Текст книги "Анализ самости. Систематический подход к лечению нарциссических нарушений личности"

Глава 3. Клиническая иллюстрация идеализирующего переноса

Хотя этот материал в силу необходимости представлен в сжатой форме, я не стремился упростить структуру данного случая. Напротив, моя цель заключается в том, чтобы продемонстрировать то, каким образом изложенные теоретические принципы могут помочь в разрешении генетических, динамических и структурных проблем, встречающихся при анализе нарциссических личностей.

Мистер A., рыжеволосый, веснушчатый молодой человек, в возрасте примерно 25 лет, работал химиком-исследователем в крупной фармацевтической фирме. Хотя первоначальные жалобы, с которыми он приступил к анализу, состояли в том, что уже с подросткового возраста он ощущал, что его сексуально возбуждают мужчины, вскоре выяснилось, что его гомосексуальная озабоченность была не особенно выраженной, занимала скорее изолированное положение в его личности и была всего лишь одним из нескольких признаков лежащего в ее основе значительного личностного дефекта. Более важными, чем возникавшие у него иногда гомосексуальные фантазии, являлись (а) его склонность испытывать неопределенную депрессию, истощение энергии и отсутствие интереса (сопровождавшиеся снижением работоспособности и творческой продуктивности в периоды, когда его охватывало подобное настроение); (б) выступавшая в качестве пускового механизма предыдущих нарушений значительная (и большей частью весьма специфическая) уязвимость его самооценки, проявлявшаяся в его чувствительности к критике, к отсутствию интереса к нему или похвалы со стороны людей, которых он воспринимал как старших или более опытных. Таким образом, несмотря на то, что он обладал высоким интеллектом и исполнял свою работу творчески и умело, он постоянно нуждался в руководстве и одобрении: от начальника исследовательской лаборатории, в которой он работал, от старших коллег и от отцов девушек, с которыми он встречался. Он был очень чувствителен к мнениям этих людей, пытался получить их помощь и одобрение и стремился создавать ситуации, в которых им приходилось его поддерживать. Пока он чувствовал, что эти люди его принимают, дают советы и руководят, пока он чувствовал, что они его одобряют, он воспринимал себя цельным, желанным и одаренным; в таком случае он и в самом деле был способен прекрасно справляться с работой, быть творческим и успешным. Однако при малейших признаках неодобрения, отсутствия понимания или потери к нему интереса он начинал испытывать изнеможение и подавленность, приходил сперва в ярость, а затем становился холодным, надменным и обособленным, а его творческая продуктивность и работоспособность снижались.

При терапевтическом переносе, установившемся в процессе анализа, эти привычные способы реагирования проявились со всей отчетливостью и позволили постепенно реконструировать важный в генетическом отношении паттерн, который постоянно повторялся и привел к специфическим дефектам личности пациента. Снова и снова на протяжении своего детства пациент (он был младшим из трех детей: у него были брат и сестра старше его соответственно на десять лет и три года) внезапно переживал резкое травматическое разочарование в силе и могуществе своего отца, причем именно тогда, когда (вновь) признавал его в качестве сильной и могущественной защитной фигуры. Как это часто бывает (см. выше замечания по поводу наложения аналогичных детских событий), первые воспоминания, о которых рассказал пациент – в ответ на непосредственные (относящиеся к аналитику) и косвенные (относящиеся к различным нынешним фигурам, представляющим отца) активации при переносе основного паттерна, – были связаны со сравнительно поздним периодом его жизни. Когда пациенту было девять лет, его семья после опасного перелета через Южную Африку и Южную Америку оказалась в США. Его отец, который в Европе был процветающим бизнесменом, не смог прийти к успеху в этой стране. Однако он постоянно делился с сыном своими новыми планами и возбуждал у него детские фантазии и ожидания. Он раз за разом брался за новые предприятия, при осуществлении которых заручался поддержкой и заинтересованным участием своего сына. И раз за разом он в панике все распродавал, когда непредвиденные события и его недостаточное знание американской жизни препятствовали осуществлению его целей. Хотя, разумеется, для мистера A. эти воспоминания всегда были сознательными, он прежде недооценивал степень контраста между фазой огромной веры в отца, который был самонадеянно воодушевленным при построении своих планов, и последующим полным разочарованием в отце, который не только терял силу духа перед лицом неожиданных трудностей, но и реагировал на эти удары судьбы ухудшением эмоционального и физического состояния (депрессией и различными ипохондрическими жалобами, которые заставляли его слечь в постель).

Наиболее яркие из соответствующих ранних воспоминаний пациента о серии эпизодов идеализации и разочарования в своем отце относились к последним годам жизни семьи в Восточной Европе, в частности это воспоминания о двух событиях, оказавших решающее влияние на судьбу семьи, когда пациенту было соответственно шесть и восемь лет. Отец, который в период раннего детства пациента был смелым и статным мужчиной, владел небольшим, но прибыльным производством. Судя по многим фактам и воспоминаниям, отец и сын, похоже, эмоционально были очень близки и сын чрезвычайно восхищался своим отцом до самой катастрофы, случившейся, когда пациенту было шесть лет. Со слов членов семьи, отец даже брал с собой совсем еще маленького сына на предприятие (по воспоминаниям пациента – когда ему еще не исполнилось и четырех лет), объяснял мальчику тонкости своего дела и даже спрашивал – в шутку, как это можно предположить ретроспективно, – его советов по различным вопросам, как он это делал потом в Соединенных Штатах Америки уже всерьез, когда пациент уже был подростком. Угроза вторжения немецкой армии в страну внезапно прервала их близкие отношения. Вначале отец удалился от дел, пытаясь договориться о переводе своего предприятия в другую (восточноевропейскую) страну.

Затем, когда пациенту было шесть лет, страну оккупировали немецкие войска, и его еврейская семья вынуждена была бежать. Первоначальной реакцией отца были чувство беспомощности и паника, но затем он успешно наладил заново свое дело, хотя и не в столь широких масштабах. Однако вследствие вторжения немцев в страну, куда они бежали, все снова было потеряно, и семья еще раз была вынуждена бежать (пациенту в то время было восемь лет).

Воспоминания пациента были сосредоточены на начале латентного периода как наиболее важном промежутке времени, когда возник серьезный структурный дефект (см. мои предыдущие замечания об особом значении раннего латентного периода в контексте «уязвимости новых структур», то есть, в частности, только что сформировавшегося Супер-Эго). Однако нет никаких сомнений в том, что более поздние события (неудачи отца в США) усугубили это нарушение; и точно так же нет никаких сомнений в том, что ранние переживания ребенка, – то, что он подвергался чрезмерным, внезапным и непредсказуемым перепадам настроения отца в доэдипов и эдипов периоды, и особенно то, что в младенческом возрасте он испытал на себе ненадежность эмпатических реакций матери, – сделали его чрезвычайно чувствительным и стали причиной уязвимости, которой (в сочетании с наследственной предрасположенностью) объяснялись тяжесть и стойкость структурного дефекта, вызванного событиями в начале латентного периода.

Повторим еще раз: хотя специфический патогенный фокус нарушения связан с травматическим обесцениванием отцовского имаго в начале латентного периода, нет сомнений в том, что травмы, полученные в ранний период его жизни – воспоминания о которых не сохранились, но они постоянно выражались в диффузной чувствительности пациента к аналитику, в особенности даже к малейшим проявлениям неспособности аналитика достигать моментального эмпатического понимания всех оттенков и нюансов текущих переживаний и настроений – подготовили почву для патогенного воздействия последующих травм. Изучение актуального поведения матери пациента и ее личности предоставило множество свидетельств того, что она была женщиной, страдавшей тяжелыми нарушениями, которая, несмотря на свое внешнее спокойствие и невозмутимость (в противоположность чрезмерно эмоциональному отцу) была склонна к внезапной дезинтеграции, сопровождавшейся сильнейшей тревогой и непонятным (шизоидным) возбуждением, когда она подвергалась давлению. Таким образом, можно предположить, что в первые годы своей жизни пациент испытал многочисленные разочарования в необходимой для него – и соответствующей фазе развития – всеведущей эмпатии и могуществе матери и что поверхностность и непредсказуемость материнских реакций должны были привести к ощущению им своей полной незащищенности и к нарциссической уязвимости.

Однако ядро психологического дефекта пациента связано с травматическим разочарованием в идеализированном отцовском имаго, пережитым в ранний латентный период. Какова была природа его дефекта и как ее можно описать в метапсихологических терминах? Ответим на этот вопрос в двух словах: центральный дефект его личности заключался в недостаточной идеализации его Супер-Эго (недостаточном катексисе идеализирующим либидо ценностей, норм и функций его Супер-Эго) и вместе с тем в сильнейшем катексисе переживавшегося вовне идеализированного родительского имаго на поздней доэдиповой и эдиповой стадиях. Симптоматика, возникшая в результате этого дефекта, была ограниченной, но тяжелой. Поскольку пациент прежде всего страдал от травматического разочарования в нарциссически катектированных аспектах отцовского имаго (в идеализированной силе отца); вместо преобразующей интернализации идеализированного объекта произошла фиксация на предструктурной идеальной фигуре (которую все время искал пациент). Супер-Эго не обладало необходимым высоким статусом и поэтому не могло повысить самооценку пациента. Однако в виду того, что пациент не чувствовал себя в равной мере лишенным тех аспектов отцовского имаго, которые были инвестированы объектно-инстинктивной энергией, его Супер-Эго оставалось в целом сохранным с точки зрения тех его содержаний и функций, которые сформировались в качестве преемников объектно-либидинозных и объектно-агрессивных аспектов эдиповых взаимоотношений с отцом: пациент обладал ценностями, целями и нормами; и в целом он не был склонен обращаться к внешним фигурам с имплицитным или эксплицитным требованием разъяснить ему, какое поведение является правильным или неправильным и к каким целям он должен стремиться. В своей основе его ядерные цели и нормы соответствовали культурной традиции его семьи, переданной ему отцом. Однако у него отсутствовала способность ощущать нечто большее, чем мимолетное удовлетворение от того, что он живет по отцовским нормам или достигает поставленных им целей. Его чувство собственного достоинства усиливалось только тогда, когда он присоединялся к сильным, вызывающим восхищение людям, от которых он стремился получить одобрение и необходимую поддержку.

Таким образом, когда при переносе проявлялся его специфический структурный дефект, он, казалось, был ненасытным в двух (тиранически и садистски выдвигаемых) требованиях, которые предъявлял идеализированному аналитику: (а) чтобы аналитик разделял ценности, цели и нормы пациента (и, таким образом, придавал им особое значение благодаря их идеализации), и (б) чтобы аналитик, выражая удовольствие и участие, подтверждал тот факт, что пациент жил в соответствии со своими ценностями и нормами и успешно работал в направлении поставленных целей. Без выражения аналитиком эмпатического понимания этих потребностей (достаточно было словесного подтверждения – «проигрывания» исполнения желания, например в форме непосредственной похвалы, не только не требовалось, но и даже было для данного пациента неприемлемым) ценности и цели пациента казались ему скучными и банальными, а его успехи становились несущественными и оставляли у него ощущение подавленности и пустоты.

Описав центральный психологический дефект пациента и его последствия, я обращусь теперь к трем другим областям психопатологии пациента, которые, однако, связаны как с первичным дефектом, так и между собой. Речь идет о (1) диффузной нарциссической уязвимости пациента; (2) гиперкатексисе его грандиозной самости, который возникал в основном в ответ на разочарования в идеализированном родительском имаго, и (3) тенденции к сексуализации нарциссически катектированных констелляций.

1. Проявления диффузной нарциссической уязвимости пациента не были специфическими, а соответствующие объяснительные реконструкции, которые здесь можно предложить, неизбежно являются в большей степени спекулятивными и пробными по сравнению с гипотезами, которые мы выдвигаем при объяснении других аспектов нарциссического нарушения его личности. Он был необычайно чувствителен не только к любым проявлениям пренебрежения – независимо от того, были ли они личными и намеренными или неличными и случайными, – но и к вызванным стечением обстоятельств неудачам, на которые, однако, он всегда склонен был реагировать как на личное оскорбление, умышленно наносимое ему анимистически воспринимаемым миром. Обширность и диффузность соответствующего психологического дефекта, а также архаичность восприятия мира указывают на нарушения взаимоотношений пациента с матерью в раннем возрасте. И, как уже отмечалось выше, оценка личности его матери подтверждает гипотезу, что развитие его диффузной нарциссической уязвимости было связано с личностными нарушениями его матери, в частности с непредсказуемостью и ненадежностью ее эмпатических реакций, когда пациент был младенцем.

Обычно предшественником идеализации архаичного родительского имаго и грандиозности архаичной самости является переживание младенцем ненарушенного первичного нарциссического равновесия – психологического состояния, совершенство которого предшествует даже самой рудиментарной дифференциации на категории совершенства, возникающей позднее (то есть совершенства, связанного с силой, знанием, красотой и моралью). Способность матери реагировать на нужды ребенка не допускает травматических задержек, до тех пор пока нарушенное нарциссическое равновесие не оказывается вновь восстановленным, и если недостатки материнских реакций имеют допустимые размеры, то младенец будет постепенно трансформировать изначальную безграничность своих ожиданий абсолютного совершенства и слепую веру в него. Согласно описанию в метапсихологических терминах, с каждой даже самой незначительной эмпатической неудачей матери, недопониманием и задержкой эмпатического ответа ребенок отводит нарциссическое либидо от архаичного имаго безусловного совершенства (первичный нарциссизм) и приобретает взамен частицу внутренней психологической структуры, которая берет на себя прежние функции матери, служащие сохранению нарциссического равновесия, связанные, например, с действиями, успокаивающими ребенка, обеспечивающими физическое[25]25
  Способность регулировать – в определенных пределах – температуру тела и сохранять ощущение тепла, по-видимому, приобретается этим способом. Люди с нарциссическими нарушениями, как правило, неспособны ощущать или сохранять тепло. Они надеются, что другие обеспечат их не только эмоциональным, но также и физическим теплом. Их кожные покровы бедны кровеносными сосудами, и они необычайно чувствительны к пониженным температурам (к «сквознякам»). Даже люди без значительной нарциссической уязвимости очень часто, после того как стихает непосредственная реакция в виде чувства стыда (внезапное развертывание дезорганизованного эксгибиционистского катексиса), реагируют на нарциссические раны сжатием сосудов кожи и слизистых оболочек и, таким образом – возможно, вследствие таких состояний – более подвержены инфекциям и, в частности, чаще болеют обыкновенной простудой.


[Закрыть] и эмоциональное тепло и другие способы нарциссической поддержки. Таким образом, наиболее важным аспектом ранних отношений между матерью и ребенком является принцип оптимальной фрустрации – это положение сохраняет силу и применительно к последующему аналогичному окружению ребенка. Переносимые разочарования в изначально существующем (и поддерживаемом извне) первичном нарциссическом равновесии ведут к формированию внутренних структур, обеспечивающих возможность самоуспокоения и обретение устойчивости к напряжению в нарциссической сфере.

Если, однако, реакции матери являются совершенно неэмпатическими и ненадежными, то постепенный отвод катексисов от имаго архаичного безусловного совершенства нарушается, преобразующей интернализации не происходит, и психика продолжает цепляться за нечетко очерченное имаго абсолютного совершенства, не развивает внутренние функции, которые вторично восстанавливают нарциссическое равновесие – либо (а) непосредственно, через самоутешение, то есть через развертывание доступного нарциссического катексиса, либо (б) косвенно, через соответствующее обращение к идеализированному родителю – и, таким образом, остается относительно беззащитной перед последствиями нарциссических повреждений. Поведенческие проявления этого состояния разнообразны и среди прочих факторов зависят от интенсивности и экстенсивности неверных реакций матери. В целом, однако, можно сказать, что они заключаются в чрезмерной чувствительности к нарушениям нарциссического равновесия с тенденцией реагировать на их источники одновременным уходом в себя и безжалостным гневом.

По поводу происхождения нарциссической уязвимости и фиксаций можно выдвинуть два общих положения.

(I) Взаимодействие врожденных психологических склонностей и личностных особенностей родителей (особенно личности матери) имеет гораздо большее значение, нежели взаимодействие наследственных факторов и явно травматических событий (таких, как отсутствие или смерть родителей), за исключением случаев, когда эти внешние факторы и личностные нарушения родителей взаимосвязаны (например, при разводе родителей или в случае отсутствия родителя из-за его психического заболевания, или потери одного из родителей вследствие суицида).

(II) Наиболее специфические патогенные элементы личности родителей относятся к области их собственных нарциссических фиксаций. В частности, мы обнаруживаем, что на ранних стадиях (а) погруженность матери в себя может стать причиной проекции ее собственных настроений и напряженного состояния на ребенка и, следовательно, недостаточной эмпатии; (б) мать может избирательно (ипохондрически) чрезмерно реагировать на напряженное состояние и определенные настроения ребенка, которые соответствуют ее собственным нарциссическим состояниям напряжения и озабоченности; (в) она может быть неотзывчивой к настроениям и состояниям напряжения у ребенка, если ее собственные заботы не созвучны потребностям ребенка. Следствием этого является травматическое чередование недостаточной эмпатии, чрезмерной эмпатии и отсутствия эмпатии, что препятствует постепенному отводу нарциссического катексиса и формированию психических структур, регулирующих напряжение: ребенок остается фиксированным на всем своем раннем нарциссическом окружении.

Таким образом, возникновение у ребенка в раннем возрасте нарциссических фиксаций и нарциссической уязвимости объясняется не только нарциссической организацией личности матери; оно объясняется также тем, что ребенок остается включенным в родительскую нарциссическую среду в течение долгого времени после того, как его психологическая организация перестает быть созвучной таким взаимоотношениям. Вместе с тем на более поздних стадиях развития решающее влияние на степень тяжести последующего личностного нарушения может оказывать личность отца: если из-за своих собственных нарциссических фиксаций он также оказывается неспособным эмпатически реагировать на нужды ребенка, то этим он наносит еще больший ущерб; но если его личность четко очерчена и если он способен, к примеру, позволить себе сначала стать объектом идеализации ребенка, а затем предоставить ему возможность постепенно узнать реальные недостатки своего отца, не отстраняясь при этом от ребенка, то тогда ребенок может попасть под его благотворное влияние, создать с ним союз против матери и остаться сравнительно невредимым.

После этих общих рассуждений я возвращаюсь к конкретному случаю мистера A. Атмосфера в раннем детстве, обусловленная психопатологической личностью его матери, не только стала причиной его диффузной нарциссической уязвимости, но и двояким образом отразилась на развитии тех аспектов психопатологии пациента в нарциссической сфере, которые были приобретены в позднем детстве: (а) из-за возникновения ранних нарциссических фиксаций устойчивость ребенка к нарциссическим нарушениям снизилась, и он реагировал на нарциссические травмы поздних периодов развитием новых фиксаций, а не построением психологических структур, регулирующих напряжение; (б) ранние и последующие разочарования в совершенстве матери стали причиной того, что ребенок был неспособен в достаточной мере насытить ее нарциссическим идеализирующим катексисом, соответственно имаго отца стало чрезмерно идеализированным, а потому трансформации идеализированного имаго отца оказывали на психику ребенка более сильное травматическое воздействие, чем это могло бы быть в другом случае.

2. Продолжая обзор дополнительных областей психопатологии пациента, я обращусь теперь к исследованию его склонности к реактивному гиперкатексису грандиозной самости в ответ на разочарования в идеализированном аналитике (или на отвержения с его стороны) или – косвенно – в ответ на идеализацию людей вне клинического переноса.

Колебания между терапевтической активацией идеализированного родительского имаго (идеализирующим переносом) и временным гиперкатексисом грандиозной самости – самое обычное явление при анализе нарциссических личностей. Его типичные клинические признаки таковы: холодность по отношению к идеализированному прежде аналитику, тенденция к примитивизации мышления и речи (варьирующей от едва заметной напыщенности до бросающегося в глаза использования неологизмов) и позиция превосходства наряду с усилившейся тенденцией к застенчивости, стыду и ипохондрическому беспокойству. Эти поведенческие и симптоматические изменения свидетельствуют о том, что реактивный гиперкатексис грандиозной самости относится скорее к примитивным стадиям этой психологической конфигурации и является следствием регрессивного характера защитного действия в отличие от связной терапевтической реактивации более зрелых стадий грандиозной самости, которая происходит в большинстве случаев первичного зеркального переноса (см. главу 6)[26]26
  Другую клиническую иллюстрацию реактивного гиперкатексиса грандиозной архаичной самости см. в главе 4, в которой приводится фрагмент анализа пациента Ж.


[Закрыть].

При анализе мистера A. реактивные смещения в направлении гиперкатексиса грандиозной самости происходили нередко. Они характеризовались возникновением грандиозных планов (связанных, например, с заключением нереальных сделок на фондовой бирже или научными проектами), сопровождались эмоциональной холодностью, манерностью в речи (в частности немотивированным использованием отдельных слов из испанского языка, который он изучал в девять лет) и ипохондрической озабоченностью. Вместе с тем были периоды, когда гиперкатексис его грандиозной самости являлся не только кратковременным следствием защитной реакции: в разное время, особенно в первые годы его продолжительного анализа, грандиозно-эксгибиционистские напряжения пациента участвовали в формировании более или менее стабильного зеркального переноса не в качестве ответной реакции. Первичный, равно как и реактивный, гиперкатексис грандиозной самости прежде всего был связан с ранними эдиповыми точками фиксации, в частности с эпизодами, когда отец неожиданно уезжал, и у ребенка на какое-то время возникали фантазии, что он отвечает за все и является главным в доме. Однако от этих фантазий внезапно пришлось отказаться, в частности потому, что атмосфера общей тревожности из-за ненадежной ситуации в мире не допускала их сознательную (в игровой форме) и предсознательную конкретизацию – часто являющуюся предшественником последующих успешных сублимаций[27]27
  См. работу Айсслера (Eissler, 1963, р. 73 etc.), в которой описывается случай благотворного содействия взрослого переработке грандиозной фантазии у ребенка.


[Закрыть] – при поддержке и содействии доброжелательных взрослых.

Гиперкатексис грандиозной самости играл важную роль не только в начале анализа, но и – в особом контексте – на более поздних этапах. Когда после нескольких лет анализа функционирование пациента заметно улучшилось, когда повысилась его самооценка, а его способность адекватно реагировать на успехи и неудачи стала более устойчивой, он стал часто и на протяжении долгого времени испытывать чувство нереальности по отношению к себе и своей жизни, которое нельзя было полностью объяснить исключительно новизной его адаптации. И только тогда, когда он снова вспомнил старые фантазии о своей взрослости, хотя на самом деле он оставался ребенком, и когда он понял, как эти фантазии подрывали его способность принимать себя в качестве настоящего взрослого, ощущения волшебства и нереальности начали исчезать из восприятия им своей нынешней более насыщенной жизни.

3. Метапсихологическая оценка психического нарушения пациента будет завершена обсуждением третьей дополнительной области психопатологии: его тенденции к сексуализации патологических нарциссических констелляций.

Вопрос о взаимосвязи перверсий (а также наркомании и делинквентного поведения) с нарциссическими нарушениями личности заслуживает большего внимания, чем то, которое я могу уделить ему в рамках данной работы. Разумеется, не подлежит сомнению, что внешние синдромы извращенной (и с нею связанной) деятельности могут до такой степени доминировать в личности, настолько поработить Эго и вторично вызвать столь обширную регрессию, что нарциссическое нарушение, занимающее центральное место в структуре психопатологии, окажется чуть ли не полностью скрытым и незаметным. И все же мне кажется, что ядром этих обширных расстройств обычно являются специфические строго очерченные нарушения в нарциссической сфере. Случай мистера A., симптомы перверсии которого были сравнительно слабо выраженными, вполне годится для иллюстрации взаимосвязи между (а) ограниченным первичным нарциссическим нарушением, (б) соответствующим ранним дефектом Эго и (в) сексуализацией нарциссического нарушения.

Гомосексуальные тенденции мистера A. не оказали глубокого вторичного влияния на Эго и не привели к диффузной регрессии влечений. Однако, как отмечалось вначале, пациент испытывал беспокойство в связи с гомосексуальными наклонностями, которое заставило его обратиться за помощью к аналитику или, по крайней мере, служило фокальной точкой его мотивации. Он никогда не вступал в гомосексуальные отношения и – за исключением несколько сексуально окрашенной шутливой борьбы с ровесниками в подростковом возрасте и покупки спортивных журналов с фотографиями атлетически сложенных мужчин – его гомосексуальные устремления реализовывались только в фантазиях, которые иногда сопровождались мастурбацией. Объектами его гомосексуальных фантазий всегда являлись очень сильные в физическом отношении мужчины с превосходным телосложением. Он представлял, что чуть ли не садистским образом полностью управляет этими людьми. В своих фантазиях он поворачивал ситуацию так, что, несмотря на свою слабость, мог поработить сильного мужчину и сделать его беспомощным. Иногда он достигал оргазма, а также чувства триумфа и ощущения силы, представляя, как он мастурбирует сильных и превосходно сложенных мужчин и тем самым лишает их силы.

В клиническом отношении гомосексуальные фантазии исчезли задолго до того, как наступило очевидное улучшение в других аспектах психопатологии пациента: они возвращались только в периоды стресса. В дальнейшем они сменились возникавшими иногда воспоминаниями о фантазиях, которые потеряли свое сексуальное значение; пациент называл их гомосексуальными «страхами», то есть он переживал их только в связи со смутными опасениями, что они могут вернуться и опять начнут его мучить. В конце концов и эти «страхи» почти полностью исчезли.

Сексуализация дефектов пациента была обусловлена умеренной слабостью его базисной психической структуры, проявившейся в снижении ее способности к нейтрализации. Поскольку базисные нейтрализующие структуры психики приобретаются в доэдипов период, дефект нейтрализации должен был уже присутствовать в начале латентного периода, когда произошла основная травма (травматическая потеря идеализированного родительского имаго). Недостаточная способность к нейтрализации проявилась в сексуализации отношения пациента к своим нарциссически инвестированным объектам: (а) в сексуализации своего идеализированного (эдипова) имаго отца (на котором он продолжал оставаться фиксированным и в котором нуждался, поскольку у него отсутствовало прочно идеализированное Супер-Эго); (б) в сексуализации зеркального образа своей гиперкатектированной грандиозной самости (на котором он продолжал оставаться фиксированным и в котором нуждался, поскольку у него отсутствовал надежно катектированный (пред)сознательный образ себя); (в) в сексуализации своей потребности в идеализированных ценностях и прочной высокой самооценке, а также в сексуализации психологических процессов (интернализации), благодаря которым приобретаются идеалы и высокая самооценка.

Таким образом, гомосексуальные фантазии пациента следует понимать как сексуализированные представления о своем нарциссическом нарушении, аналогичные теоретическим формулировкам аналитика. Разумеется, фантазии противодействовали осмысленному пониманию и прогрессу анализа, поскольку служили получению удовольствия и позволяли избежать нарциссического напряжения. И действительно, прежде чем пациент сможет ассимилировать все, что он узнает о самом себе, он должен сначала научиться в достаточной мере терпеть напряжение. Тем не менее ввиду того, что сексуализация его нарциссических напряжений глубоко не укоренилась и что ее проявления заставляли его в большей степени осознавать наличие психопатологии, из-за которой он нуждался в лечении, чем другие (более легко устранимые) аспекты нарциссического нарушения, непосредственная интерпретация значения его сексуальных фантазий не была бесполезной. Фактически такие интерпретации часто приносили большую пользу – особенно ретроспективно, после того как гомосексуальные фантазии во многом утратили свое значение – с точки зрения подкрепления понимания, достигнутого при рассмотрении других областей нарушенного психологического функционирования.

Таким образом, на более поздних стадиях анализа можно было провести параллели: (i) между (а) настойчивым требованием одобрения его ценностей и целей различными фигурами, представляющими отца (включая, в частности, аналитика) и (б) его прежними фантазиями о преследовании физически сильных мужчин; (ii) между (а) его реактивной грандиозностью, надменностью, чувством превосходства и (б) высокомерным поведением некоторых молодых людей, однажды ставших источником сексуального возбуждения. (iii) Упоминания об оргазмическом переживании получения силы через изъятие ее у воображаемых образов, обладающих физическим совершенством, – фантазии о подчинении сильных, статных мужчин и лишении их силы благодаря мастурбации – ретроспективно можно интерпретировать как сексуализированные представления пациента о природе своего психологического дефекта и психологических функций, которые он должен был обрести. Страдая от отсутствия стабильной системы прочно идеализированных ценностей и, таким образом, от отсутствия одного из важных источников внутренней регуляции самооценки, в своих сексуальных фантазиях он заменил внутренний идеал его сексуализированным внешним предшественником – атлетическим сильным мужчиной; и он подменил повышение субъективной самооценки жизнью в соответствии с идеализированными ценностями и нормами других людей, сексуализированным чувством триумфа, когда он отнимал у внешнего идеала его силу и совершенство и, таким образом, в своей фантазии овладевал этими качествами и достигал временного ощущения нарциссического равновесия[28]28
  Здесь вполне можно предположить наличие бессознательной фантазии о фелляции, в которой проглатывание волшебного семени символизирует не произошедшие интернализацию и структурообразование. Однако она никогда не появлялась в сознании – возможно, из-за того, что активная (садистская) власть и контроль обычно преобладали над пассивными (мазохистскими) психологическими решениями, даже тогда, когда пациент находился под сильным эмоциональным давлением.


[Закрыть].