Текст книги "Опоздавшие"

10
Сара

Веллингтон, Коннектикут

Декабрь, 1908

Иногда Сара опасалась, что закончит, как ее тетушка. Ей исполнился двадцать один год, некоторые ее подруги уже вышли замуж. Порой отец шутил – мол, он хотел бы, чтоб его дочки остались вековухами. Всякий раз Сара пугалась. Когда отец состарится, забота о нем ляжет на плечи старшей дочери, и она тревожилась, что вот так, иносказательно, ей о том сообщают.

Сестра Рейчел, не обремененная подобной тревогой, поддерживала модное веяние о необязательности замужества вообще. В отличие от большинства девушек, говорила она, нам нет необходимости выходить замуж, поскольку основанная дедом фабрика скобяных изделий – крупнейшее городское предприятие, что избавляет нас от необходимости искать себе мужей ради пропитания.

Сара не нуждалась в деньгах, но хотела счастья и потому, конечно, мечтала о замужестве по любви.

* * *

Эдмунда она знала с детства. Они не были товарищами по играм, но в таком маленьком городке все друг с другом знакомы. Их семьи вместе выезжали на пикники в городской роще, в День поминовения по Мэйн-стрит вышагивали на кладбище и украшали флажками солдатские могилы, а также посещали церковные собрания, на которых слушали лекторов, ради светоча просвещения проделавших долгий путь.

Эдмунд всегда ей нравился. Этот спокойный парень предпочитал, чтоб за него говорили не слова, а поступки. Однажды он, еще подросток, в составе поисковой партии всю ночь провел в лесу, разыскивая мальчонку, отбившегося от цыганского табора. Именно Эдмунд и нашел его, дрожащего от холода, в дупле дерева.

«Я не герой, я просто зоркий» – эти скромные слова стали заголовком заметки, вместе с фото Эдмунда помещенной на первой странице «Веллингтон рекорд». Фотографию Сара вырезала и вклеила в свой дневник.

Эдмунд был немного старше нее. В Йельском университете он учился целых семь лет и окончил юридический факультет первым на курсе, о чем вновь сообщила «Веллингтон рекорд».

Говорили, он совершает образовательный тур по Европе, поэтому Сара удивилась, увидев его на рождественском представлении в пользу подкидышей, которое давали в церковном подвале. Эдмунд сидел в ряду перед ней. Сара громко заговорила с братом, надеясь, что Эдмунд обернется. Так и вышло. Эдмунд обернулся и настоял, чтобы они с Сарой (какое счастье, что на ней было новое желтое платье, которое миссис Гауптмер успела-таки закончить) поменялись местами, дабы ничто не перекрывало ей обзор сцены. Сара пересела к его кузине Милли, вознамерившейся поболтать, но ушла от разговора с ней, притворившись, будто изучает программку, ибо ей было интереснее знать, о чем беседуют Эдмунд и Бонно. Говорили они об учебе – через год брат оканчивал школу и, как большинство его одноклассников, собирался поступать в Йельский университет.

Слушая их, Сара вообразила вполне возможную картину: Бонно стал Эдмунду шурином, болтают за завтраком. Наверное, Эдмунд захочет, чтоб после свадьбы она оставила Холлингвуд и переехала к его семье на Вайн-стрит. Или он построит собственный дом? В прошлом году умер его отец, и Эдмунд принял должность в фирме «Сквайр, Боггс и Портер» (Портер – это его отец). Скорее всего, год-другой он будет набираться опыта и лишь потом прикинет траты на постройку дома.

На сцене чередовались живые картины о событии в яслях – ежегодное выражение сиротской благодарности за щедрость паствы, но Сара не могла на них сосредоточиться, чувствуя взгляд Эдмунда на своих волосах, забранных в высокую прическу. Не удержавшись, рукой в перчатке она коснулась затылка, проверяя, на месте ли гребни. Удачно, что сегодня она воспользовалась своими самыми красивыми гребнями с бархатной окантовкой.

Обычно после благодарственных речей Сара угощалась сластями, разложенными на бумажных кружевных салфетках, – даром оргкомитета, но сейчас, желая впечатлить Эдмунда своим поведением дамы, умеющей себя ограничить, воздержалась даже от печенья кухарки из дома миссис Хейзелден.

Сару приятно взволновало, что Эдмунд общался только с ней. Он рассказывал об окутанном туманом Лондонском мосте и короле Эдварде VII, которого мельком видел в карете. Они говорили о новом центе, на котором Авраам Линкольн заменил Свободу в индейском головном уборе. Интересно, примет ли его игральный автомат, сказала Сара и поведала о десятидолларовой купюре, которую обнаружила в только что купленных туфлях. Она зашла к аптекарю, и тот, изучив десятку под микроскопом, подтвердил ее подлинность. Половину суммы Сара отдала на устройство нынешнего мероприятия.

Когда беседа увяла, Эдмунд принес Саре чашку пунша, которую она позволила вновь наполнить лишь один раз, скромно отказавшись от дальнейшего повторения.

– Ты будешь на балу у Редфилдов? – спросил Эдмунд, и Сара была счастлива, что может ответить «да».

Впервые за двадцать один год ее жизни отец позволит ей пойти на ежегодный маскарад. Старомодный батюшка полагал, что юным веллингтонским девам чересчур опасно посещать увеселение, на которое съезжаются иногородние гости, включая иностранцев, о ком неизвестно ничего, кроме национальности, да и ту можно скрыть под маской.

Но теперь она совершеннолетняя!

– Кем ты нарядишься? – поинтересовался Эдмунд. Сам он намеревался предстать Дракулой. Сара слышала, что это самый популярный мужской маскарадный костюм, поскольку для его создания требовалось лишь поднять воротник пиджака.

Она предполагала явиться индианкой из племени апачей, но теперь решила поискать образ завлекательнее. Может, Клеопатра? В бабушкином сундуке что-нибудь этакое найдется.

* * *

И вот через неделю в заурядной гостиной, с помощью шелковых обоев и подвесных лампионов превращенной в роскошный бальный зал, красногубая Клеопатра в расшитом стеклярусом платье, тюрбане и золоченой полумаске, придавшей ей смелости, известила Дракулу, что во имя христианского милосердия намерена посвятить 1909 год трудам по улучшению жизни несчастных обитателей Нью-Йорка.

11
Брайди

Бэттери-плейс, Нью-Йорк

Осень, 1908

К счастью, созревание телесного плода совпало с наступлением холодов, которые в здешних краях пришли раньше, чем дома. Брайди укутывалась во всё теплое, свое и Тома. Ей было плевать, что выглядит она кулемой. Чтобы сохранить работу, требовалось скрыть свое деликатное состояние, заявлявшее о себе отнюдь не деликатно.

Срок приближался к шести месяцам. Об этом знала только Мэри. От других соседок по спальне Брайди таилась. Слава богу, просторная ночная сорочка служила надежным прикрытием, когда среди ночи Брайди соскакивала с кровати, разбуженная ощущением, что чья-то лапа сдавила мочевой пузырь.

Мэри уступила ей свое место номер «4» на краю кровати, и теперь не надо было перелезать через спящих товарок.

– Чаем обпиваюсь, – соврала Брайди в ответ на недовольство Милдред – мол, каждую ночь ее будит скрип половиц.

После этого Брайди приметила скрипучие половицы и старалась на них не наступать. Пока что никто ничего не заподозрил, но она с тревогой думала, что рано или поздно всё станет ясно даже девственницам. Завязки ее фартука уже едва сходились.

Мэри помогала ей в попытках избавиться от ребенка. Скинувшись, они накупили снадобий от женских затруднений, которые на рынке Перл-стрит продавал лоточник, соседствовавший с торговцем рыбой. Одна за другой в ход пошли травы, рекомендованные брошюрами, – мята блошиная, корень петрушки, имбирь, ромашка. Ничто не сработало, и Брайди сочла это божьим знаком, что их с Томом дитя должно появиться на свет. Но Мэри, уже взявшая разгон, приготовила отвар из живицы, которая, по слухам, почти всегда помогала.

Однако Брайди оттолкнула дымящуюся кружку, которую подруга тайком принесла в их убежище – чулан под лестницей, что вела на крышу. Хватило одного только запаха зловонного питья, чтобы она опрометью выскочила на залитую гудроном кровлю, где ее тотчас вырвало. Отерев платком рот, Брайди выпрямилась и, облокотившись на кирпичный парапет, посмотрела на раскинувшийся внизу город, где суждено родиться ее ребенку.

Да, ее ждет масса тягот, о многих из них она даже не догадывается. Но зато ее ребенок будет американцем, имеющим право на всё, что предлагает Новый Свет.

Брайди помолилась Богоматери, прося у нее сил. И пусть Господь будет милостив к ней и ее ребенку.

* * *

Однажды утром миссис Бойл, вознеся благодарственную молитву, подошла к Брайди и сказала, что ее хочет видеть Старшая сестра. У Брайди перехватило горло, она едва не подавилась хлебом с маслом.

Старшую сестру, настоятельницу миссии, Брайди видела только издали – силуэтом в конце коридора или темным контуром в ряду голов на передней скамье, загораживающих священника.

Она безропотно сложила салфетку и встала, но миссис Бойл ее удержала, взяв за плечо.

– Не сейчас, дорогуша. Перед ужином.

Весь день у Брайди сводило живот, что стало добавкой к уже привычному в нем шевелению.

– Может, она попросит помочь в украшении миссии ко Дню Царицы Розария, – обнадежила Мэри, когда на фабрике они дожидались лифта. Брайди уже не могла подниматься пешком. Последний раз, одолевая девять лестничных пролетов, она цеплялась за перила и боль пронзала ее, точно стрелы. Мэри тоже перестала пользоваться лестницей, за что Брайди была признательна.

Миссия готовилась отметить праздник Пресвятой Девы Марии Розария, но тон миссис Бойл ясно дал понять, что вызов к Старшей сестре продиктован вовсе не этим.

Громкий скрип возвестил о прибытии лифта. Мистер Зито вверх-вниз маневрировал клетью, подгоняя ее в уровень с полом, дабы пассажиркам не пришлось запрыгивать в лифт. Брайди и Мэри прервали разговор и прошли вглубь кабины, стараясь быть подальше от лифтера, который уселся на винтовой табурет и, пыхая сигарой, стал пялиться на их выпуклости, заставив девушек сложить руки на груди. К теме Старшей сестры они не возвращались ни в обеденный перерыв, когда, отойдя к окну, съели кубики сахара, завернутые в носовые платки, ни по дороге домой в омнибусе, так набитом, что им, как обычно, пришлось вдвоем втиснуться на одно сиденье.

Они догадывались о причине вызова к Старшей сестре. Из двух своих платьев Брайди выбрала то, что побольше, а сверху натянула одолженный у Мэри халат. Потом, не дожидаясь колокольчика к ужину, осторожно спустилась по укрытой тонкой дорожкой лестнице и свернула не направо, к столовой, а налево, в коридор, который привел ее к устрашающим дубовым дверям, сейчас приоткрытым. Брайди легонько стукнула по резной створке и услышала «Войдите». В глубине большой комнаты Старшая сестра сидела за столом, склонившись над бумагами под светом керосиновой лампы. Брайди робко приблизилась, точно дебютантка, выходящая на сцену. Старшая сестра подняла голову, ее очки со стеклами без оправы съехали на кончик носа.

– Мисс Моллой… – проговорила настоятельница, устремив взгляд на живот Брайди, которая вдруг так расплакалась, что уже не понимала ее слов и улавливала только обрывки фраз: «страшный грех… дурной пример другим девушкам…» В дверях зашуршало, и Сестра наставила указательный палец на привратника, внесшего уже собранные вещи Брайди – ее сумку и Томов чемодан. Брайди поняла, что прямо сейчас ее лишают жилья, а значит, и работы.

– Вас примут у «Сестер милосердия». – Настоятельница подала визитку «Приюта святой Маргариты для падших и одиноких женщин». – Мистер Хоппер доставит вас на место.

Брайди расстегнула халат. Привратник держал в руках два пальто, ее и Тома.

– Пожалуйста, передайте это Мэри Райан. – Она сняла халат, явив свой живот. Чего уж теперь-то скрывать?

Брайди покраснела, словно осталась нагишом. Она аккуратно сложила и повесила халат на спинку стула перед столом Старшей сестры. А потом сняла с шеи скапулярий – соединенные шнурком два матерчатых образка с изображением Пресвятой Богородицы Кармельской. Они очень нравились Мэри. Отыскав в складках халата карман, Брайди сунула в него оберег.

Затем надела оба пальто и следом за привратником, взявшим поклажу под мышки, точно балласт, вышла из комнаты. Слезы застили ей глаза. Черным ходом покинув приют, Брайди села в бричку, и тут привратник ее удивил.

– Тебе больше некуда поехать? – спросил мистер Хоппер, готовясь захлопнуть дверцу. – Может, есть какой родственник или добрая подруга? Сестры милосердия, знаешь ли, не шибко-то милосердны.

В письме сестра сообщила адрес Аделаиды и добавила: «Она будет рада помочь, если возникнет нужда». Адрес впечатался в память накрепко: Пятая авеню, 907. Брайди всё собиралась навестить землячку.

– Ехать далеко, – предупредила она.

– Чепуха. – Мистер Хоппер укрыл ноги клеенчатой накидкой. – Уж позвольте мужчине оказать любезность хорошенькой дамочке. – Он тряхнул вожжами, бричка тронулась с места.

И сколько еще я останусь хорошенькой? – подумала Брайди. Талия-то вскоре станет в три обхвата.

Она понятия не имела, что будет делать, встретившись с Аделаидой. В голове возникали разные сценарии, один невероятнее другого, и самым невероятным был такой: Аделаида вызовется доставить новорожденного ребенка в Ирландию, выдав его за своего собственного. А следом и Брайди приедет домой. Она притворится, будто всей душой привязалась к этому малышу, и заявит о бескорыстной готовности его вырастить, что позволит Аделаиде вернуться в Америку.

Брайди стукнулась коленками о козлы, когда бричка резко встала, избегая столкновения с внезапно вывернувшим омнибусом. А ведь Пятая авеню несравнимо шире окраинных улиц. Справа Брайди увидела зеленый луг, напомнивший ей о доме. Совсем как на родине, он был обнесен низенькой каменной оградой, и на нем паслись овцы.

– Центральный парк, – обернувшись, сказал мистер Хоппер. – Мой родич служит тут пастухом. Овцы подстригут траву лучше всякой газонокосилки.

Брайди еще не бывала в Центральном парке. Газеты писали о здешних замках, пруде и карусели, которую вращали запряженные мулы, катая детишек верхом на причудливых деревянных тварях. Аделаида живет поблизости? Наверное, можно будет сюда прогуляться.

Совсем другое дело, когда из брички выходишь на мощеный тротуар, а не соскакиваешь в грязь. Никаких тебе устричных ракушек, хрустящих под ногами, никакой опасности вляпаться в лошадиную кучу. Тротуар широк и спокоен, тут не кишат прохожие, не снуют разносчики, не валяются пьяные. Как будто тебя доставили в другой мир.

Брайди собиралась постучать в дверь черного хода, но мистер Хоппер поставил ее вещи на крыльце перед ярко-красной парадной дверью. Видимо, в Америке так заведено, что слуги принимают своих гостей с главного входа. Брайди взялась за тяжелый дверной молоток из меди. За спиной ее щелкнул кнут, зацокали копыта.

Массивная дверь отворилась. Высокий седовласый человек в черной ливрее смерил Брайди взглядом.

– Аделаида дома? – спросила она.

Просто не терпелось увидеть кого-нибудь из родных краев. Бог его знает, чем Аделаида поможет, но с ней хоть будет не так одиноко. Загадывать наперед – одно расстройство.

– Кого вам угодно? – удивленно переспросил человек, и Брайди забеспокоилась, что неверно запомнила адрес либо Аделаиду уволили.

– Аделаида Конрой. Из Килконли. Это в Ирландии. Она служит у вас?

Человек на шаг отступил и поддернул перчатки, словно готовясь к боксерскому поединку.

– Для слуг вход с тыльной стороны, – объявил он и захлопнул дверь. Судя по выговору, он был англичанин.

Брайди поочередно спустила с крыльца слишком тяжелые для нее чемодан и сумку, а затем через проем в железной ограде подтащила их к узкой двери на задах дома, куда вела гравийная дорожка.

На стук ответила женщина в пышном белом чепце; она отерла о передник перепачканные в муке руки и тыльной стороной ладони промокнула капли пота на лбу.

– Ты прям в самый раз, – сказала женщина. – Ужин вот-вот начнется, а я уж почти свихнулась. Снимай пальто и марш на кухню.

Брайди стянула верхнее пальто и, не найдя, куда повесить, бросила его на чемодан и сумку, часовыми стоявшие на пороге.

– Аделаида Конрой здесь? – спросила Брайди, обращаясь к спине женщины, прикрытой фартуком невиданного симпатичного фасона: пуговки вместо завязок.

Женщина не расслышала вопроса либо им пренебрегла. Она молча открыла дверь кухни, выпустив наружу звон посуды и воистину божественный аромат жареного мяса.

– Вот, новенькая наконец-то явилась, – известила женщина в пуговичном фартуке.

Мужчина в высоком белом колпаке, жестком по бокам и лепешкой сверху, деревянным половником помешивал в большом котле. Две девушки, ровесницы Брайди, в фартуках под горло и сеточках на волосах нарезали яблоки.

Мужчина в колпаке отвлекся от котла и вскинул темную бровь.

– Понятно, – сказал он, глянув на выпирающий живот Брайди. – Две по цене одной?

Женщина в пуговичном фартуке внимательно осмотрела Брайди, и брови ее съехались.

– Эта миссис Бохолт из агентства ослепла, что ли?

Брайди показалось, что нож в руке женщины угрожающе повернулся в ее сторону.

– Я не от агентства, – поспешно сказала она. – Я ищу Аделаиду.

– Это подсобница прачки, – отозвалась девушка у столешницы.

– Мы с ней землячки. – Брайди почувствовала, что краснеет, как яблоко, которое нарезала кухарка. Ужасно захотелось яблочка. Прям до одури. Нынче свежие фрукты перепадали редко. Нищая родина, где их было полным-полно, теперь казалась зажиточной.

– Чего ж сразу-то не объяснила? – раздраженно сказала женщина. – Скоро слуги придут ужинать. – Она показала ножом на дверь: – Жди в коридоре.

* * *

Брайди села на лавку из сосновых досок, с которой были видны ее оставленные у входа вещи. Узнает ли она Аделаиду? Уж столько лет не виделись. Но когда в кухню потек ручеек из мужчин в куртках с медными пуговицами и женщин в чепцах и передниках, в девушке, торопливо шагавшей в туфлях без каблуков, сдернувшей чепчик и тряхнувшей рыжими волосами, она легко узнала землячку.

– Аделаида! – окликнула Брайди. Девушка обернулась. – Я Брайди, из Килконли. Брайди Моллой.

– Бог ты мой! – Аделаида прихлопнула ладонью рот, сдерживая радостный вскрик, и кинулась обниматься.

Брайди предпочла бы сидеть, чтоб как можно дольше сохранять свой секрет, но ей пришлось встать, и глаза Аделаиды округлились.

– Печальная история, расскажу потом, – проговорила Брайди, добавив ирландское слово, которое не переводится на английский или любой другой язык, – оно означает горечь от несчастья и вместе с тем готовность его принять. От этого ирландского «увы!» глаза Аделаиды набрякли слезами, и она вновь заключила Брайди в объятья. Показалось, от ее волос уютно пахнуло можжевельником.

– Пока соседка-горничная в отлучке, побудешь у меня, а там что-нибудь придумаем, – сказала Аделаида. Как утешительны ее слова и даже сам выговор уроженки Килконли!

Ее крохотная комната, рассказывала Аделаида, на самой верхотуре, и никого не прельщает перспективой всякий раз одолевать пять маршей по лестнице, с каждым этажом становящейся всё уже. А ей это очень удобно, поскольку стирка происходит на крыше. Начинала она подручной прачки, а сейчас, глядь, и сама уже прачка с хорошим жалованьем. Вот тебе Америка.

Брайди умолчала о том, что карьерный рост Аделаиды явно не заметили в кухне. Раз-другой она останавливалась на площадках, чтоб отдышаться, ухватившись за кованые перила. Аделаида терпеливо ждала, однако не прекращала болтать, стараясь подготовить ее к убогости своего жилища, которое делила с Мэри Джулией. Но комната поразила Брайди своим великолепием. Она обладала аж двумя окнами, выдававшимися за линию крыши. Брайди подошла к окну, и у нее возникло ощущение, будто она смотрит в ярмарочный калейдоскоп. Внизу расстилался город. На фоне закатного неба, расцвеченного малиновыми, пурпурными и розовыми облаками, темнели контуры разномастных зданий. Солнце садилось за дальний край огромного парка, разделявшего восток и запад, точно Красное море. Кроны деревьев были окрашены в желто-красные тона и все их промежуточные оттенки.

– Ой, до чего ж красиво! – воскликнула Брайди по-ирландски, опуская сумку на пол. Как приятно быть рядом с тем, кто понимает твой язык, способный столь точно передать восхищение красотой.

– Наверное, – сказала Аделаида. – Я-то вообще не смотрю в окно. Вот кровать Мэри Джулии. – Она плюхнула чемодан на койку, аккуратно застеленную тонким синим одеялом. Скрипнули потревоженные пружины, качнулись темно-красные четки, подвешенные к железной спинке кровати. – Если хочешь полюбоваться видом, завтра вместе поднимемся на крышу, поможешь выбивать ковры. Ну, пошли скорей ужинать.

* * *

Просьба Аделаиды не вызвала особой радости у миссис Таббс, но она разрешила Брайди сесть к столу, и вскоре та наслаждалась неизведанным великолепием: жарким из барашка с картофелем, горошком и маринованной свеклой. А на десерт отведала фрукт, который в жизни не видела, – банан. Нарезанный скользкими сладкими кружочками, он украшал ванильный пудинг. Ни на что не похожий вкус. Если уж так ужинают слуги, трудно представить, какие изыски подают в хозяйской столовой.

Оказалось, никакие. Семейство Хэтэуэй отбыло в свое загородное поместье на Лонг-Айленде, прихватив с собою горничную.

Хотелось спросить, надолго ли они уехали, но Брайди понимала, это будет неприлично. Четки, оставленные горничной на спинке кровати, говорили, что они ей понадобятся не раньше воскресной службы. А завтра еще только среда. Значит, есть где укрыться на несколько дней, прежде чем отправиться в приют. В кармане Брайди нащупала визитку, уколов палец об ее острый уголок.

* * *

Вечером она поведала свою историю Аделаиде. Узкий проход между их кроватями позволял говорить негромко. В темноте рассказывая невидимому слушателю, Брайди чувствовала освобождение от тяжкого бремени, словно в исповедальне. Но она не смогла бы признаться священнику в том, что поверяла Аделаиде, не осуждавшей ее, а только подбадривавшей: «Говори, говори». Обе знали девушек, с которыми такое случилось. Но это было дома. Эдит Фицджеральд и Бренда Макграт родили деток, и матери их выдали новорожденных за своих собственных. Город сделал вид, будто поверил, что младенцы приходятся девушкам младшими родичами. Хотя все знали правду, и девушки понимали, что все ее знают. Но ради малышей и их семей никто не нарушил тайну.

Брайди не хотела бы, чтоб ее мать поступила так же, она не могла представить, что покроет маму и семью этаким позором. Но чего она желала своему ребенку? Брайди не знала.

Она рассказала о погребении Тома, и ее накрыло печалью. Каково-то ему одному в темных водах? Парусина развязалась, бледное тело плывет, окруженное разноцветными рыбами. Том не умел плавать, Брайди тоже, но, может, смерть одарила его этим умением?

* * *

Утром по дороге на завтрак Аделаида сказала:

– Как жалко, что ты в положении. Нам требуется помощница. Прежняя-то сбежала с мойщиком окон. Но тебе, конечно, не под силу туда-сюда носиться с кучей всяких заданий.

Брайди была тронута подобной заботой, хотя понимала, что ее не возьмут. Во всяком случае, в такой вот приличный дом. Она совершила смертный грех, за который, наверное, уже никогда не получит причастия, и ни одна добропорядочная семья не даст работу безнравственной девице с ребенком в животе или уже появившимся на свет. И все равно, огромное спасибо Аделаиде за сочувствие и уважение, в котором она не отказывает, несмотря на очевидный грешный проступок.

* * *

Последнее время Брайди плохо спала ночами. Лунный свет, струившийся в комнату, помог отыскать ночной горшок под кроватью. Учитывая изменившийся центр тяжести, уравновеситься над посудиной было непросто, но Брайди сумела облегчиться бесшумно, чему научилась еще девочкой, и вернула горшок на его место в деревянном коробе. Аделаида, слава богу, все так же тихо посапывала.

Какая роскошь спать на отдельном матрасе. Хотя Брайди так расплылась, что он для нее узковат. Скоро придется выпускать в талии платья.

Брайди поворочалась, подыскивая положение поудобнее. О спинку кровати звякнули потревоженные четки. Брайди замерла, прислушиваясь к ровному дыханию Аделаиды, потом вновь тихонько заелозила.

И тут вдруг кольнула боль. Спазм. Как будто внутри что-то торкнуло. Что такое? Что случилось? Брайди перевернулась на спину, уже не заботясь о дребезжащих четках. Она положила руку на живот, пытаясь унять то, что в нем творилось. Что происходит? Выкидыш? Не дай бог! Да, она принимала блоховник и пила настой корня петрушки, но это было давно, когда зародыш еще не превратился в дитя. А сейчас она чувствовала ребенка, и теперь избавление от него было бы равносильно убийству мирно спящей Аделаиды.

Брайди заговорила с малышкой. (Она была уверена, что у нее девочка.)

– Что такое, маленькая? – прошептала она, холодея от страха.

Как быть, если что-нибудь случится на этой чужой белой простыне? Аделаида не поможет. Последыш в семье, она ничего не смыслит в младенцах. Вон, сама Брайди – старший ребенок, а что толку? Она прекрасно разбирается в уходе за малышней, но ничего не знает о еще не родившихся детях.

Ах, если б спросить маму о том, что раньше и в голову не приходило! Уж в этом-то мать собаку съела. Рожала восемь раз. Удивительно, она вела себя так, будто это легко.

Боль ушла. Брайди постаралась заснуть.

Мама еще не ответила на письмо. Брайди отписала всей семье, кроме папы, которому передала привет в письме к маме. «Я уехала в Америку искать счастья», – написала она. Старая песня: ирландцы покидали отечество и потом выписывали родню либо забывали о ней навеки. Том Флинн поехал вместе с ней, но в дороге умер от корабельной лихорадки, сообщила Брайди. О прочем умолчала. А что тут скажешь?

Порой, вот и сейчас, ощущение, что Том рядом, было так же сильно, как в те времена, когда от одного взгляда на него колотилось сердце. Наверное, то же самое чувствует человек, у которого отняли конечность. В детстве Брайди всякий раз пугалась, когда дядюшка, в Восстании фениев потерявший руку, просил ее почесать ему «невидимую кисть». Каждое утро удивляюсь, что она не выглядывает из рукава ночной рубашки, говорил он.[5]5
  Фении – борцы за независимость Ирландии, в 1860–1870-х годах по Ирландии прокатилась серия разрозненных восстаний фениев, подавленных властями.


[Закрыть]

Брайди написала даже Дейзи, младшенькой, которой было всего два года. В согнутый пополам листок она вложила маргаритку – однажды ехала на работу, и цветок этот упал ей на колени, вывалившись из петлицы какого-то господина. Брайди с грустью подумала, что, наверное, не увидит, как вырастает ее сестренка. «Американский цветочек красивому ирландскому цветику», – написала она на листке, на внешней стороне которого крупными печатными буквами вывела полное имя сестры, Дейрдре, надеясь, что это поможет малышке учиться читать.

На письмо ответила только Кэтлин. Маме писать некогда, объяснила она, у нее куча дел. Видимо, так оно и было. Ты вот уехала, писала сестра, и нам с мамой сильно прибавилось домашних обязанностей. Наверное, мама все еще злится на меня, думала Брайди. Вот уж, поди, взбеленилась бы, если б узнала, в каком я положении. Сказала бы, сама виновата, а всё твоя взбалмошность. Но это не так.

Брайди не навяжет матери еще одного ребенка. Мама есть мама, она не сможет злиться на дочку вечно, правда же? Брайди представила, как в один прекрасный день вернется домой, держа за руку свою красавицу-американочку. Мать увидит чудесную внучку и тотчас простит непутевую дочь.

Иногда мама снилась. Как будто она неожиданно приехала в Америку. «Только папе не говори», – шептала мать и, прижав палец к губам, растворялась в воздухе, точно призрак.

В отличие от соседок, нагнавших мать по числу детей путем рождения двойни, а то и, как миссис Керриган, тройни, мама рожала по ребенку за раз, и, видимо, эта сосредоточенность организма на единственной задаче способствовала тому, что за всё время она потеряла лишь одно дитя. А вот тройня Керриганов родилась мертвой. (Не дотерпели, сказала акушерка.)

Мама потеряла ребенка в родах. Джеремайя был крупный, почти десять фунтов. Брайди была в школе, когда мама рожала. Младенец задохнулся в пуповине, обмотавшейся вокруг его шеи, тельца и ножки. Никогда не видела такой длинной пуповины, сказала акушерка и добавила: братец твой повесился во чреве. Брайди передергивало, когда кто-нибудь повторял эти слова.

А Патрик родился благополучно, он умер полугодовалым. Утешая, священник бесконечно повторял, что в том нет ничьей вины, такова Божья воля.

Однажды мама, носившая под сердцем Пата, стояла у плиты, помешивая деревянной ложкой в горшке. Вдруг она сморщилась, а потом улыбнулась и, взяв руку Брайди, прижала ее к своему животу. «Чувствуешь? Брыкается». Брайди тотчас отдернула руку, неприятно пораженная не только шевелением чего-то незримого, но и неожиданной твердостью маминого живота.

И тут Брайди сообразила: то, что сейчас было, – не спазм. Это ребенок лягнулся! Малышка брыкалась, напоминая о себе. Как же, забудешь о ней! На душе, переполнившейся благодарностью к доброму Богу, сразу стало легче. Брайди сунула голову под подушку, укрываясь от ночных страхов: вдруг она умрет в родах? а если всё пройдет хорошо, как жить дальше? а ну как ее ребеночек тоже умрет через полгода? Прочь эти мысли.

Она попросила Богоматерь ниспослать сон – единственное доступное ей облегчение.

* * *

Дикий перезвон, раздавшийся в предрассветных потемках, выдернул ее из упоительного сна, в котором Том вовсе не умер, – оказалось, всё это время он прятался в дупле старого дерева, посаженного дедом Брайди в ту пору, когда ферма принадлежала Моллоям.

Стон, шлепок, тишина.

– Зараза! – донеслось с соседней кровати. – Я забыла отключить будильник. Нынче можно поспать еще десяток минут. Мистер Ха в отъезде, не надо утюжить его дурацкие бумаги.

Вон уж до чего дошли – придумали замену петухам. Что ж, в городе это разумно. Брайди опять накрылась подушкой. В приюте ее будили стук в дверь и строгий оклик миссис Бойл: «Пора вставать, девушки!» Интересно, кто будил саму миссис Бойл? Наверное, специально нанятый человек, который по утрам длинной палкой стучит в окна.

* * *

Аделаида ушла на службу, и Брайди открыла глаза. На тумбочке высилась небольшая стопка книг в твердых переплетах. Брайди развернула стопку, чтобы прочесть названия на корешках. Маленькая Библия, переплетенная в кожу, католический молитвенник, уже читанный ею роман Арнольда Беннета и «Как вести хозяйство» миссис С. С. Пил.

Брайди раскрыла этот образец литературной продукции и была заинтригована уже первой главой под названием «Ведение дома».

С каждым годом домашние проблемы всё труднее поддаются решению.

Брайди и не знала, что существуют такие проблемы. Любопытно ознакомиться. Книга ее захватила, точно увлекательный роман.

Долг хозяйки дома – обеспечить слуг хорошим питанием и жильем.

Брайди узнала, что служба в доме дает и другие преимущества, кроме жалованья и чистого, прекрасного места работы. Интересно, подумала Брайди, может ли экономка, имеющая собственную гостиную, содержать в ней своего ребенка? Воображение нарисовало картину: пухленькая малышка так прелестна, что становится любимицей всей семьи, в которой служит экономка…