Текст книги "Мера ее вины"

Глава 12

Лотти еще никогда не видела, чтобы в торговом центре «Кэбот» было так тихо и безлюдно, но, с другой стороны, она никогда не была здесь на свидании рано утром.

«Нет, нет, – подумала она, – совсем не на свидании. На встрече. С другом. С коллегой, можно сказать».

«Кэбот» мало отличался от других крупных торговых центров города. Лотти давно не выезжала из Бристоля, поэтому не очень хорошо представляла, как выглядят моллы в других городах. Более того, она уже даже и не помнила, когда вообще выезжала в последний раз. Однажды они ездили в Кардифф, чтобы навестить каких-то дальних родственников Зэйна, но это было… полтора или два года назад. Зэйн достаточно регулярно мотался в командировки по работе, поэтому выезжать куда-либо еще и в выходные у него не было никакого желания. Наверняка и она никуда не захотела бы, если б во время рабочей недели каталась в Лондон, Эдинбург или Манчестер. Муж жаловался, что устает от командировок, но никогда не отправлял в них своих подчиненных.

Лотти остановилась напротив витрины туристического агентства и посмотрела на вывешенные в нем рекламные плакаты. Экзотические сафари, готические города Европы, белоснежные пески пляжей. А она находится в торговом центре, и ощущение у нее такое, словно отправилась в захватывающее путешествие… Боже мой, какое же жалкое существование она влачит!

Лотти отвернулась от рекламных плакатов и сквозь стеклянный потолок высоко над головой увидела синее небо. Где-то здесь был кинотеатр, в котором она ни разу не была, потому что Зэйн предпочитал скачивать фильмы и смотреть их дома. Были рестораны, в которых она ни разу не ела. Справедливости ради, большинство из них предлагали бургеры с гарниром из жаренной в масле картошки фри, но в любом случае они практически никогда не ходили в рестораны. Когда у тебя маленький ребенок, проще и практичнее питаться дома. В общем, в этой жизни Лотти не делала многое из того, что можно было бы сделать.

– Зэйн – хороший человек, – произнесла она вслух, понимая, что хочет в большей степени убедить в этом саму себя, чем отдать ему должное.

Они встретились, когда Лотти работала промоутером, раздавая какую-то бесполезную брендированную дребедень на корпоративном мероприятии. К тому времени она работала уже пятую неделю на какую-то рекламную контору, и это занятие успело ей порядком осточертеть. Лотти недоумевала, как ее вообще угораздило взяться за работу, на которой приходилось часами стоять в мини-юбке и на высоченных каблуках среди толпы. Один проходящий мимо мужик шлепнул ее пятерней по едва прикрытой попе. Тут же подскочил другой мужчина, вступился за нее и потребовал, чтобы грубиян извинился. Такое поведение буквально сразило Лотти наповал; она почувствовала, что впервые кто-то защищает ее, а не воспринимает исключительно как полураздетое красивое женское тело.

Зэйн (а это был он) спросил, как она себя чувствует, предложил кофе, и после того, как ее смена закончилась, пригласил на ужин. Лотти вспоминала, что тогда он произвел на нее хорошее впечатление своим приличным костюмом и идеальным маникюром. Зэйн был старше ее более чем на десять лет, но совершенно неожиданно для себя Лотти ощутила, что благодаря разнице в возрасте чувствует себя с ним более защищенной. Он оплатил счет, открыл для нее дверь своего автомобиля и подвез до дома. Ни один мужчина раньше не вел себя с ней так вежливо и обходительно.

Зэйн продолжал относиться к ней с таким же пиететом еще несколько месяцев после свадьбы, но потом эти проявления внимания, как и многие другие особенности отношения мужчин к женщинам до свадьбы, исчезли. Он перестал готовить обеды и дарить ей без повода цветы. Перестал говорить «спасибо». Не то чтобы чем больше узнаешь человека, тем меньше ценишь его, но чем больше узнаешь, тем больше воспринимаешь как должное…

Лотти отошла от витрины, крутя на пальце золотое кольцо, которое неожиданно стало таким горячим, что палец под его тонким ободком начал потеть.

Зэйн нашел ее, спас от череды бесперспективных и тяжелых работ, дал ей все, что она хотела, а потом начал относиться к ней как к должному. В его поведении не было никакого злого умысла, никакой подлости. Проблема была только в том, что в его отношении к ней исчезли все чувства. Понятно, почему он ездил в свои командировки, целью которых были лишь обсуждение вопросов увеличения продаж. Это не самая захватывающая тема, но какие у него были другие варианты? Возвращаться домой и слушать, как она провела свой день? Наверное, это было еще более тоскливым, чем обсуждение ключевых показателей эффективности…

– Такое ощущение, что мыслями ты где-то очень далеко, – произнес голос Кэмерона. От неожиданности Лотти подпрыгнула, приложила ладонь к груди и рассмеялась. – Прости, я тебя напугал. В следующий раз буду кричать издалека, чтобы у тебя не было нервного срыва.

– Наверное, я немного устала, – соврала она. – Даже не знаю, о чем думала…

– Надеюсь, что ты думала о том, что лучше: вафли или блины? Если сегодняшний день будет таким же, как в пятницу, мне понадобится много сахара.

Они подошли ко входу в ресторан «Нож и вилка». Кэмерон улыбнулся, открыл ей дверь и пропустил вперед. Лотти улыбнулась в ответ, двинулась к одному из столиков в глубине ресторана и села.

– Ты опять начинаешь жалеть о том, что тебя выбрали присяжным? – спросила она, думая лишь о том, какая на нем обтягивающая майка, а также о том, что ей надо перестать во все глаза смотреть на его мускулы под тонкой хлопковой тканью. Ей ужасно не нравилось, когда мужики поедали глазами ее тело, а тут она сама не может отвести глаз от красивого мужчины…

– На самом деле не жалею, – ответил Кэмерон, взял два меню, передал одно из них ей и только после этого открыл свое. – Просто сложно наблюдать столько горя и не начать грустить самому.

Шаркая по полу подошвами кроссовок, к ним, позевывая, подошла официантка.

– Вы готовы сделать заказ? – спросила она.

– Латте и яичница-болтунья на хлебе из теста на закваске, – сказала Лотти. Ей нравилось, как звучит выражение «хлеб из теста на закваске». Делая такой заказ, она чувствовала себя настоящим космополитом.

– Черный кофе и блины с беконом и кленовым сиропом, – заказал Кэмерон, передавая официантке меню. – Хочешь поговорить о корпоративном ужине или просто утопим наши горести в кофеине?

Лотти покачала головой. Она крутила в руках салфетку, пытаясь придумать какую-нибудь остроумную реплику. Воцарилось молчание, очень похожее на то, которое было в такси, когда они с Зэйном возвращались домой. Все выходные после этого ужина муж с ней практически не разговаривал.

– Все прошло нормально? Могу высказать предположение: масса мужчин, которым надо было бы уже лет десять назад начать носить пиджаки размером побольше. Еда, которая, когда ее доносили до стола, была уже далеко не горячей. Вино не самого лучшего качества и музыка, которая больше подошла бы для дома престарелых…

К своему собственному удивлению, Лотти громко рассмеялась, но быстро зажала рот ладонью, так что смех перешел в фыркающий звук.

– В принципе, все сходится. Вино, правда, было не таким уж и плохим. Ты что, прятался в зале за занавесками и подсматривал? – спросила она.

– Нет, но все корпоративные ужины одинаковы. Сразу после окончания колледжа я работал в страховой компании. Самым важным на таких мероприятиях для меня было то, чтобы не напиться и не опозориться. А потом я стал плотником. Мне и по сей день иногда снятся кошмары о том, что я работаю в офисе.

Лотти усмехнулась, стараясь удержать улыбку, но потом нахмурилась. Наклонила голову; на глаза неожиданно навернулись слезы.

– Боже мой… Прости. Какая же я дурочка, – произнесла она, вытирая глаза.

– Со мной, пожалуйста, так не надо. Смелой надо быть с людьми, которым совершенно наплевать на тебя и на твое мнение, – заметил Кэм и протянул ей свою салфетку в качестве запасной, если ей не хватит своей.

– Пожалуйста, не надо меня жалеть, а то я еще сильнее расплачусь – Лотти отвернулась к стене.

К их столику подошла уже не такая сонная официантка, неся поднос с чашками, тарелками и приборами. Когда Лотти снова повернулась к Кэмерону, то увидела, что он протягивает в ее сторону вилку с блинчиками, пропитанными кленовым сиропом.

– Ешь, – сказал он. – Это то, что доктор прописал, или что-то из этой серии.

Лотти улыбнулась, взяла вилку, с удовольствием проглотила сладкие масленые блины и набрала в легкие воздуха, чтобы что-то сказать.

– Нет, – запротестовал Кэмерон, качая головой. – Ты должна съесть все, что лежит на твоей тарелке, и выпить кофе. Не надо ничего объяснять. Просто молчи, пока не доедим. Договорились?

– Договорились, – ответила она и расслабилась от того, что ей не надо ничего придумывать и объяснять.

Кэмерон начал говорить о том, с чем он больше всего любит блины. Сначала Лотти вежливо улыбалась, а потом постепенно забыла о том, что совсем недавно расплакалась.

Она закончила есть раньше Кэмерона, потому что тот не только ел, но и болтал без умолку. Он засунул в рот остатки блинов; она вытерла губы салфеткой, положила ее на тарелку и пожаловалась:

– У меня такое ощущение, что я уже не представляю собой никакой ценности. В первый раз я почувствовала это, когда оказалась присяжной в суде; во второй раз – в пятницу во время ужина. Кто-то из присутствовавших отнесся ко мне свысока, я огрызнулась, и в результате Зэйн за все выходные не сказал мне ни слова. Понимаю, что все это смешно, что мне в жизни очень повезло, но ничего не могу с собой поделать. Я не хочу быть человеком, который только и занимается тем, что ухаживает за своими, когда в это время жизнь других – сплошное приключение. Иногда мне кажется, что я физически становлюсь меньше, как садится белье при слишком горячей стирке.

Кэмерон сжал ее пальцы, потом убрал руку, откинулся на спинку стула и сцепил ладони за головой. Лотти смотрела на него и ждала, что он скажет.

– Я не считаю, что люди сами по себе внезапно начинают чувствовать, что становятся меньше, и их самооценка понижается, – тихо произнес он, раскачиваясь на задних ножках стула. – Человек не запрограммирован на это. Мне кажется, надо найти ответ на следующий вопрос: кто виноват в том, что ты так себя чувствуешь?

Лотти оторвала от него взгляд, взяла со стола солонку, высыпала немного соли на ладонь и начала перебирать ее идеально накрашенным ногтем.

– Ты можешь не отвечать на этот вопрос, – продолжал Кэмерон. Он перестал раскачиваться на стуле, протянул руки и взял ее ладони, высыпав соль на деревянный стол.

– Рассыпать соль – это к беде, – вспомнила Лотти народную примету. Надо тут же кинуть щепотку через левое плечо. У каждого из нас есть свои приметы и суеверия.

Потом она подумала о том, что ладони у Кэмерона теплые, но совсем не липкие. Ее собственные ладони наверняка были мокрыми, но это ее уже не волновало.

– Не хочу показаться банальным, но ты гораздо больше, чем жена и мать. Насколько я понимаю, только ты и Джек из всех присяжных поняли, что рано судить женщину лишь потому, что тебе показали идиотского ежика. Надо быть смелым, чтобы идти против мнения большинства, и это качество у тебя есть. И ты не дала себя в обиду, когда я плохо с тобой обошелся. Если честно, я тогда тебя так испугался, что с трудом заставил себя извиниться. И я рад, что ты меня простила.

– Но я тебя тогда не особо и осадила, – тихо произнесла Лотти, думая о том, что скоро он отпустит ее ладони, и надеясь, что только не сейчас.

– Перестань, еще как осадила! Ты особо себя не сдерживала, а на следующий день вкатила мне по полной, причем вела себя с большим достоинством и самоуважением. Так что подумай над тем, что я тебе сказал. Кто в твоей жизни делает так, что ты чувствуешь себя маленькой и незначительной?

Тут прозвенел звоночек на входной двери, этакая милая старомодная деталь интерьера, и Лотти, глядя на вошедшего в кафе посетителя, моментально отдернула руки.

– Нам пора идти, – тихо произнесла она, наклоняясь, чтобы поднять с пола свою сумку.

– Извини, я, наверное, позволил себе лишнего. Просто мне было ужасно неприятно видеть, как ты расстроилась. Ты заслуживаешь в этой жизни гораздо большего, чем сейчас получаешь, – сказал он.

– Нет, нет, все замечательно, – поспешно возразила Лотти. – Просто в кафе вошла женщина, которую, как мне кажется, я видела в зале суда. Мне бы не хотелось, чтобы она оказалась журналисткой.

Кэмерон посмотрел на женщину.

– Она не похожа на журналистку, – он улыбнулся. – И я ее не узнаю́. Но в любом случае нам пора идти. Не хочу, чтобы меня ругали за опоздание. Думаю, что нам лучше войти в комнату присяжных по отдельности, чтобы не вызывать подозрений в том, что у нас было свидание.

Опять это слово, подумала Лотти и, стараясь не смотреть Кэмерону в глаза, жестом показала официантке, чтобы та принесла счет.

– Давай я заплачу картой. Не успел утром снять деньги в банкомате, – произнес он, доставая бумажник.

– У меня есть наличные. Нам надо побыстрее уходить отсюда. Я уверена, что видела эту женщину раньше. Боже, из всех кафе в городе она решила в такую рань зайти именно сюда, – пробормотала Лотти, быстро посмотрела на счет и положила на стол бумажку в двадцать фунтов. – Пошли.

Она вышла из кафе первой, Кэмерон последовал за ней. Быстрым шагом Лотти дошла до ближайшего выхода из молла.

– Тебе не кажется странным, что эта женщина решила прийти именно туда, где мы сидели? – бросила она через плечо Кэмерону. – Кто вообще бывает здесь рано утром в будний день?

– Лотти, постой… – Он положил ладонь ей на плечо, и она остановилась. – Не знаю, может, она и появлялась в какой-то момент в суде, но я ее не узнал. Мне, когда я в солнечных очках, все люди кажутся на одно лицо. Но я абсолютно уверен в том, что она за нами не следила.

– Ты в этом совершенно уверен? – переспросила Лотти.

– Да мы ничего плохого не делали! Что она там могла увидеть? Двое присяжных пьют кофе по пути в суд… Если мы не обсуждали детали процесса, то не нарушили никаких правил. Какой смысл волноваться?

Лотти зарделась и не пыталась это скрывать. Она чувствовала, что ведет себя неправильно потому, что утром ей пришлось соврать мужу, почему она едет в город раньше обычного. Более того, она договорилась о сегодняшней встрече во время важного для мужа ужина. Кэмерон не сделал ничего предосудительного, но вот она точно позволила себе лишнее…

– Наверное, у меня какая-то гиперчувствительность после того, как я много выпью. После этого обычно я пару дней прихожу в себя, – произнесла Лотти, качая головой.

– И я наверняка усугубил ситуацию тем, что держал тебя за руку на людях… Прости, ты замужем, и я позволил себе лишнего. Больше подобное не повторится.

– Я не жалуюсь на то, что ты держал меня за руку. Я признательна за то, что ты мне сказал. Но нам пора в суд. – С этими словами она снова двинулась вперед, но уже более размеренным шагом.

– Правда? Значит, я могу сделать это когда-нибудь еще раз? – Кэм рассмеялся.

– Перестань. Не испытывай судьбу. – Лотти рассмеялась в ответ, думая о том, каким приятным было его прикосновение, и о том, что ей не стоит так сильно хотеть, чтобы он прикоснулся снова к ней.

– Да? Ты даже не знаешь, что теряешь, – он улыбнулся. – Я парень такой, мастер на все руки…

– Все, хватит, ни слова больше, – отрезала она, стараясь скрыть улыбку.

– Готов рискнуть тем, чтобы нажить себе неприятности, лишь бы увидеть, как ты смеешься… Ладно, заканчиваю. Пока заканчиваю.

Они трусцой перебежали через дорогу. Лавируя между стоящими в пробке машинами, Лотти пыталась заглушить чувство вины и при этом думала о том, как же здорово снова смеяться. Она уже давно не чувствовала себя такой живой и бодрой, как сейчас.

Глава 13

Пятый день суда

Мария Блоксхэм посмотрела на свое отражение в зеркале туалета внутри здания суда. Лицо было бледно-зеленого цвета. Помнится, что однажды она покрасила стены своего личного туалета в подвале именно в такой цвет. Причины того, что у нее нездоровый цвет лица, не надо было долго искать. Она перестала регулярно питаться, как делала раньше. Судебные заседания отрицательно сказывались на ее аппетите. Все то, что происходило здесь, явно не способствовало поддержанию цветущего внешнего вида. С каждым днем пресса проявляла все больший интерес к происходящему. Каждое утро ей приходилось пробиваться сквозь толпу собравшихся на ступенях у входа в суд журналистов, которые ежесекундно ее фотографировали. При вспышках фотокамер Мария чувствовала себя как голая. И даже не просто как голая, если уж совсем честно. Ей казалось, что ее насилуют. Репортеры выкрикивали ей вопросы, прекрасно зная, что она не имеет права и не будет на них отвечать.

Каждое утро и каждый вечер у входа в здание суда собирались жаждущие ее крови демонстранты, считавшие, что она отняла у них драгоценного борца за природу и права животных. Ее муж уже больше не напишет ни одной статьи об альтернативных источниках энергии, и больше никто не увидит очередную фотографию, на которой тот будет стоять по пояс в реке для того, чтобы проверить количество мальков и высказать предположение о том, сколько будет рыбы в этом году. Ей уже не придется отвечать на письма его обожателей, он не будет выступать на разных экологических мероприятиях, и его не будут приглашать читать лекции в университетах. Ее муж заработал приличное состояние и ни пенни не отдал на благотворительность, которой так громогласно восхищался. Все деньги лежали на сберегательных счетах, и половина этих денег, как уверяли ее адвокаты, принадлежала ей самой – если, конечно, ее не признают виновной.

Думай об этих деньгах, говорила она себе, думай о будущем.

Мария умылась холодной водой. Сегодня в суде для дачи показаний должен был появиться вызванный обвинением психиатр. Она была у него на приеме, во время которого тот пытался войти к ней в доверие, стремился лживо и совершенно беспочвенно обнадежить ее, а потом лез ей в душу, стараясь что-то разнюхать, мягко журил и фальшиво улыбался. Тогда Мария полностью закрылась и ничего ему не рассказала, не сделала никакого признания. В общем, и этот день не сулил ей ничего хорошего. Она глубоко вздохнула и внутренне приготовилась к тому, что придется весь день потеть в стеклянном боксе, наблюдая за тем, как складывается ее будущее.

Профессор Джеспер Ворт, улыбаясь, произнес слова клятвы, после чего сообщил суду свою научную степень и опыт работы. Профессор был светилом криминальной психиатрии с мировым именем и принимал участие в ряде нашумевших процессов по всей Европе. К тому времени, когда профессор закончил рассказывать о том, кто он такой и каких успехов добился в этой жизни, Имоджин Паскал разве что не начала кланяться ему.

– Вы встречались с обвиняемой для того, чтобы дать оценку ее психическому состоянию, профессор Ворт? – спросила она.

– Да, встречался именно для этого. Это произошло через несколько недель после ее ареста, – ответил профессор и вытер лоб тыльной стороной ладони. Температура в зале поднималась. Казалось, что жара тяжелым грузом давит на всех находящихся в зале. – Мне предоставили доступ к материалам следственной экспертизы, а также к медицинской карте подсудимой. Потом Мария Блоксхэм сама пришла к нам в офис. Это пространство со всеми удобствами, специально созданное для того, чтобы пациенты чувствовали себя комфортно и расслабленно. Забегая вперед, могу отметить, что это не оказало положительного влияния на результат нашей беседы.

– Пожалуйста, расскажите подробнее о проведенной консультации, профессор, – сладким голосом пропела мисс Паскал. Мария просто ненавидела этот сюсюкающий тон.

– Конечно. Я начал с того, что объяснил свои функции и попросил Марию поведать мне ее версию произошедших в тот день событий, когда к ним в дом приехала полиция. Она не сочла нужным поделиться со мной этой информацией.

– Предоставила ли вам миссис Блоксхэм какую-либо информацию о том, как ее муж получил тяжелые травмы?

– Я попытался втянуть ее в разговор, задавая вопросы на такие нейтральные и не представляющие никакой опасности темы, как, например, ее семья и детство. Она отвечала односложно, после чего я перешел к общим вопросам о жизненных предпочтениях – для того, чтобы завязать с ней беседу.

– Вопросы о жизненных предпочтениях? – переспросила Имоджин Паскал.

Обвинитель, по мнению Марии, прекрасно понимала, о чем идет речь. Возможно, диалог профессора и прокурора не был отрепетирован с точностью до каждой фразы, но они знали, что и в какой последовательности надо изложить суду. Джеймс Ньюэлл предупредил Марию еще утром, что она увидит театральное представление, – именно так можно было назвать все то, что происходило сейчас в зале. Профессор Ворт на этот раз показался ей другим человеком, совершенно не похожим на того, который проводил с ней беседу, или, как он выражался, «сессию». Мария не могла отказаться от того разговора, у нее не было выбора. Адвокаты говорили, что факт отказа от встречи с профессором произведет плохое впечатление в суде, и утверждали, что в ходе процесса у присяжных должно сложиться о ней положительное мнение. Но как только Мария села в огромное кресло в кабинете профессора и как только этот ученый, хорошо образованный человек раскрыл свой рот и начал высокомерным и покровительственным тоном говорить с ней, вместо лица профессора она сразу же увидела лицо Эдварда. И тут же почувствовала, как будто снова стала ребенком, глупышкой, мнение которой является неправильным и никому не нужным, – и по-настоящему разозлилась. Практически впервые за долгое время она позволила себе быть грубой.

Все это было, конечно, очень не вовремя и некстати. Профессор Ворт не заслужил такой реакции, хотя внутренний голос подсказывал Марии, что именно он и является тем человеком, которого надо периодически осаживать. И в этот неподходящий и ответственный момент в ее душе созрел протест против того, что над ней так долго издевались.

– Это были фразы, способствующие началу разговора. Вопросы, совершенно необязательно последовательно связанные между собой, – объяснил профессор, глядя в сторону присяжных. – Обсуждение погоды, любимой еды или книг, а также путешествий, которые человек совершал. Это темы разговора, помогающие поддерживать диалог практически с любым взрослым человеком, вести приятную и успокаивающую беседу, в которой не может быть правильных или неправильных ответов.

– И что вам удалось установить по поводу обвиняемой при помощи такого разговора? – спросила мисс Паскал.

– Когда я спросил, чем миссис Блоксхэм любит заниматься, она ответила, что любит заниматься садом. Когда я спросил ее, какие книги ей нравятся, она ничего не ответила. Без ответа остался и вопрос о том, какое у нее любимое время года, а также ряд других подобных вопросов. Я обратил внимание на то, что, по мере того как я задавал вопросы, она начала входить в стрессовое состояние. Сжала ручки кресла так, что пальцы побелели. Сжала с очень большой силой.

– И как вы реагировали на это поведение? – пропела мисс Паскал.

– Я спросил ее, не хочет ли она, чтобы я провел ей короткий курс расслабляющей терапии, а также поинтересовался, не ощущает ли она дискомфорт от предменструального или постменструального синдрома, – ответил профессор. – Возможно, этот вопрос может показаться слишком деликатным, однако во время общения с женщинами необходимо понять, влияют ли на них в день беседы временные химические и биологические факторы, наличие которых я обязан учесть во время написания судебного заключения о психическом состоянии объекта исследования.

– Могу я поинтересоваться, как отреагировала обвиняемая?

– На этот вопрос она мне ответила. Впервые за время разговора миссис Блоксхэм посмотрела мне прямо в глаза и сказала, я цитирую: «Пошел ты на…».

Мария заметила, что выражение лиц некоторых присяжных стало почти комичным. Сколько раз в жизни каждый из них слышал эту фразу? Сколько раз они произносили ее вслух или мысленно? Эта фраза доносилась с экранов кинотеатров и телевизоров, писалась на стенах. Но людей шокировало то, что сорокалетняя женщина позволила себе сказать это уважаемому психиатру, сидя в кожаном кресле в красивом офисе. Какой ужас, неслыханный скандал!

Одна из присяжных, молодая девушка приятной наружности, повернулась в сторону подсудимой и посмотрела ей в глаза. Мария знала, что ей лучше отвести взгляд, ее адвокат не одобрил бы такой смелости, но она прочитала в глазах девушки искреннее одобрение. В ее взгляде не было осуждения или отвращения, скорее удивление и интерес. Мария хотела улыбнуться, но сдержалась и сохранила нейтральное выражение лица. Между ней и присяжными зияла пропасть, которую невозможно игнорировать, – эта женщина вместе с одиннадцатью другими будет решать ее судьбу.

Мария медленно опустила глаза и перевела взгляд на человека, дающего показания, надеясь, что тот скоро закончит, потому что он уже надоел ей точно так же, как и во время их первой встречи.

Она подняла брови и позволила себе покачать головой. Все это было просто смешно. Тут из ее носа поползла струйка крови – в зале было очень жарко, а в стеклянном боксе и подавно. Ее организм не выдерживал этой жары. Сидевшие рядом с ней полицейские сняли пиджаки и галстуки, а под мышками у них расплывались огромные пятна пота. Мария провела тыльной стороной ладони по лицу и верхней губе и увидела появившуюся на руке тонкую яркую полоску.

Эдвард ненавидел ее кровь. Сперва он вообще о ней не упоминал, словно ее и не было. Потом, уже через несколько лет после свадьбы, заявил о том, что хочет заранее знать, когда у нее начнется менструация. Однажды дождливым февральским днем, войдя в их общую спальню, Мария увидела, что он убирает из комода ее тампоны.

– Что происходит, Эдвард?

– Я нашел для тебя более подходящее решение в области санитарии, – ответил он.

– Это просто смешно, – сказала она, – я всегда пользовалась тампонами. Они меня полностью устраивают.

– Я провел небольшое исследование, – ответил он, снимая пластиковые перчатки, в которых занимался уборкой ее гигиенических средств, – и пришел к выводу, что тампоны для вагинального использования могут вызвать синдром токсического шока. Это может быть опасно для жизни. Вполне возможно, что ты об этом не слышала.

– Нет, слышала, – спокойно произнесла Мария, – но это очень редкое явление, и у него есть совершенно определенные симптомы. Не думаю, что у меня есть такая проблема.

– К тому же салфетки значительно дешевле, – произнес Эдвард, полностью игнорируя ее слова.

– Но зачем же выбрасывать тампоны, которые уже купили? За них все-таки заплатили деньги, – сказала она более резким тоном.

– К чему все эти отговорки? – возразил он. – Такое чувство, что ты пытаешься найти оправдание тому, что каждый месяц засовываешь в себя эти мерзкие капсулы. Тебе нравится ощущение, когда они находятся внутри тебя? Ты именно поэтому со мной споришь?

Мария покраснела.

– Конечно, нет. С чего это ты взял? Просто с ними гораздо проще. Возможно тебе, как мужчине, это может показаться странным, – добавила она примирительно, пытаясь его успокоить.

– Нет, – ответил Эдвард, – все это мне очень легко представить. Мой интеллект в состоянии с этим справиться. Более того, тут даже достаточно одного воображения. Пять дней в течение месяца ты вставляешь в себя эти омерзительные вещи…

– Эдвард, пожалуйста, не надо. Ты ведешь себя отвратительно.

– Я веду себя отвратительно? – Он подошел к ней вплотную и рассмеялся прямо в лицо. – Это я веду себя отвратительно?! Мария, я просто прошу тебя сделать так, как я хочу. Я за все это плачу, заказываю доставку на дом, чтобы тебе не надо было терять время в магазинах. Давай более рационально рассмотрим этот вопрос. В твоем шкафу лежат новые прокладки. Со временем ты к ним привыкнешь. Не забывай, что дополнительным бонусом этих изделий является то, что я готов их терпеть. Я не хочу с тобой спорить. Обычно ты воспринимаешь все более спокойно. Судя по всему, приближается то самое время месяца…

Мария молчала. Эдвард не пойдет на уступки. По опыту она знала, что спор ни к чему хорошему не приведет.

– Хорошо, – ответила она.

Эдвард поднял мусорное ведро с выброшенными в него тампонами и направился к выходу из спальни.

– Да, и еще одна вещь. Лучше всего, чтобы во время месячных ты спала в другой комнате. Я предлагаю это исключительно для твоего собственного комфорта. Во время месячных у тебя поднимается температура, и от твоего пота простыни становятся липкими, поэтому тебе лучше спать отдельно, – произнес он и вышел.

Мария дождалась, когда муж спустится на первый этаж, и только после этого решилась посмотреть на то, что он ей оставил. Тогда она впервые подумала о том, что каждый раз, когда он ей что-нибудь покупал, то не только клал этот предмет на самую нижнюю полку шкафа, но и засовывал в самую дальнюю ее часть. Мария долго не могла понять, почему Эдвард так поступает. Возможно, он торопился, думала она раньше. Возможно, он не знал, как Мария раскладывала и хранила свои вещи. Однако Эдвард ничего не делал просто так. За всем, что он ей покупал – мыло, зубную пасту или дезодорант, – ей приходилось тянуться, почти опускаясь на пол. Этим простым действием он вырабатывал в ней смиренность, благодарность. Хотел ее унизить, хотел, чтобы за его щедрость она преклоняла перед ним колени.

Новые прокладки оказались гигантского размера. Мария впервые увидела такие в школе. Когда у девочек неожиданно начинались месячные, они шли к школьной медсестре, которая выдавала именно их. В толщину эти прокладки были около трех, а в длину около тридцати сантиметров. Мария знала, что это не только самые дешевые прокладки, но и те, которые невозможно скрыть на теле. Ходить с ними в штанах не представлялось возможным. Не то чтобы Мария вообще куда-то ходила, но этот «подарок» Эдварда был для нее последним гвоздем, вбитым в гроб их отношений. Она думала о том, что при ходьбе эти прокладки будут бить по ногам. Эдвард добился своей цели: теперь каждую секунду в то время, пока у нее месячные, Мария будет помнить о том, что она ему омерзительна.

Мария уже собиралась закрыть дверцу шкафа, как увидела, что сверху прокладок лежит какой-то небольшой предмет. Она медленно протянула руку и достала его. Это была коробочка с пятью опасными лезвиями. Ей захотелось вынуть одно и пальцем попробовать, хорошо ли заточена холодная сталь. Зачем он оставил их? Он издевался над ней – или, наоборот, награждал за хорошее поведение? Мария посмотрела на фотографию Эдварда, снятую на их свадьбе, стоявшую на прикроватной тумбочке. Это была единственная фотография во всем доме. Она подумала о том, какой наивной была тогда и как много надежд у нее было. Сейчас даже сложно поверить в то, что когда-то были другие времена… Мария положила коробочку с лезвиями на колено, размышляя о том, что ей придется до конца дней жить с человеком, который единолично устанавливает, какими женскими гигиеническими средствами она должна пользоваться.