Текст книги "Избранное. Статьи, рецензии, рассказы, письма"

К сожалению, многие литературно-критические работы Г. Дзасохова не сохранились (или еще не найдены)‚ и это не позволяет более полно судить о его отношении к Горькому, равно как и к Л. Толстому, Тургеневу и некоторым другим классикам, творчеству которых он, бесспорно, посвятил специальные исследования.

В личных бумагах Гиго Дзасохова обнаружено множество журнальных и газетных вырезок, фотографий, связанных, например, с жизнью и деятельностью Л. Толстого. Сохранилась даже фотография, запечатлевшая момент посещения Г. Дзасоховым в 1912 г. могилы Толстого в Ясной Поляне. По всему видно, что он серьезно изучал творчество Толстого, а возможно, что-то обстоятельное о нем и написал, но пока, к сожалению, кроме его статьи «Чем объяснить?», ничего не обнаружено.

Не найден еще и текст его лекции о Тургеневе, хотя есть серьезные основания полагать, что он где-то сохранился. В том же «Азовском вестнике», где печаталась его работа «Настоящее русской литературы», были опубликованы «Письма к друзьям», которые Гиго Дзасохов присылал в Азов уже из Харькова. В одном из этих писем (от 13 марта 1911 г.) он сообщал: «Попал я из Азова в большой город Х (имеется в виду Ростов. – Х. Б.)… Вздумал прочитать серию публичных лекций. Для начала выбрал себе безобидную тему о Тургеневе. Публике первая моя лекция понравилась. Но мысли мои не понравились представителю административной власти. Пришлось побывать у губернатора. Последний похвалил в общем мою лекцию, назвал меня даже даровитым лектором, но указал при этом, что ему было бы приятней слышать о моих успехах вне пределов его управления…»

К этому времени, кстати сказать, относится начало тайных донесений начальника Донского охранного отделения в Департамент полиции о политической неблагонадежности Гиго Дзасохове, которого, как это видно из материалов ЦГАОР, обвиняли и в том, что он своих учащихся тоже воспитывает в духе неповиновения властям и неуважения к церкви.

«Недавно переведенный в г. Ростов-на-Дону из посада Азов учитель Г. И. Дзасохов‚ – говорится в донесении от 4 октября 1910 г., – состоя преподавателем русского языка в старших классах Ростовской-на-Дону мужской и женской гимназий, пытается воздействовать на политическое мировоззрение своих учеников, освещая заведомо тенденциозно факты и обсуждая вопросы, подчас ничего общего с преподаванием им предметов не имеющие. Так, 30 минувшего сентября он позволил себе сказать фразу: „Самодержавие основано на произволе“. Ранее же на одном из уроков в отношении духовенства он выразился, что оно, духовенство, „держит нос по ветру“… Установлено, что деятельность Дзасохова в этом направлении отмечена также в бытность его и учителем Азовской гимназии, где в последние годы замечалось крайне тревожное настроение среди учеников старших классов»⁹.

Если Г. Дзасохов даже в педагогической деятельности оставался последовательным борцом против самодержавия и духовенства, то в еще большей степени он являлся таковым в литературно-критической деятельности. Как литературный критик он, с одной стороны, неустанно и, я бы сказал, с упоением проповедовал революционные идеи русской художественной литературы, выражавшей и защищавшей насущные нужды трудового народа, а с другой – яростно боролся с антиреалистическими‚ антинародными литературными течениями, «противоречившими всему тому, чем сильна русская литература». С особенной яростью обрушивался Гиго Дзасохов на декадентскую, или, как ее он окрестил, «навозную», литературу. По мере того как эта литература все больше становилась на сторону реакции, наступившей после революции 1905–1907 гг., более четко определялось и его непримиримое отношение к ней. В его личном дневнике есть запись: «Изредка читал публичные лекции, борясь в них с надвигавшейся „навозной“ литературой (арцыбашевщиной)». Эта скромная запись, конечно, не отражает всей картины, характеризующей воинствующее отношение к декадентству.

Первые его выступления против этой литературы восходят к 1905 г. Но тогда его высказывания были еще осторожны. Например, в статье «О художественном таланте А. П. Чехова» он только высказывает недовольство тем, что среди позднейших писателей наряду с истинными выразителями чаяний народа есть и такие, которых больше занимают художественные эксперименты, чем судьбы народа, и которые, следовательно, не могут «рассчитывать на популярность и любовь среди читателей». Но уже в 1908 г., когда реакционная литература вполне обнаружила свое истинное лицо, Г. Дзасохов выступил со специальной статьей «О реалистическом модернизме в современной беллетристике», опубликованной 30 августа 1908 г. во владикавказской газете «Терек».

«В современной беллетристике‚ – писал Г. Дзасохов‚ – мы замечаем несколько течений. Прежде всего обращает на себя внимание эротическое направление, авторы которого поняли психику современного читателя и воспользовались ею для пополнения своего кармана…

…Русское общество после пережитой революции замкнулось в самом себе, расстроенные нервы ищут острых ощущений. Только ударяя по струнам низких страстей современного обывателя, можно внести еще известное оживление в подавленную его психику. И вот разные писатели, забывшие святость своего призвания, пошли навстречу требованиям похотливого обывателя и заполнили рынок порнографическими изданиями…»

Переходя к разбору конкретных произведений этого направления, Гиго Дзасохов прежде всего останавливается на романе Арцыбашева «Санин». Не отрицая некоторых художественных‚ а точнее, стилистических достоинств романа, критик с брезгливостью замечает: «Герой романа Арцыбашева – Санин ставит выше всего в человеке его „животность“, ей он приносит в жертву все!..»

Называя декадентскую литературу «поэзией порнографии и похоти», Дзасохов с горечью и возмущением говорит: «Писательница Вербицкая смело может заявить, что она победила Льва Николаевича Толстого, ибо спрос на ее романы больше в сто раз, чем на сочинения великого писателя. Только нашей истеричностью можно объяснить себе успех истеричных романов Вербицкой. Ее „Ключи счастья“ проповедуют необходимость для женщины отказаться от великих „ключей“, если она хочет испытать „знойное счастье“ и очутиться в „бездне блаженства“… И такой роман имеет сотни тысяч читательниц!»

Обличая конкретные произведения и конкретных представителей декаданса, Г. Дзасохов одновременно вскрывал истоки этого направления, социальные условия и причины, его породившие.

«Русское декадентство‚ – писал он, – появилось в черные дни 80-х годов и было органически связано с общественной усталостью и безвременьем эпохи. В унисон с господствовавшим режимом декадентство повело борьбу с освободительными идеями русской литературы, оно пыталось свернуть русскую мысль с ее основного начала и пути…»

Проповедь служения «чистой красоте», по словам Гиго Дзасохова, в итоге оказывалась проповедью отказа от нравственного подвига, от борьбы с существующим порядком вещей. Прикрываясь высокопарными фразами о своей непричастности к политике, о своем чисто художническом назначении, о своей исключительности, декаденты на самом деле оказались в стане защитников самодержавия, в стане тех, кто не только не помышлял о революционном освобождении народа, но делал всё, чтобы этого не произошло. «Декадентство противоречило всему, чем сильна русская литература»‚ – гневно писал Дзасохов.

При всем отвращении к декадентской литературе Г. Дзасохов все же старался в каждом конкретном случае судить о ней объективно, хотя это было и нелегко. Критик умел в мутном потоке декадентства разглядеть писателей, которые благодаря своему художественному таланту возвышались над этим потоком и создавали творения, отображавшие острые социальные проблемы. К таким художникам, в частности, он относил Л. Андреева. «Много нравственных уродов, – писал Дзасохов‚ – мы находим в произведениях, например, Пшибышевского‚ Каменского, Бальмонта, Кузьмина, Сологуба и даже Л. Андреева. Но последний все же крупный талант… Чутко прислушиваясь к стонам его измученной души, ищущей входа через железные врата к Великому разуму вселенной, нам начинает казаться, что подымается гребень большой волны, что обозначается новый подъем, который вынесет нас из той глубокой т ь м ы, в которую пока погружен человек. Приложив ухо к биению сердца преданного заклятию человека, мы слышим гул грядущих ликований».

Гул грядущих ликований Гиго Дзасохов не переставал слышать в самые мрачные дни реакции, когда декадентство распустилось особенно пышным цветом. Именно поэтому еще в 1908 г. он уверенно писал: «Что касается современного увлечения порнографией, то надо думать, этому увлечению скоро будет конец. С выздоровлением современного общества болезнь эта пройдет. Поток здравого вкуса, разумеется, не нынче-завтра сметет „навозный налет“ со святыни русской литературы, и общество потянется опять для утоления своей духовной жажды к произведениям таких истинных художников слова и нравственных вождей, как Гончаров, Тургенев, Островский, Достоевский, Л. Толстой, Короленко и другие».

А уже в 1911 г., с радостью констатируя верные признаки «выздоровления общества», критик провозглашал с еще большей уверенностью: «Литература нашла на повороте к святым заветам подвижнической художественной школы классиков 40-х годов. После недолгих блужданий мы опять обращаем свои взоры к творчеству таких ярких представителей исконных заветов русской литературы, как Короленко!»

При всей чуткости в общественной жизни и особенно в литературной Г. Дзасохов не мог в те годы остаться равнодушным к той шумихе, которую буржуазно-декадентские литераторы подняли вокруг имени Ф. М. Достоевского. В произведениях Достоевского идеологи реакции, наступившей после поражения революции 1905–1907 гг., искали и находили оправдание своей борьбе против революции и великих реалистических традиций русской литературы классической.

Одним из первых против проповеди «достоевщины» выступил М. Горький. Одна за другой появляются его гневные статьи «О „карамазовщине“» и «Еще раз о „карамазовщине“», которые явились, по выражению В. И. Ленина‚ ответом «на вой за Достоевского». «На вопросе о Достоевском столкнулись два мира‚ – отмечала большевистская газета «За правду», – пролетарский мир в лице М. Горького выступил против соглашения с реакцией‚ и против него – другой мир, готовый обниматься с реакцией» (За правду. 1913. 4 окт.).

В такой обстановке и выступил Гиго Дзасохов с публичной лекцией «Достоевский и Ницше»‚ текст которой около месяца печатался затем в газете «Приазовье». Подчеркивая в самом начале лекции, что «не только в русской, но и во всей мировой литературе трудно указать писателя, который обнаруживал бы такое тонкое понимание психики и настроения человека, какое мы встречаем у Достоевского», лектор шаг за шагом раскрывает далее и то социальное зло, которое содержат в себе реакционные взгляды Достоевского. И, чтобы показать это зло убедительно и наглядно, Дзасохов подробно говорит о влиянии Достоевского на идеолога немецкой реакции Ницше‚ человеконенавистническая философия которого, как известно, впоследствии была взята на вооружение германским фашизмом.

«Разрушительная философия Ницше в основных чертах была с поразительной точностью предугадана Достоевским‚ – замечает Г. Дзасохов. – Впрочем, нельзя отрицать и прямого влияния Достоевского на Ницше». «Для Ницше был положительно ненавистен нынешний человек‚ – отмечает Гиго далее. – Ницше самым серьезным образом уверяет, что кровожадность есть одно из проявлений высшего человеческого типа» (Приазовье. 1910. № 26–32). Философские суждения Ницше характеризуются, по словам критика, страшной путаницей, безнадежной туманностью и поразительными противоречиями. На такую «философию» не стоило бы обращать внимания и «тратить порох», но в те дни она была особенно опасна, ибо отвлекала известную часть общественных сил от революционного движения; она пыталась доказать, что освободительная борьба народных масс – занятие бессмысленное и бесперспективное. «Он никак не может примириться с стремлением современных поколений к осуществлению идеи равенства всех людей‚ – с издевкой говорит Г. Дзасохов о Ницше‚ – пока существует род человеческий, до тех пор, по его мнению, должно существовать и разделение людей на господ и рабов…»

Социальную опасность «достоевщины» Г. Дзасохов усматривал именно в том, что она давала обильную пищу для черной реакции, выступившей после первой русской революции.

* * *

Особое место в жизни и литературно-критической деятельности Гиго Дзасохова занимал великий осетинский поэт Коста Хетагуров, стихотворения которого он приравнивал к лучшим образцам русской классической лирики. «Личности‚ подобные Коста Хетагурову‚ – писал Г. Дзасохов‚ – являются лучами в „темном царстве“ нашей повседневной жизни, и память о них должна быть жива среди нас» (Терек. 1909. 18 янв.). Именно для того‚ чтобы память о Коста была жива, критик первым из представителей дореволюционной осетинской интеллигенции задался целью издать книгу о Коста Хетагурове на русском языке. Материалы для этой книги он стал собирать с 1906 г., будучи еще в ссылке, а в 1909 г. в Ростове вышла в свет его книга «Коста Хетагуров». Вся выручка от издания, как сказано в предисловии, предназначалась для «постановки памятника покойному поэту». В книгу были включены многие стихотворения и письма поэта, воспоминания его друзей, различные документы и сведения об общественной деятельности и творчестве К. Хетагурова. Всему этому была предпослана обстоятельная статья самого Г. Дзасохова‚ представляющая собой наиболее полное изложение его взглядов на жизнь и творчество Коста, хотя сам он скромно назвал статью краткой биографической заметкой и полную характеристику значения поэта оставил будущим историкам осетинской литературы.

«Среди стихотворений Коста, написанных на русском языке, с гордостью отмечал Гиго Дзасохов, – многие достойны стать по изображению неподдельного чувства и художественной внешности наравне с лучшими стихотворениями русских классических лириков… Но не в этом, конечно, главная заслуга Коста Хетагурова. В богатой сокровищнице русской поэзии сборник русских стихотворений Коста – капля в море. Зато осетинские стихотворения его пока единственные в родной литературе; трудно верится, чтобы скудный понятиями, необработанный осетинский язык годен был бы для художественного изображения таких тонких чувств, какие переданы в стихотворениях Коста! Осетинский народ сразу же оценил их, расхватив эти новые песни возвышающих мотивов по всем уголкам Осетии… Да‚ если когда-либо суждено будет развиться осетинской литературе, то стихотворения Коста в ней займут с а м о е  п о ч е т н о е  м е с т о».

Надо было любить Коста Хетагурова с такой беззаветностью, с какой любил его Г. Дзасохов, чтобы в очень трудных условиях (ссыльным, тяжелобольным и безденежным) суметь по крупице собрать для этой книги достаточно материала и, главное, издать ее; надо было с таким проникновением осмыслить в то время поэтический подвиг народного певца, чтобы более чем за полсотни лет вперед предопределить ему будущее в осетинской литературе «самое почетное место». В связи с этим нельзя не сказать о некоторых нынешних «толкователях» облика Г. Дзасохова, изобразивших его чуть ли не самым заклятым врагом Коста Хетагурова. Проф. М. С. Тотоев‚ например, утверждал, что Г. Дзасохов не понял революционного творчества Коста и даже «выхолостил его душу»¹⁰, а Нафи Джусоев даже обвинил Г. Дзасохова в «уничтожении наиболее ценных, политически острых и злободневных произведений поэта»¹¹. Аргументация этих досужих домыслов в лучшем случае вызывает улыбку, ибо аргументации как таковой нет!

Перечитывая ныне вещие слова Гиго Дзасохова о Коста Хетагурове, мы с гордостью сознаем, что в современной осетинской литературе, достигшей небывалого расцвета, Коста действительно занял «самое почетное место». Вместе с тем мы с благодарностью вспоминаем о самом Гиго Дзасохове, так много сделавшем для того, чтобы память о Коста была всегда жива. Мы вспоминаем о нем как о первом профессиональном осетинском критике, в острых битвах отстаивавшем революционные традиции великой русской литературы. Мы с гордостью вспоминаем о нем как об убежденном и неустрашимом борце за народное счастье, без остатка отдавшем свою яркую жизнь делу социалистической революции.

Примечания

¹ Архив Сев. – Осетин. науч. – исслед. ин-та. Ф. «Г. И. Дзасохов».

² Спустя два месяца после ареста Г. Дзасохова большевистская газета «Волна», которую с 6-го номера редактировал В. И. Ленин, писала, что после подавления революционного движения в Осетии «реакция начала неистовствовать, начались обыски и аресты. Первым был арестован редактор социал-демократической газеты „Искра“ Дзасохов» (Волна. 1906. № 4).

³ ЦГИА ГрССР. Донесения Терского ЖУ. Январь 1906 г.

⁴ ЦГАОР СССР. Ф. 102 (ДП). Ед. хр. 45. Ч. II. Т. 2. Л. 3.

⁵ Любопытно, что повесть Г. Дзасохова «Федор Иванович» стала печататься в «Тереке» вскоре после его нелегального посещения Осетии летом 1911 г. Не исключено, что повесть была принята к печати при близком содействии С. М. Кирова. Имя Гиго Дзасохова ему было известно задолго до 1911 г. Листая как-то подшивку «Терека» (это было в 1909 г., когда Киров только что начал сотрудничать в этой газете, Сергей Миронович обратил внимание на письмо Гиго Дзасохова, опубликованное «Тереком». Гиго с глубокой болью сообщал, что 150 экземпляров изданной им книги «Коста Хетагуров», которые из Ростова выслал владикавказским «почитателям» Коста, вернулись к издателю (т. е. к Г. Дзасохову) невыкупленными. «Непостижимо!» – горестно заметил по этому поводу С. М. Киров. Думается, что в книге Ю. Либединского «Сын партии» не случайно фигурирует учитель-осетин Григорий Дзасохов‚ изображенный автором как верный единомышленник С. М. Кирова.

⁶ Из неопубликованного «Дневника» Г. Дзасохова, благосклонно переданного мне его женой Марией Гавриловной.

⁷ По ленинскому пути: сб. Черкесск, 1962.

⁸ Из «Дневника» Г. Дзасохова.

⁹ ЦГАОР СССР. Ф. 102 (ДП). Оп. 102. Ед. хр. 45. Ч. II. Т. 2. Л. 2–3.

¹⁰ Тотоев М. С. Очерки истории культуры и общественной мысли Северной Осетии в пореформенный период. Орджоникидзе: Сев. – Осетин. книж. изд-во, 1957.

¹¹ Джусоев Н. Г. Коста Хетагуров. Сталинири: Госиздат Юго-Осетии, 1958.

«Самарская газета» в 1905 г.

Накануне первой русской революции, и особенно в период самой революции, когда освободительное движение, обретая с каждым днем все большую организованность и мощь, постепенно превращало революционные массы в хозяина положения, когда под натиском сплоченных выступлений российского пролетариата самодержавное правительство вынуждено было идти на уступки, относительную свободу получила и печать, в том числе печать провинции, лучшие издания которой не преминули воспользоваться этой свободой в полной мере.

Многие местные газеты стали чаще и больше писать о различных политических течениях, открыто высказывая свое отношение к тем или иным партиям, представлявшим эти течения.

Вполне естественно, что передовые провинциальные издания с нарастающим интересом следили за деятельностью российской социал-демократической партии, наиболее полно выражавшей чаяния эксплуатируемых масс и выступавшей с революционной программой борьбы за их освобождение. В этой связи вполне понятен повышенный интерес демократической местной печати и к марксизму, вооружавшему революционные массы знанием законов общественного развития, ясным пониманием конечной цели и перспектив классовой борьбы, которая к тому времени в невиданной силой развернулась по всей России и на ее национальных окраинах.

Пропагандируя марксистское учение, многие провинциальные издания (в большей или меньшей мере) объективно содействовали местным социал-демократическим организациям в политическом воспитании трудящихся, а отдельные из них в дни наивысшего подъема революционного энтузиазма масс превратились в легальные социал-демократические издания и выполняли свои агитационно-пропагандистские и организаторские функции в полном соответствии с революционной программой РСДРП.

К числу таких газет по праву принадлежит и «Самарская газета», которая по инициативе самарских большевиков оказалась в руках местной социал-демократической организации и в качестве ее легального органа выходила с октября 1905 г. Именно в эти дни боевые дни «Самарской газетой» были написаны самые яркие, самые значительные страницы. И это было закономерно, ибо она оказалась подготовленной к революционным дням 1905 г. всей своей предшествующей историей, традиционной обращенностью к положению обездоленного народа. А традиция эта была заложена в газете еще А. М. Горьким, сотрудничавшим в «Самарской газете» с февраля 1895 по апрель 1896 г. «В сущности, – справедливо отмечал А. И. Овчаренко, – вместе с Горьким на страницы „Самарской газеты“ пришли трудящиеся»¹.

С этого же времени, естественно, начались и преследования газеты со стороны цензуры и администрации. Ей не прощалось ни одного выступления в защиту рабочих или крестьян, подвергавшихся нещадной эксплуатации. Неоднократные предупреждения редактор газеты получал, в частности, за фельетоны Горького, обличавшие местных «хозяев-эксплуататоров».

Обличительное начало в выступлениях «Самарской газеты», ее обращение к нуждам трудового народа сохранились, к чести газеты, и после ухода из нее А. М. Горького. Разумеется, эти выступления не были уже так ярки и содержательны, но своей демократической направленностью они продолжали традицию, заложенную в газете Горьким. Не зря же Самарский губернатор в 1901 г. с озабоченностью сообщал в Главное управление по делам печати об «односторонности направления» газеты², а в 1902 г. член Совета Главного управления по делам печати Белявский докладывал, что среди порученных его наблюдению периодических изданий, наиболее заслуживающих внимания, следует назвать «Самарскую газету». «Надобно отдать честь газете в том отношении, – писал он, – что она проводит свое направление систематично… Направление это, насколько я мог понять его, читая газету ежедневно больше месяца, соответствует учению известного германского социолога и экономиста Карла Маркса и может называться „марксизмом“… По мнению Маркса, освобождение рабочих от капиталистов должно быть собственным делом рабочих, современная же государственная власть есть лишь исполнительный комитет господствующих классов. Согласно с этим газета тщательно следит за движением рабочих против капиталистов как в России, так и за границей»³.

А несколько раньше (в июне 1901 г.) и самарский вице-губернатор сообщал в Главное управление, что он находит «названное издание в настоящее время вполне вредным». Определяя общий характер газеты как «тенденциозно противоправительственной» и отмечая, что «единственно благодаря строгой цензуре, почти ежедневно по несколько гранок не допускающей в печать, газета до сих пор не подверглась запрещению», вице-губернатор усматривал причину этих бед «в том, что во главе „Самарской газеты“ стоит лицо, ни по образованию, ни, главным образом, по характеру не соответствующее назначению редактора-издателя газеты; слабый, неустойчивый в убеждениях г. Костерин находится в полной зависимости от своих сотрудников, в числе которых есть политически неблагонадежные лица и даже поднадзорные»⁴.

Вице-губернатор не ошибался, утверждая, что в составе редакции «Самарской газеты» есть «политически неблагонадежные» сотрудники, которые горячо приветствовали революционную борьбу пролетариата и оказывали всевозможную помощь местной социал-демократической организации. В типографии «Самарской газеты», например, «печатались сборники революционных песен, которые распространялись среди рабочих за небольшую плату, а выручка шла в комитет партии»⁵. Не случайно ведь самарская группа содействия ленинской «Искре» поддерживала с газетой контакты, и когда понадобился новый местный адрес для конспиративного получения из-за границы очередных номеров «Искры» и писем искровцев, эта группа без колебаний назвала «Самарскую газету». «Двух ваших писем мы не получили, – сообщала из Самары за границу З. П. Кржижановская 1 сентября 1902 г., – если вы их писали на „Юридическое общество“, то бросьте этот адрес. Даю новый: редакция „Самарской газеты“»⁶. В ответном письме Н. К. Крупской, посланном 10 сентября на имя Г. М. и З. П. Кржижановских, указывалось: «Все ваши письма получены. Передайте Львовой (из „Самарской газеты“), что деньги получены. Когда у вас будет литература, поделитесь с этим лицом»⁷.

Не случайно также, что уже в январе 1905 г., когда волны общероссийского революционного подъема докатились и до Самары, с первыми демонстрантами на улицы города вышли сотрудники «Самарской газеты», что являет собой необычайно яркую и любопытную страницу. Точнее говоря, не весь 1905 г., а его вторая половина, хотя и в первой половине года газета помещала материалы, которые цензура обоснованно относила к марксистский. Однако это были пока публикации просветительского характера. Примерно с августа 1905 г. «Самарская газета» стала больше писать о марксизме, это началось со статьи «Фридрих Энгельс (к 10-летию со дня его смерти)», опубликованной 12 августа. В статье говорилось, в частности: «За это десятилетие жизнь сделала шаг вперед, и кто знает, сколько в этом „вперед“ мы обязаны Энгельсу. Рядом с могучей фигурой Маркса стоит и фигура этой светлой личности – они неразделимы…

Автор ряда блестящих известных трудов Энгельс в 1883 г. лишается Маркса и продолжает великое дело самостоятельно. Ему обязан мир вторым и третьими томами „Капитала“…

Дело, которому он отдал жизнь, не только живет, но растет, поднимается все выше и выше над миром людей, уже готовых создать новую жизнь, прекрасную и светлую».

Вскоре (26 августа) в «Самарской газете» появился и биографический очерк «Карл Маркс». Затем (10 сентября) под рубрикой «Библиография» газета помещает рецензию на «Философию истории» К. Маркса и Ф. Энгельса, вышедшую в книгоиздательстве «Молот».

«История всякого существовавшего доныне общества, – писал рецензент, – есть не что иное, как история классовой борьбы, – так начинается брошюра «Философия истории»… Брошюра интересна своим последовательным развитием основной идеи, приводящей к заключению, что классовые противоречия исчезнут только тогда, когда все производство сконцентрируется в народных руках».

Эта же мысль, но еще определенней, прозвучала и в статье «Пролетаризация крестьянства», опубликованной «Самарской газетой» 11 октября. Причем на этот раз наряду с Марксом было названо и имя Ленина. Утверждая, что «все иллюзорные представления гг. русских утопистов о каких-то самобытных условиях экономического развития России, далеких от таковых же условий развития Запада, падают сами собой» и что «капиталистический процесс, следуя своей неумолимой логике, сделал свое дело», газета, в частности, напоминала: «Над полуразрушенной, испускающей последнее дыхание общиной – этим якобы прототипом будущего общества, на котором русские утописты строили свои мечтательные идеалы, с победоносной определенностью указывал еще в 1899 году г. Ильин в своем труде „Развитие капитализма в России“.

Таким образом, Маркс в письме к Михайловскому, говоря об экономическом развитии, не ошибся в своих объективно научных выводах. История осуществила условие, указанное Марксом, она осуществит и конечные его предсказания».

После этой публикации имя Ленина появляется на страницах газеты все чаще. В опубликованной, например, через несколько дней (20 октября) статье «Наши разногласия» газета вновь ссылается на Ленина, касаясь разногласий большевиков и меньшевиков. Прежде чем перейти к разъяснению принципиального существа этих разногласий, автор замечает: «Изложить мне это будет нетрудно, так как состоявшийся недавно III съезд партии дает на этот предмет определенные директивы, получившие прекрасное освещение в брошюре Ленина „Две тактики…“». От упоминаний о работах В. И. Ленина «Самарская газета» перешла к их непосредственной публикации, перепечатывая их (частично или целиком) из первой ежедневной легальной газеты большевиков «Новая жизнь». Так, 20 ноября, поместив текст воззвания и резолюции петербургского Совета рабочих депутатов и редакционный комментарий к нему, газета приписала: «В дополнение… приводим извлечение из статьи Ленина в „Новой жизни“»⁸: «В такой момент больше, чем когда-либо, важно направить все усилия на объединение армии революции по всей России, важно сберечь силы, использовать захваченные свободы для увеличенной во сто раз агитации и организации, подготовиться к новым решительным битвам. Да здравствует же союз социалистического пролетариата и всего революционного народа! Все силы реакции, все покушения контрреволюции сломятся перед их общим натиском». А двумя номерами раньше (15 ноября) газета полностью перепечатала из «Новой жизни» работу В. И. Ленина «О реорганизации партии».

В те же дни «Самарская газета» завела постоянную рубрику «Из партийной жизни», в которой давала обширную информацию о деятельности социал-демократический организаций по всей стране (в том числе и местной). В двух номерах (2 и 3 ноября) она опубликовала полный текст программы РСДРП, принятой на II съезде партии, после чего последовательно пропагандировала и отстаивала революционную тактику большевиков, разработанную III съездом партии, из номера в номер звала народные массы к вооруженному восстанию, разоблачая одновременно противников насильственного свержения самодержавия.

Превращение «Самарской газеты» из либерально-демократического издания в революционный произошло под прямым влиянием местной социал-демократической организации, завладевшей этой газетой и издававшей ее как свой легальный партийный орган. «С 24 октября газеты в Самаре стали выходить без цензуры. В редакцию „Самарской газеты“ комитет РСДРП ввел группу большевиков, и она с 200-го номера по 234-й (с 25 октября по 8 декабря) являлась по существу легальным органом Самарского комитета РСДРП»⁹. Это было практическим решением задачи («безусловно… использовать самым широким образом теперешний, сравнительно более широкий простор»¹⁰), которую в связи с захватом «свободы собраний; союзов, печати» В. И. Ленин поставил перед местными партийными организациями в статье «О реорганизации партии», перепечатанной, как отмечалось, и «Самарской газетой».

Наряду со свободой народных собраний самарская социал-демократическая организация в полной мере использовала и возможности легальной газеты. Показательно, что если еще в октябре эта организация распространила более 75 тыс. экземпляров прокламаций, то в ноябре и декабре их выпуск был почти прекращен. «…Незначительное количество агитационных изданий в ноябре в декабре, – писал по этому поводу И. И. Блюменталь, один из активистов самарской организации РСДРП, – конечно, объясняется фактическим завоеванием в эти месяцы свободы собраний и печати. Имея свободную трибуну в Народном доме и легальную „Самарскую газету“, партия не видела надобности в выпуске прокламаций»¹¹.