Текст книги "Причина успеха"

Глава 5

Когда только начинаешь встречаться с мужчиной, будто учишься кататься на водных лыжах. Встаешь на них и едешь – и вроде все нормально, но в любую минуту можешь упасть, промокнуть и безумно разозлиться. Совершенно непредсказуемо. Представьте себе такую картину: прошло три дня после той ночи с Оливером. Он не звонит. Но поскольку я тогда была еще молодой и неопытной, и к тому же без ума от него, мне в голову не пришла очевидная мысль: «Он ублюдок». Естественно, я была не настолько тупой, чтобы сидеть дома по вечерам и гипнотизировать телефон. Я уходила и включала автоответчик, и этот автоответчик тоже мог кого угодно довести до истерики. Иногда я возвращалась и не обнаруживала ни одного сообщения, и тогда начинался кризис. Или возвращалась и видела три сообщения: два от Роды и одно от Гермионы, которая отчитывала меня за то, что я не сказала ей, что днем Кассандра оставила сообщение и Перпетуя не придет на ужин.

Наконец на четвертый день он позвонил мне на работу. Точнее, не совсем он.

В трубке послышался раздражающе вежливый женский голос:

– При-и-вет, это Рози Ричардсон?

– Да.

– При-и-вет, Рози. Это Гвен, секретарь Оливера Марчанта.

Секретарь? С какой стати мне звонит его секретарь? Уже через секунду я представила себе, что Оливер попал в больницу, и пошла фантазировать дальше на эту тему.

– Оливер хотел спросить, свободны ли вы сегодня вечером.

– Да. – Я ощутила приятное, теплое покалывание в животе.

– Чудесно. Оливер хотел пригласить вас на вручение премии Телеакадемии в Гросвенор-хаус.

– Да, это…

– Супер. Вечернее платье, шесть тридцать – семь часов. Оливер заедет за вами в шесть тридцать. Дайте мне, пожалуйста, ваш адрес.

Подобное «романтическое» продолжение нашей сексуальной встречи должно было меня насторожить, но, поскольку я была влюблена, пришлось смириться. А надо было бежать прочь сломя голову. Влюбленность похуже стихийного бедствия или своры бешеных псов.

Нас посадили за круглый стол в просторном бальном зале. На потолке сверкали четыре массивных светильника. Обнаженные плечи, украшения, телекамеры, огромные экраны. Члены съемочной группы с важным видом – на грани истерики – сновали туда-сюда, держа в руках сценарии, напечатанные на желтой бумаге. Церемония еще не началась. Все опаздывали. На сцене репетировали танцоры в сверкающих костюмах. Они исполняли высокие прыжки, будто собираясь броситься в зрительный зал, но тут же поворачивались и задирали ноги в противоположном направлении, все еще глядя в зал с приклеенными, как у стюардесс, улыбками.

Справа от меня сидел Вернон Бриггс, дородный мужчина с сильным йоркширским акцентом – директор четвертого канала, по которому транслировали церемонию. Слева сидела Коринна Боргезе, соведущая Оливера по «Фокусу». Ее темно-красные губы были плотно сжаты от заметного напряжения. Коротко стриженные волосы были выкрашены хной. Бледное лицо под темными очками дрожало, как стальные тросы подвесного моста. «Фокус» тоже номинировали на премию Телеакадемии, и Коринна, к неудовольствию Вернона, настояла на том, чтобы подняться на сцену за наградой вместе с Оливером.

– Я вкладываю в программу не меньше, чем он. Я все равно получу награду как продюсер, но если он поднимется на сцену один, получится, будто Оливер Марчант – лицо «Фокуса». Это несправедливо.

– Послушай, милочка, сказать тебе, в чем заключается твоя работа? Ты сидишь на заднице перед экранчиком и читаешь, что там написано. – Вернон навалился на нее, тыча пальцем. У него было огромное красное лицо и выпученные глаза. – Ты читаешь вслух, и все дела. Это умеет любая школьница. Оливер – редактор программы.

– У Оливера есть член, ты хочешь сказать. И не смей называть меня милочкой, – процедила Коринна сквозь сжатые губы.

Тут у меня возникли серьезные проблемы с платьем. Когда-то это было платье подружки невесты – шелковое, с пышной юбкой, длинное, в стиле Кейт Форчун. Потом я перешила его и покрасила, и оно превратилось в черное мини-платье. Сегодня я пыталась выбрать подходящий наряд и впала в панику. Я стояла на кровати, пытаясь разглядеть себя в зеркале в полный рост, в черной юбке из лайкры, и тут в дверь позвонили. В тот момент – именно в тот момент – платье невесты показалось мне лучшей альтернативой. Только позже до меня дошло, что нельзя идти на прием в платье, даже отдаленно напоминающем наряд пастушки, – пусть даже эта пастушка только что вылезла из угольной шахты. Платье жило своей жизнью, постоянно задиралось и топорщилось. В данный момент оборки торчали во все стороны и лежали на коленях не только у Коринны Воргезе, но и у Вернона Бриггса, который повернулся спиной к нам обеим.

– Извините, – доверительным шепотом обратилась я к Коринне. – Зря я надела это идиотское платье. Перевернула весь шкаф, примерила восемь платьев и запаниковала. С вами, наверное, тоже такое бывает.

– Никогда, – ответила Коринна. – Я люблю простоту в одежде.

Динсдейл, который сидел напротив, сочувствующе улыбнулся и протянул мне сигарету. Я взяла, хотя вообще-то не курю.

– Пожалуйста, не курите рядом со мной, – прошипела Коринна.

Вечер начался скверно. Оливер не заехал за мной. Вместо этого он прислал шофера в шляпе, который сообщил, что Оливер задерживается в студии и встретит меня в Гросвенор-хаус. За этим последовали двадцать минут позора в фойе, полном знаменитостей. Все на меня смотрели, и я понимала почему. Они жалели меня из-за моего идиотского платья. На помощь снова пришел Динсдейл. К тому времени как он взял меня за руку, я уже дважды сходила в дамскую комнату, восемь минут созерцала план размещения гостей, притворяясь, что никак не могу найти «Оливера Марчанта и Гостя». И только тогда до меня дошло, что Оливер, должно быть, уже давно знал об этом вечере. Знал, что ему понадобится спутница. Может, он пригласил меня в последний момент, потому что его спутница заболела? Наверняка какая-нибудь ухоженная красавица, критик, специалист по упадку эссенциализма в средневековой европейской новелле, с упругими ягодицами, похожими на два бильярдных шарика.

Ко мне подошел старый эстрадный комик Джимми Хоршэм, начал болтать и никак не отвязывался. Несколько раз он как бы невзначай упомянул, что снял комнату на ночь в Гросвенор-хаус. Но тут появился Динсдейл, и Джимми смущенно улизнул.

– Дорогая, дорогая! Что ты делаешь с этим грязным старым занудой? Как он только до такого додумался? Пойдем, пойдем. Попробуем канапе. Я прячусь от Барри, – заговорщически прошептал он. Барри Райс тоже был легендой театральной сцены и лучшим другом Динсдейла. – Он пришел с этой слонихой, своей женой. А ты с кем? С этим грязным старикашкой Гинсбергом?

– Нет. Я с Оливером Марчантом, – гордо ответила я.

– И где же он, моя дорогая? Почему он бросил тебя на растерзание этим хищникам? – Динсдейл уставился на меня, нахмурив брови так, что глаз стало не видно.

– Он задерживается в студии.

– Нет, моя дорогая. Нет, нет, нет. Вот он, смотри, – сказал Динсдейл. Каждая черточка его лица выражала тревогу.

Я ощутила укол обиды. Оливер, в темном костюме без галстука, стоял и смеялся рядом с Коринной Боргезе – похоже, над своей собственной шуткой. Он наклонялся к ней, выразительно махая руками. Коринна смотрела прямо перед собой, на ее губах играла снисходительная полуулыбка. Динсдейл схватил меня за руку и потащил через зал.

– Вот он, моя дорогая. Пойдем. Сейчас мы разберемся.

Я чувствовала себя как ребенок, которого забыли забрать после школы.

Увидев меня, Оливер на секунду растерялся.

– Рози! Привет, как дела? Я тебя повсюду ищу. – Он улыбнулся, наклонился и поцеловал меня. Его запах пробудил воспоминания о ночи головокружительной страсти, но Оливеру, похоже, было до лампочки. – Познакомься с Коринной Боргезе, – сказал он.

– Очень приятно, – сказала я. Наконец-то я начала понемногу разбираться в правилах Клуба Знаменитых.

– Спасибо, – ответила Коринна.

Наступило неловкое молчание.

– Как дела? – спросил Оливер.

– Нормально, а у тебя?

– Нормально.

Вот и поговорили.

Через час все уселись за столы, и я взмолилась, чтобы Оливер не посмотрел на меня и не заметил, что со мной никто не разговаривает. Оливер посмотрел на меня и заметил, что со мной никто не разговаривает. Я попыталась улыбнуться, но вышло неестественно, как-то по-сатанински – как у ребенка Розмари, с желтыми глазами и хлебными крошками в зубах.

– Всё о’кей? – прошептал он.

Я весело кивнула и решила рискнуть заговорить с Коринной.

– Выглядит заманчиво, – оживленно произнесла я, разглядывая меню. Лосось, цыпленок в белом вине и кремовом соусе с равиоли от шеф-повара или стейк из свежего тунца с картофелем «пармантьер», а на десерт – мусс из белого шоколада в сахарном кружеве. – Что такое картофель «пармантьер»? – спросила я.

– Понятия не имею, нелепость какая-то, – ответила Коринна.

Полагаю, это уже относилось к тому, что она вынуждена сидеть рядом со мной.

– Это не вегетарианское блюдо. Где официант?

– Разве вегетарианцы не едят рыбу? – отважилась спросить я. – Тут есть тунец.

– Тунец? – Коринна в шоке уставилась на меня, чуть ли не разбрызгивая желчь. – Вы знаете, что происходит при ловле тунца? Вы слышали, что они делают с дельфинами?

Попытка наладить общение потерпела крах. Я испытала огромное облегчение, когда все наконец доели сахарное кружево и вспыхнули яркие огни телекамер. Зал тут же заерзал, занервничал, будто стая голубей, но вскоре все затихло. Это было захватывающе. Тысячу раз я смотрела такие церемонии дома по телевизору, и вот я здесь. Прозвучали трубы, затем громкий голос возвестил появление ведущего, и снова – трубы. Маленький толстый человечек – организатор шоу – начал активно хлопать в ладоши, одновременно опустив подбородок к груди и говоря что-то в микрофон, прицепленный к уху. Его зад был увешан какими-то проводами. Весь зал послушно тоже стал хлопать. На платформу вышел Ноэль Эдмондс и сделал знак рукой. Хлопанье прекратилось.

Тем временем к Коринне подошел худощавый молодой человек в очках.

– Привет. Как дела? – произнес он низким, доверительным голосом, поцеловал ее и стал стрелять глазами.

– … уже многие годы восхищает зрителей по обе стороны Атлантики… – говорил Ноэль Эдмондс.

– Ужасно, правда? Ты говорила с Майклом? Видишь Говарда? Джонатан получит премию. Точно. Я только что говорил с Жан-Полем о его речи.

– Я пойду с тобой. Не собираюсь сидеть здесь, когда он встанет и пойдет за наградой. Сексист долбаный! – Коринна поднялась и ушла.

Только что вручили приз за лучшую драму. Режиссер произнес благодарственную речь и был осыпан аплодисментами.

– Потрясно. Потрясно, черт возьми, – сквозь зубы процедил Билл Бонэм. – Он поблагодарил сценаристов, осветителей, свою долбаную жену и только потом, только потом вспомнил обо мне. Естественно. Я всего лишь сыграл главную роль. Подумаешь! Спасибо.

Даже те, кто получил награду, были разочарованы. За нашим столиком исходили ядом богатые и знаменитые. Они были переполнены горечью, разочарованием, завидовали тем, кто ухватил больший кусок.

На сцене молодой актрисе Вики Спанки вручали приз за лучшую женскую роль. Маленького роста, очень хорошенькая, с коротко подстриженными темными волосами. На ней были джинсы и кожаный пиджак. Недавно Вики попала на первые страницы таблоидов – вышла замуж за индейца, который до этого жил в тропическом лесу.

– Ты отдаешь, отдаешь, отдаешь, и тебя все время съедает жуткий страх, и хочется закричать: «Я – всего лишь человек! Мне страшно!» – объясняла Вики.

– Да ла-а-адно, – протянула Коринна. Она решила вернуться и заняла место рядом с Оливером.

Вики Спанки продолжала свой рассказ.

– Мы можем призвать на помощь наши духовные силы. Давайте задумаемся на мгновение и пошлем мысленные волны любви и разума бразильскому правительству, которое позволяет каждый день вырубать тысячи акров тропических лесов.

На большом экране позади нее, где шла прямая трансляция, появилось лицо ее мужа Рани, который сидел за столиком и озирался по сторонам. Вместо набедренной повязки на нем был фрак, но в нижней губе все еще красовался деревянный диск. В одном интервью репортерша спросила Рани, вынимает ли он диск на ночь. Он обиделся.

– Рани, это и твоя награда, – сказала Вики. Ошеломленного Рани стали подталкивать к сцене. Юная красотка в блестящем платье помогла ему подняться по ступенькам. Зал встал, приветствуя Рани аплодисментами.

Вернон Бриггс отнял микрофон у толстого человечка и говорил озлобленным шепотом.

– Заткните ее, – шипел он. – Маркус, убери аборигена со сцены и заставь ее заткнуться, сейчас же. Заткни эту тупую куклу. Мы опаздываем на час и сорок минут. Сними индейца со сцены.

Оператор тут же подошел к нашему столику и направил камеру на Оливера, возвещая номинацию «Лучшая программа об искусстве». Коринна изогнулась, чтобы попасть в кадр. На долю секунды в глазах у Оливера промелькнуло бешенство. Потом он стал что-то тихо говорить Коринне. Она кусала губу и все еще смотрела в камеру.

На большом экране появилась надпись: «Лучшая программа об искусстве». Вики Спанки отключили микрофон, и девушка со сценарием в руках поспешила к ней, с извинениями выводя ее и Рани со сцены. Вики вздернула нос и поплелась к выходу. Рани шел за ней, вцепившись в награду и улыбаясь, если возможно улыбаться с диском в губе. Когда они проходили мимо нашего столика, он взял Вики за руку. Я слышала, как она зашипела: «Отвяжись, чертов придурок».

Оливер и Коринна были в напряжении. На большом экране крутили клип последнего из четырех номинантов. Кевин Гарсайд, кантри-певец, обритый как скинхед, исполнял шахтерские гимны протеста своего собственного сочинения, под свой собственный аккомпанемент на тамбурине. Несколько гватемальских крестьян с вежливым сочувствием наблюдали за ним из своей хижины.

На камере напротив Оливера зажглась красная лампочка. На сцене Йен Маккеллен открывал конверт. Экран был поделен на квадраты. В одном из них был Оливер с расслабленной улыбкой и Коринна, которая все еще кусала губу.

– И победитель в номинации «Лучшая программа об искусстве» – Ко…

На экране Коринна лучезарно заулыбалась и начала подниматься с места.

– …Ковайо Софама за «Плач по обездоленным».

Оливер продолжал улыбаться, пока лампочка на камере не погасла.

Софама Ковайо вручили награду, и он как раз заканчивал свою речь.

– …в ваших «Ауди», «Мерседесах» и «БМВ» подумайте о тех, у кого нет своего дома. Многие из них младше, чем ваши дети. Их слова, их переживания, поэзия их жизни создали эту программу. Это их награда.

– Ну ты и идиотка, Коринна, – сказал Оливер.

Примерно через полчаса мы направились в ресторан «Пицца на пьяцца» – необычайно притихший Билл Бонэм, Коринна, какой-то парень по прозвищу Крыса – по-моему, бас-гитарист группы «Эксгэп». Вики Спанки – всё еще в слезах и без Рани, комик Хьюи Харрингтон-Эллис и, наконец, Оливер под руку со мной.

– Эй, Хьюи! – прокричала компания мальчишек, переходивших дорогу. – Супер-пупер! – Это было одно из его любимых словечек. Мальчишки не умолкали: – Супер-пупер, супер-пупер! – Хьюи улыбнулся сквозь зубы и помахал рукой.

– Вас, наверное, постоянно узнают на улице, – сказала я.

– Нет, – раздраженно ответил Хьюи. – Это в первый раз.

В ресторане все без исключения пялились на нас. Не было ни одного свободного столика, но менеджер разогнал каких-то подростков и уговорил их разделиться и сесть за три отдельных стола. Уже через минуту мы сидели за их столом, а вокруг порхали официанты.

– Боже, мне так неловко. Наверное, у вас постоянно просят автограф. Вы не против? – Молодой парень сунул Хьюи под нос клочок бумаги.

– Разумеется, нет, – ответил Хьюи и пробурчал себе под нос: – Урод мелкий.

Вики протянула официанту фотографию с автографом, которая совершенно случайно оказалась в ее сумочке.

К Биллу Бонэму подошла девушка.

– Извините, наверное, с вами такое постоянно случается.

Я взмолилась, чтобы к Оливеру тоже кто-нибудь подошел, потому что на его лице уже появилось то самое мрачное выражение. И слава богу, появились две девушки и попросили его расписаться на меню.

– Извини, придется тебе к этому привыкнуть, – самодовольно сказал Оливер.

В дверях послышалась какая-то толкотня, и вошел Теренс Твинкл.

– Привет всем! – прокричал он нашему столику. – Господи, кошмар какой-то. Почему они не могут оставить меня в покое?

На нем была белая норковая шуба, которая волочилась по полу.

Глава 6

В поселение мы вернулись в половине первого. Малькольм уже приехал – его облепленный наклейками джип стоял у ворот. К уборной направлялась небольшая процессия, возглавляемая Бетти, которая была одета во все розовое. Она жестикулировала и добродушно смеялась, будто к нам пожаловали члены королевской семьи. Все переоделись в свою лучшую одежду – невообразимо яркие клоунские наряды: платья, рубашки и шаровары в разноцветный горошек и полоску, которые нам сшили портные в лагере. На Малькольме была желтая футболка и шляпа – на таких шляпах обычно бывают всякие идиотские надписи. Рядом с ним стоял новый доктор – среднего роста, блекло одетый. Он игнорировал Бетти и смотрел в другую сторону – в сторону лагеря.

Услышав шум мотора, члены процессии повернулись и осуждающе взглянули на нас. Мы вышли из джипа, и я увидела, что со стороны столовой бежит Сиан.

– Я сказала им, что вы срочно понадобились в больнице, – заговорщически прошептала она. – Никто и не заметил, что вы опоздали, вот только Бетти…

За этим последовал довольно неловкий момент, когда Генри, Сиан и я подошли к уборной, где остановилась процессия. Никто из нас не знал, что делать, поэтому мы просто натянуто улыбались. К счастью, на выручку пришел Генри.

– Малькольм, дружище! – заорал он, лишь только мы подошли ближе. – Как я рад тебя видеть! Привет! А вы, наверное, новый доктор, очень здорово, очень! Будет с кем хлопнуть по маленькой.

Мы подошли уже совсем близко, но Генри все еще не умолкал, будто на автопилоте:

– Жаль, что не успели к вашему приезду… Сами понимаете, больница в такой дыре… Там небольшой кризис, повсюду кровища…

У нового доктора был совершенно ошарашенный вид. Он казался приятным, но занудным. Жаль.

– Здравствуйте, – тихо произнес он. – Роберт О’Рурк. – У него был необычайно глубокий голос, как из банки.

– Генри Монтег, чудесно, чудесно! – Генри все еще не мог успокоиться. Он энергично пожимал доктору руку. – Добро пожаловать на борт. А вот наша замечательная мэмсагиб Рози, – представил меня Генри. – С виду сексуальная цыпа, но на самом деле очень строгая.

– Строгая, но справедливая, надеюсь, – сказал О’Рурк.

– Не обращайте внимания на Генри, – сказала Сиан. – Он плохо воспитан.

Лед растаял. Несмотря на свою взбалмошность, Генри прекрасно понимал, что такое на самом деле «хорошие манеры».

– Добро пожаловать, – сказала я. – Малькольм, рада тебя видеть.

Малькольм улыбнулся своей идиотской улыбкой – сжав зубы – и замахал обеими руками.

– Вам с доктором О’Рурком предложили выпить? – спросила я.

– Нет, мы подумали, что доктор сперва захочет посмотреть лагерь, – вмешалась Бетти. – В конце концов, это место станет его домом – милым домом – на какое-то время. – Она понизила голос. – Малькольм, когда у тебя найдется минутка, я бы хотела перекинуться словечком.

Доктор пристально смотрел на Бетти. Вообще он производил впечатление очень целеустремленного человека.

Он взглянул на меня и жестом указал в сторону лагеря:

– Здесь очень красиво. – «Гразиво». Никак не могла разобрать, откуда такой сильный акцент.

– Очень красиво, – ответила я. Потом опустила глаза и увидела его белые носки. Меня передернуло.

О’Рурк слегка хромал. Линда повела его в новую хижину, а я попыталась исподтишка разглядеть его ногу. Может, она деревянная? Кроме аптечки из вещей у него был всего один полотняный мешок, похожий на сумку для сменной обуви. Похоже, его любовь к путешествиям налегке превзошла все разумные границы: он же приехал на два года. Мне оставалось лишь надеяться, что он не начнет клянчить у нас шампунь.

Все остальные выглядели опрятно и красиво, и я подумала, что надо привести себя в порядок. Пошла в свою хижину и взглянула в зеркало, которое висело над столом. В зеркало я смотрелась редко. Но отлично помню тот момент, потому что именно тогда впервые заметила в своей внешности кое-что новенькое – кроме красного носа и растрепанных волос. Я увидела в зеркале первую морщину. Едва заметную – от носа к уголку рта. Наверное, свет в это время дня падал так, что она сразу бросилась в глаза. Я была в шоке. Хорошо, если бы люди старели наоборот: жизнь была бы намного более оптимистичной, если бы мы рождались морщинистыми старыми развалинами и с годами становились моложе, жизнерадостней и красивее. Меня бы очень успокаивала мысль о том, что к концу жизни кто-то с удовольствием будет играть со мной, менять мне подгузники и возить в коляске, а потом я превращусь в яйцо. Пытаясь задвинуть подальше неприятные экзистенциальные мысли, я вышла на обжигающее солнце и направилась к столовой.

Мы пообедали, и наступил напряженный момент – чтение почты. Мы нетерпеливо разрывали конверты и молча читали, не замечая ничего вокруг. Значимость почты в Сафиле было трудно переоценить. От того, получали ли мы письма, зависело колебание настроения во всем лагере. Я оглянулась и не увидела ни Бетти, ни Малькольма. Наверное, забивает ему голову баснями о Зубах Ветра. Я решила вмешаться прежде, чем она напугает его до смерти. Призвав на помощь все свое самообладание, проигнорировала стопку писем и даже адресованную мне маленькую посылку и вышла на улицу.

Завидев меня, Бетти напустила на себя виноватый вид.

– Я знаю, что Рози думает, будто я старая глупая корова, – затараторила она. – Но, Малькольм, мы обязаны что-то сделать.

Когда Бетти пыталась умничать, она по-особенному растягивала гласные – «обя-я-я-заны, сде-е-е-лать».

Малькольму, похоже, отчаянно хотелось оказаться подальше от Бетти с ее «обя-я-я-занностями». К нему был нужен деликатный подход. От Малькольма был толк, если все было неизменно и предсказуемо, – но в Африке это невозможно. У него был такой склад ума: он любил ходить кругами, очень медленно, держась подальше от эпицентра событий.

– Бетти рассказала тебе про слухи? – спросила я.

– Да, да. Я уже слышал нечто подобное в Сидре. Странная ситуация. Думаю, мы должны подождать, посмотреть, как будут развиваться события.

Сидра была ближайшим городком, где находился штаб ООН и телефон, который работал, когда ему вздумается.

– Дело в том, что если наши опасения подтвердятся, все случится так быстро, что мы не успеем отреагировать. У нас и так уже не хватает продовольствия. Ты знаешь, что поставки не было? В ООН сказали, что корабль с продовольствием не прибыл в порт.

– Вообще-то я как раз хотел съездить в Сидру, поговорить об этом и о других делах… Ну, раз у вас всё в порядке, думаю, надо мне собираться. До Сидры путь не близкий.

Я решила рассказать ему все, что знала сама, но доводы мои звучали неубедительно. Самым веским аргументом было то, что Мухаммед тоже встревожен. Но когда я попыталась донести до Малькольма свою точку зрения, слова мои прозвучали как-то подозрительно – будто я была влюблена в Мухаммеда и ждала от него близнецов.

Я заставила Малькольма пообещать связаться со мной по радио и сообщить в главный офис в Лондоне. Он сказал, что обсудит проблему с Комиссией ООН по делам беженцев, которая отвечает за гуманитарную помощь. Похоже, все это было ему не по душе. Я не была уверена, что он приложит все усилия.

– Эй, – сказал Малькольм, прерывая меня на полуслове и глядя мне через плечо, – вы не хотите вернуть мне носки?

Я обернулась и увидела О’Рурка, который растерялся, а потом произнес: «Конечно», наклонился и снял ботинки и носки. Обе ноги у него были настоящие. Он выпрямился и взглянул на меня, сворачивая носки и протягивая их Малькольму.

– У меня было предчувствие, будто я что-то забыл, – сказал он. – Наверное, мне придется… хмм… связать носки. – Неожиданно он улыбнулся. Улыбка вспыхнула и моментально погасла.

Я проводила Малькольма к воротам и помахала ему вслед. У меня было такое ощущение, будто я что-то сделала не так. Под надзором Малькольма находились поселения беженцев по всей стране. Мне не удалось убедить его похлопотать за нас. Я прошла вперед по дороге и остановилась, глядя, как его машина едет по равнине, оставляя за собой столб пыли. Солнце поднялось высоко. Я долго смотрела Малькольму вслед, пока джип не превратился в маленькое пятнышко на горизонте, – шум мотора затих, и стал слышен только стрекот цикад. Внезапно нахлынуло одиночество. Иногда чувство защищенности и обособленности нашего маленького сообщества пропадало, и я вспоминала о том, что мы всего лишь небольшое поселение среди пустыни. Наш лагерь был похож на маленькие скопления домишек, которые видны с самолета по пути из Англии, – островки, со всех сторон на многие мили окруженные безлюдным пространством. Любое действие встречало препятствие в виде огромных расстояний и затрат времени. Даже до ближайшей Сидры было три часа езды.

Когда я вернулась в столовую, письма отвлекли меня от этих мыслей. Мама прислала новые кроссовки: черные, похожие на маленькие ботиночки. Я дожидалась их уже два месяца. Еще в посылке было пять пар новых черных трусиков. Всего мне пришло пять писем: три от мамы и два от друзей из Лондона. Я узнала почерк.

Я распечатала первый конверт, надеясь, что письмо меня развеселит. Я обожала мамины письма. Они всегда начинались так: «Я как раз собиралась попить чаю с пирожком и тут подумала – как там моя Рози?» Снаружи, со стороны ворот, послышался какой-то шум.

Я была в самом дальнем конце столовой, и к тому времени, как я добежала до ворот, у въезда сформировался такой плотный круг, что было невозможно пробиться и разобрать, что привлекло всеобщее внимание. Потом все начали расходиться, и я увидела О’Рурка, который жестами, очень деликатно, просил людей отойти – будто приглашая гостей на вечеринке пройти от аперитивов к столу. У хижины Бетти, прислонившись к стене, сидело семейство африканцев из Кефти – истощенные, грязные, обессиленные. На земле лежала женщина с тонкими, как трости, ногами, всклокоченными волосами и невидящим взглядом, какой бывает у тех, кто давно ничего не ел. Рядом отец семейства держал на руках ребенка. Только подойдя чуть ближе, я поняла, что ребенок мертв.

Я застыла на месте. Прежде мы видели подобное каждый день и научились с этим справляться – сохранять здравый смысл и держаться отстраненно, внушая себе, что мы всего лишь выполняем свою работу. Только так мы были способны помочь им. Но сейчас я была застигнута врасплох. Я попыталась напомнить себе, что надо делать: не чувствовать себя сопричастной, не думать о том, что они испытывают, что случится дальше, просто быстро решить, что нужно делать, и сделать это. Я вернулась в столовую, нашла соли от обезвоживания, высококалорийное печенье. Матери нужна была капельница; О’Рурк и Бетти принесли все необходимое, мы с Генри тем временем подогнали джипы. Мы направились в больницу в сопровождении Генри. Я везла отца и мертвого ребенка на третьей машине. Отец плакал. Было мучительно наблюдать за его естественной реакцией на горе – его семья умирает с голоду, ребенок мертв, он в отчаянии.

Мы сразу нашли людей, которые знали эту семью, – лагерь беженцев был разбит как карта Кефти, чтобы жители одной деревни могли держаться вместе. Мне отчаянно хотелось поговорить с отцом, выяснить, почему они здесь. Они пострадали из-за нашествия саранчи? Будут ли еще беженцы, и если да, то сколько? Но я знала, что нужно оставить все как есть до окончания похорон. Я решила вернуться в поселение и попытаться связаться с Малькольмом по радио.

Связи не было. Я кричала: «Содействие» в Сидре, вызывает Сафила. «Содействие» в Сидре, вызывает Сафила», – но в ответ был слышен только треск. Тишина. Нет связи. Я снова начала вызывать Сидру, потом обхватила голову руками и попыталась сдержать подкативший к горлу комок. Послышался шум мотора. Я попыталась взять себя в руки. Мне нельзя делать глупости. От меня не будет проку, если я раскисну, я должна быть сильной. Распахнулась дверь. Это была Шарон.

– У тебя ключ от холодильника с вакцинами? – спросила она, потом заметила выражение моего лица и поспешила ко мне. – Ты в порядке?

– Да, нормально. Просто это напомнило мне…

– Знаю, – сказала она.

– У тебя всё нормально?

– Да… но… Ты же понимаешь, да?

Необходимо было связаться с Малькольмом, прежде чем он уедет из Сидры, и сообщить ему, что случилось. Всего лишь одна семья, но к нам давно уже не поступали беженцы в таком скверном состоянии, и все эти слухи… Малькольм должен узнать об этом до того, как он отправится в столицу. Я села в джип и поехала в деревню Сафила. В деревне был офис с радиосвязью – местное представительство Комитета помощи – КП, одна из многочисленных аббревиатур, которыми изобиловала наша речь: УВК ООН – Управление верховного комиссара ООН по делам беженцев, АСК – Ассоциация содействия Кефти, НПО – неправительственные организации. В КП мы должны были сообщать о вновь прибывших. Если их радио работает, я смогу связаться с Малькольмом. Я двигалась к Сафиле. Жара тем временем отступила, солнце уже не так палило.

Штаб КП был окружен высоким тростниковым забором и грязным двором. В куче мусора в углу рылась свинья. На низкой кровати сидела девочка с сонным взглядом – дочка Хассана. На ней были подаренные мной сережки. Когда я вошла, она вскочила, пристально посмотрела на мои новые сережки и проводила меня в штаб.

– Хассан макуиз, – сказала она. Хассана нет.

Хассан был сотрудником КП. Я присела и попыталась связаться с Сидрой по радио. Послышался тот же глухой треск. Девочка встала на цыпочки и потрогала мои сережки. Я покачала головой и показала на те, что подарила ей в прошлый раз. Она смущенно заулыбалась. Я вертела радио, пытаясь связаться с Эль-Даманом или столицей. Тишина. Я попробовала еще раз. Бесполезно.

Когда я вышла из штаба, на улице уже стемнело. В Африке темнеет быстро, сразу после захода солнца. Фары высвечивали растения странных форм, торчащие из песчаных дюн. Я проехала мимо наших – они как раз возвращались из лагеря. Остановилась у подножия холма, не заглушая мотор. Генри сидел за рулем, рядом с ним – Сиан. Шарон, Линда и Бетти устроились на заднем сиденье.

– Как у вас дела? – спросила я Генри.

– Всё нормально.

– Кто-нибудь из прибывших говорил о саранче? – спросила я.

– Насколько мне известно, нет. Ты связалась с Сидрой?

– Нет. По радио никто не отвечает.

– Дерьмо. Не повезло. Ладно, увидимся.