Текст книги "Циничные теории. Как все стали спорить о расе, гендере и идентичности и что в этом плохого"

Деколонизировать все подряд

Изначально постколониальные исследования принимали форму литературной критики и дискурсивного анализа текстов о колониализме и зачастую были изложены весьма туманным языком постмодернистской Теории, однако постепенно расширили свой фокус и стали проще. К началу 2000-х понятие деколонизации (всего подряд) стало преобладать в академических исследованиях и активизме, и новоиспеченные исследователи по-разному использовали и развивали эту концепцию, добавив в нее более практичные элементы. Сохранив постмодернистские принципы и сюжеты, они расширили фокус своего внимания с идей и высказываний о колониализме в буквальном смысле до наблюдаемых ими проявлений чувства превосходства по отношению к людям с определенным статусом идентичности. В число последних входят перемещенные представители коренных народов и представители расовых или этнических меньшинств, которых в определенном смысле можно рассматривать как субалтернов[133]133
  Субалтерн (англ. Subaltern) – термин постколониальной теории, обозначающий маргинализованного, несамостоятельного, подчиненного индивида, а в более широком смысле – рядового жителя колонии по отношению к колониальной элите или жителю метрополии.


[Закрыть], членов диаспоры или гибридных индивидов или чьи незападные верования, культура или обычаи подверглись обесцениванию. Более конкретными стали и намерения постколониальной Теории: уделять меньше внимания характерному для постмодернизма пессимистическому ослаблению дискурсов, рассматриваемых как колониальные, и предпринимать больше активных шагов в вопросах деколонизации, прибегнув к воинственным методам социальной справедливости, с 2010 года упрочившей свои позиции. В основном это происходило благодаря различным движениям деколонизации, которые можно рассматривать как результат деятельности более поздних Теоретиков, переосмысливших гипотезы постколониальной Теории и воплотивших их в жизнь.

Если что-то в буквальном смысле никогда не было колонизировано, то задача его деколонизации может пониматься весьма по-разному. Иногда это просто вовлечение в академическую деятельность исследователей всех национальностей и рас: именно на это направлены кампании Национального союза студентов Великобритании (NUS) Why is My Curriculum White?[134]134
  «Почему мой учебный план белый?»


[Закрыть] (2015) и #LiberateMyDegree[135]135
  «#СвободуМоемуОбразованию».


[Закрыть] (2016)[136]136
  Why is My Curriculum White? (2015) и #LiberateMyDegree (2016): Hussain M. Why Is My Curriculum White? // National Union of Students. 2015. 11 марта. URL: http://www.nus.org.uk/en/news/why-is-my-curriculum-white/ (недоступно); Bouattia M., Vieru S. #LiberateMyDegree @ NUS Connect // NUS Connect. URL: http://www.nusconnect.org.uk/campaigns/liberate-mydegree (недоступно).


[Закрыть]. Подобные кампании задаются целью снизить зависимость от белых исследователей из бывших колониальных держав и заменить их на небелых специалистов из ранее колонизированных регионов. Однако помимо этого мы наблюдаем стремление к многообразию «знания» и эпистемологий (способов принимать решение о том, что является истиной), в терминах Теории часто описываемых как «(иные) способы познания». Этот процесс характеризуется усиленной критикой, проблематизацией и пренебрежительным отношением к знанию, которое понимается как западное. Он может приобретать характер прочтения физических пространств словно «текстов», нуждающихся в деконструкции, – пример того, как постмодернистская Теория размывает границы и фокусируется на власти «языка».

Хорошим примером этого служит движение Rhodes Must Fall[137]137
  «Родс должен пасть».


[Закрыть], зародившееся в 2015 году как инициатива по сносу памятника Сесилу Родсу в Кейптаунском университете и позднее добравшееся до других учебных заведений, включая Оксфорд. Родс, британский бизнесмен и политик в Южной Африке, в значительной мере был ответственен за правовую основу южноафриканского апартеида, и поэтому протест против его изображения исключительно в благоприятном свете вполне обоснован. Однако риторика этого движения вышла далеко за пределы возражений против эксплуататорской и нелиберальной практики апартеида и колониализма. В Оксфорде, например, требования символических изменений – вроде демонтажа «оскорбительных» колониальных памятников и скульптурных изображений – сопровождались и другими запросами активистов[138]138
  сопровождались и другими запросами активистов: Gebrial D. Rhodes Must Fall: Oxford and Movements for Change // Decolonising the University / под ред. Bhambra G. K., Gebrial D., Nisancıoglu K. London: Pluto Press, 2018.


[Закрыть]. В их числе: очередная настойчивая инициатива по увеличению представительства этнических и расовых меньшинств, разделяющих постулаты Теории, в кампусах и повышенное внимание к тому, что и как изучается в рамках учебной программы.

В предисловии к сборнику «Деколонизация университета» его редакторы Гурминдер К. Бхамбра, Далия Гебриал и Керем Нишанчиоглу поясняют, что деколонизация может отсылать к изучению колониализма как в его материальных проявлениях, так и через дискурсы, а кроме того, способна предложить альтернативные способы мышления[139]139
  альтернативные способы мышления: Бхамбра и ее коллеги объясняют это следующим образом: «„Деколонизация“ включает в себя множество определений, интерпретаций, целей и стратегий… Во-первых, это способ мышления о мире, рассматривающий колониализм, империализм и расизм как эмпирические и дискурсивные объекты исследования; он помещает эти явления в ключевые формирующие силы современного мира в контексте, в котором их роль систематически игнорируется. Во-вторых, он предлагает альтернативные способы мышления о мире и альтернативные формы политической практики». См. Decolonising the University / под ред. Bhambra G. K., Gebrial D., Nisancıoglu K. London: Pluto Press, 2018. С. 1–2.


[Закрыть]. Это одна из форм позиционной теории (standpoint theory) – убеждения в том, что знание обусловлено прожитым опытом разных групп идентичности, которые по-разному позиционированы в обществе и потому видят разные его аспекты[140]140
  видят разные его аспекты: Мы видим это, когда Бхамбра и ее коллеги говорят: «Одна из ключевых проблем, которую подходы к деколонизации поставили перед евроцентрическими формами знания, – это настойчивость в позиционировании и плюрализме и, что, возможно, более важно, влияние, которое серьезное восприятие „различия“ окажет на стандартное понимание» (Там же. С. 2–3).


[Закрыть]. Для исследователей деколониализма «европоцентристские формы знания», равно как и «уникальный авторитет в вопросах эпистемологии, приписываемый западным университетам как привилегированному месту производства знаний»[141]141
  привилегированному месту производства знаний: Там же. С. 3.


[Закрыть], представляют собой проблему, и «суть не просто в деконструкции такого понимания, а в его трансформации»[142]142
  а в его трансформации: Там же. С. 2–3.


[Закрыть]. Другими словами, используя активизм для достижения символической «текстуальной» цели – сноса памятников в кампусах, – активисты деколонизации также пытались укрепить свои позиции, «реформировав» образование и поставив его в зависимость от прикладных положений Теории.

Таким образом, в стремлении постколониальной Теории деколонизировать все подряд выделяется два основных лейтмотива: национальное происхождение и раса[143]143
  национальное происхождение и раса: Идея о том, что западная элита эффективно продвигает «белизну» над всеми другими способами познания, появляется во введении первого профессора Великобритании по изучению чернокожих Кехинда Эндрюса к книге 2018 года «Родос должен пасть: борьба за деколонизацию расистского сердца Империи». Эндрюс пишет: «Престиж Оксфорда основан на его элитном статусе, который является кодовым словом для его белизны» (Andrews K. Introduction // Rhodes Must Fall: The Struggle to Decolonise the Racist Heart of Empire / под ред. Chantiluke R., Kwoba B., Nkopo A. London: Zed Books, 2018. С. 1). Об этом свидетельствует опыт: «Легко недооценить символическое насилие, совершаемое ежедневно в таких местах, как Оксфорд. Но вам нужно только пройтись по кампусу, чтобы почувствовать давление окружающей среды» (там же. С. 2).


[Закрыть]. Например, Бхамбра и его коллеги, испытавшие влияние Саида, рассматривают знание как географически ситуационное понятие: «Содержание академического знания по-прежнему определяется Западом – и предназначается для Запада»[144]144
  предназначается для Запада: Decolonising the University / под ред. Bhambra G. K., Gebrial D., Nisancıoglu K. London: Pluto Press, 2018. С. 1–2.


[Закрыть]. Для Теоретика Кехинде Эндрюса более важную роль играет критическая расовая Теория, а знание в большей степени связано с цветом кожи: «Пренебрежение общества к знанию чернокожих – не случайность, а непосредственный результат расизма». Мы должны, говорит нам Эндрюс, «навсегда отказаться от веры в возможность производства знания, свободного от оценочных суждений. Политика определяет наше понимание мира, а видимость нейтралитета, которую мы поддерживаем, лишь обесценивает наши усилия»[145]145
  лишь обесценивает наши усилия: Andrews K. Introduction // Rhodes Must Fall: The Struggle to Decolonise the Racist Heart of Empire / под ред. Chantiluke R., Kwoba B., Nkopo A. London: Zed Books, 2018. С. 4.


[Закрыть].

Обратите внимание на то, что «свободное от оценочных суждений» и «нейтральное» знание получить невозможно – от этой идеи необходимо полностью отказаться. Теория постулирует, что объективное знание – истинное для каждого индивида независимо от его идентичности – недостижимо, поскольку знание всегда тесно связано с культурными ценностями. Так гласит постмодернистский принцип знания. Согласно Теории, в настоящее время выше всего ценится именно белое и западное знание, что, вне зависимости от надежности способов производства этого знания, несправедливо. Это – политический принцип постмодернизма. Он стоит за словом «универсальный» в программном разделе «Цели» оксфордской фракции движения «Родс должен пасть»: «Скорректировать крайне избирательный нарратив традиционной академии, преподносящий Запад в качестве единственного производителя универсального знания, путем интеграции эпистемологий порабощенных народов и локальных эпистемологий <…> [и создания. – Прим. авт. ] более интеллектуально точной, целостной академии»[146]146
  интеллектуально точной, целостной академии: См. URL: http://rmfoxford.wordpress.com/about/.


[Закрыть].

Таким образом, даже в новейших прикладных формах Теории наблюдается радикальный скептицизм в отношении объективного, универсального или нейтрально истинного знания. Он ведет к убеждению, что научная строгость и целостность – производные не верной методологии, скептицизма и доказательного метода, а «позиций», зависимых от идентичности, и множественных «способов познания»[147]147
  множественных «способов познания»: Это убеждение выражается, пожалуй, наиболее явно, клеймя и отвергая западные концепции знания как позитивистские. «Позитивист» означает, что знание определяется как то, что можно показать и увидеть, проверить научно или доказать математически. Позитивистское понимание знания предполагает принятие того, что доказано, а не того, что было только теоретизировано, пережито субъективно или является вопросом веры. Такой подход вместо того, чтобы восприниматься как строгий, понимается в рамках постколониальных и деколониальных движений как чисто западный и колониальный.


[Закрыть]. И не важно, что такой подход имеет обыкновение не работать, – главное, что он считается более справедливым. То есть это убеждение исходит из того, что должно, не обязательно пересекающегося с тем, что есть.

Подобная точка зрения используется для продвижения исторического ревизионизма – пересмотра истории, зачастую в угоду политической повестке, путем обвинения научно-строгих методов в «позитивизме» и, следовательно, предвзятости. Как пишет Далия Гебриал в «Деколонизации университета»:

Широкое понимание истории по-прежнему находится под влиянием позитивистских тенденций, согласно которым роль историка состоит в том, чтобы просто «раскрывать» факты о прошлом, которые заслуживают этого, автономно от чьей-либо власти. Подобная настойчивая эпистемическая трактовка истории как позитивистского предприятия служит орудием колониальности в институтах, поскольку стирает властные отношения, лежащие до сей поры в основе «производства истории»[148]148
  в основе «производства истории»: Gebrial D. Rhodes Must Fall: Oxford and Movements for Change // Decolonising the University / под ред. Bhambra G. K., Gebrial D., Nisancıoglu K. London: Pluto Press, 2018. С. 24.


[Закрыть].

В сущности, претензия заключается в том, что истории нельзя верить, потому что ее «пишут победители». Хотя в этом есть доля истины, большинство историков, придерживающихся в своей работе строгих, эмпирических методов, стремятся смягчить эту негативную тенденцию (при которой история пишется исходя из предубеждений автора), пытаясь отыскивать опровержения своих собственных утверждений и таким образом приблизиться к истине – в существовании которой, в отличие от Теоретиков, они убеждены. Например, военные историки-медиевисты часто советуют простодушным читателям батальных описаний делить число солдат, которые, как утверждается, участвовали в сражении, на десять, чтобы получить более реалистичную цифру. Тенденция к значительному завышению цифр (вероятно, в целях сделать историю более захватывающей) была обнаружена историками-эмпиристами, искавшими данные о жаловании солдат. Схожим образом, анализ юридических и финансовых документов в ходе эмпирических феминистских исследований показал, что женщины играли значительно более активную роль в обществе, законодательстве и бизнесе, чем считалось на протяжении длительного периода времени. Наше знание истории искажено предвзятостью исторических данных, которая неистребима. Однако с ней можно бороться при помощи эмпирического исследования и обличения ложности предвзятых нарративов, а отнюдь не включением в анализ еще большего числа предубеждений, части которых гарантирован иммунитет от критики.

Помимо критики эмпирических исследований, деколониальные нарративы зачастую атакуют рациональность, которую постколониальные исследователи считают элементом западного мышления. Например, эссе 2018 года «Деколонизация философии», опубликованное в «Деколонизации университета», начинается следующим образом:

Будет трудно оспорить утверждение, что, вообще говоря, философия как область или дисциплина в современных западных университетах остается бастионом евроцентризма, белости в целом и структурной привилегированности и превосходства белых гетеронормативных мужчин в частности[149]149
  превосходства белых гетеронормативных мужчин в частности: Maldonado-Torres N., Vizcaíno R., Wallace J. и др. Decolonizing Philosophy // Decolonising the University / под ред. Bhambra G. K., Gebrial D., Nisancıoglu K. London: Pluto Press, 2018.


[Закрыть].

Ценность философских концепций здесь соотносится с гендером, расой, сексуальностью и происхождением авторов – вполне типично для позиционной теории. По иронии судьбы, авторы прибегают к концепции «власти-знания» Фуко, хотя он был белым западным мужчиной и в первую очередь повлиял на западную мысль.

Понятие знания Фуко, используемое для деконструкции категорий, которые мы принимаем за реальные, повлияло на весь этот раздел Теории. Например, вот как это проявляется в описании деколонизаторской миссии:

Любые значимые усилия по деколонизации философии не могут увенчаться успехом, если просто вносить новые элементы в существующий порядок власти/знания, оставляя на месте европоцентристские нормы, определяющие дисциплину в целом, или самостоятельно воспроизводя эти нормы. Например, при изучении неевропейской философии важно избежать воспроизведения проблематичных понятий времени, пространства и субъективности, заложенных в европоцентристском определении европейской философии и ее многочисленных воплощениях[150]150
  ее многочисленных воплощениях: Там же. С. 66.


[Закрыть].

То есть недостаточно просто внедрять другие философские подходы в область, которую требуется деколонизировать. Постколониальные Теоретики настаивают на том, что европейская философия должна быть отвергнута полностью – вплоть до деконструкции понятий времени и пространства как западных концептов. (Как будет видно в дальнейшем, такого рода утверждения встречаются и в квир-Теории, которая выстроена на весьма схожих постмодернистских началах, заимствованных у Мишеля Фуко.)

В этой возмужавшей постколониальной Теории выделяются все четыре сюжета постмодернизма: размывание границ, власть языка, культурный релятивизм и утрата универсального и индивидуального в пользу групповой идентичности. Это сюжеты играют подчеркнуто важную роль в постколониальной Теории и движении за деколонизацию. Все их можно обнаружить в следующем заявлении о намерениях философии деколонизации:

Философия занимает особое место среди дискурсов свободных искусств, поскольку она сосредоточена на том, из чего и вырос университет, – разуме. Это подразумевает обеспечение критериев для идентификации и разграничения гуманитарных, естественных и социальных наук, а также отделения разума от веры, секуляризма от религии, «примитивного» и древнего от современного. Это центральные колонны, на которых зиждется монументальное строение современной западной рациональности и современного западного университета. Поэтому современный западный исследовательский университет и свободные искусства во многом обязаны своей основной концептуальной инфраструктурой философским формулировкам рациональности, универсализма, субъективности, отношений между субъектом и объектом, истины и метода – все это становится релевантными объектами критического анализа в ходе деколониального поворота[151]151
  в ходе деколониального поворота: Там же. С. 66–67.


[Закрыть].

Это хрестоматийный пример прикладного постмодернизма, и, разумеется, он применим на практике. Деятельность, которую он пропагандирует, часто называют «исследовательской справедливостью» (research justice).

Верша исследовательскую справедливость

Исследовательская справедливость исходит из убеждения, что такие способы получения знания, как наука, рациональное мышление, эмпиризм, объективность, универсальность и субъективность, были переоценены, в то время как эмоции, опыт, традиционные нарративы и обычаи, а также духовные верования – недооценены. Поэтому более целостная и справедливая система производства знаний ценила бы последние никак не меньше (а то и больше) первых, учитывая, как долго наука и рациональное мышление господствовали на Западе. Книга «Исследовательская справедливость: методологии социальных изменений», изданная в 2015 году под редакцией Эндрю Джоливетта, – ключевой текст этого направления. Джоливетт, профессор и бывший глава кафедры исследований американских индейцев Университета штата Калифорния в Сан-Франциско, определяет цели этого метода:

«Исследовательская справедливость» – это стратегическая программа и методологическое вмешательство, направленная на искоренение структурного неравенства в исследованиях. Она основана на представлении о равной политической власти и легитимности различных форм знания, включая культурные, духовные и вырастающие из личного опыта, и ставит перед собой цель достижения большего равенства в процессе принятия государственных мер и законов, которые опираются на данные и исследования[152]152
  опираются на данные и исследования: Jolivétte A. Research Justice: Methodologies for Social Change. Bristol: Policy Press, 2015. С. 5.


[Закрыть].

Это активизм. Он стремится не только перевернуть понимание знания и дисциплины в университетских учебных программах (при этом не обязательно их улучшить), а еще и к тому, чтобы при принятии решений чиновники учитывали не доводы и доказательства, но эмоциональное, религиозное, культурное и традиционное измерения с особым акцентом на прожитом опыте. Для того чтобы лучше разобраться в социальных вопросах, этот активизм стремится оспорить базовое понимание «научного исследования» как сбора эмпирических данных для анализа. Наиболее ярко этот сюжет проявляет себя в посвященном исследованию коренных народов сборнике 2004 года «Деколонизирующие исследования в кросс-культурных контекстах: критические личностные нарративы»[153]153
  «Деколонизирующие исследования в кросс-культурных контекстах: критические личностные нарративы»: Mutua K., Swadener B. B. Decolonizing Research in Cross-cultural Contexts: Critical Personal Narratives. NY: SUNY Press, 2011.


[Закрыть] под редакцией Кагендо Мутуа, профессора специальной педагогики[154]154
  Специальная педагогика (англ. special education) – наука, изучающая закономерности развития детей с ограниченными возможностями здоровья. – Прим. ред.


[Закрыть] Университета Алабамы, и Бет Блю Сваденер из Университета Аризоны, профессора культурологии, обществознания и образования, а также справедливости и расследования социальных проблем. В предисловии к сборнику редакторы цитируют Хоми Бхабху:

Эти работы стоят в центре «начала бытования» дисгармоничного, своенравного, неподконтрольного (следовательно, неэссенциализируемого) знания, производимого в экс-центричном пространстве нео/пост/колониального сопротивления, «которое никогда не позволит национальной (читай: колониальной/западной) истории самовлюбленно смотреть себе в глаза» (курсив в оригинале. – Прим. авт.)[155]155
  истории самовлюбленно смотреть себе в глаза: Там же. С. 1.


[Закрыть].

Написанное означает, что от авторов эссе, попавших в этот сборник, не ожидают осмысленности, обоснованных аргументов, отсутствия логических противоречий или предоставления каких-либо доказательств в поддержку своих утверждений. Привычные ожидания от научного «исследования» неактуальны, когда речь идет об исследовательской справедливости. Это вызывает тревогу, но не у сторонников Теории. По словам профессора в области образовательных методик коренного населения (Indigenous education) Университета Уаикато в Новой Зеландии Линды Тухивай Смит[156]156
  Линда Тухивай Смит (р. 1950) – постколониальный исследователь, профессор университета Уаикато в Гамильтоне. – Прим. ред.


[Закрыть]:

С точки зрения колонизированных – позиции, с которой я пишу и которой считаю нужным отдавать приоритет, – термин «исследование» неразрывно связан с европейским империализмом и колониализмом. Само слово «исследование», вероятно, одно из грязнейших слов в лексиконе коренного мира[157]157
  в лексиконе коренного мира: Там же. С. 2.


[Закрыть].

Остается неясным, как подобный подход может помочь людям «коренного мира», который, так уж случилось, тоже вступил в XXI век – если, конечно, не подвергнуть деколонизации само время.

В конечном счете «исследовательская справедливость» оценивает продукты научного труда исходя не из их качества или научной строгости, а из идентичности их производителей, и отдает предпочтение тем, кто с точки зрения постколониальной Теории относится к маргинализованной группе, – при условии, что они продвигают методы производства знания и разделяют заключения постколониальной Теории. Вполне понятный ход для постмодернистов, отрицающих существование каких-либо объективных критериев научной строгости или качества: для них критерии бывают лишь привилегированные или маргинализированные. Но у науки (включая социальные науки) такой объективный критерий есть: соответствие реальности. Некоторые научные теории работают, другие – нет. Сложно понять, какую пользу маргинализированным индивидам или вообще кому-либо могут принести научные теории, не соответствующие реальности и, следовательно, не работающие.

Та же проблема задом наперед

С тезисом о том, что строгие, основанные на фактах исследования и аргументированные, не противоречащие друг другу доводы – достояние Запада, в то время как основанное на опыте, иррациональное и противоречивое «знание» принадлежит колонизированным или перемещенным коренным народам, разумеется, согласны не все исследователи из числа представителей последних. Многие из них продолжают работать над эмпирическим и материалистическим анализом разнообразных экономических, политических и правовых вопросов. Подобные исследователи критикуют постмодернистский подход к постколониализму. Возможно, самый выдающийся из критиков – индийская исследовательница постколониализма Мира Нанда[158]158
  Мира Нанда (р. 1954) – писательница, философ, историк науки. Сотрудница Университета им. Джавахарлала Неру. – Прим. ред.


[Закрыть]. Она утверждает, что, закрепляя науку и рациональное мышление за Западом, а традиционные, спиритуальные и основанные на опыте верования – за Индией, постмодернистские исследователи воспроизводят Ориентализм и усложняют решение многих насущных вопросов, к которым лучше всего было бы подойти с позиций науки и рационального мышления. С точки зрения подобных критиков, отмечает она, «современная наука в той же мере является локальной западной традицией, сколь коренное знание незападного угнетенного – локальным знанием его культуры»[159]159
  локальным знанием его культуры: Nanda M. We Are All Hybrids Now: The Dangerous Epistemology of Post-colonial Populism // Journal of Peasant Studies. 2001. Вып. 28. № 2. С. 165.


[Закрыть]. Таким образом, по словам Нанды, критика традиционного знания с позиций науки в рамках постколониальной Теории понимается как:

«Ориенталистское» Просвещение, колониальная модерность, отдающая приоритет западной концепции разума и современности перед незападными способами познания и бытия. Предполагается, что мы, постколониальные гибриды, видим эту «универсальность» и «прогресс» науки насквозь (обязательно в ироничных кавычках). Мы больше не верим в «бинарные связи» между наукой и ненаукой или истиной и устоявшимися убеждениями, но везде усматриваем немного и того и другого. Такое состояние постоянной гибридности тем самым никак не побуждает к разрешению каких-либо противоречий… Пусть расцветает тысяча противоречий![160]160
  Пусть расцветает тысяча противоречий: Там же. С. 164.


[Закрыть]

Нанда подчеркивает, что постколониальная Теория не решает проблему Ориентализма, выстраивая аналогичные категории и просто переворачивая структуры власти (дерридианский трюк, умышленно использованный Спивак). Если колониализм конструирует Восток просто как противоположность Западу, то постколониальная Теория намеренно конструирует его как благородную угнетенную противоположность (в то время как либерализм утверждает, что люди есть люди, где бы они ни жили). По мнению Нанды, подобный постмодернистский подход с его акцентом на неклассовые идентичности препятствует технологическому и социальному прогрессу, который мог бы принести пользу малообеспеченным слоям населения Индии, и поэтому он скорее консервативен, нежели прогрессивен[161]161
  скорее консервативен, нежели прогрессивен: Нанда пишет: «Враждебность постмодернистской/постколониальной теории к просвещенческим ценностям и ее снисходительность к противоречиям делают ее в высшей степени совместимой с типично правым разрешением асинхронности (или временной задержки) между передовой технологией и отсталым социальным контекстом, который развивающиеся общества обычно испытывают в процессе модернизации». (Там же. С. 165)


[Закрыть]. Более того, она утверждает, что ассоциировать индийский народ с иррациональным знанием и суевериями унизительно, равно как и считать науку традицией, принадлежащей Западу, а не результатом чрезвычайно кропотливой человеческой деятельности, от которого в конечном счете выигрывают все общества[162]162
  в конечном счете выигрывают все общества: В связи с этим Нанда пишет: «Если мы предоставим западу основы объективности, не вернемся ли мы к старым стереотипам иррациональных эмоциональных людей? По иронии судьбы для интеллектуального жанра, основанного на отрицании существенных неисторических, постоянных черт, эти критики не видят, что эти характерно современные черты не одобряются западной религией и культурой, но за них пришлось бороться даже за на Западе» (Там же. С. 171).


[Закрыть].

И вправду. Постмодернистская гипотеза, что в западном обществе доминируют дискурсы науки и рационального мышления, не находит подтверждения, учитывая, что большинство из нас по-прежнему ценят нарративы своих групп, местную культуру и верования, а в науке разбираются слабо. Нападки на науку со стороны религиозных правых и постмодернистских левых оказывают вполне ощутимое влияние на общество, и именно поэтому им нужно что-то противопоставить.