Текст книги "Победитель"

Глава 10

До встречи с миссис 9,85 у меня остается больше часа.

От бара «Малаки» до «Бересфорда» идти около десяти минут. Я иду по Колумбус-авеню и пересекаю территорию Музея естественной истории. Когда мне было шесть лет и мои родители еще жили вместе, они как-то свозили своих детей, включая и меня, в этот музей. Разумеется, для семьи Локвуд устроили частную экскурсию еще до того, как музей открылся для посетителей. Одно из самых ранних моих воспоминаний (возможно, и ваших тоже) связано с костями динозавра в вестибюле, бивнями косматого мамонта на четвертом этаже и, конечно же, громадным чучелом голубого кита, свисающего с потолка в Зале обитателей океанов. Я и сейчас время от времени встречаюсь с этим китом. По вечерам музей устраивает гала-обеды. Я сажусь под громадным китом, пью превосходный шотландский виски и смотрю на чучело. Иногда я пытаюсь увидеть того маленького мальчика и его семью, но понимаю: подобные мысленные картины отнюдь не реальны и не хранятся у меня в мозгу. Это справедливо для большей части, если не для всего, что мы называем воспоминаниями. Воспоминания не записаны на каком-нибудь микрочипе в черепной коробке и не собраны в кладовых мозга. Воспоминания – это то, что мы воссоздаем и собираем воедино. Они фрагменты, производимые нами для воссоздания событий прошлого. Или же мы просто надеемся, что такое событие имело место. Короче говоря, наши воспоминания редко бывают точными. Они не более чем субъективная реконструкция событий.

Если еще короче: мы видим то, что хотим видеть.

Швейцар «Бересфорда» уже ждет меня и ведет к мониторам, куда сводится изображение с камер. На одном из экранов застыла черно-белая картинка: два человека, идущие друг за другом. Она мне мало что говорит. Камера находилась у них над головой, качество изображения оставляет желать лучшего. Вероятно, идущий впереди и есть Рай Стросс. На нем толстовка с надвинутым капюшоном. Тот, кто идет за ним, совершенно лыс. Оба идут, опустив голову. Держатся почти впритык, отчего кажется, будто лысый упирается лицом в спину Стросса.

– Включить воспроизведение? – спрашивает швейцар.

Он молод, не больше двадцати пяти. Я уже говорил, что форменная одежда обслуживающего персонала в «Бересфорде» напоминает военную. Та, что на швейцаре, кажется несоразмерно большой для его щуплой фигуры.

– Это ведь подвал? – Я указываю на экран.

– Да.

– Вы общались с… – я не знаю, как характеризовать Стросса, и выбираю нейтральное, – с этим жильцом?

– Нет, – отвечает он. – Никогда.

– А кто-нибудь из обслуживающего персонала называл его по имени?

– Нет. Нас учат обращаться к жильцам по фамилиям. То есть мистер, миссис, доктор и так далее. Если мы не знаем фамилии, то просто говорим «сэр» или «мэм». Но что касается этого человека, я вообще никогда его не видел, хотя работаю здесь два года.

– Прошу включить воспроизведение, – говорю я, снова поворачиваясь к экрану.

Швейцар пускает запись. Видеозапись короткая. В ней нет ничего примечательного. Стросс и его убийца идут, опустив голову, двигаясь почти впритык. Это кажется мне странным. Я прошу консьержа вернуться к началу и прокрутить запись снова. Затем в третий раз.

– Когда скажу, нажмете паузу.

– Конечно.

– Стоп! – через некоторое время говорю я.

Изображение застывает. Я щурюсь и придвигаюсь ближе к экрану. Картинка и сейчас почти ничего мне не говорит, но одно становится ясно: оба знали, что в подвале есть камера, и в какой-то момент (на этом месте я и попросил остановить запись) человек, который, как мы теперь знаем, был Раем Строссом, поднимает голову и смотрит в объектив камеры.

– Можете увеличить изображение?

– Нет, не получится. Пиксели тоже увеличатся и смажут четкость.

В любом случае вряд ли увеличенное изображение добавило бы деталей. Мое предположение, которое я считаю правильным: лысый человек позади Рая Стросса и есть его убийца. На это указывает манера их передвижения: скованность, короткие шаги, идут почти вплотную. Предполагаю, что лысый вел Стросса под дулом пистолета.

– Скажите, а у покойного бывали гости?

– Нет. Никогда. Утром мы как раз об этом говорили.

– Мы?

– Я и другие швейцары. Никто не помнит, чтобы кто-то к нему приходил. Ни разу. Конечно, он мог водить гостей через подвал, как этого.

– Полагаю, этот гость потом тоже ушел?

– Если и ушел, на камеры он не попал.

Я откидываюсь на спинку стула и сцепляю пальцы.

– Мы закончили с просмотром? – спрашивает швейцар.

– А есть запись, где жилец запечатлен выходящим из здания?

– Как вы сказали?

Я указываю на экран:

– Прежде чем встретиться с этим гостем и повести его к себе, покойный выходил из дома.

– Да, конечно.

– Можете показать тот фрагмент?

– Минуточку.

Вторая запись говорит мне еще меньше. Рай Стросс держит голову опущенной. Капюшон плотно надвинут. Он идет, и у меня возникает ощущение, что он торопится. Я проверяю время: между его уходом и возвращением прошло сорок две минуты. Все это добавляет странности.

– Вы говорили, что он никогда не выходил из дома в дневное время. Правильно?

– Никто такого не помнит.

– Значит, это, – я указываю на Стросса, выходящего при свете дня, – уже нечто необычное?

– Да, я бы так сказал. Отшельник всегда выходил из дома глубокой ночью.

Слова швейцара пробуждают во мне любопытство.

– Можете назвать время?

– Об этом вам лучше спросить у Ормуза. Он работает в ночную смену. Но очень поздно. Далеко за полночь.

– Ормуз сегодня будет дежурить?

– Да… Простите, кто-то идет с пакетами. Я вас ненадолго покину.

Молодой швейцар выходит. Я достаю мобильник и звоню ПТ:

– Ваши ребята нашли в квартире Стросса какой-нибудь телефон?

– Нет.

– И стационарного у него тоже не было?

– Нет. А почему ты спрашиваешь?

– У меня появилась догадка.

– Выкладывай.

– Кто-то позвонил Строссу и сообщил какую-то тревожную новость. Возможно, сказал, что его раскрыли. Мы можем только строить предположения. Однако кто-то позвонил ему и сказал нечто такое, что заставило Отшельника покинуть квартиру днем. Подозреваю, ему подстроили ловушку.

– Как ты это себе мыслишь?

– Убийца позвонил Строссу и сообщил какую-то новость, которая, как он знал, побудит Стросса к действиям. Стросс выходит из дома, убийца перехватывает его и под дулом пистолета заставляет вернуться в квартиру. Естественно, идет с ним.

– И там убийца приковывает Стросса к кровати и убивает.

– Да.

– После чего уходит, не тронув картину Вермеера. Почему?

– Ответ очевиден, – говорю я. – Стросса убили не из-за украденных картин.

– А из-за чего еще его могли убить?

– По самым разным причинам. Но самая очевидная, думаю, нам известна.

– Хижина ужасов, – произносит ПТ.

Некоторое время мы молчим.

– Вин, Бюро пока не касалось этой части. – (Я молчу.) – Они до сих пор не знают, почему твой чемодан оказался в жилище Стросса. Когда узнают, то потребуют у твоей сестры доказательств ее непричастности. И у тебя тоже.

Я киваю, хотя ПТ этого не видит. Его анализ всегда имеет прочную основу.

– Вероятнее всего, Рай Стросс имел какое-то отношение к Хижине ужасов, – говорю я.

– Похоже что да, – отвечает ПТ, и в его голосе я улавливаю мрачные интонации.

У меня холодеет затылок.

– И потому я начинаю думать…

– О чем?

– Мы привыкли считать, что убийство дяди Олдрича и похищение Патриши не были связаны между собой. То есть дядя Олдрич мешал серийным преступникам похитить Патришу, потому его и убили.

– Но ты больше так не думаешь?

Я хмурю лоб:

– ПТ, подумайте сами. Оба происшествия не были случайными и не связанными между собой.

– Почему нет?

– Потому что у Стросса была картина Вермеера.

– Ты прав, – помолчав, говорит ПТ. – Это не могло быть случайностью.

– Отсюда делаем вывод: Патриша не была случайной жертвой. За ней охотились.

Мы умолкаем.

– Вин, как и чем я могу тебе помочь?

– Думаю, Бюро будет анализировать записи с камер видеонаблюдения?

– Мы уже анализируем, но качество отвратительное. Ну почему мы вешаем камеры вверху? Для меня это было и остается многолетней головной болью. Каждый преступник знает о них и опускает голову.

– Значит, больше по нему ничего не нарыли?

– Анализ продолжается, но пока наши спецы могут лишь сказать, что убийца щуплый, невысокого роста и лысый.

– Куда важнее, чтобы ваши ребята проанализировали записи наружных камер соседних домов, – говорю я. – Нам важно установить, куда Стросс направлялся, покинув «Бересфорд», и с кем столкнулся.

– Понял. А куда сейчас направляешься ты?

Я смотрю на часы. Можно сделать передышку. Мысли быстро возвращаются к женщине с рейтингом 9,85.

– В «Сакс» на Пятой авеню, – отвечаю я.

На подходе к «Саксу» у меня звонит мобильник. Это Найджел из Локвуда.

– Твой отец услышал о найденной картине Вермеера. И еще он узнал, что к нам заходила Патриша. – (Я жду.) – Он бы хотел тебя видеть. Говорит, это срочно.

Я толкаю дверь и вхожу в «Сакс» через отдел мужской одежды.

– Срочно на уровне прямо сейчас?

– Срочно на уровне завтра утром.

– Понял. Буду.

– Вин, сделай одолжение, – просит Найджел.

– Какое?

– Не расстраивай отца.

– О’кей, – отвечаю я и задаю свой вопрос: – Найджел, как он?

– Твой отец очень разволновался.

– Из-за Вермеера или моей сестрицы Патриши?

– Да, – говорит Найджел и отключается.

Я спускаюсь в подвал «Сакса», где находится «Склеп», отдел элитных драгоценностей.

Приложение, которым я пользуюсь, имеет довольно подробный вопросник по предпочтениям клиентов. Цель – «найти для вас типаж, наиболее соответствующий вашим пожеланиям». Я проскочил ответы на вопросы и перешел непосредственно к комментариям.

Каков мой типаж?

Я написал одно слово: «горячие».

Это и есть мой типаж. Мне все равно, окажется женщина блондинкой, брюнеткой, рыжей или лысой. Мне все равно, рослая она или коротышка, внушительных габаритов или совсем тощая, белая, черная, азиатка, молодая, старая и так далее.

Мой типаж?

Я ограничиваюсь одним критерием и распределяю женщин по категориям:

Супер-супергорячая.

Супергорячая.

Горячая.

Скорее горячая.

Вот и все. Остальное, как я уже сказал, не имеет значения. Когда речь идет о горячем темпераменте, я не держусь за предрассудки и предвзятости. Поэтому я вас спрашиваю: где мои почести за столь прогрессивные воззрения на женщин?

В квартиру для свиданий я прихожу первым. Приложение сообщает, что моя партнерша находится в пути и появится минут через пятнадцать. В ванной есть шампунь «Кевис 8» и ароматизированный крем для душа «Аквавита» от парфюмерного дома Франсиса Куркджяна. Я пользуюсь оставшимся временем, раздеваюсь и встаю под упругие струи душевой насадки «Спикмен».

Стоя под душем, мысленно выстраиваю хронологическую цепочку. Итак, мы имеем нападение «Шестерки с Джейн-стрит» на Фридом-Холл. Мы имеем кражу картин в Хаверфордском колледже. Мы имеем убийство моего дяди и похищение моей двоюродной сестры. Все три события происходили поздно вечером; два из них связывает картина Вермеера, обнаруженная в квартире лидера «Шестерки с Джейн-стрит». Добавляем к этому чемодан, и оказывается, что все три события так или иначе связаны между собой.

Как?

Ответ очевиден: через Рая Стросса.

Мы знаем, что Стросс был лидером «Шестерки с Джейн-стрит». Мы знаем, что он владел украденной картиной Вермеера (кстати, а где Пикассо?). Мы также знаем, что чемодан, который в последний раз видели, когда злоумышленники похищали Патришу, находился в его апартаментах в башне «Бересфорда».

Был ли он вдохновителем всех трех преступлений?

Я выхожу из душа. Женщина с рейтингом 9,85 должна появиться через считаные минуты. Я уже собираюсь выключить мобильник, как вдруг раздается звонок Кабира.

– Я нашел охранника, дежурившего в ночь похищения картин.

– Продолжай.

– В то время он был стажером и подрабатывал ночным охранником, чтобы выплачивать долги за обучение.

Я это помню. Один из упреков, направленных в адрес колледжа и нашей семьи, касался того, что администрация и мы не позаботились о надлежащей охране двух бесценных шедевров. Упрек оказался вполне справедливым.

– Его зовут Иэн Корнуэлл. Хаверфорд он окончил годом раньше.

– Где он сейчас?

– По-прежнему в Хаверфорде. Он никуда и не уезжал. Теперь Иэн Корнуэлл – профессор на факультете политологии.

– Узнай, будет ли он завтра в кампусе. И подготовь вертолет. Утром я сразу полечу в Локвуд.

– Понял. Еще что-нибудь?

– Мне нужна информация по «Малаки».

Начинаю объяснять ему, какая именно, и слышу мелодичный сигнал подъехавшего лифта. Женщина с рейтингом 9,85 прибыла.

Я быстро сворачиваю разговор и прошу:

– Никаких звонков в течение ближайшего часа. – Затем, подумав о рейтинге моей партнерши, добавляю: – Возможно, в течение двух или трех часов.

Отключаю телефон, и в этот момент она выходит из лифта.

Я допускал преувеличенность ее рейтинга. Нет, это не преувеличение.

Ее рейтинг всегда был и поныне остается не менее 9,85. Несколько секунд мы просто смотрим друг на друга. На мне махровый халат. На ней – строгий деловой костюм. Пытаюсь вспомнить, когда же в последний раз видел ее живьем. Наверное, когда их с Майроном отношения развалились, но подробностей встречи не помню. Майрон любил ее всем сердцем. Она же разбила его сердце на миллион кусочков. С одной стороны, случившееся казалось мне необъяснимым и скучным – я имею в виду всю эту чепуху с разбитыми сердцами. С другой стороны, понимаю: я бы никогда не позволил ни одной женщине бросить меня подобным образом.

– Привет, Вин.

– Привет, Джессика.

Джессика Калвер, весьма известная романистка. Прожив вместе десять лет, они расстались, поскольку Майрону хотелось определенности в отношениях. Он хотел жениться на ней, обзавестись детьми, а у Джессики такое идиллическое следование общепринятым нормам вызывало усмешку. Во всяком случае, так она сказала Майрону.

Вскоре после их разрыва мы с Майроном увидели в «Нью-Йорк таймс» объявление о предстоящей свадьбе. Джессика Калвер вышла замуж за Стоуна Нормана, финансового магната с Уолл-стрит. С тех пор я ее не видел, не слышал и не думал о ней.

– Ну и сюрприз, – говорю я.

– Ага.

– Догадываюсь, что у вас с Роком не все по высшему разряду.

Я, будто подросток, намеренно перевираю имя ее мужа[18]18
  Непереводимая игра слов. Имя мужа Джессики – Стоун (англ. Stone) – совпадает со словом «stone», означающим «камень». Имя Рок (англ. Rock) совпадает со словом «rock», означающим «скала».


[Закрыть], но уж как сказано, так сказано.

Джессика улыбается. Улыбка у нее головокружительно красивая, но никаких ощущений, кроме зрительных, у меня не вызывает. Я помню, как от этой улыбки бедняга Майрон падал на колени.

– Рада тебя видеть, Вин.

– Да неужели? – склоняю я голову набок.

– Я серьезно.

Так проходит еще несколько минут.

– Ну что, займемся этим… или чем?

Глава 11

Ответ складывается в пользу «или чем».

В течение следующего часа мы с Джессикой просто лежим на кровати и разговариваем. Не спрашивайте меня о причинах, но кончается тем, что я рассказываю ей про Рая Стросса, похищенную картину Вермеера и все остальное. Пока я говорю, она пристально смотрит на меня и с интересом слушает. Все годы, пока Джессика и Майрон жили вместе, я сознавал: она очень привлекательная женщина, с которой легко замутить секс. Но таких женщин полным-полно. Я лишь не понимал желания Майрона ограничиться одной женщиной, выносить все скачки ее настроения и терпеть устраиваемые ею сцены. Сейчас, когда она лежит рядом и пристально смотрит на меня, возможно, во мне появляется слабый огонек влечения к ней.

Я обрываю рассказ и говорю ей об этом.

– Ты меня ненавидел, – заявляет Джессика.

– Нет.

– Ты воспринимал нас как соперников.

– Тебя и себя?

– Да.

– Соперников в чем?

– Во внимании Майрона, в чем же еще.

Джессика меняет позу. Она по-прежнему одета. Я остаюсь в халате.

– А я ведь написала для «Нью-Йоркера» документальный роман о «Шестерке с Джейн-стрит».

– Когда?

– Под годовщину нападения. Не то двадцатую, не то двадцать пятую, сейчас уже не помню. Наверное, в Интернете он есть. – Она закидывает волосы за уши. – Материал меня просто заворожил.

– Чем?

– Да ведь это целый шквал трагедий в стиле «что, если». Первоначально шестерка собиралась атаковать другое помещение, где ОСОДВ устраивала солдатские танцульки, но Стросс загремел в больницу с аппендицитом. А если бы не загремел? Кто-то из шестерки простудился и угрожал вообще не прийти. Что, если бы они действительно не пришли? Они ведь были всего-навсего зелеными, обдолбанными парнями и девицами, желавшими совершить хороший поступок. Они не собирались причинять людям зла. И еще одно «что, если». Что, если вторая бутылка с «коктейлем Молотова» не улетела бы в сторону?

Ее рассуждения меня не впечатляют.

– В жизни все строится на «что, если».

– Верно. Можно задать тебе вопрос? – (Я молча жду.) – Почему Майрон тебе не помогает? Ты же всегда был для него как доктор Ватсон для Шерлока…

– Он занят.

– Со своей новой женой?

Я не считаю правильным говорить с ней о Майроне.

Джессика садится на кровать:

– Ты сказал, что тебе надо посмотреть документальный фильм о «Шестерке с Джейн-стрит».

– Да.

– Давай посмотрим вместе. Может, какие-то соображения появятся.

Джессика лежит на правой стороне кровати. Я занимаю левую. Между нами узкое пространство, куда я ставлю ноутбук. Джессика надевает очки и выключает настольную лампу. Я нажимаю на кнопку воспроизведения. Мы начинаем смотреть документальный фильм в обстановке удивительно комфортной тишины. Я ощущаю в этом странность. Джессика для меня всегда была докучливым и несговорчивым продолжением Майрона. Я не воспринимал ее как самостоятельную личность. Видеть ее, ощущать ее присутствие вне связи с Майроном… это вызывает у меня не самые приятные чувства, причем уютная обстановка их только обостряет. Впервые я вижу в ней личность, а не просто горячую подружку Майрона.

Мне не разобраться в своих чувствах по этому поводу.

Фильм начинается с напоминания о том, что группа нападавших никогда не называла себя «Шестеркой с Джейн-стрит». Шестеро разномастных, не очень-то стыкующихся между собой студентов колледжей, раздробленная псевдогруппа, отколовшаяся не то от «Синоптиков», не то от «Студентов за демократическое общество». «Шестеркой с Джейн-стрит» окрестили их журналисты уже после того злосчастного вечера. Причина была проста: на знаменитой фотографии, сделанной в подвале дома на Джейн-стрит в Гринвич-Виллидже, их шестеро. «Не где-нибудь, а в этом темном, мрачном подвале, – рассказывает серьезный голос диктора за кадром, – они готовили самый смертельный из всех коктейлей – „коктейль Молотова“».

Дум, дум, дуууум.

Действие фильма перемещается в прошлое. Нам рассказывают, как Рай Стросс и Арло Шугармен подружились еще в шестом классе. Оба жили в той части Бруклина, что называется Гринпойнт. На экране появляется старый черно-белый снимок команды из Лиги юниоров, где часть ребят стоит, а другая часть сидит на корточках. Красным маркером (для большего драматизма) обведены мальчишеские лица Рая и Арло в дальнем правом углу.

«Даже тогда, – мрачным тоном продолжает голос за кадром, – Стросс и Шугармен стояли плечом к плечу».

К счастью, создатели фильма обошлись без скверно сыгранных и не менее скверно обставленных сцен реконструкции событий – непременного атрибута любой настоящей криминальной драмы. Режиссеры предпочли подлинные кадры и интервью с местными полицейскими, очевидцами, с теми, кто выжил после аварии, а также с родными и друзьями погибших. Какой-то турист сделал снимок убегающих Рая Стросса и Лейк Дэвис. Снимок получился размытым, но на нем видно, что они держатся за руки. Остальные бегут следом, но их лиц не различить.

На экране появляются лица семерых погибших при падении автобуса. Это Крейг Абель, Эндрю Дресслер, Фредерик Хоган, Вивьен Мартина, Бастьен Поль, София Стонч и Александр Вудс.

– Когда фильм закончится, напомни, чтобы рассказала тебе про Софию Стонч, – говорит Джессика.

Повествование сосредоточивается на пятерых подростках из частной школы Святого Игнатия. В тот судьбоносный день они поехали в Нью-Йорк праздновать семнадцатилетие их друга Даррила Лэнса. В те времена бары и клубы не особо придирчиво относились к подтверждению возраста, да и возраст, с какого посетителям отпускали спиртное, начинался с восемнадцати лет. Как выяснилось, день рождения парни праздновали в стриптиз-клубе под непритязательным названием «Шестьдесят девять», после чего вскочили в поздний автобус, направлявшийся в их родной Гарден-Сити на Лонг-Айленде. Когда снимался фильм, Даррилу Лэнсу было уже за сорок. Он вспоминал о трагедии. Сам он отделался переломом руки, а вот его друг и ровесник Фредерик Хоган погиб. Глаза Лэнса были полны слез, когда он рассказывал о языках пламени, вырывающихся из окон Фридом-Холла, о панике и неадекватных действиях водителя автобуса.

«Я видел, как водитель резко повернул руль. Автобус накренился и встал на два колеса. Крен усугублялся. Автобус несло прямо на ограждение эстакады. Затем мы опрокинулись и упали вниз, почти как в кадрах замедленной съемки…»

Дальше появился эпизод пресс-конференции, где Ванесса Хоган прощала «Шестерку». «Я полностью их прощаю, ибо не мне их судить, а только Богу. Возможно, таким образом Бог заставил Фредерика заплатить за его грех».

Я слегка поворачиваюсь к Джессике:

– Никак она утверждает, что Бог покарал ее сына за посещение стриптиз-клуба?

– Совершенно верно, – отвечает Джессика. – Я брала у нее интервью.

Действие фильма перемещается к неожиданному появлению Билли Роуэна в доме Ванессы Хоган. На экране постаревшая Ванесса Хоган рассказывает документалистам:

«Мы сидели здесь, за этим самым кухонным столом. Я спросила Билли, не хочет ли он выпить кока-колы. Он согласился. Я ему налила. Он выпил почти залпом».

«О чем вы с ним говорили?»

«Билли сказал, что это был несчастный случай. По его словам, они не хотели никому причинять вреда. Они хотели всего лишь выразить протест против войны».

«Что вы думали по этому поводу?»

«Я постоянно думала о том, насколько молод Билли. Фредерику было семнадцать, а этому парню лишь несколькими годами больше».

«Что еще говорил Билли Роуэн?»

«Он видел мое выступление по телевизору. По его словам, ему захотелось собственными ушами услышать, что я его прощаю».

«И вы ему сказали, что прощаете?»

«Да, конечно».

«Наверное, вам это нелегко далось».

«Жизненный путь каждого человека и не должен быть легким. Он должен быть праведным».

– Хорошая фраза, – говорит Джессика, глядя на меня.

– Согласен.

– Она говорила это и мне.

– Но?..

– Фраза показалась мне слишком отрепетированной, – пожимает плечами Джессика.

На экране Ванесса Хоган говорит:

«Я пыталась убедить Билли сдаться властям, но…»

«Но что?»

«Он был слишком напуган. Его лицо. Даже сейчас я думаю об испуганном лице Билли Роуэна. Он вскочил и опрометью выбежал с кухни».

– А она довольно горячая, – шепчу я.

– Фу!

– Ты так не думаешь?

– Ты, Вин, совсем не изменился.

Я улыбаюсь и пожимаю плечами:

– Как бы ты охарактеризовала ее во время вашей встречи?

– Двумя словами, – отвечает Джессика. – Конченая психопатка.

– Из-за ее религиозности?

– Нет, потому, что она чокнутая и вдобавок врунья.

– Ты думаешь, на самом деле Билли Роуэн не приходил к ней?

– Нет, приходил. Тому есть достаточно доказательств.

– Тогда что?

– Не знаю. Просто реакции Ванессы Хоган были какими-то неестественными. Я могу принять слова, что ее сын отправился туда, где лучше, чем на грешной земле, и что такова Божья воля. Но я не увидела у нее ни слез, ни скорби. Мне даже показалось, будто она ожидала смерти сына. То есть случившееся ее ничуть не удивило.

– Каждый из нас по-разному переживает горе.

– Да. Спасибо, Вин, что попотчевал меня этим успокоительным штампом. Но там было что-то другое.

Джессика поворачивается на бок и смотрит на меня. Я тоже поворачиваюсь на бок. Наши губы разделяют совсем несколько дюймов. Она чертовски вкусно пахнет.

– София Стонч, – произносит Джессика.

Одна из жертв «Шестерки с Джейн-стрит».

– Чем она примечательна?

– Она была племянницей Ниро Стонча.

В те дни Ниро Стонч был крупной фигурой в мире организованной преступности. Я переворачиваюсь на спину и закладываю руки за голову.

– Интересно.

– Что именно?

– Лейк Дэвис изменила не только имя, но и полностью сменила личность и перебралась в Западную Виргинию. Я спросил, боялась ли она, что Рай Стросс ее разыщет.

– И что она ответила?

– Дословно: «Не только Рай».

– Значит, она боялась еще кого-то. И кто лучше Ниро Стонча подходит на эту роль?

Фильм заканчивается. Джессика просит меня показать список тех, с кем я планирую встретиться и поговорить. Я показываю. Мы добавляем туда Ванессу Хоган.

Почему бы и нет? Ведь она была последней, кто видел Билли Роуэна.

– Ниро все еще жив? – спрашивает Джессика.

Я киваю:

– Ему сейчас девяносто два.

– Значит, уже вышел из игры.

– Вообще-то, из подобных игр никогда не выходят. Но если говорить об активной роли, то да.

Добавляю в список и его. Мы по-прежнему лежим на кровати. Джессика перехватывает мой взгляд и пристально смотрит на меня:

– Вин, так мы займемся этим?

Я придвигаюсь, чтобы ее поцеловать, но останавливаюсь. Она улыбается:

– Не можешь?

– Дело не в этом.

Я не могу разобраться в своих ощущениях, и это меня раздражает. Джессика и Майрон расстались уже давно. Он женат на другой женщине и счастлив. Его жена умопомрачительно красива и полна желания. Супер-супергорячая.

Джессика читает мои мысли и говорит:

– Если секс для тебя – легкое, ни к чему не обязывающее занятие, почему ты не можешь?

Я не отвечаю. Она встает с кровати:

– Пожалуй, тебе стоит поразмыслить над этим.

– Нет необходимости.

– Так уж и нет?

– Я до сих пор воспринимаю тебя как женщину Майрона.

– Неужели? – улыбается она.

– Да.

– И больше нет причин?

– Например?

– Не знаю. Может, какие-то более… – Джессика смотрит в потолок, делая вид, будто подыскивает нужное слово, – латентные.

– Слушай, не надо умных слов. Ты можешь быть непосредственнее?

– Один из нас не смог.

– Возвращайся в постель и дай мне возможность убедить тебя, что это не так.

Но она уже направляется к лифту.

– Была рада тебя повидать, Вин. Честное слово, – говорит Джессика и исчезает.