как бы я не разузнала больше… Но о чем?

– Думаю, догадаться не так уж трудно. Он не хотел, чтобы ты узнала, что он стал одним из тех, кто приговорил твоих отца и мать к смерти.

– Нет! Не к смерти! Он приговорил их к работе в шахтах.

– Какая разница? На буровых катерах на Деймосе то и дело случаются аварии.

– Но я не уверена, что на том видео было записано вынесение приговора моим родителям. Я не услышала, о чем там говорили, и вдобавок была слишком мала, чтобы что-то понять. Может быть, имена моих родителей там были упомянуты.

– Возможно, кое-кто испугался, что ты копнешь глубже.

– Если бы дело было только в дедушке, думаю, я не была бы так потрясена. Но к этому был причастен и Руди. Скорее всего, он об этом давно знает, но скрывал от меня – вместе с дедом.

– Очень может быть, что твой брат знал и о том, почему ваши родители были наказаны.

Люинь договорилась встретиться с Чаньей, потому что хотела, чтобы подруга помогла ей понять, за какое преступление ее родителей могли приговорить к ссылке в шахты на спутнике Марса, где те и погибли. Девушки уже какое-то время размышляли об этом, но к ответу пока не приблизились.

Когда они были подростками, случаев уголовных наказаний было мало. Самое страшное, что они могли припомнить, – это была дополнительная работа в каких-то цехах или временный запрет на право делиться своими произведениями. Жизнь на Марсе в основном была мирной и упорядоченной. Преступления и конфликты здесь случались редко. Люинь не могла представить, что же такое могли натворить ее родители. Они всегда любили жизнь, в их досье не было никаких черных меток. Они постоянно получали награды и почести – до того момента, пока не получили приговор. И на шахтерских работах они пробыли меньше года, а потом случилась авария.

Единственным, что казалось Люинь хотя бы отдаленно связанным с приговором, был отказ ее матери зарегистрироваться хоть в какой-нибудь мастерской.

Глядя на звезды, она спросила:

– Ты как думаешь, отказ от регистрации – это преступление?

Чанья рассмеялась:

– Если так, то меня накажут.

– Ты еще не зарегистрировалась?

– Нет.

– Вот и я тоже.

– Думаю, никто из нашей группы не зарегистрировался.

– Серьезно? – Люинь очень удивилась. – Я этого не знала… Значит, все просто тянут время?

– Ага. Анку чуть не уволили.

– Что? Когда?

– Он тебе не сказал? – удивилась Чанья. – В первый же день, когда он вернулся, у него вышел жуткий скандал с капитаном Фитцем. Я слышала, что после банкета их эскадра должна была летать вокруг гостиницы, где остановилась делегация с Земли – в качестве демонстрации силы. Анка отказался. Как может солдат отказаться выполнять прямой приказ командира? Можешь себе представить, что было после этого.

– Так вот что случилось…

Странно было слушать от другого человека про то, что произошло с Анкой. Ну да, он был не слишком разговорчив и рассчитывал на то, что слухи до нее донесут другие. И все же Анка в рассказах других людей был не тем Анкой, которого знала Люинь. Он ей всегда казался человеком, который не позволяет ничему плохому к нему прикасаться. Но вот теперь она вспомнила один эпизод на Земле, когда Анка ушел из компании после ссоры. А Чанья всегда знала, что с кем происходит, и просвещала Люинь.

– А знаешь, может быть, отказ от регистрации и вправду – дело серьезное, – вдруг проговорила Чанья.

– В каком смысле?

– Ну давай рассмотрим обычные преступления – воровство, способность воспользоваться чужой ошибкой, всякое такое. Это просто редкие случаи, и все понимают, что так поступать нельзя. Достаточно простого, легкого наказания. Но всё иначе, когда дело касается идеологии. Тогда преступление превращается в вызов нашему образу жизни. Если идеологические бунтари распространяют свои идеи, это становится угрозой для всей системы. Отказ от потребности организовывать жизнь вокруг мастерских может быть рассмотрен как идеологическая революция.

Люинь молчала. Слова Чаньи напомнили ей о ревизионистах, с которыми она познакомилась и подружилась на Земле.

– Это просто мои догадки, имей это в виду, – заметила Чанья.

– Знаешь, я сегодня подумала, – сказала Люинь, – что самая большая проблема нашего мира вот какая: ты ни о чем не можешь подумать, что это нехорошо. Каждый обязан выбрать мастерскую, должен жить как полагается. И чем больше я об этом думаю, тем мне страшнее. Если твоя догадка верна и если отказ от регистрации – это уголовное преступление, тогда… мы даже лишены возможности по своему выбору покинуть систему. Какой страшный мир.

– Ты начала так думать только после возвращения? – спросила Чанья.

Люинь кивнула.

– И у меня то же самое. Жуткое ощущение. После всего, через что мы там прошли, наконец вернуться домой только для того, чтобы понять, что жить здесь невыносимо…

– Знаешь, если бы можно было жить, только повинуясь инстинктам, – сказала Люинь, – это было бы истинное счастье.

Чанья фыркнула:

– По-моему, то же самое мы друг дружке говорили четыре года назад.

Люинь улыбнулась:

– Точно. Думаю, теперь для таких сентиментов мы с тобой уже слишком взрослые.

Они уже пережили привычку говорить о жизни слишком громкие слова. Повидав столько обескураживающих и тревожных вещей, они не могли так уж легко делать выводы. Четыре года назад они оценивали жизнь землян с безграничной юной уверенностью, но сегодня настроение у них было совсем иное.

Чанья повернула голову и пристально посмотрела на подругу:

– Ты сейчас больше всего чего хочешь?

– Уйти.

Чанья рассмеялась:

– То же самое.

Люинь посмотрела вверх и прикоснулась к холодному куполу из прочного стекла.

– Жаль, что уйти у нас уже не получится.

Четыре наблюдательные вышки Марс-Сити были самыми высокими постройками в городе. Словно четыре оберегающих божества, они стояли по сторонам света. Люинь и Чанья любили подниматься сюда, потому что могли потрогать стеклянный купол, отделявший Марс-Сити от космоса, могли ощутить границу, которая оставалась нетронутой всё время, пока продолжалась их жизнь, день за днем. В отсутствие плотной атмосферы звезды казались особенно яркими и совсем не мерцали.

– И поэтому нам еще сильнее хочется убраться отсюда, – сказала Чанья. – Когда ты жила на Земле, ты там с землянами спорила? Говорила, что тут у нас жизнь намного лучше? Я еще как спорила. Я им говорила, как тут безопасно, какая у нас низкая преступность, какие все на Марсе высокоморальные. Но вплоть до вчерашнего дня я не осознавала, что ничто из этого никак не связано с продвинутым состоянием этического развития Марса. Здесь никто не совершает преступлений, потому что бежать отсюда некуда. Мы тут застряли, как в болоте. Рано или поздно мы понимаем, что нас поймают.

Давно подруги так не говорили о жизни. Когда они только оказались на Земле, они любили заводить долгие умные беседы после того, как пробовали новую работу или видели что-то новое для себя. Они пытались обозначить некие принципы, определить, какой жизнью хотели бы жить. Но со временем такие дискуссии стали реже. Девушки имели мало возможностей управлять собственной жизнью. Невзирая на множество вероятных вариантов, выбор для отдельного человека был невелик.

Тем не менее они были свидетельницами таких возможностей.

На Марсе жизнь была делом традиции. Дорога каждого ребенка была подобна дороге любого другого малыша: в шесть лет – в школу, в девять – волонтерство в общественных службах, в двенадцать – начало размышлений о том, чем заняться в будущем, в тринадцать – волнение при первом участии в выборах. Студенты могли выбрать интернатуру в самых разных мастерских, а как только они накапливали достаточное число баллов, они могли выбрать какую-то область науки и начать более глубокое изучение предмета, писать статьи, ассистировать более опытным профессионалам, а потом можно было принять решение относительно выбора мастерской. Интерны также работали в магазинах, цехах, на горнодобывающих станциях, но этот опыт также являлся частью интернатуры при мастерских. Эти студенты были волонтерами, имевшими целью накопление опыта. Никто не занимался ничем бесполезным, никто не был предоставлен сам себе. Каждый в итоге оказывался постоянно приписанным к той или иной мастерской, обретал индивидуальный номер, регистрацию в хранилище досье и прямую дорогу, по которой каждый шагал до самой смерти.

А на Земле, во время своих странствий, Люинь видела людей, занимавшихся тем, что им в голову взбредет. Всякий раз, стоило ей поселиться в новом месте, она заводила новую компанию друзей. Эти молодые люди никогда не заключали постоянных контрактов с работодателями, а работали в определенные часы – кто трудился официантом, кто писал какие-то статьи, кто занимался доставкой покупок или выполнял чьи-то поручения, кто-то порой что-то покупал или продавал на черном рынке, а иногда случались продажи своих IP в Интернете. Эти люди жили одним днем, перебирались из города в город, поедали фастфут в аэропортах, ходили на гала-концерты в роскошных отелях, покупали сигареты на последние деньги, заключали бизнес-сделки с людьми, с которыми только что познакомились. Профессии у них были мимолетны, как взгляды флиртующих: сверкнут глазами – и переключают внимание на кого-то другого.

Такая жизнь, наполненная неуверенностью и неопределенностью, зачаровывала Люинь. Она настолько разительно отличалась от жизни в платоническом саду идеализированного творения, где она выросла. Два мира в ее сердце налетели друг на друга, словно воздушные массы, и в итоге там разыгралась жуткая буря.

Так и вышло, что приобретенный ею на Земле опыт стал комбинацией двух разнонаправленных видов приспособления. Притом что Люинь нужно было приспособиться к гораздо более примитивному стилю жизни, наполненной множеством неудобств, она должна была свыкнуться и с гораздо более сложным образом жизни. С точки зрения устройства и работы инфраструктуры Марс-Сити сильно опережал земные города, но при этом стиль жизни на Марсе был старомоднее и проще.

На взгляд Люинь, марсиане были наделены ясностью и чистотой Аполлона, а земляне страдали суетливостью Диониса. Десятилетнему марсианскому ребенку была известна Аристотелева логика, кодекс Хаммурапи, история восстания якобинцев и реставрации Бурбонов, а также все прочие аспекты развития истории человечества и искусств. Во время учебы каждый сидел за отдельным столом, мог за столиком в кофейне дискутировать о философии, обсуждать проявления вселенской Воли в истории духовной мысли, размышлять о преемственности цивилизаций и о роли сознания в человеческой истории. Марсиане преклонялись перед высокими идеями, ценили искусства и изобретения. Каждый марсианин спрашивал себя: «Почему я этим занимаюсь? Какую ценность вот это мое действие имеет для прогресса цивилизации?»

Земляне были совсем другими.

Первым, чему научилась Люинь на Земле, было то, как вести себя на вечеринках. Она ходила выпивать с другими девушками из танцевального ансамбля и принимала галлюциноген, который был недостаточно мощным для того, чтобы его объявили нелегальным. Она парила в пространстве в измененном состоянии сознания и ощущала себя почти божественно. Она слушала, как другие смеются, рассказывают анекдоты, громко поют. Она смотрела, как они вертятся и топают ногами на танцполе. Никто никого не расспрашивал – кто, что, где, почему. Все просто наслаждались коллективным расслаблением тела. Они обнимались и целовались, следовали своим чувствам и интересам и, удовлетворив их, тут же об этом забывали. Они демонстрировали всю красоту своего тела, соединялись с вселенной и приравнивали мгновения радости к космической вечности.

Люинь оказалась способной ученицей и вскоре участвовала в тусовках так же рьяно, как ее друзья. Она никогда не спрашивала у них: «Зачем мы этим занимаемся? Какую ценность имеют наши действия для прогресса истории человечества?» Она и так понимала, что такие вопросы бессмысленны на фоне безумства страстей.

На Марсе алкоголь продавали, но мало кто напивался допьяна. Все подростки из группы «Меркурий» должны были пережить шок столкновения с новым образом жизни. И они не могли избежать вопроса: существовала ли жизнь для того, чтобы создавать великие истории и произведения искусства, или в самой жизни имелся весь нужный для нее смысл? Они терялись, молчали посреди шумной толпы, оставались трезвыми рядом с резвящимися, пьянели во время занятий. В мгновение ока они утратили всякую веру.

Люинь нужно было выяснить, зачем ее отправили на Землю. Она не хотела быть пешкой в чужой игре. Когда-то она просто приняла бы предназначенную ей судьбу, а теперь не желала этого. Она должна была узнать, была ли у случившегося причина.

«О вы, боги Олимпа, – подумала она, – думали ли вы когда-нибудь, что в один прекрасный день группа детей зависнет между вашей трезвостью и буйством, не в силах решить, что выбрать?»

* * *

Люинь ехала на поезде в офис дяди Лаака и пыталась совладать с собой. Она нарочно дважды выбирала неверную станцию назначения, чтобы как можно дольше добираться до Хранилища Досье. Иначе путь занял бы у нее всего пять минут. Марсианские поезда всегда выбирали самый короткий путь, не давая людям времени подумать и что-то спланировать по пути.

Люинь растерялась. Она уже не понимала, вправду ли хочет продолжить свое расследование.

Она чувствовала, что приближается к границе, движется к вопросу, в обычной жизни не существующему, а возникшему только на контрасте с переменами. Пока что она была личностью, которая официально не существовала. Без регистрации у нее не было ни аккаунта, ни идентичности в системе. Она была кем-то, стоящим за пределами системы, потенциально опасным субъектом.

– Отказ от регистрации, – прошептала она.

Было ли это серьезным преступлением? Было ли это вызовом существующей системе мира? Было ли этого достаточно для того, чтобы дед отправил в ссылку ее отца и мать и поддался страху? Почему для системы так важен был девятизначный регистрационный номер?

На Земле Люинь слышала кое-какие истории насчет времени, именуемого Веком Машин. Когда люди рассказывали эти истории и описывали мир, в котором машины всех и каждого сажали в тюрьму и относились к личностям, как к запчастям, которые можно использовать и выбросить, их глаза наполнялись страхом. Свободу и чувство собственного достоинства подавляли и истребляли. Эти люди говорили, что Марс – самый лучший пример такого мира.

Рассказчики этих историй на Марсе никогда не бывали, но описывали все пороки этой планеты так, словно знали Марс лучше Люинь. Мало-помалу она к этим историям привыкла и убедила себя в том, что рассказчики не злобны, а попросту невежественны. И всё же она начала опасаться того, что они говорят правду. Люинь спрашивала себя: если вправду она жила в мире, созданном злобным режимом, то что же ей делать?

У Люинь было так много вопросов, но большую их часть она боялась себе задавать. Многие земляне говорили ей, что Ганс Слоун – диктатор. Они говорили об этом так убежденно. Люинь не смела спросить об этом деда и не хотела спрашивать. Кровь деда текла и в ее жилах, и свои сомнения она никогда не смогла бы высказать так, чтобы это не привело к прямой конфронтации.

В детских воспоминаниях Люинь ее дед был защитником Марса. Она не верила, что он диктатор, но кое-что вызывало у нее сомнения. Дед был воином, одним из последних пилотов, совершавших полеты во время войны. Он выжил в этой войне, он был победителем и человеком, исполнившим свой долг. После войны он стал пилотом, обслуживавшим промышленность. Он сопровождал шахтерские катера в пути между Марсом и его лунами. Он летал исследовать Юпитер, отправлялся к поясу астероидов за водой, к Фобосу и Деймосу для строительства баз. Он начал свою карьеру в качестве стажера, а потом поднялся до должности командира флотилии и возглавил техническое развитие всей Системы Полетов.

Большую часть своей жизни Ганс совершал одиночные полеты. Только в среднем возрасте он занялся политикой в качестве законодателя, затем стал руководителем системы, а в шестьдесят лет – консулом. Когда Люинь была маленькая, она видела деда за письменным столом. Он читал и писал допоздна или разговаривал с другими политиками. Даже тогда, когда Люинь с родителями навещали его, он порой вынужден был уйти, потому что возникали срочные дела, требовавшие его внимания. Его личное пространство хранило столько материалов, сколько заняли бы сведения целой школы. Люинь не верила, что он диктатор, – наверное, просто он слишком много и упорно работал.

И всё же она не могла быть в этом уверена. Были факты, указывающие на обратное: ее место в группе «Меркурий», смерть ее родителей, сам принцип действия центрального архива.

Она должна была добраться до самого дна своих сомнений.

Поезд скользил по стеклянному туннелю, будто капля воды. Окутанный воздухом, он не производил никакого шума. В детстве Люинь не осознавала, насколько тих окружавший ее мир. На Марсе не было скоростных лифтов, шумных толп, автомобилей и самолетов. Ей были знакомы только утонченные, деликатно обустроенные дома, стекло, сады со множеством дорожек, магазины без кассиров, кофейни, кинотеатры без будок для продажи билетов и прозрачные туннели, по которым каплями воды скользили поезда. Она знала только людей, которые учились, работали, думали и разговаривали. Здесь не было марихуаны, диких воплей, обнаженных тел, дергающихся в лихорадочном танце и зависших в пространстве между бодрствованием и сном. Здесь не было никакого шума, только тишина и безмятежность.

Люинь ехала по городу, перемещаясь из света в тень. Очертания вагона расплывались от игры солнечных лучей. Наконец Люинь приняла решение и нажала кнопку «Хранилище Досье имени Монтескьё»[7]7
  Шарль Луи́ де Секонда́, барон де Ла-Бред и де Монтескьё (1689–1755) – французский писатель, правовед и философ эпохи Просвещения, один из зачинателей идеологии либерализма. Разработал доктрину о разделении властей.


[Закрыть] – место, где работал дядя Лаак.

Ей нужны были ответы. И хотя ей не хотелось вставать лицом к лицу с нелепой реальностью, неведение и мысли о том, что она никогда не узнает правду, пугали ее еще сильнее. Сомневаться в собственной жизни – хуже этого страха на свете не было. Люинь не могла позволить себе жить в подвешенном состоянии.

Будучи регистратором досье, дядя Лаак отвечал за самую сердцевину марсианской файловой системы. Он больше любого другого человека был знаком с теми цифрами, которые определяли личность человека. Эти номера были словно бы ульями, окружавшими дядю Лаака тесными рядами. Это были шеренги жизней, а в самом центре этих шеренг находился Лаак. Перед ним стоял старинный письменный стол с потрескавшейся крышкой, но при этом на столе не было ни пылинки, и царил образцовый порядок.

– Пожалуйста, садись. – Лаак указал на стул по другую сторону от стола. – Я прочел твое сообщение и знаю, что ты ищешь.

Люинь села и распрямила спину. Она молчала, но ее сердце часто билось. Солнце светило ей в край глаза, она не очень ясно видела Лаака.

– Ты уверена насчет этого?

Люинь кивнула.

– Ну хорошо, – отозвался Лаак. – Но позволь, я кое-что тебе объясню. В жизни мы сталкиваемся со многими загадками, но не каждый вопрос стоит того, чтобы искать на него ответ – ответ может оказаться очень горьким.

– Есть разница между знанием и незнанием.

– На самом деле, разница не так уж велика.

– Она есть.

– Разница не имеет такого большого значения… когда ты много повидал.

Люинь пристально смотрела на дядю Лаака. Тот сидел, положив руки на стол. Тонкие длинные пальцы были сплетены между собой. В глазах Лаака за круглыми стеклами очков Люинь видела страдание. Оно ощущалось и в его сплетенных пальцах, и даже в воздухе, отделявшем его от Люинь. Она подумала: «Наверное, он надеется, что я вижу его боль».

В отличие от дяди Хуана, дядя Лаак никогда не выказывал своих эмоций открыто. Он никогда не кричал, никогда громко не смеялся. Его высказывания всегда напоминали нечто высеченное из древнего ствола дерева и неспособное меняться. И Люинь не сомневалась: сейчас Лаак хотел, чтобы она увидела боль в его взгляде.

Лицо Лаака было длинным, с острыми скулами, волосы – редкими, с проседью. Казалось, он лысеет от умственных перегрузок. Лаак ждал ответа.

– Я хочу знать.

– Хорошо.

Он встал и прикоснулся к стене. Защитные обои скользнули в сторону и обнажили металлическую решетку с прямоугольниками, похожими на ящики картотеки. Все эти прямоугольники были коричневыми, с золотистым ободком. Посередине каждого прямоугольника было изображено круглое кольцо, а под ним – белая табличка. Всё это было имитацией, но создавалось полное впечатление, что можно подойти, потянуть за кольцо и выдвинуть каталожный ящик.

Так выглядела вся стена, сверху донизу, и это произвело на Люинь сильнейшее впечатление. Лаак пошел вдоль стены, поглядывая на надписи на «ящиках». Он остановился, прикоснулся к одному из коричневых прямоугольников и ввел несколько команд. Из глубины стены донеслось гудение.

Вскоре из щели в боку прямоугольника выползла полоска электронной бумаги.

Лаак взял ее и протянул Люинь. Люинь взяла распечатку бережно, словно наполненную до краев чашу, и уставилась на нее, не моргая. Распечатка представляла собой результаты ее тестирования за пять лет до отправки на Землю. Общее число баллов удивительно ярко выглядело на фоне прозрачного стекловолокна. Каждая цифра ножом ударила в сердце девушки.