Текст книги "Анализ самости. Систематический подход к лечению нарциссических нарушений личности"

Однако следует подчеркнуть, что обычно непосредственная интерпретация содержания сексуальных фантазий не является оптимальным подходом при анализе подобных случаев и что вначале таким пациентам нужно показать, что сексуализация их дефектов и потребностей выполняет особую психоэкономическую функцию, то есть является средством разрядки интенсивного нарциссического напряжения. Даже ретроспективное использование содержаний сексуальных фантазий для подкрепления понимания, достигнутого в результате исследования несексуализированного материала, должно быть тактичным и осторожным, поскольку пациент, преодолевший привычку избегать напряжения (которая похожа на пагубную страсть), может почувствовать, что аналитик, вызывая прежнюю сексуализацию его конфликтов, пробуждает у него старый соблазн.

В этой области нельзя установить строгих и твердых правил. Умение и опыт обладающего эмпатией аналитика должны будут помочь ему решить: (1) надо ли ему излишне обременять пациента, который совсем недавно стал способен воздерживаться от сексуализации своих дефектов и потребностей и который только начал переходить к новым и более надежным способам достижения нарциссического равновесия посредством несексуализированных инсайтов и построения психологической структуры; или же (2) установившееся более или менее стойкое равновесие позволяет расширить понимание при помощи ретроспективного исследования, которое включает в себя прежние сексуальные проявления личностного расстройства. Благодаря такому ретроспективному исследованию тенденция к регрессивному избеганию посредством извращенного сексуального удовольствия вводится в доступный пониманию контекст, и контроль пациента над своими регрессивными тенденциями возрастает.

Глава 4. Клинические и терапевтические аспекты идеализирующего переноса

Как мы видели, идеализирующий перенос играет важнейшую роль в психоаналитической терапии некоторых нарциссических нарушений и в течение долгого времени – или, по крайней мере, в особенно важные фазы – находится в центре внимания при анализе многих нарциссических личностей. Необходимо понимать существенное различие между идеализациями, возникающими при анализе нарциссических личностей (то есть идеализирующим переносом в узком значении термина), и идеализациями, обычно встречающимися при анализе неврозов переноса.

Идеализации при нарциссических нарушениях могут возникать в результате активации либо архаичных и переходных, либо относительно зрелых стадий развития идеализированного родительского имаго; однако специфическая патогенная фиксация всегда предшествует полному завершению преобразующей интернализации идеализированного родительского имаго, то есть возникает до того момента в развитии, когда формирование идеализированного Супер-Эго становится необратимым. С другой стороны, идеализации, встречающиеся при неврозах переноса, происходят из психологических структур, которые были приобретены в конце эдиповой фазы и на последующих стадиях психологического развития.

При неврозах переноса наблюдаются две формы идеализации: (а) в одной форме, как уже отмечалось, идеализация представлена в виде примеси к объектной любви (любого рода), которая была активирована при переносе; она аналогична идеализации, обычно сопровождающей состояние влюбленности; (б) в другой форме идеализация возникает в результате проекции идеализированного Супер-Эго анализанда на аналитика. Хотя идеализации, происходящие при неврозах переноса, внешне напоминают идеализации, возникающие при анализе нарциссических нарушений, как правило, их не сложно отличить друг от друга и легко распознать клинически. Теоретическое понимание разных генетических позиций этих двух форм идеализации позволяет увидеть характерные для них отличительные феноменологические признаки, которые в противном случае могут ускользнуть от наблюдателя.

Позвольте мне, однако, сначала упомянуть, что, несмотря на их широкое распространение в рамках и за рамками психоаналитической ситуации и, следовательно, несмотря на их огромное практическое значение, я воздержусь здесь от обсуждения использования идеализации в защитных целях, то есть использования (сверх)идеализаций (проистекающих из временных установок Эго или из постоянных характерологических позиций), которые вопреки реактивным образованиям усиливают вторичное вытеснение или отрицание более глубокой – в структурном отношении – враждебности. Поскольку идеализация подобного рода подчинена враждебным установкам, ответ на вопрос о ее нарциссической или объектно-инстинктивной природе зависит от нашей оценки доминирующих констелляций враждебности. Эти проблемы, однако, относятся не к разграничению нарциссической идеализации и идеализации, слитой с объектной любовью, а к вопросу о взаимосвязи нарциссизма и враждебности, то есть их необходимо рассматривать в связи с нарциссическим гневом.

С другой стороны, идеализирующий компонент объектной любви подчинен доминирующим либидинозным объектным катексисам, с которыми он слит, и объект (при переносе – инцестуозное эдипово детское имаго), на котором он сфокусирован, достаточно дифференцирован от самости, то есть он признается центром инициативы – независимого восприятия, мышления и действия. Таким образом, (воображаемые) взаимодействия с объектом при переносе содержат элементы взаимности (например, фантазии о зачатии ребенка), а реакции разочарования в объекте выражаются через раздражение и усилившиеся желания, направленные на отвергающий объект.

Завышенная оценка любимого объекта в действительности является функцией нарциссического либидо, слитого с объектным катексисом (аналогично идеализации Супер-Эго, которой объясняется доминирующее положение содержаний и функций этой структуры). Но в отличие от нарциссического либидо, которое мобилизуется при идеализирующем переносе, нарциссический компонент обычного состояния влюбленности (а также некоторых фаз позитивного переноса) не отсоединяется от объектного катексиса, а остается подчиненным ему и не теряет контакта – за отдельными исключениями в случаях умеренной нереалистичной переоценки объекта – с реальными качествами объекта. Если напряжение, вызванное идеализацией, становится у влюбленного настолько сильным, что уже не способно абсорбироваться объектным катексисом, то оно может просочиться, так сказать, через предохранительный клапан и обеспечивать энергией порыв творческой активности, хотя, разумеется, соответствующий поэтический талант имеется далеко не у каждого влюбленного – потенциального поэта. Но также и здесь влюбленный не теряет контакта с реальностью – опять-таки за исключением случаев умеренной нереалистичной переоценки объекта любви, – несмотря на то, что творческая активность питается нарциссическим идеализирующим либидо. Например, в отличие от нереалистичных любовных переживаний шизофренических подростков, у которых причудливые художественные произведения и искаженное восприятие объекта любви иногда являются первым внешним признаком их психического заболевания, обычно влюбленные в стихах восхваляют реальные качества и особенности возлюбленного.

Пожалуй, здесь важно отметить, что клиническое значение идеализирующего переноса отличается от роли, которую играют в терапевтическом процессе идеализации, встречающиеся при неврозах переноса. В частности, мы не должны смешивать (а) специфическую стратегически важную роль идеализации аналитика при идеализирующем переносе у нарциссических личностей и (б) универсальную, вспомогательную, тактическую роль идеализации аналитика при анализе неврозов переноса. В определенные периоды анализа неврозов переноса пациент действительно сотрудничает с аналитиком на основе временной идеализации и временного принятия идеализированного аналитика взамен своего собственного Супер-Эго. Подобная временная и фокальная идентификация составляет часть «позитивного переноса» (Freud, 1912) и относится к важной «области кооперации между аналитиком и пациентом» (Kris, 1951). Огромное значение этих идеализаций и идентификаций не подлежит сомнению, потому что только благодаря им можно сделать первые шаги в исследовании внутреннего мира, которым в противном случае будет препятствовать архаичное Супер-Эго пациента (см., например, Nunberg, 1937, в частности р. 172). Однако такое тактическое использование связи с руководителем – гипнотизером – терапевтом в формировании терапевтической «группы» а deux на основе принятия руководителя-аналитика в качестве психоаналитического Эго-идеала (Freud, 1921) является неспецифическим феноменом. Безусловно, он представляет собой психологическую побудительную силу, которая может оказать существенную поддержку пациенту в напряженные моменты анализа. Но эта сила по крайней мере не менее эффективна и во всех других видах психотерапии, включая и те, чьи цели полностью отличаются от целей психоанализа. Поэтому ее следует отделять от идеализирующего переноса, который приводится в действие и поддерживается мобилизацией идеализированного родительского имаго. Однако проявления этой аналитически реактивированной психологической конфигурации нельзя назвать вспомогательными по отношению к главной психоаналитической задаче – они представляют собой терапевтически активированное ядро патогенных структур пациента и, таким образом, составляют саму суть аналитической работы при анализе нарциссических личностей.

Скажем еще несколько слов по поводу хорошо известной идеализации аналитика, возникающей вследствие проекции Супер-Эго. Характерные особенности этой идеализации объясняются тем, что мудрость и сила, которые анализанд приписывает идеализированному терапевту, имеют много общего с системой идеализированных норм и ценностей, на основе которой возникает проекция. Кроме того, эти проекции, происходящие при переносе, являются временными и не образуют сердцевины базисной терапевтической констелляции, как при идеализирующем переносе. Они возникают в специфические моменты при анализе неврозов переноса, а именно тогда, когда бессознательный конфликт между Супер-Эго и Эго начинает активизироваться и когда анализанд – защищаясь или делая первый шаг к сознательному признанию существующего конфликта – воспринимает приказы своего идеализированного Супер-Эго как поступающие извне, то есть, в частности, как поступающие от аналитика.

В этом контексте аналитик рассматривается прежде всего как идеальная фигура в мире норм и ценностей, а потому в ответ на отвержения с его стороны пациент, как правило, реагирует чувством вины и моральной никчемности.

Наиболее легко распознаваемые формы идеализирующего переноса (такие, как формы переноса, преобладавшие у мистера A.) генетически связаны с нарушениями, возникшими на поздних стадиях развития идеализированного родительского имаго, в частности, непосредственно перед тем или сразу после того, как идеализированное родительское имаго оказалось интроецированным, а идеализирующее либидо стало использоваться в идеализации Супер-Эго. Если эти нормальные процессы постепенного (или массивного, но соответствующего фазе развития) декатексиса идеализированного родительского имаго серьезно нарушены или заблокированы, то в таком случае идеализированное родительское имаго сохраняется; оно вытесняется или каким-то другим способом становится недоступным[29]29
  Нередко устойчивое архаичное, предструктурное, идеализированное родительское имаго не только удерживается в вытеснении (то есть оказывается отделенным от Эго горизонтальным расщеплением психики), но и сохраняется в сфере самого Эго в состояниях, похожих на те, что были описаны Фрейдом (1927) в отношении фетишиста (то есть оказывается отделенным от реальности Эго вертикальным расщеплением Эго). Эта проблема в дальнейшем будет рассмотрена в главе 7, в которой также подробно разбираются понятия вертикального и горизонтального расщепления психики.


[Закрыть] влиянию реальности Эго, которое по-прежнему продолжает осуществлять отвод идеализирующего катексиса, а его постепенная (или интенсивная, но соответствующая фазе развития) преобразующая интернализация оказывается невозможной.

Как неоднократно было показано, основная генетическая травма имеет корни в психопатологии родителей, в частности в их собственных нарциссических фиксациях. Патология и нарциссические потребности родителей решающим образом влияют на то, что ребенок всерьез и надолго запутывается в нарциссической паутине личностных качеств родителей, пока, например, неожиданное отдаление родителей или внезапное и страшное понимание ребенком того, насколько неправильным стало его эмоциональное развитие, не сталкивает его с неразрешимой задачей достижения полной преобразующей интернализации хронических нарциссических отношений, от которых он прежде безуспешно пытался избавиться. Иногда внешнее трагическое событие – например, смерть или долгое отсутствие родителя, болезнь или беспомощность родителя, а также тяжелое заболевание ребенка, которое внезапно выявляет ограниченность силы родителей, – кажется главной причиной соответствующего детского нарушения. Однако сами по себе эти события очень редко объясняют последующие патологические фиксации; обычно они являются последним внешним звеном в цепи зачастую неприметных, но вместе с тем важнейших предшествующих психологических факторов. Их следует понимать в контексте личности родителей и истории всех взаимоотношений родителей с ребенком, до того как произошло внешнее событие, ставшее источником, вокруг которого кристаллизовалась психопатология ребенка. Сложность патогенного взаимодействия между родителем и ребенком и безграничное разнообразие его форм не поддаются исчерпывающему описанию.

Однако при надлежащим образом проведенном анализе главный паттерн проявляется совершенно отчетливо, а его детальное понимание представляет собой решающий шаг в последовательно развивающемся умении анализанда справляться со своими страхами, когда, казалось бы, прочно закрепившиеся нарциссические паттерны ослабевают.

Например, у мистера Б., анализ которого, постоянно консультируясь со мной, проводила моя коллега, установился специфический нарциссический перенос, в котором он чувствовал себя слитым с идеализированным аналитиком. Заботливость аналитика успешно противодействовала тенденции к фрагментации и разорванности самовосприятия пациента, укрепляя его самооценку и, таким образом, вторично улучшая функционирование и эффективность его Эго. На любую угрозу прерывания такого благотворного развертывания нарциссического катексиса, которое обеспечивалось его отношениями с аналитиком, он сначала реагировал мрачными опасениями, за которыми следовал декатексис нарциссически катектированного аналитика (сопровождавшийся интенсивным орально-садистским гневом), всерьез угрожавший связности его личности. За этим следовал типичный реактивный гиперкатексис примитивной формы грандиозной самости, сопровождавшийся холодным и высокомерным поведением. Но в конце концов (после того как аналитик некоторое время отсутствовал) он достиг сравнительно стабильного равновесия на более примитивном уровне – замкнулся в уединенной интеллектуальной деятельности, которая давала ему (хотя он занимался ею менее творчески, чем прежде) определенное чувство уверенности, безопасности и самодостаточности. Позднее во время анализа он образно описал это занятие – «в одиночестве выплывал на середину озера и смотрел на луну». Но когда вернулся аналитик, и пациенту представилась возможность восстановить отношения с идеализированным объектом самости, он отреагировал теми же самыми мрачными опасениями и мобилизацией того же самого угрожающего орально-садистского гнева, после того как «откупорился» – если использовать его собственную аналогию – первоначальный нарциссический перенос.

Сначала я думал, что реакция на возвращение аналитика была неспецифической и состояла из двух компонентов: (а) из не выраженных до сих пор аспектов первоначального гнева, вызванного отсутствием аналитика и припасенного для его возвращения, и (б) из неспецифического гнева, вызванного необходимостью отказаться от только что обретенного равновесия, которое – хотя и было менее удовлетворительным, чем раньше – оберегало его от повторного переживания травм, связанных с отсутствием и отлучками аналитика. Хотя до определенной степени эти объяснения были верными, они оставались незавершенными, пока не был принят в расчет специфический генетический предшественник текущих реакций. Фактически своими реакциями пациент изображал последовательность событий в раннем детстве. Мать пациента постоянно вмешивалась во все, что он делал, следила за ним и строжайшим образом его контролировала. Например, она в строго определенное время кормила его грудью, а в позднем детстве усаживала за обеденный стол по будильнику, который помогал ей удовлетворять свою потребность в контроле над действиями ребенка и напоминал приспособления, использовавшиеся отцом Шребера при воспитании своих детей (см. Niederland, 1959a). В результате ребенок все больше чувствовал, что у него нет возможности поступать по-своему и что мать продолжала выполнять его психические функции гораздо дольше того времени, когда эти действия матери, основанные на эмпатии, действительно были необходимы и соответствовали фазе развития. В процессе взросления под влиянием осознания неуместности таких отношений и пытаясь преодолеть свои тревожные мысли о том, что нужно бороться за достижение большей автономии, он стал запираться в своей комнате, чтобы оставаться наедине с размышлениями, в которые она не могла вмешаться. Едва он начал обретать некоторую уверенность в этом минимуме автономного существования, как мать провела звонок. Отныне она могла прерывать его попытки внутреннего отделения от нее, когда ему хотелось побыть в одиночестве; она могла вызывать его к себе даже более успешно (поскольку механический аппарат воспринимался на уровне эндопсихической коммуникации), чем если бы она делала это голосом или стуком, чему он имел возможность сопротивляться. Поэтому неудивительно, что пациент отреагировал гневом на возвращение аналитика после того, как он «выплывал на середину озера, чтобы посмотреть на луну».

Как я уже неоднократно подчеркивал, в подавляющем большинстве даже самых тяжелых нарушений личности нарциссические фиксации скорее объясняются реакцией ребенка на родителей, чем тяжелыми травматическими событиями в ранней жизни. Однако необходимо добавить, что такие события в ранней жизни ребенка, как, например, отсутствие родителей (см. A. Freud, Burlingham, 1942, 1943), или потеря родителя вследствие смерти, развода или госпитализации, или его отстраненность вследствие эмоционального заболевания, вносят свой негативный вклад в нарциссическую фиксацию. Ребенок лишается возможности освободить себя от родительских пут благодаря постепенному отводу нарциссического катексиса, который необходим для формирующей структуру преобразующей интернализации. Период, наступающий вслед за неожиданным прерыванием (из-за внешнего события) хронической нарциссической вовлеченности ребенка в патологию родителей, является необычайно важным. Именно от него зависит, сделает ли ребенок новое усилие, чтобы достичь большей зрелости, или патогенная фиксация станет теперь прочно укоренившейся. Отсутствие или потеря патологического родителя может стать благотворным освобождением, если либидинозные ресурсы ребенка позволяют ему идти вперед и, в частности, если другой родитель или заменяющий родителя человек с особой эмпатической заинтересованностью в судьбе ребенка бросается закрывать эту брешь и обеспечивает сначала временное восстановление нарциссических отношений, а затем их последовательную постепенную ликвидацию. Но если замена невозможна или доступные либидинозные ресурсы ребенка уже были слишком прочно привязаны к патологическому родителю, то тогда недоступность родителя способствует сохранению и подкреплению патологии. Решающее вытеснение (архаичного) идеализированного родительского имаго может произойти после внешнего исчезновения родителя (оно может сделаться недоступным и другими способами, например в результате «вертикального» расщепления психики). Последующая фиксация на бессознательной или, как это часто бывает, на отщепленной или отвергнутой (см. Freud, 1925; Jacobson, 1957; Basch, 1968) фантазии о всемогущей идеализированной родительской фигуре препятствует постепенной – или отвечающей фазе развития – преобразующей интернализации соответствующей нарциссической конфигурации.

Таким образом, затяжной очевидный гиперкатексис идеализированного родительского имаго может возникнуть в детском возрасте, если в течение длительного периода разлуки с родителем ребенок не имеет возможности отвести от него идеализирующие катексисы (то есть если он не имеет возможности воспринимать родителя все более реалистично) и использовать их для формирования психической структуры. До тех пор пока идеализирующие фантазии являются (пред)сознательными, а идеализирующее либидо остается мобильным, подобные происшествия не являются признаками наличия психопатологии у ребенка и не предвещают последующего нарушения. Сюда же относятся и фантазии об идеализированном отце, которые рассказывались детьми, потерявшими отцов во время Второй мировой войны (см. A. Freud, Burling-ham, 1943; в частности р. 112 и далее). То, что ребенок наделяет «воображаемого отца» грандиозными свойствами, не следует, на мой взгляд, понимать с точки зрения теории Адлера (1912), то есть как сверхкомпенсацию, которая должна противостоять лишению и покрывать дефект. Дело скорее в том, что изначально существующая нарциссическая идеализация не имеет теперь реалистического объекта, в отношении которого может быть пережито постепенное разочарование. Сохраняющаяся идеализация объясняется отсутствием возможности обнаружить реальные недостатки отца, поскольку декатексис и сопутствующее структурообразование временно приостановлены. Как отмечалось выше, подобные фантазии могут формироваться, сознательно перерабатываться и временно сохраняться в ответ на внешнюю депривацию, которая требует отсрочки выполнения задачи, связанной с развитием. Однако основополагающий принцип, которым управляется временная сознательная конкретизация гиперкатектированного идеализированного родительского имаго, мало чем отличается от принципа, который определяет возникновение постоянной фиксации и хронической психопатологии. Главное различие заключается в том, что в последнем случае идеализированное родительское имаго (например, фантазия о всемогущем отце) становится вытесненным и/или отщепленным. Без анализа не может произойти никакого изменения фантазии (она не может быть интегрирована и с реальностью Эго), даже если появится достойная замена родителю или вернется сам родитель. Бессознательно фиксированные на идеализированном объекте самости, по которому такие люди постоянно тоскуют, и лишенные достаточно идеализированного Супер-Эго, они всю свою жизнь ищут внешних всемогущих объектов и в их поддержке и одобрении стремятся обрести свою силу. При анализе же эти стремления становятся причиной бросающейся в глаза идеализации аналитика (иногда появляющейся лишь после переработки специфического сопротивления установлению переноса); они становятся доступными исследованию и позволяют пациенту отвести нарциссический катексис от вытесненного идеализированного родительского имаго. Вместе с тем эти процессы ведут не только к усилению базисной структуры Эго анализанда, отвечающей за контроль над влечениями, но и прежде всего к идеализации его Супер-Эго.

Хотя в целях объяснения предыдущие случаи идеализирующего переноса были упрощенно описаны как связанные со сравнительно поздними стадиями развития идеализированного родительского имаго, четко отделить реактивацию более зрелых форм от реактивации более архаичных форм этой структуры невозможно, не поставив под сомнение комплексность актуальной клинической ситуации. Так, например, хотя идеализирующий перенос мистера A. прежде всего был связан со зрелой формой идеализированного имаго отца, некоторые аспекты его личности (которые ранее были названы диффузной нарциссической уязвимостью пациента) относились к архаичной, довербальной потребности в отзывчивой, всемогущей, идеализированной матери-груди, и это стало причиной проявления в ходе анализа некоторых архаичных аспектов идеализирующего переноса, соответствовавшего ранней ступени развития нарциссической фиксации. Главные аспекты переноса в случае Б. тоже представляли собой оживление сравнительно поздних, дифференцированных аспектов идеализированного имаго. Вероятно, ядро патологии было связано с периодом депрессии матери, которая возникла у нее из-за смерти только что родившихся близнецов, когда пациенту было три года. Но и здесь тоже большое значение имела ранняя (на довербальной стадии) патогенная фиксация, связанная с отношениями с его патологической матерью, которая пристрастилась к барбитуратам. В частности, при анализе были получены убедительные свидетельства того, что лишенная эмпатии мать вследствие недостаточной или, наоборот, чрезмерной порой стимуляции подвергала ребенка тяжелой травматизации в тактильной сфере.

В связи с наложением поздних форм идеализации на более ранние я не буду подробно обсуждать архаичные формы идеализирующего переноса. Он может, например, проявляться в виде смутных и мистических религиозных переживаний по поводу отдельных порождающих чувство благоговения качеств, которые уже не относятся к имеющему четкие границы, конкретному вызывающему восхищение человеку. Хотя проявления архаичных уровней идеализирующего переноса иногда не очень отчетливы (особенно если они сливаются с терапевтической активацией грандиозной самости), никогда не возникает сомнений в том, что сформировалась специфическая эмоциональная связь с аналитиком. Если излагать в терминах метапсихологии, регрессия, приведенная в действие аналитической ситуацией, направлена на установление нарциссического равновесия, которое воспринимается как безграничная сила и знание, как эстетическое и моральное совершенство. (Эти качества по-прежнему остаются недостаточно дифференцированными, если терапевтическая регрессия ведет к очень ранним точкам фиксации.) Это равновесие может поддерживаться до тех пор, пока анализанд способен сохранять чувство единства с образом идеализированного аналитика. После того как была достигнута патогномоничная точка регрессии и установлено единство с соответствующим идеализированным объектом самости, наступающая нарциссическая гармония начинает напоминать клиническую картину налаженного функционирования. Это ослабляет угрозу дальнейшей нарциссической регрессии – в частности, отступления к наиболее архаичным предшественникам идеализированного родительского имаго (например, к гипоманиакальному слиянию с ним, которое порой проявляется как состояние почти религиозного экстаза) или отступления к гиперкатексису наиболее примитивных форм грандиозной самости и – временно – даже к аутоэротическим фрагментам телесной самости. Кроме того, происходит ослабление имевшейся ранее симптоматики, характерной для нарциссических расстройств, то есть смутной и диффузной депрессии, раздражительности и нарушения работоспособности пациента, его застенчивости, склонности реагировать чувством стыда, ипохондрической озабоченности и неопределенного физического дискомфорта.

Эти симптомы, представляющие собой проявления инстинктивного гиперкатексиса архаичных форм грандиозной самости с временными колебаниями в направлении (аутоэротической) телесной самости, обычно ослабевают на ранних стадиях анализа, поскольку исходная терапевтическая активация идеализированного объекта мобилизует нарциссические катексисы, и они начинают использоваться в идеализирующем переносе.