Текст книги "Охотясь на Аделин"

Глава 11. Охотник

Малыш, что я тебе говорила о том, что нельзя выходить из себя, когда ты злишься?

Почему именно сейчас мою память терзает мамин голос? Разрушение прямо на кончиках моих пальцев, оно только и ждет, чтобы я выпустил его на волю. Это так просто – щелкнуть зажигалкой и освободить маленький огонек, который уничтожит все.

– Зейд?

Голос Джея прорезается сквозь шепот матери, и он исчезает, как клубы сигаретного дыма.

Сую руку в карман толстовки, достаю сигарету из пачки и прикуриваю.

Рот Джея открывается, чтобы сказать мне слова, которые я, честно говоря, не хочу сейчас слышать.

– Не надо напоминать мне, что я не курю, и не спрашивай, в порядке ли я, – хриплым от ярости голосом произношу я.

Его рот захлопывается, и он кивает, оглядываясь на экран, где на видео Адди борется за свою жизнь. Дата в углу камеры говорит, что это было неделю назад. На записи нет звука, поэтому, хотя я и не знаю причин, по которым доктор пытался ее похитить, это не отменяет того факта, что он все равно пытался. Это ясно по тому, как быстро он заставляет ее встать с кровати, и по тому, как она сопротивляется на протяжении всего пути.

Она набрасывается на него со скальпелем, и он нападает на нее в ответ. Ударяет по затылку.

И хотя это невероятно травмирует меня, кипеть от ярости заставляет меня не это. А тот мудак, который убил доктора, а потом поднялся за ней по лестнице и наблюдал, как она принимает душ.

Рио.

Дайя проделала большую исследовательскую работу, и хотя о Рике Бормане нашлось немало интересного – о Рио не было практически никакой информации, кроме того, что он родился и вырос в Пуэрто-Рико, его школьных записей и информации, что, когда ему исполнилось восемнадцать лет, он переехал в США. Больше ничего. Только адрес квартиры, которую он снимает, и два штрафа за превышение скорости.

Полная чушь.

– Странно, что у этого парня камеры направлены только на душ и кровать, – бормочет Джей скорее себе самому.

Я слишком занят, чтобы ответить ему. Затягиваюсь сигаретой так, будто она одна и поддерживает жизнь во мне, а не забирает. Если я еще раз посмотрю это видео, то выхвачу пистолет и начну палить в монитор, пока от него не останутся лишь осколки пластика и металла.

Пальцы Джея летают по клавиатуре так быстро, что, кажется, с его ногтей слетают чешуйки фиолетового лака. Видеозапись с Адди заканчивается, и дальше крутятся архивные записи за несколько лет.

Кем бы ни был этот парень, он нелегально оперирует уже несколько десятилетий. Несколько раз в месяц к нему привозят раненых люди, которые выглядят так, будто ничего хорошего они замышлять не могут.

Я бросаю сигарету на пол и давлю ее ботинком, выдыхая дым и наблюдая, как Джей проматывает еще несколько записей. В тот момент, когда я заношу ногу, чтобы отшвырнуть окурок, я замираю и стискиваю челюсти, отчетливо услышав умное замечание Адди.

Не надо мусорить.

К тому времени, как я закончу, здесь останется только пепелище, но я обещал прекратить, поэтому так я и поступлю.

Поднимаю окурок, кладу его в карман и заставляю себя снова сосредоточиться на экране.

На мониторе появляется несколько роликов с женщинами, принимающими душ, и с каждым видео я сжимаю зубы все сильнее и сильнее, до того, что каждая косточка на моем лице готова треснуть.

Все они в больничных сорочках – до и после душа, на многих наложены повязки или гипс. Они все были пациентками этого доктора, и всех их записывали на видео, чтобы потом он мог на них смотреть.

Лицо Джея сурово хмурится: на экране сотни таких видеозаписей. Но затем он останавливается, в воздухе повисает нерешительность.

– Что? – спрашиваю я, ища глазами то, что привело его в замешательство. Мне требуется две секунды, и мое сердце замирает. – Включай.

Джей качает головой и хрипит:

– Ты же знаешь, что там будет, Зейд. Тебе не нужно…

– Черт возьми, Джей, я должен это увидеть. Ты же знаешь.

Он вздыхает, соглашаясь, опускает плечи и запускает видео. Это то же самое, что и те ритуалы, – меня не было рядом, чтобы спасти их в тот момент, но будь я проклят, если отвернусь от их боли сейчас.

На экране появляется врач, который несет на кровать женщину без сознания. Он только что поднялся со второго этажа, где, вероятно, и оказывал ей медицинскую помощь.

Он укладывает ее, снимает с нее больничную сорочку, а затем – и свою одежду. И в течение следующих нескольких минут он оскверняет ее бессознательное тело. В моем желудке бурлит отвращение, усиливаясь вместе с водоворотом гнева и нарастающим желанием воскресить его, чтобы прикончить собственными руками.

По мере того как Джей продолжает перелистывать видеозаписи, мы понимаем, что эта женщина была одной из, возможно, сотен его пациенток, которыми он воспользовался, пока они не могли себя защитить.

Иногда пациентами оказывались дети.

– Думаю, мы видели достаточно. Больше не хочу смотреть на это дерьмо, – нервно и сдавленно произносит Джей.

Я сжимаю кулаки и киваю.

– Выясни, кто этот парень.

Он выполняет мою просьбу, и я отворачиваюсь, уже предвкушая новую сигарету.

– Доктор Джим Гаррисон, – объявляет Джей через пятнадцать минут. – Ранее был женат на Вильме Гаррисон. Она умерла от сердечного приступа в 2004 году. Есть сообщения от двух ее дочерей от предыдущего брака о наличии подозрительного поведения с его стороны. Но он кремировал Вильму, и провести вскрытие не успели, так что ничего доказать не удалось. В 2000 году он был уволен из больницы за злоупотребление служебным положением, а это здание купил всего несколько месяцев спустя. Против него было подано несколько исков, но, видимо, он нанял хорошего адвоката, потому что ему удалось избежать наказания за недостатком улик. Похоже, с тех пор он здесь и промышляет.

Значит, это был какой-то псих, который делал что-то со своими пациентами, был уволен за эту деятельность и создал собственный маленький бизнес для осуществления своих темных желаний. Скорее всего, он убил свою жену – возможно, когда она узнала о том, чем он занимался, а может быть, потому, что она ему просто надоела.

– Вернись к записям, где привозят пациентов. Я хочу посмотреть, не узнаю ли я кого-нибудь.

Джей с благодарностью переключается на камеру на втором этаже. Среди пострадавших сотни разных людей самого разного возраста. В основном женщины и дети, но есть и мужчины. Полагаю, жертвы неудачных перестрелок.

Попадается и ролик, где врач лечит девочку лет пяти с пулевым ранением в бедро. У ножек кровати стоит здоровенный детина со светло-каштановыми волосами, собранными в хвост, татуировками, покрывающими руки и шею, который напряженно наблюдает за работой врача.

Джей заносит палец над клавишей, собираясь переключить ролик, но я кладу руку ему на плечо, останавливая.

– Подожди, я хочу досмотреть.

Внутри меня бурлит необъяснимое чувство, которое настаивает, чтобы я увидел, что там произошло.

Наклоняюсь к экрану ближе, сосредотачивая все свое внимание на татуированном типе и маленькой девочке, которую он привел. Он легко может оказаться работорговцем, и если стреляют теперь и в маленьких девочек, то я могу только представлять себе, в каких условиях содержатся эти дети.

Врач судорожно пытается стабилизировать состояние ребенка, он вводит, как я полагаю, анестезию, а затем быстро извлекает пулю, пока из ноги девочки льется кровь. Кажется, врач что-то кричит, но перемотав вперед, мы видим, как он заканчивает операцию и выходит из комнаты. Все это время мужчина стоял неподвижно, словно статуя, не сдвинувшись ни на сантиметр.

Я хмурюсь, не отрывая взгляда от изображения; мужчина обходит кровать, поднимает руку и аккуратно убирает волосы с лица девочки. Она все еще под наркозом, поэтому понять, какие эмоции она испытывает по отношению к нему, невозможно.

Сжав зубы, я всматриваюсь в экран, пытаясь как-либо интерпретировать его нежность. От кого она исходит – от человека, для которого она представляет материальную ценность, или от ее спасителя? И как, черт возьми, эта девочка получила пулю в ногу?

Я не понимаю, в чем дело, но что-то в этом видео кажется мне… важным.

– Отправь мне все эти файлы, а потом подключись к уличным камерам наблюдения и посмотри, сможем ли мы установить координаты машины, на которой они уехали.

Хлопаю Джея по спине, выражая молчаливую благодарность, а затем отворачиваюсь к грязному окну.

Он справляется с моим поведением просто великолепно, и, даже находясь в горе и ярости, я могу признать, что веду себя как невыносимая сволочь.

– Черт, – бормочет Джей; звук его пальцев, клацающих по клавиатуре, становится громче и интенсивнее.

Я скрежещу зубами, уже догадываясь о причине, еще до того, как она прозвучит вслух.

– Снаружи нет камер. Камер, направленных на парковку из других зданий, тоже нет. Мне жаль, чувак. Я ничего не нашел.

Откидываю голову назад, глубоко втягиваю носом воздух; мои нервы лижет черный огонь. Адди покинула это место всего неделю назад, но в мире торговли людьми это невероятно большой срок.

– Ты отправил мне файлы? – спрашиваю я и не узнаю свой голос.

– Да, – отвечает Джей.

Слышу шорох, когда он собирает вещи, и ощущаю, как на горизонте маячит всепоглощающее истребление.

– Уходи отсюда, Джей.

– Ага, считай, я уже ушел.

– И еще, Джей.

Он останавливается.

– Да?

– Вычисли камеры, которые направлены на эти окна. Только подожди, пока я не выйду, – распоряжаюсь я.

Он колеблется, но все же кивает и уходит.

Я даю ему две минуты, чтобы покинуть здание. Две минуты, в течение которых в моей голове бушует война. Она вырывается на поверхность и растекается по полу, на котором я стою, вздуваясь, подобно мертвецу внизу.

Мое тело двигается на автопилоте. Я спускаюсь в больничную палату и роюсь в шкафу, собирая шторы, тряпки и все, что может воспламениться, а затем разбрасываю их по всему зданию. Потом беру спиртосодержащие жидкости и выливаю их на замусоренный пол. Пожары в больницах случаются чаще, чем многие полагают, и это место чертовски подходит для разрушений, которые я намерен произвести.

Собираю все простыни, которые нахожу в его квартире, связываю их в длинную веревку и откладываю ее в сторону.

Тяжело дыша, подхожу к тяжелому шкафу в кухне и вытряхиваю его содержимое. Подтаскиваю его к громадному окну, прислоняю к стеклу и делаю шаг назад.

Глубоко вдыхаю, собираю весь гнев в себе, трансформирую его в энергию и со всей силы бью ногой. Шкаф раскалывает стекло, и по стеклу расползается паутина трещин. Рыча, бью ногой еще раз, и шкаф с громким треском вываливается наружу.

В мою кожу врезаются крошечные осколки, но я почти не чувствую этого, как не замечаю и оглушительного грохота, с которым шкаф врезается в землю.

В этот момент я уже спускаюсь обратно на второй этаж, где лежит мертвый доктор. Надеваю перчатки и маску из его запасов. Запах бьет в нос и застилает глаза; N95[3]3
  Фильтрующий респиратор-полумаска (FFR), который отфильтровывает не менее 95 % взвешенных в воздухе частиц.


[Закрыть] совершенно не помогает.

Натянув две пары перчаток, хватаю труп за воротник рубашки и тащу обратно в квартиру, где этот больной урод насиловал своих пациенток, пока те были без сознания.

Независимо от его внеклассных занятий, доктор явно помогал работорговцам, а значит, его смерть станет сигналом не только для Сообщества, но и для каждого барыги, имевшего несчастье ступить на его порог.

Они узнают, что это был Зейд.

От резкого запаха по моему желудку поднимается тошнота, грозя подобраться к горлу, пока я тащу труп к окну. Хватаю последнюю бутылку со спиртом и выливаю содержимое на него.

Задержав дыхание, беру веревку из простыней, обвязываю один конец вокруг его туловища под мышками, а другой – к раме кровати.

Потом выбрасываю труп из этого чертова окна. Ножки кровати скрежещут о цементный пол, она проезжает немного, а потом застревает.

Удовлетворенный проделанной работой, я снимаю перчатки и маску, достаю еще одну сигарет, и прикуриваю, глубоко вдыхая, и присаживаюсь на край кровати. Подношу зажигалку к одной из портьер на полу, ткань вспыхивает, огонь быстро распространяется дальше.

Я наслаждаюсь сигаретой, пока на моих глазах пламенем оживает мой гнев.

В моем мозгу одновременно и громко, и тихо – он наполнен белым шумом, заглушающим любые связные мысли. Я чувствую все и ничего одновременно, и никогда еще я не был так опасен.

Никогда не был более смертоносным.

Смеюсь и наслаждаюсь, наблюдая за тем, как горит это место. Здесь произошло столько ужасных вещей. Столько жертв – столько женщин и детей привозили сюда, чтобы починить, а потом увезти куда-нибудь и сломать заново.

Медленно я поднимаюсь и выбираюсь из комнаты. Мое тело физически ощущает жар, на лбу и шее выступают бисеринки пота. Мои легкие заполняет дым, а пламя обжигает кожу.

Но я ни черта не чувствую.

Выйдя из здания, я вдыхаю свежий воздух и натыкаюсь взглядом на взбешенного Джея. Я несколько раз откашливаюсь и делаю еще одну затяжку сигаретой.

– Серьезно, чувак? Ты дымишь, пока сжигаешь здание? Ты только что вдохнул буквально тонну дыма.

Не обращая на него внимания, иду к задней стене, где на веревке висит труп. Дым лижет края окна, а простыни уже начинают обгорать, но я специально оставил их сухими.

Подношу сигарету к губам и делаю последнюю затяжку, после чего бросаю окурок в доктора, и его тело мгновенно воспламеняется.

Улыбаюсь. Между моими оскаленными зубами вьется дым.

Так-то лучше.

Маяк, который должен оповестить всех ублюдков на моем пути о том, что их ждет дальше, – зверь, который нашел себе дом в огне, – зажегся.

Это пламя погаснет, да, но то, что в аду, будет гореть вечно.

Увидимся там, ублюдок.

Удовлетворенный, поворачиваюсь спиной к ожившему аду, который я породил, и ухожу.

Я сказал своей мышке, что больше не буду мусорить, но что-то мне подсказывает, что она не стала бы возражать в этот раз.

Ноябрь 2021

Она, мать ее, подставила меня. Черт, мне даже писать сейчас сложно, потому что меня трясет.

У меня все получалось. Франческа преследовала меня и долго не могла меня найти. А когда нашла, я узнала, что на перезарядку арбалета требуется всего несколько секунд.

Семнадцать, если точнее.

Я действовала с умом. Рассчитала, как быстро смогу пробежать, чтобы спрятаться. Я уворачивалась от ее стрел, так что действительно могла убежать. Я ТАК ХОРОШО СПРАВЛЯЛАСЬ.

А потом эта чертова сука Сидни вылезла из-за дерева. Она поджидала меня.

И поставила мне подножку. ПОДНОЖКУ! Будто мы дети на детской площадке.

Кто, черт побери, так делает?

Я грохнулась своим чертовым носом в землю, и две секунды спустя в мою ногу вонзилась стрела. К счастью, они пользуются пластиковыми на тренировках, но это мало что меняет.

Особенно если учесть, что в сравнении с наказанием за провал стрела покажется мне детской шалостью.

Глава 12. Алмаз

– Каково это – быть неудачницей? – шепчет голос позади меня.

От этого голоса по моей спине мгновенно пробегают мурашки. Я оборачиваюсь, и ее лицо оказывается в нескольких сантиметрах от моего, заставляя меня отшатнуться назад. Мой кулак сжимается, мне так и хочется послать его в этот чертов нос.

Я как раз собиралась расстегнуть джинсы и взглянуть на свою рану, когда она подкралась ко мне.

– Что, черт возьми, с тобой не так? – шиплю я.

А она просто стоит и смотрит на меня своими широко раскрытыми темными глазами, с той самой улыбкой, застывшей на ее жутком, мать ее, лице.

Я сглатываю, расстроенная и чертовски удивленная.

– Думаю, лучше спросить, что со мной вообще так, – отвечает она и хихикает.

Она приподнимается на носочках, ее глаза скользят по моему израненному телу.

Франческа водила нас вглубь леса – на тренировку выбраковки. Она и ее люди стреляли в нас пластиковыми стрелами, словно в оленят, спасающихся от оголодавших охотников.

Мы не должны были оказаться подстреленными, и жжение в задней части бедра стало непрерывным напоминанием о том, что я потерпела грандиозное фиаско. Я почти скрылась с их глаз, но потом случилась Сидни.

Она поджидала меня и поставила подножку как раз в тот момент, когда я бежала мимо, спасаясь от стрел Франчески, летящих мне в спину. Я рухнула лицом в холодную землю, а когда поднялась на ноги, стрела уже пробила мне заднюю поверхность бедра.

Точнее, саму кожу она не пробила, но, судя по всему, завтра я проснусь с очень неприятным синяком. Впрочем, уверена, что среди остальных, когда я получу свое наказание, он будет не так заметен.

– Что я, черт побери, тебе сделала? – рычу я, раскидывая руки в стороны. Ее улыбка становится шире, а блеск в глазах свидетельствует о том, насколько она не в себе. – Мы все в одинаковой ситуации. Почему ты так себя ведешь?

– Я слышала, как Франческа говорила о тебе после твоего приезда. Она сказала, что ты многообещающая и можешь стать ее лучшей девушкой, если она сможет научить тебя правильно себя вести. Но вчера ты вылезла, и тебя изнасиловали. Я видела ее лицо. Она готова была заступиться за тебя. А ведь она никогда не делала подобного ни ради меня, ни ради кого-то еще. Но потом… – она поднимает палец вверх, – потом ты ударила Рокко и сломала ему нос. Он хотел наказать тебя, и знаешь, что она сделала? Она понесла наказание за тебя. Такого она точно никогда не делала ни для кого из нас.

Мои брови сдвигаются, я весьма озадачена причиной, по которой Франческа могла сделать что-то подобное.

– Она дает тебе привилегии, которых мы не получаем, потому что считает тебя особенной. Знаешь, Алмаз, я тебя особенной вовсе не считаю.

Имеет ли вообще значение, что именно ты думаешь, сучка?

Не уверена, что Франческа продолжит делать мне поблажки теперь, после того как я провалила сегодняшнюю проверку, но решимость все равно въедается в меня.

Если она видит во мне потенциал – если она готова меня защищать, – значит, шанс, что я смогу заставить ее увидеть во мне человека, есть.

Нас считают здесь скотом. Товаром, который нужно довести до совершенства, а затем продать тому, кто больше заплатит. Однако чем чаще она будет видеть во мне что-то, кроме этикетки с ценой, тем больше будет смягчаться. Это ослабит ее бдительность. Она может сболтнуть что-нибудь важное или предоставить такие привилегии, которые помогут мне сбежать.

Мысли вихрем проносятся в голове, перебирая всевозможные варианты, которые могут произойти. Я знаю, что уже не избавлюсь от ужасов, которые неизменно сопровождают торговлю людьми, но, возможно, смогу спастись, сбежав отсюда.

Сидни понимает это, и, возможно, ее это не устраивает. Перекос в шансах налицо, и другие девушки тоже могут начать чувствовать подобное.

– Мы все покинем этот дом, – напоминаю я ей. – Скоро нас продадут тем, кто больше заплатит, и тогда то, как ко мне относится Франческа, уже не будет иметь значения.

– Будет, – возражает она. – Я хочу остаться, но она не позволит мне, поскольку здесь появилась ты. Ты слышала, что она сказала.

У меня отпадает челюсть. Сидни не хочет видеть, как сияет Алмаз, потому что от нее будут ждать такого же сияния. А раз мы сияем, значит, готовы для продажи. Франческа заботится прежде всего об одном – о своей репутации. А Сидни больше всего на свете хочет, чтобы ее не продавали, и именно поэтому она ведет себя скверно и создает всем проблемы. По ее мнению, наказания стоят того, лишь бы Франческа не увидела в ней товар, который можно выставить на аукцион.

– Почему ты так хочешь остаться здесь?

– Потому что это мой дом. У меня нет ничего за пределами этого дома, и я предпочла бы остаться здесь, чем быть проданной какому-нибудь толстому старику с червивым членом. А ты все испортила!

Я моргаю. Интересное видение, пусть и не совсем верное.

– Тебя же здесь тоже насилуют, Сидни, – замечаю я.

Она пожимает плечами.

– Все не так плохо. Я привыкла, и меня это устраивает.

Снова моргаю. Как можно привыкнуть к тому, что тебя постоянно насилуют и бьют? Она упомянула, что больше ей некуда идти. Видимо, жизнь вне этого дома для Сидни была совсем безрадостна. Или ее не было вовсе. Скорее всего, она была полна ночей на улицах и случайных мужчин.

И видимо, находиться в доме с монстрами, которых ты уже знаешь, куда безопаснее, чем с незнакомцем, который платит деньги и считает, что теперь ты полностью принадлежишь ему.

У мужчин есть забавная привычка считать, что они имеют какие-то права на женщин, особенно когда те их не уважают. Как будто их уважение – это определяющий фактор для того, чтобы определить, какого обращения женщина заслуживает.

По крайней мере, у мужчин в этом доме есть правила и ограничения на то, что им позволено с нами делать. В основном это касается нанесения сильных травм и увечий. У мужчин на улицах или у тех, кто купит нас на аукционе, никаких правил нет.

– Значит, так, да? – произношу я. – Ты продолжишь терроризировать меня только потому, что хочешь обмануть систему, в то время как никто из нас ничего не выиграет. Может быть, это именно ты считаешь себя особенной, хотя на самом деле это не так?

Она хихикает высоким голосом, который перемалывает мои нервы в пыль. А потом разворачивается и уходит, не сказав ни слова и бросив через плечо какой-то невразумительный взгляд.

Та, из-за кого мы ссоримся, предпочла бы, чтобы нас обеих продали самому щедрому покупателю, а Сидни не просто пакостит мне – она буквально занимается членовредительством.

Издевательством. Изнасилованием. Тем, что не должен переживать ни один человек – особенно из-за ревности или мелочности.

– Ты подставила меня, Сидни, – кричу я, заставляя ее остановиться. – И я это запомнила.

Не поворачиваясь ко мне, она смотрит в сторону, и ее рука легко скользит вверх-вниз по дверному косяку, как будто она размышляет о моих словах, как ее пальцы – о дереве.

Наконец оглядывается на меня через плечо, и на ее тонких губах появляется ухмылка.

– Тебя ждет много забавного, Алмаз.

Она подмигивает, а затем выскальзывает в коридор и исчезает в комнате в самом его конце.

Я смотрю ей вслед и прекрасно понимаю, что она чувствует жар моего взгляда, прожигающий ее спину.

Вероятно, эта дрянь получает удовольствие от происходящего, и мстительная часть меня будет очень рада хорошенько поиметь ее самым ужасным образом, когда появится возможность.

* * *

С нижнего этажа доносится громкий смех, от которого пол под моими коленями едва не вибрирует. Франческа и Рокко – единственные, кто живет здесь, но он частенько приглашает своих дружков-насильников, впрыскивает в их вены неимоверное количество наркоты и разрешает побаловаться с девочками.

Хотя, наверное, Рио и Рик тоже уже практически живут здесь, раз им нельзя появляться на людях. Я постоянно молюсь, чтобы Рик облегчил мне жизнь и все же покинул дом, однако этот недоумок оказался слишком ленив, и целыми днями пребывает под кайфом. Теперь у него достаточно денег, и все необходимое ему доставляют на дом.

Все они чертовски несносны, не способны держать свои рты на замке и постоянно делают нам отвратительные замечания, когда мы находимся рядом.

«Черт, чего бы я только не отдал, чтобы трахнуть эту тугую задницу».

«Видишь, как она колышется? Представь, как она тряслась бы, если пристроиться к ней сзади».

«Господи, ее сиськи просто умопомрачительны. Не могу дождаться, когда трахну их».

С каждым новым словом мой желудок скручивается все сильнее, выжимая внутренности, словно мокрую тряпку, до тех пор пока они не превращаются в узловатый клубок. Слова Сидни – единственное, что помогает мне держать язык за зубами.

Франческа возлагает на меня большие надежды, и я должна сделать все, что в моих силах, чтобы сохранить ее интерес, даже если мои зубы треснут от того, насколько сильно я их сжимаю.

Я почти сплю, когда Франческа вышагивает перед нами. Ночь после вчерашней тренировки выбраковки я провела в ожидании наказания за плохие результаты, но его не последовало. Поэтому, когда она ворвалась в мою комнату на рассвете, я еще даже не сомкнула глаз.

– Этикет очень важен, – начинает Франческа, расхаживая взад-вперед вдоль нашего строя, и ее двенадцатисантиметровые каблуки выстукивают ритм моего сердца.

Она всегда выглядит так, словно готова пройтись по подиуму, и я гадаю, сколько усилий она прилагает к тому, чтобы выглядеть так красиво снаружи, потому что внутри у нее сплошное кладбище, полное костей и гнили. Ей следовало стать гробовщиком, раз уж она так хорошо научилась наряжать трупы.

Она останавливается передо мной, и я опускаю глаза к ее ногам. На кончике ее туфли небольшая потертость. Интересно, насколько она ею обеспокоена.

– Посмотри на меня.

Мой взгляд мгновенно находит ее глаза, без колебаний.

– Поцелуй мою ногу, – приказывает она, вытягивая туфлю с отметиной.

Мне кажется, что она слышит мои мысли и наказывает меня за них. Тем не менее я решаю, что это, скорее всего, проделки Дьяволицы. Это ей нравится наказывать меня.

Моя первая реакция – чистейший огонь. Мой рот уже собирает слюну, готовый плюнуть на ее обувь, но я сдерживаюсь. С трудом.

В позвоночнике повисла нерешительность, и мне требуется физическое усилие, чтобы наклониться и сделать то, что она приказывает: приложить губы к ее грязной туфле.

– А теперь лижи ее.

Мои губы дергаются, угрожая скривиться в рычании, но я подчиняюсь и торопливо слизываю грязь и еще бог знает что, остающееся на моем языке.

Я представляю, что это вкус ее души.

Зажмуриваюсь, пытаясь контролировать вопли в моей голове, и выпрямляюсь, не поднимая на нее глаз. Если я посмотрю на нее, то она точно рассмотрит в них ненависть.

Словно почувствовав это, она изгибается и поддевает пальцем мой подбородок, поднимая голову. В мою кожу впивается ее холодное металлическое кольцо.

– Я знаю, что это больно, но стоит тебе еще раз замешкаться, и вместо этого твои губы будут целовать пол.

Подавив рвотный позыв, я киваю и шепчу:

– Прости.

Она мило улыбается и выпрямляется, довольная собой.

– Каждая секунда промедления – это еще один повод наказать вас. Ваш хозяин будет ожидать от вас послушания. Вы будете безвольными маленькими зомби.

Сидни хихикает, поднимает руки и стонет, как настоящий зомби. Мои глаза распахиваются, и никто из нас не может сдержать изумления, таращась на нее, словно на сумасшедшую.

Да нет, не словно. Эта сука точно сумасшедшая.

Франческа рычит, бросается к ней и бьет по лицу. Звук удара эхом разносится по комнате. Голова Сидни откидывается в сторону, и пряди волос разлетаются по лицу от силы удара. Она с тревогой смотрит на Франческу сквозь волосы, и с ее языка срывается очередной смешок.

Франческа наклоняется к ней.

– Продолжай смеяться, Сидни, и я скажу Рокко растягивать твою задницу до тех пор, пока в нее не поместится вся моя нога целиком.

Я сглатываю, снова опуская взгляд в пол. Она охренительно серьезна, и я не могу не ощутить укол сочувствия.

Была ли Сидни нормальной до того, как ее украли? Жила ли она обычной жизнью, имела ли работу, друзей, выбиралась ли по выходным, чтобы найти себе кого-нибудь?

Кем она была до того, как умерла внутри?

* * *

После целого дня изнурительных тренировок, посвященных обучению службе будущим хозяевам, по нашим комнатам расносят ужин. Нам не разрешают есть вместе. Я полагаю, они не хотят, чтобы мы подружились, объединили усилия и начали планировать совместный побег или что-нибудь в этом роде. Чем более мы одиноки, тем меньше наша надежда.

Нас кормят супом и крекерами – это скудная еда, но, по словам Франчески, от нее не толстеют. Видимо, даже работорговцы страдают фэтфобией и стыдят женщин за вес. И не важно, что секс они могут получить, только если украдут женщину в буквальном смысле слова.

Только я доела, как снизу раздался визг Франчески, который эхом разнесся по всему дому. Я замираю и медленно ставлю тарелку на тумбочку, пока доносится стук шагов, однако не похоже, чтобы она была на каблуках сейчас. Она разъяренно проносится по лестнице и коридору, и с каждым шагом мое сердце начинает биться все быстрее.

Дверь с грохотом распахивается, и Франческа врывается в комнату; ручка двери продолжает углублять кратер в стене.

Я вздрагиваю и вскакиваю с кровати, сердце бешено колотится. Франческа топает ко мне и практически утыкается в мое лицо носом.

– А ты так хорошо справлялась, – выплевывает она.

У меня перехватывает дыхание, я качаю головой, потеряв дар речи от смятения и адреналина, бушующих в моем мозгу.

– Что…

– Не строй из себя дурочку, – шипит она, после чего ударяет меня тыльной стороной ладони.

По щеке сразу же проносится огонь, и я судорожно втягиваю воздух. Инстинктивно хватаюсь за лицо, полностью парализованная от шока.

Она пихает мне туфлю. Или то, что раньше ею было. Ту самую, которую она заставила меня целовать и облизывать, – черную на золотой шпильке. Только теперь шпилька отколота у основания и едва держится, а всю поверхность испещряют глубокие царапины.

– Это ты сделала, – обвиняет она. – Ты сделала это со всеми моими гребаными туфлями!

Снова качаю головой, мои глаза расширяются, а с губ срывается протест.

– Я клянусь, нет, Франческа. Я не…

Мои слова обрывает еще одна резкая пощечина по той же щеке. Ее грудь ходит ходуном от гнева. От нее волнами исходит жар, и вспышки ярости солнечными зайчиками мечутся по мне.

На мои глаза наворачиваются слезы, и я дрожу от попыток удержать их. Не хочу проявлять слабость. Она примет мои слезы за признание вины. Мое зрение затуманивается, и на языке собираются всевозможные слова. Требуется несколько глотков воздуха, чтобы загнать их обратно в горло.

– Я видела твой взгляд, Алмаз. Не притворяйся, что ты не хотела меня убить. Ты избалованная соплячка, и это, – она тычет мне в лицо туфлей, – не сойдет тебе с рук.

– Фран…

– Молчать! – верещит она, полностью выходя из себя.

Она хватает меня за волосы, дергает к полу, и огонь пробегает уже по коже головы. Я вскрикиваю, но мой голос быстро заглушается, поскольку она впечатывает меня лицом в деревянный пол и начинает стягивать с меня штаны.

Мои глаза широко раскрываются, и над всеми моими чувствами начинает преобладать паника.

– Стой, подожди, Франческа, я не делала этого!

Но она не слушает.

– Это последний раз, когда ты проявляешь неуважение ко мне. Ты меня поняла?! – кричит она, наконец-то спустив ткань с моей задницы.

Я извиваюсь, пытаясь вырваться из ее захвата, но ее ногти впиваются в мое бедро и заставляют меня снова опуститься. И все же я не могу прекратить борьбу, когда она пытается раздвинуть мои ноги.

– Остановись! – кричу я, и мое зрение чернеет от паники и слез.

– Иди сюда, – кричит она кому-то, но я не вижу кому. Я только чувствую вес, который давит меня, и тогда мое тело начинает сопротивляться по-настоящему.

– Подожди, подожди, пожалуйста, я не делала этого! Пожалуйста! Я не делала этого, – всхлипываю я, отчаянно пытаясь вырваться, но не находя в себе сил. Меня держат за голову, не давая возможности ни видеть, ни двигаться, но я все чувствую.