Текст книги "Эликсиры Эллисона. От любви и страха"

Пассажирка утонувшего лайнера, так и не сумевшая попасть в Америку, умирала от крайнего переохлаждения и похоже бредила. Ее сбивчивый рассказ слышали только несколько спасшихся вместе с ней пассажиров и матросов, пытавшихся облегчить ее страдания. Единственное, что они поняли – это что она торговала собой в Лондоне, и что провела вечер с «настоящим джентельменом, вот те крест, самым что ни на есть настоящим», и он показал ей артефакт. Она рассказывала об этом с таким восхищением, что даже умерла со счастливой улыбкой на губах, словно познала самое большое счастье, какое только бывает в жизни.

Один из матросов, кочегар-ирландец по фамилии Хэггерти, как вспоминали позже, прислушивался к рассказу умирающей женщины внимательнее остальных.

Хэггерти сбежал с судна сразу по возвращении его в Нью-Йорк.

Сержант Майкл Джеймс Хэггерти погиб во время сражения при Ипре 9 ноября 1914 года. Его солдатский ранец забрал себе немецкий солдат при отступлении британцев и французов – свидетелем этого стал уцелевший британец, который притворился мертвым и позже пробрался к своим. Однополчане Хэггерти вспоминали, что он спал, всегда подложив под голову ранец вместо подушки, что в ранце лежало что-то тяжелое, и что он раз сломал руку бойцу, который словно бы в шутку пытался посмотреть, что же носит в нем ирландец.

В период между 1914 и 1932 годами предмет этот – так ни разу и не описанный – всплывал трижды: один раз в Севастополе, в руках у бежавшего с Белой армией русского дворянина, второй раз в коллекции голландского авиаконструктора и, наконец, в доме у чикагского гангстера – того самого, что по слухам застрелил Дина О’Бэньона в его цветочном магазине в доме 738 по Норт-Стейт стрит.

В 1932 году мужчина, приехавший в Нью-Йорк сразу после Рождества на открытие концертного зала в Радио-Сити, сообщил полиции, обнаружившей его валявшимся на земле в переулке рядом с Восточной 51-ой улицей (недалеко от ее пересечения с Пятой авеню), что его ограбили, отняв «самый ценный и прекрасный предмет в мире». Его отвезли в больницу Бельвью, но, как бы ни допрашивали его после, так и не добились описания похищенного предмета.

По слухам, в 1934 году предмет находился в частной коллекции знаменитого немецкого архитектора Вальтера Гропиуса; после эмиграции Гропиуса из нацистской Германии он – опять-таки по слухам – оказался в коллекции Германа Геринга. В 1941 году его якобы видели в доме Альберта Швейцера во французской Экваториальной Африке; в 1946 году он стал одним из немногих сокровищ, не завещанных Генри Фордом фонду, названному его именем.

Его местонахождение с 1946 года до февраля 1968 года оставалось неизвестным. Но Сири сказала Крису, последней ее любви, что есть один верный, пусть и опасный способ найти его. Тот способ, с помощью которого она узнала все его перемещения из рук в руки – начиная с Кносского дворца и кончая послевоенными временами.

Потом она отпустила его руку, поняв, что все время своего рассказа сжимала ее так сильно, что та побелела как нераскуренный косяк, и тихо-тихо попросила его принести из спальни маленькую барсетку, которую купил ей Крис в Гонконге.

Он принес сумочку, и она стиснула ее еще сильнее, чем только что – его руку. Все потому, что прошла минута, и боль сделалась еще сильнее.

– Помнишь блошиный рынок?

– Да, – выдохнула она, закрывая глаза. – Мы держались за руки в толпе, а потом ты отпустил руку, и толпа унесла тебя, и я боялась, что я тебя потеряла, а ты исчез на целых пятнадцать минут…

– И ты перепугалась.

– А когда вернулась к машине, ты стоял там.

– Видела бы ты свое лицо. Столько облегчения…

– Не облегчения. Любви. Вот после этого я и замедлила свои бесконечные поиски. А ты улыбнулся и протянул мне вот это – она подняла руку с зажатой в ней барсеткой – голубой с золотом, мокрой от пота.

Ее рассказ действовал гипнотически. Он опустился рядом с ней на колени и приподнял ее голову на подушках.

– Что же такое – эта истинная любовь? На что она похожа?

– Не знаю. Я ни разу ее не видела. Уже самая первая попытка узнать стоила мне слишком дорого. Да и искать придется без… – она помедлила, словно подбирая верные слова. Слова, которые не отпугнут его, ибо он, похоже, не столько переживал, сколько боялся. – Без особой помощи.

– Но откуда ты это все сама знаешь?

– У меня есть информатор. Тебе придется найти его. Но действуй очень осторожно. Это опасно, это дорого стоит, надо быть осторожным… раз я не убереглась… – она помолчала. – Тебе потребуется моя кровь.

– Информатор? Кровь? Ничего не…

– Адрамелех, Повелитель третьего часа.

Он ничего не мог поделать. Она умирала, слова застревали у него в горле, он так любил ее, а она бредила.

– Ангел ночи, Крис.

Ничего не понимая, оглушенный горем, он все же сходил еще раз в спальню и принес маленькую шкатулку, которую она называла «бахут».

– Глянь сюда. Видишь, как он открывается?

Он покрутил бахут в руках, но не нашел ни замка, ни застежки.

– Она сделана из древесины алоэ, в точности по указаниям Адрамелеха. А соединительные клинья – из миндального дерева. Ты начинаешь понимать? Ты мне веришь?

– Сири…

– А для того, чтобы открыть его, тебе понадобится Сургат. Смотри.

И она коснулась знака, вырезанного на округлой крышке шкатулки.

– Он не причинит тебе вреда. Он служит лишь одной цели: он открывает все запоры. Возьми волос с моей головы… не спорь со мной, Крис, милый. Сделай так, прошу… – голос ее звучал теперь совсем тихо, слабым шепотом, и он послушался. – Он попросит волос с твоей головы, – продолжала она. – Не слушай его. Заставь его взять мой. И вот что ты скажешь, чтобы вызвать его к себе…

Последние минуты своей жизни она повторяла ему эти слова, пока он не понял, что она не бредит, и что он должен записать их.

– Стоит тебе открыть бахут, и все остальное поймешь сам. Только будь осторожен, Крис. Это все, что я оставляю тебе, так что сделай все как надо, – глаза ее закрывались, но тут она с усилием открыла их и посмотрела на него. – Почему ты сердишься на меня?

Он отвернулся.

– Я ничего не могу поделать с тем, что умираю, милый. Мне жаль, но так вышло. Тебе просто придется простить меня и сделать все как надо.

А потом она закрыла глаза и разжала руку, и барсетка упала на ковер, и он остался один.

И, хотя он остался один, он заговорил с ней.

– Я любил тебя меньше, чем надо было. Люби я тебя сильнее, этого бы не случилось.

Хорошо рассуждать о таком задним числом.

К двадцати пяти годам Крис прочитал все, что смог найти, о таком загадочном предмете, как любовь. Он прочитал Виргилия и Рабле, Овидия и Лю Сяовея, «Симпозиум» Платона и всех неоплатонистов, Монтеня и Иоанна Секунда; он перечитал всех английских поэтов начиная с неизвестных авторов XIII и XV веков, а потом Ролла, Лидгейта, Уайатта, Сиднея, Кэмпиона, Шекспира, Джонсона, Марвелла, Геррика, Саклинга, Лавлейса, Блейка, Бёрнса, Байрона, Перси Шелли, Китса, Теннисона, Браунинга и Эмили Бронте; он прочитал все существующие переводы «Камасутры» и «Ананга Ранги», что заставило его заинтересоваться персами; он прочитал «Благоуханный Сад» шейха Нефзави, «Бэхарестан» Джами и «Гулистан» Саади, что привело его к семи арабским учебникам секса, которые он почти сразу забросил: дело вовсе не в сексе как таковом – уж это он понимал не хуже любого другого. Понимал это так отчетливо, что записал у себя в дневнике:

«Я занимался любовью с Конни Хальбен, когда вдруг вернулся из деловой поездки ее муж Пол. Стоило ему нас увидеть, как он разрыдался. Это самое страшное, что я до сих пор видел. Мне припомнился Иксион, которого Гадес привязал к вечно вращающемуся колесу за то, что тот пытался соблазнить жену Зевса Геру. Пальцем больше не дотронусь до замужней женщины. Не стоит такое развлечение всех этих мук и вины».

В общем, он сумел обойти вниманием все тексты, касающиеся плотской любви во всех ее бесконечных вариациях. Он не выносил никаких вердиктов; просто он очень рано понял то, что не всегда дано понять тем, кто ищет истинную любовь. Правда, представление его об этой истинной любви оставалось идеализированным, традиционным – зато его поиски грааля не замедлялись ненужными помехами.

Он прочитал «Цветы сливы в золотой вазе» в переводе Уэйли и все, что представлялось ему мало-мальски уместным у Фрейда, он отыскал редкий сборник восточной эротики и еще более редкий английский перевод «Рассказов о Константинополе и Малой Азии»; он с головой ушел в мемуары Клары Боу, Карла II, Чарли Чаплина, Айседоры Дункан, Мари Дюплесси, Лолы Монтес и Жорж Санд; он перечитал романы Моравиа, Горького, Мопассана, Рота, Чивера и Броссара – только для того, чтобы обнаружить, что им известно еще меньше, чем ему.

Он жадно впитывал афоризмы великих и даже верил почти каждому их слову. Бальзаковскому: «Истинная любовь в своих поступках являет несомненное сходство с ребяческими выходками: то же безрассудство, неосторожность, непосредственность, смех и слезы». Мольеровскому: «Не рассудок управляет любовью». Теренса Маккенны: «Случается, любовь так меняет человека, что его трудно узнать». Вольтера: «Любовь – это природная ткань, расшитая воображением». Ларошфуко: «Когда человек любит, он часто сомневается в том, во что больше всего верит».

Но, даже согласно кивая каждому противоречивому образу, представляющему любовь: природе, Богу, птичке на проводе, сексу, тщеславию – он понимал, что познал лишь крошечную толику того, что называется истинной любовью. И Кьёркегор, Бэкон, Гёте, Ницше при всей их прозорливости знали об истинной любви не больше, чем самый заурядный батрак.

«Песнь песней Соломона» пришпоривала его искания. Но верного пути к цели не открывала.

Верный путь он обрел в тот февральский вечер 1968 года. Но даже найдя, боялся ступить на него.

Сургат – дух, подчиненный Сарганатаса – в иерархии демонов от Люцифера и до Люцифуга Рофокале занимающий скромную, но ответственную должность открывателя замков, явился, когда Крис Кейпертон призвал его. Не настолько важным был он демоном, чтобы отвергнуть призывающее его заклинание, как бы неумело его ни произнесли. Но и помогать не собирался.

Соломонову звезду на полу Крис вывел кровью Сири. Он не думал о том, что делает – что окунает палец в кровь женщины, лежащей под простыней на диване… что ему приходится повторять это все чаще, потому что кровь густеет… что он не должен допустить ни малейшего перерыва в линиях, очертивших пятиконечную звезду и описанную вокруг нее окружность… он просто делал это все. Он не плакал. Просто делал.

Потом он расставил на острия лучей по свече и зажег их. В те дни в каждом сайгонском доме имелся запас свечей.

А потом стал в центре изображения и начал читать записанный на бумажку текст. Сири заверила его в том, что, если он будет стоять в пентаграмме, ему ничего не грозит, что Сургат умеет лишь открывать замки, а на то, чтобы причинить ему вред, у того просто нет сил… если он не будет делать глупостей.

Слова заклинания были взяты из трактата «Grimorium Verum», и Сири сказала, что их не надо произносить на безупречной латыни, равно как необязательно ритуальное очищение, без которого невозможно призвать главных полководцев Люциферова адского воинства.

Он читал:

– Заклинаю тебя, Сургат, именем Бога всемогущего, Создателя и Повелителя всего сущего, явиться в подобающем человеческом обличьи, без шума и без страха, дабы правдиво ответить на все вопросы, что задам я тебе. Здесь и сейчас заклинаю тебя силой этих святых и священных имен: О Сурми, Дельмусан, Атальслоим, Чарусихоа, Мелани, Лиаминто, Колехон, Парон, Мадоин, Мерлой, Булератор, Донмео, Хоне, Пелоим, Ибазиль, Меон… – и так далее, еще восемнадцать имен. Покончив с этим списком, он добавил еще три: «Явись же! Во имя Адонаи, Элохима и Тетраграмматона! Явись!»

С противоположного берега реки Сайгон доносились залпы орудий, ровнявших с землей – как надеялись ведущие огонь – укрепления вьетконговцев. Но в маленькой квартире на улице Нгуен Кон Трю воздух дрогнул и наполнился мерцанием, похожим на северное сияние.

И квартира исчезла. Он стоял на полу из полированных досок, внутри Соломоновой пентаграммы, но полированное дерево обрывалось сразу за линиями, начертанными высохшей кровью Сири. А за их пределами лежали руины разрушенного храма. Вкруг Криса громоздились в беспорядке огромные серые камни со следами стальных зубьев, которыми отсекали их от скалы. А из теней к нему направлялось что-то.

Оно горбилось и волочило руки по земле. Когда оно ступило в круг света от свечей, у Криса засосало под ложечкой. Он судорожно стискивал в руке бумажку с заклинанием Сири, словно она могла его спасти.

Сургат явился и стал, почти касаясь кончиком козлиного копыта крови Сири. От него разило тем, где он был и чем занимался, когда заклинание оторвало его от трапезы. Крис стоял, едва не лишаясь чувств и стараясь не дышать глубоко из-за вони, которую принес с собой Сургат из своего чертога.

Голова у демона постоянно менялась. Из жабьей она сделалась козлиной, потом вытянулась ниткой червяка, зачернела пауком, потом стала песьей, обезьяньей, человечьей и, наконец, головой твари, которой нет названия.

– Отвори замок шкатулки! – крикнул Крис. Ему пришлось кричать: рев ветра заглушал слова, сводил с ума.

Сургат лягнул бахут ногой. Как и наказала Сири, Крис оставил шкатулку вне пентаграммы. Сургат лягнул ее еще раз. На деревянной поверхности шкатулки не осталось и следа, но на каменном полу храма, там, куда ступала нога демона, дымились обугленные следы копыт.

– Отвори замок!

Сургат подался вперед и завизжал. Слов, которые потоком полились из его пасти, Крис не понимал, да и разобрать их вряд ли кто мог: они исходили из горла, ничуть не напоминающего человеческое. Если бы гиене дали возможность говорить человеческим языком, она и то вещала бы не так гортанно, не так безумно, не так устрашающе.

Сири сказала, что демон может артачиться, но в конце концов выполнит то, что велено. У него просто не будет выбора. Не настолько уж он важный и могущественный. Вспомнив это заверение и бросив еще один взгляд на того, кто стоял сейчас перед ним, Крис содрогнулся при мысли о том, каковы же тогда повелители Сургата.

– А ну открой замок, уродливый ты сукин сын, чтоб тебя! Открывай сейчас же!

Сургат изрыгнул поток извивающихся червей, отлетевших от невидимой стены пентаграммы. Он пробормотал еще несколько слов и протянул похожую на клешню руку, замершую у этой невидимой стены. Он хотел чего-то.

Тут Крис вспомнил про волос с головы Сири. «Он захочет лисью шерстинку», – говорила она. – «Забудь. Он попытается получить волос с твоей головы. Что бы ты ни делал, не позволяй ему получить этого. В каждом твоем волоске – весь ты; из одного волоска можно воссоздать тебя целиком, и тогда он тобою завладеет. Отдай ему мой».

Он протянул демону длинную прядь волос.

Сургат завизжал и отказался брать ее. Крис протянул ее через невидимую стенку. Сургат ткнул пальцем в сторону его головы, а потом с визгом принялся отрывать от себя куски плоти и швырять их на каменные обломки. Те шлепались о камень с отвратительным хлюпаньем. Крис не пошевелился. Он так и продолжал протягивать прядь волос Сири.

Сургат визжал, корчился и рвал себя в клочки.

– Бери, сукин сын! – вскричал Крис. – Бери и будь проклят – она умерла, чтобы отдать это тебе, ты, куча дерьма! Бери или не получишь вообще ничего! Ничто не стоит такого, даже то, что она искала всю жизнь! Бери, говнюк чертов! Бери или убирайся, откуда пришел!

И тут речь Сургата вдруг сделалась вполне человеческой. Тембр голоса изменился. Он заговорил на языке, которого Крис не знал – да и не мог знать, поскольку говорили на нем за тысячу лет до рождения Христа: Сургат говорил по-халдейски.

И, произнеся эти слова – а значит, согласившись покориться под угрозой быть изгнанным без надлежащего разрешения уйти, под угрозой навеки застрять здесь, между мирами, среди каменных руин, под угрозой навлечь на себя гнев Асмодея и Вельзевула – демон протянул свое щупальце и взял прядь волос Сири. Прядь вспыхнула, пламя взметнулось вверх, к потолку полуразрушенного храма, Сургат направил его язык на шкатулку… пламя лизнуло деревянную поверхность… и шкатулка открылась.

Крис торопливо дочитал оставшуюся часть текста на бумажке:

– О дух Сургат! Поелику ты надлежащим образом исполнил мою просьбу, я дарую тебе позволение удалиться, не причиняя ущерба ни человеку, ни зверю. Ступай, говорю тебе, и будь готов воротиться, буде я должным образом призову тебя священными словами заклинания. Заклинаю тебя удалиться мирно и спокойно, и да будет мир между мной и тобой. Аминь.

И Сургат в упор посмотрел на него сквозь невидимую стену и произнес на совершенно чистом английском:

– Я не уйду с пустыми руками.

С этими словами демон отступил в тень, все вокруг вновь замерцало северным сиянием, а потом он снова оказался у себя в квартире. Даже так он выждал час, прежде чем выйти из магического круга.

И обнаружил, что, как и обещала Сири, все на свете имеет свою цену. Сургат не ушел с пустыми руками.

Тело его возлюбленной исчезло. Он не мог смотреть на то, что лежало теперь на его месте.

Он плакал и надеялся, что это был обмен. Что то, что расползлось по дивану – не Сири.

В бахуте же лежало гораздо больше, чем можно было бы предположить по его внешним размерам. В нем обнаружились книги заклинаний и тетради с записями Сири. В нем лежали талисманы и рунические символы на камне, дереве и серебре. В нем лежали пузырьки с порошками, и волосами, и птичьими лапками, и клочками ткани – все до одного с аккуратно надписанными ярлыками. В нем лежали амулеты, и карты, и указания – все, что требовалось для поисков истинной любви.

И еще там лежали воспоминания Сири о том, что случилось, когда она призвала духа, которого назвала «самым омерзительным, самым злобным из десяти Сефиротов, гадким Адрамелехом». Он читал толстые тетради до рези в глазах, а когда выпустил их из рук, бумага промокла от пота. Его трясло, в комнате все еще стояла вонь от трапезы Сургата, и он понимал, что не найдет в себе сил призвать самых могущественных обитателей Ада.

Он прочитал все до последнего слова на всех до единой страницах, что исписала Сири, и дал себе безмолвную клятву, что продолжит ее поиски с того места, где прекратила их она. Но к ее информатору он обратиться не мог. Его помощь стоила слишком дорого, и она сама не могла продолжать ею пользоваться. Слишком высока была цена.

Однако теперь у него имелись подсказки того, как искать след артефакта, истинной любви. И он взял бахут, и вышел из квартиры на улице Нгуен Кон Трю, чтобы больше туда не возвращаться. Денег на продолжение поисков у него хватало, и он собирался делать это, не прибегая к помощи тварей, волочивших длинные, гибкие руки по пыли храмовых развалин.

Оставалось только дождаться окончания войны.

К 1975 году Кристофер Кейпертон проследил ее до Нового Орлеана. Ему исполнилось тридцать пять, он успел жениться и развестись, поскольку в минуту слабости решил, что эта женщина как-нибудь да сойдет в качестве замены истинной любви. Он написал об этом в своем дневнике: «Поиски воплощения – пустая трата времени. Короткие всполохи любви не приносят удовлетворения, они не ответят на мои чаяния и вопросы».

Как-то, свалившись в тропической лихорадке в Парамарибо, куда он попал, пустившись по ложному следу, Кристофер услышал свой голос, проклинавший память о Сири. Если бы она не сказала ему, что истинная любовь действительно существует, он мог бы удовлетвориться чем-то меньшим. Но он знал и в приступе лихорадки желал ей гореть в Аду.

Когда ему стало лучше, он устыдился своих слов. И это мягко говоря. С учетом того, кем она была, куда попала после смерти, и кто владел ее душой, он мог навлечь на нее приговор, которого она не заслуживала. Никогда не знаешь ни того, какую цену придется заплатить, ни того, когда тебе предъявят счет.

Демобилизовавшись в 1970-м, он провел несколько месяцев, обрубая все свои старые связи: с семьей, друзьями, деловыми партнерами, просто знакомыми – и вновь пустился по следу, изрядно остывшему с 1946 года.

Даже не трогая сбережений, ему удавалось благополучно покрывать свои расходы. Хотя цюрихские гномы перестали иметь дело с тайными счетами и операциями, он научился зарабатывать деньги, не привлекая внимания чиновников, таможенников, взимателей десятины и ищеек из федеральной налоговой службы, вожделеющих ваших пошлин, сборов, дани, печени и света. Он беспрепятственно перемещался, пользуясь дюжиной паспортов и примерно таким же количесвом имен. Он привык думать о себе как о безымянном, не имеющем определенного гражданства субъекте – точь-в-точь персонаж из романа Грэма Грина.

Первую подсказку он получил от одного из оценщиков, работавших с наследством Форда. Когда Крис нашел его в городке трейлеров на окраине Сан-сити, население которого состояло преимущественно из пенсионеров, тот был уже глубоким стариком, но хорошо помнил этот предмет. Нет, сам он его не видел; он содержался в закрытом контейнере, который запрещалось открывать даже в самых критических ситуациях. Если он и врал, то делал это безукоризненно. Крис платил за информацию столько, что мог этого не опасаться. Однако оценщик припомнил, что контейнер, что бы в нем ни находилось, был завещан сверстнику Генри Форда, с которым тот когда-то дружил, а потом рассорился полвека назад.

Крису удалось отыскать счета за перевозку контейнера и проследить его путь до Мэдисона, штат Индиана. Получатель контейнера преставился пятнадцать лет назад, а содержимое контейнера продали с аукциона…

Так продолжалось и дальше. От города к городу. От подсказки к подсказке. И каждая подсказка намекала на то, что, вступив в обладание артефактом, его новый владелец мог испытывать неземное счастье или неземную скорбь – но все они, все до одного, умерли. Священный Грааль дразнил Криса, оставаясь вне его досягаемости. И все же он никак не мог решиться воспользоваться легким путем к цели: призвать на помощь тот кошмар, которого Сири назвала Адрамелехом. Он понимал, что, если все же сдастся и обратится к нему, даже если он обретет истинную любовь, то не сможет сполна ей насладиться.

В январе 1975 года очередная подсказка привела Кристофера Кейпертона из Тринидада в Новый Орлеан. Согласно полученной им информации артефакт находился в руках хунгана, жреца вуду, ученика самого Доктора Кота, который в 1914 году основал доставку вудуистских амулетов почтой.

На Пердидо-стрит, в темной комнате, освещенной только обетными свечами в банках красного стекла, Крис нашел, наконец, князя Базиля Тибодо, которого при рождении звали просто Вилли Линк Данбар. Князь Базиль клялся и божился, что знал и любил саму Мари Лаво. Поскольку на вид черному старику было не больше шестидесяти (хотя сам он утверждал, что ему девяносто два), подобное заявление в любом случае представлялось весьма сомнительным. Абсолютно все источники сходятся на том, что Мари Лаво, первая из множества женщин с таким же именем, скончалась 24 июня 1881 года в возрасте восьмидесяти лет – то есть за два года до рождения Вилли Линка «Тибодо» (если ему и впрямь исполнилось девяносто два), или же за тридцать четыре года до этого (если он «слегка приврал»).

Однако Кристоферу Кейперону было наплевать на небылицы, которые князь Базиль сочинял с целью привлечь покупателей в свою лавку приворотных зелий, магических порошков, шнурков с башмаков Дьявола и прочих сомнительных причиндалов. Главное, чтобы тот поведал правду об артефакте.

Входя в маленькую комнатку, по стенам которой метались багровые тени от свечей, он приготовился предложить за нужную ему информацию хорошую цену – ну, или убедить князя Базиля в том, что двое мужчин с Притания-стрит за гораздо меньшую цену причинят шестидесяти– или девяностодвухлетнему старику изрядные телесные повреждения и что лично он советовал бы этому старику озаботиться тем, чтобы черный козел пустился в пляс на его могиле по возможности позже. Однако стоило князю Базилю бросить на него всего один взгляд, и морщинистое лицо перекосилось от страха.

– Не шлите на меня своих гри-гри, миста, – взмолился он. – Я весь к вашим услугам, только скажите, чего хотите.

И Крис вышел из маленькой темной комнаты на Пердидо-стрит с информацией, в правдивости которой не сомневался, ибо напуганный до полусмерти человек не способен на ложь. Он узнал, что Вилли Линк Данбар подрабатывал контрабандой с Островов в 1971 году и тогда видел артефакт. Он клялся Дамбалой, что не помнит, на что тот похож, но что предмет этот был прекраснее всего, что он когда-либо видел. На лице его при этом страх перед Крисом мешался с восторгом от воспоминания об увиденном.

И он открыл Крису имя контрабандиста, забравшего этот предмет с лодки.

Когда же Крис спросил его, почему он так испугался при виде обыкновенного белого человека, князь Базиль поднял на него взгляд.

– На вас поцелуй Древних. Коснись я вас, миста – и этим убью с сотню душ, какие мог бы спасти. Что я – я только поигрываю, а вот вы, миста… вы с этим огнем знакомы близко.

Крис поежился. А ведь он общался всего лишь с мелким, слабым слугой Адрамелеха. Он поспешил уйти.

Он стоял в темном переулке у Пердидо-стрит и думал об истинной любви, чем бы она ни оказалась. Он желал ее так долго, искал ее в стольких женщинах, столько раз видел ее отблески, но только сейчас задумался о том, во что превратился сам. Даже если он найдет ее, будет ли достоин этого? Должен ли тот, кто отыщет Священный Грааль, быть безупречно чист душой, без единого изъяна и пятнышка на совести? Рыцари на белом коне, святые, защитники веры – вот они точно достойны подобной чести. Белоснежку всегда завоевывал Прекрасный Принц, а не поросенок Порки.

Без изъяна. Ох, нет, не без изъяна. Для безупречности он зашел слишком далеко. Слишком много пережил.

И все же он понимал, что находится ближе к истинной любви, чем когда-либо прежде. Даже те, кто обладал ею, не знали, что с ней делать. Он твердо знал, что только он станет тем, единственным полноценным обладателем истинной любви, чего не удавалось никому прежде. Никому. Никому из тысячи с лишним обладателей ее до и после того, как она хранилась в потаенной нише Кносского дворца, какими бы великими или жаждущими ее милости они ни были.

Кристофер Кейперон знал, что его судьба – держать истинную любовь в своих руках. Тронутый поцелуем демонов, не отбрасывая тени, шел он прочь от страхов Пердидо-стрит.

Последняя подсказка оказалась столь незамысловатой, что он едва не задохнулся от облегчения. Истинную любовь продали вслепую на аукционе Сотбис в апреле 1979 года. Теперь она принадлежала человеку, жившему значительно выше большинства других смертных: в башне с видом на Нью-Йорк, где почти восемь миллионов людей ежедневно гадали, где же обитает истинная любовь.

Имя этого человека уже встречалось Кристоферу в записях Сири. В 1932 году он приезжал в Нью-Йорк на открытие зала в Радио-Сити. Тогда у него похитили артефакт. На протяжении сорока семи лет он пытался вернуть себе похищенную собственность. В процессе этого он сделался чудовищно влиятельным, чудовищно богатым, чудовищно скрытным.

Дома, снова дома, ля-ляля-ляля…

Кристофер Кейпертон в последний раз покосился на обложку декабрьского номера «Эсквайра». На ней красовалась женщина в соблазнительном свадебном платье. Обложка иллюстрировала статью под заголовком «В поисках жены», а подзаголовок гласил: «Вокруг столько красивых, умных женщин – так почему же так трудно найти жену?»

Он улыбнулся, представив себе, какой могла бы быть соответствующая обложка журнала «Мисс» – с фотографией столь же недосягаемого мужчины.

Модель, которую фотографы выбрали для снимка, казалась до боли невинной, но тем не менее соблазнительной, пойманной объективом в мгновение абсолютного совершенства. Будь на месте Криса кто-то другой, фото могло бы стать для него физическим воплощением истинной любви.

Однако оно стало лишь очередным в бесконечном ряду фотографий, кино-постеров и женщин за стеклами проносившихся мимо машин, близких к идеалу, который он искал.

Сегодня он будет держать ее в руках. Сегодня он получит истинную любовь.

Он сунул последние пузырьки из бахута Сири в глубокие карманы своего лондонского плаща и вышел из гостиницы. На улицах Манхэттена царила слякоть, и с Ист-Ривер задувал влажный ветер. Но завтра – примерно к двум пополудни – обещали снег. Именно таким он всегда представлял себе последний вечер своих долгих поисков.

Кристоферу Кейперону было сорок лет.

Всех, кто мог бы помешать ему, он заблаговременно подкупил. Дверь в котельную осталась незапертой. В кармане лежала точная копия ключа от личного лифта. Никто не задержал его.

Он шел по похожей на королевские покои квартире в полной темноте. Где-то в отдалении хлопнула дверь. Полученный им план этажа в точности соответствовал оригиналу, и он не коснулся ни единого предмета обстановки до самой двери в хозяйскую спальню.

Старик лежал точно посередине огромной кровати. Как Крису и сообщали, он умирал.

Крис закрыл за собой дверь. Комната освещалась единственной лампой у изголовья. Старик открыл глаза и посмотрел на Криса. Глаза его оказались ярко-голубыми.

– Молчания не купить ни за какие деньги, парень. Ты можешь купить вход, но не молчание. Всегда найдется рот поголоднее.

Крис улыбнулся и подошел к кровати.

– Я бы поторговался с вами, если бы не знал, что в этом нет смысла. Я не вор. Не профессионал.

Старик негромко фыркнул. Казалось, боли он не испытывал.

– Не продается.

– Да, я подозревал, что так и будет. Но посмотрите на это с другой стороны: вы ведь не заберете ее с собой. Да и толку вам от нее там, за гранью, не будет никакого. А я ее искал столько лет.

Старик негромко усмехнулся – не громче, чем фыркнул.

– Какое мне к черту дело до того, сколько ты искал ее, парень? Уж не столько, сколько я.

– С Рождества тридцать второго.

– Ну, ну. Ты хорошо выучил урок, да?

– Я заплачу столько же, сколько заплатили вы. В любой валюте.

– А мне плевать, парень. Тебе ее не найти.

– Она здесь. В этой комнате. В сейфе.

Глаза старика расширились.

– Да ты хитрей, чем я думал. И бабок не пожалел. На меня работают хорошие люди. Но почему бы им не заработать лишнюю пару баксов: им ведь о семьях заботиться надо. Вот уж не думал, что ты узнаешь о сейфе.

– Но я знаю.

– Впрочем, все равно. Хоть до скончания веков ищи, все равно не найдешь. А если и найдешь, не откроешь, – он глухо кашлянул, улыбнулся, глядя в потолок, и принялся долдонить, точно молитву читал. – Она спрятана там, где тебе нипочем не найти, но, если все же найдешь, ты будешь смотреть на стену толщиной шесть футов, армированную сплавом стали с молибденом, за которой скорлупа в фут толщиной из закаленной высокоуглеродистой стали, еще фут бесшовной углеродисто-магниевой ударопрочной стали и еще шесть дюймов вольфрам-хром-ванадиевой инструментальной стали. Дверь сейфа – сэндвич из нержавеющей стали, полутора дюймов литой брони, двенадцати дюймов огнеупорной стали, еще полутора дюймов мартеновской стали на пневматических петлях, скрытых в толще этого сэндвича. Дверь удерживают двадцать ригелей, каждый диаметром в дюйм – по восемь с двух сторон, по два сверху и снизу. Дверь вставлена в раму из шестнадцатидюймового вольфрамо-молибденового сплава, заанкеренную в восемнадцатидюймовый слой бетона, дополнительно армированного брусьями из огнеупорной стали, идущими крест-накрест в обоих направлениях, – он кашлянул, явно довольный своим описанием и добавил в качестве вишенки на торте. – Дверь подогнана с такой точностью, что даже капли в шов не просочится.