Текст книги "Liber Obscura. Тёмная книга, Эрика и её кошмарное приключение в двузначность"

Хельга Воджик
Liber Obscura. Тёмная книга: NoSugar Books

Корвинград

ИСТОРИИ КОРВИНГРАДА:

Liber Obscura. Тёмная книга

По ту сторону Вороньего холма

(из сборника «Все оттенки ночи»)

Однажды перед Рождеством

(из сборника «Чудеса под снегом»)

Монстры под лестницей

Иллюстрации Хельги Воджик

© Хельга Воджик, текст и иллюстрации, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Дождь

Она повсюду оставляла следы. И следы эти были столь же невероятны и просты, как она сама. Ведь это были книги. Нет, она не писала. Она обладала особым талантом проживать каждую историю, как свою. Будто единственную и неповторимую жизнь, дарованную ей богом и случаем. Особый талант. Вбирать буквы, втягивать их кончиками пальцев, соприкасаясь с бумагой. Впитывать взглядом всегда чуть влажных блестящих глаз. Вдыхать историю вместе с лёгким ветерком, рождённым в перелистывании страниц.

Она жила книгами, радовалась и страдала вместе с героями, а покончив с последней строкой, ещё несколько минут всматривалась в пустоту, обращая свой взор в лишь ей ведомые дали. Прощалась с прожитой жизнью и…

Она оставляла книгу.

Всякий раз именно там, где настиг её финал. Будь это пропахшее корицей кафе или чуть облупившаяся белая скамья у моря, потёртое сидение в поезде или диван случайного знакомого, у которого её застала ночь. Она жила лишь книгой, пребывая в иной реальности, не замечала ничего вокруг. Но стоило истории закончиться, как она последний раз касалась корешка, проводила тонкими пальцами по обложке и навсегда выпускала из рук. Ведь она верила, что книга живёт лишь когда её читают, а значит, полки её дома – это погребение заживо. Мавзолей живых трупов, призрачный плач сотен и тысяч голосов, жаждущих поведать о себе…

Нет, она не могла обречь их на такое. И потому в её доме не было книг. Хотя и дома у неё не было тоже. Её работа была подобно ей самой – перелёты, переезды, сменные квартиры, отели… Может быть только книги и держали её в этом мире? Она покупала их везде, где её настигала пустота – тот миг безвременья, когда одна история завершена, а новая не начата.

Что могло сравниться с этим? Первое касание, первое знакомство. Лёгкий трепет предвкушения током пронизывал подушечки пальцев, и вспышка осознания накрывала волной. «Это она!». Книга выбирала её, приглашала в свой мир, и она не отказывала. Будь у неё дух-хранитель или кто-то, кто наблюдал за ней, он мог бы поведать, что она готова принять любую историю. Её сердце было открыто чувствам, разум – новым идеям, детское озорство и любопытство жаждало приключений, и даже крохотная морщинка на лбу старательно впитывала теории и философские смыслы из трудов, что были тяжелы и неподъёмны, как обтёсанные морем валуны.

Хотя…

Будет нечестным утаить одну маленькую деталь. Все-таки одна книга у неё была. Та, с которой она никогда не расставалась. Это был удивительный сборник её собственной жизни, скроенный из мгновений чужих. Из каждой прочитанной истории она вырывала фрагмент, нет, не страницу, а всего лишь её малую часть. И каждый раз это был кусочек из того дня в настоящем, когда она завершила чтение. За шаг до пустоты. За слово до одиночества. Седьмого июля в полдень она находила страницу семьдесят семь и отсчитывала двенадцатую строку, а первого февраля за утренним кофе украдкой, как преступница, вырезала крошечными позолоченными «цапельками» (они тоже всегда были при ней, как нож Джека Потрошителя или ножницы Карлика Волоса) восьмое слово на двенадцатой странице.

Она сплетала связь миров каким-то своим особым причудливым образом и находила её отражение в прочитанном. Каждый раз она металась между своим пороком, одержимостью, и стыдом за испорченный томик, оправдывая себя лишь тем, что без этого маленького ритуала и безобидной привычки её собственная история будет неполной. В самом деле! Разве одно исчезнувшее слово способно навредить? Утратит ли мир себя, рухнет ли, исчезни из него несколько букв? Да многие и не заметят, как не замечают нюансов и оттенков, тонких смыслов и запрятанных игл иронии. Кто в наше время чувствует переливы вкуса истории, а не всего лишь жадно глотает калории сюжета?

Так она оправдывала себя, а после помещала трофей в аккуратный кожаный блокнот. Это были билеты в прошлые жизни, её личный гримуар чудес. Liber Obscura – книга тайн, тёмных, непостижимых, теряющихся в пространстве и времени.

Иногда, особенно вязкими вечерами в холодном отеле, она топила огни чужого города за окном в бокале терпкого вина, открывала свою летопись и совершала путешествие по осколкам памяти. Кусочки страниц калейдоскопом рассыпались на развороте, переливались мозаикой слегка различимых оттенков и фактур и возвращали привкус прожитых жизней. Дневник проживаний. Она начала вести его, когда ей исполнилось семь. Отец, тогда он был ещё жив, подарил, вопреки традициям и общественному замыслу, не атласные ленты и даже не куклу, подобающую всякой маленькой девочке. Он вручил ей альбом с плотными, но тонкими листами дорогой бумаги цвета сливочных конфет, в обложке из мягкой кожи такой рыже-красной, словно сам закат впитался в неё.

Много позже она не раз задумывалась, чего он хотел? Чтобы дочь стала художницей, писательницей, поэтессой? К чему маленьким девочкам такие полновесные дары? Великолепие и солидность подарка пугала, а чистые листы были столь идеальны, что вселяли ужас. Священный трепет и страх, что любой штрих осквернит первозданную красоту. Но вместе с тем нарастал огромный соблазн уничтожить эту самую превосходность. И она в этом преуспела. В какой-то момент перешагнула порог священного трепета. Обратись она к психоаналитику, тот бы сказал, что попутно она убивала своё представление о надеждах отца, упивалась никому не видимым бунтом. Она же считала, что именно тогда выбрала свой путь, не отводя глаз, смело шагнула в Бездну, в которую многие могли лишь всматриваться в вечной жажде ответа.

В тот день она дочитала книгу и, вспомнив довольно распространённую по всему миру и среди всех юных девочек и девушек игру, отыскала строчку по дню своего рождения. В той строчке не было ничего примечательного и, хотя сама книга была широко известной и полна крылатых цитат, ей попалась вереница обыденных слов. Буквы цеплялись друг за друга и тянулись к читателю, как ветки в лесу, лишённые всякой примечательности, не скрашенные ни причудливой формой, ни потешным зверьком, ни трелью сидящих на них птиц. Самые обычные слова. И тогда она поняла – ведь они есть клей истории! Будь книга сплошь изукрашена остротами и «мудротами», витиеватостями и переливами, как бы это было утомительно! А слова-клей, которых было столь же много, как и обычных людей в любой из эпох, своей простотой оттеняли и превозносили своих редких и особенных собратьев. И тогда она с любовью (и огромным стыдом) вырезала этот крошечный фрагмент страницы, повернула, прочла обрывки текста с другой стороны, мысленно попросила у книги прощения и намазала клеем.

Так первый кусочек лёг в альбом, а она поняла, что всё простое не менее значимо, чем сложное, и что мир не может состоять лишь из героев, громких фраз и чудес. Ведь тогда уникальность и редкость исчезнет, а вместе с тем и всякая необычность. Если в году будет триста шестьдесят пять праздничных дней, и все они Рождество, то просто не останется времени на восхитительное ожидание и предвкушение! Тогда единственными отличными от прочих дней станут лишние високосные двадцать четыре часа, и ждать их придётся четыре года!

Ей было семь, и вряд ли она мыслила такими сложными и абстрактными категориями, но годы спрессовали чувства и фантазии, отшлифовали тот первый камушек решений до алмаза, и ей нравилось любоваться его блеском, а значит и собственной предопределённостью и избранностью. Как не крути, но каждое слово-клей желает стать частью бессмертной цитаты, так и с людьми: даже самые заурядные из нас иногда мечтают вынуть из камня меч.

Она полюбила непритязательную простоту и с головой окунулась в потоки слов, что дарили ей новые миры и жизни, новые знакомства и новых друзей. И пусть они никогда с ней не заговаривали, зато она их всегда внимательно слушала и в минуты горя и радости незримо была рядом.

Иногда она представляла, что и у неё есть такой же невидимый друг, увлечённый историей её жизни. И то, что для неё растягивалось на долгие часы, месяцы и годы, для него могло пролетать так же быстро, как шуршали страницы под её пальцами. Эти фантазии были столь сладки, что увлекали её без остатка. Но после. После она вздыхала, ощущая лишь соль и горечь. Она лишь клей, маленькая и незаметная в безбрежной глади серого осеннего моря и годная лишь на то, чтобы однажды вобрать частичку рассвета светила, проводить слепым взором его закат, или, среди прочих, остаться незамеченной в его тени. Камешек на галечном пляже…

Но раз проклюнувшаяся мысль зрела, набухала, пускала корни. Лимб реальности, в котором она прибывала в промежутке между завершением одной книги и началом следующей, неизменно возвращал её к этой фантазии.

Шли годы. Кожаная обложка альбома потёрлась, а слова заполнили страницы несколькими слоями. Как и воспоминания – новые перекрывали старые, и даже самые яркие бледнели под тяжестью лет.

Однажды её собственная история, подчинённая линейному бегу времени, перевалила за середину. Дни теперь летели как недели, а сезоны сменялись слишком быстро. В очередной раз она блуждала по кругу личного лимба, заглядывая в темноту бесконечной пустоты, ожидая, когда из неё явится слово, а следом и свет. В тот миг, охваченная мраком печали и тоски, она подумала, что хотела бы сама стать книгой и поселиться в сердце хотя бы одного читателя. И тогда, впервые за полвека, вместо того чтобы взяться за чужую новую историю, она вышла на улицу и пошла не к книжному магазину, а совсем в другую сторону.

Мелкий дождь и вечерний сумрак растворили неон в лужах. Воздух, вода и огни причудливо перемешались и растеклись. Мир был податлив и мягок, таинственен и притягателен, как размытый акварельный пейзаж. Зонты разноцветными грибами ползли по улицам, толпились у светофоров и исчезали в подземных переходах, у подъездов и в утробах автобусов.

Она шла по расплавленному свету и масляно-чёрному асфальту, одной рукой сжимая ручку зонта, а второй прижимая к груди liber obscura, свой опус магнум, скроенный из чужих слов. Ноги разбивали лужи этого мира, но мысли голодными чайками продолжали витать в нулевом круге личного ада. Сомнения и сожаления. Она думала о цене и ценности, о реальности и вымысле, о возможности обычного слова засиять, а сердцу, впитавшему мириады миров, стать интересным кому-то другому. Тому, для кого она станет миром.

Налетел порыв ветра и вывернул зонт, она попыталась ухватить его, удержать, но оступилась…

Последним, что она услышала, стал пронзительный скрежет, разорвавший улицу.

«Столько шума из-за клея!» – подумала она.

Неистово гудели машины, кричали люди и лишь дождь всё так же скучающе барабанил по зонтам и лужам.

Протёртая обложка из золотисто-рассветной стала закатно-алой, а после и вовсе налилась глубоким винным багрянцем, в котором не было блеска огней и пьянящей тайны. Страницы промокли от дождя и крови. Её жизнь впиталась в слова чужих книг, заполнила пробелы, пульсируя, проникла через волокна до самого корешка.

– Увы, ничего нельзя было поделать, – пожал плечами парамедик, и привычно хлопнул по плечу новенького. После смены они сидели в баре «Азурный Ворон», потягивая тёмный густой эль.

– Кем она была? – спросил второй; это была его первая смена на этой подстанции, и первая смерть на его руках.

– Говорят, при ней не было документов, лишь книга.

– Может, писательница?

– Даже если и так, вряд ли известная.

– А где сейчас книга? – спросил младший.

Старший парамедик вновь пожал плечами и покосился на нетронутый бокал младшего.

Они не могли знать, что иногда чудеса случаются даже с самыми обычными и заурядными. Возможно, и не так, как того бы хотелось, ведь у сверхсил свой особый взгляд на происходящее, а особенно на волшебство. И зачастую любви, времени и желания недостаточно. А вот с кровью и жертвой всё получается гораздо лучше.

Ещё до того, как тело немолодой, но окончательно покинутой духом женщины закрыли в холодном стальном ящике, книга, вобравшая множество миров, обрела свободу. История, склеенная из украденных слов и оживлённая кровью, в последнем порыве вытолкнутой безграничным сердцем, начала свой путь, чтобы однажды навсегда изменить одну незначительную жизнь, сделав её значимой.

Часть первая
Город воронов

Глава 1
в которой Эрика достигает двузначности
Но даже желанный торт не в силах заменить громкие слова и подсластить тихое разочарование

Шёл дождь. Что не было редкостью для времени и широт, к которым прикован наш взор. И хотя дождь – явление обыденное, в некоторые дни он крайне раздражает. Иди он своей дорогой, не было бы вопросов. Но отчего-то он всегда норовил прилипнуть к особенному дню! И смыть всю его особенность в сточную канаву!

В такой день приходилось сидеть дома. Даже если дом полон удивительных миров и приключений, порою хочется чего-то совершенно банального – такого, как прогулка под ласковым солнцем или же незатейливая игра в классики. Даже если тебе уже десять. Особенно, когда тебе уже десять.

Именно столько сегодня исполнялось Эрике. Вступление в двузначность, с которой рукой подать до «взрослой» жизни с окончанием на «дцать»… Будем честны, мало кто дотягивал до трёхзначности, так что это, считай, на всю оставшуюся жизнь!

Она очень ждала этого дня и первых тёплых выходных за ним. Ведь тогда можно снова отправиться к морю, чтобы отдать волнам детство и попросить у белых птиц заветное. Но… косые ехидные струи воды отправляли эту мечту серыми потоками вниз по улице.

Эрика вздохнула, и облачко пара осело на окне. Она провела пальцем изогнутую линию, поставила две точки над ней и попыталась улыбнуться. Мало того, что дождь, так ещё и холод, словно март обернулся ноябрём. Отец говорил, что они живут в городе волшебников и что чудеса тут на каждом углу. Если это так, а Эрика ещё ни разу не усомнилась в словах отца, то отчего же эти волшебники не наколдуют приятную погоду? Или…

Нет. Погоды достаточно. О большем она боялась просить.

Эрика ещё раз вздохнула. Наверное, волшебство тратится экономно и не предназначено на каждый день. Как торт. Его отчего-то тоже подавали лишь в праздники или случаи, приравненные к ним. Словно, если посягнуть на торт в будни, это сразу обесценит всю его суть и сущность.

Вновь из груди вырвался печальный вздох. Третий раз за утро – это уже перебор!

Два шага к окну, поворот ручки, чуть слышный щелчок и вдох полной грудью. Девочка чихнула от сырости, потеряла бдительность, чуть ослабила хватку. Окно распахнулось. Ветер ворвался в комнату и зашуршал бумагой, столкнув несколько листьев на пол. Эрика изо всех сил навалилась на раму и повернула ручку. Вот дела! Ещё чуть-чуть, и Мокрица, колкий и пакостливый дух, ворвался бы в их дом! С таким надо быть всегда начеку!

Эрика с рождения была увита историями о неведомом и чудесном, что живёт рядом: родители постарались. Отец называл это богатой фантазией, мать – магическим мышлением. И оба они с жадностью слушали о каждом «монстре», встреченном дочерью. Эрика не помнила этих историй, но отец так часто пересказывал их, что они стали неотъемлемой частью её самой. Она была уверена, что раньше и правда видела всё это разнообразие сверхъестественных существ во всей красе. Сейчас же она их временами чувствовала, изредка слышала, но всегда знала, что они столь же реальны, как и она сама.

Собрав размётанные листы с пола и придавив круглой глиняной жабошарой, девочка вышла из комнаты, уселась на верхнюю ступеньку лестницы и подпёрла руками подбородок. Она посмотрела вниз, на убегающие темно-красные, потёртые и натёртые прямоугольники и втянула запах дома. Сегодня весь дом пах иначе. Волшебно. К обычным ароматам старого дерева, книжной пыли, лаванды и лимона, добавилось то, что делало обычный день праздничным.

С кухни тянуло ванилью и шоколадом – будет её любимый торт. Как обычно они все вместе сядут за стол, и ей на тарелку с алым маяком положат неприлично большой кусок лакомства, и это будет ДО каши, а возможно, и – ВМЕСТО! А когда с праздничной частью будет покончено, все разойдутся по своим делам. Но если повезёт, и погода будет хорошей… «Без шансов!» – тут же удушила надежду девочка. Но всё же, если случится чудо, старые волшебники вспомнят о своём даре и разгонят тучи, пробудят солнце и высушат улицы… Вот тогда можно рассчитывать на прогулку в парке и облако сладкой ваты. И тогда день станет невозможно идеальным!

Эрика зажмурилась, вдыхая запахи и предвкушая, но быстро мотнула головой, словно перебрала с мечтами, ощутила, как щеки запылали, и быстро повернулась к углу, где на комоде стояла клетка и из-за прутьев смотрели бусинки глаз.

– Прости, Пират, ты должен подождать меня тут, – она подбежала к прутьям и погладила острую мордочку. – Но я обязательно принесу тебе вкусняшку.

– Обезьянка! – долетел голос отца. – Ты готова? Пора!

Эрика встрепенулась. Готова? Руки взлетели к ушам. Как она могла забыть? Девочка вихрем заметалась по комнате, порывшись в жестяной коробке из-под чая, выудила пронзительно розовые серьги-кольца из лёгкого пластика и неоновые браслеты, глухо звенящие на запястьях при каждом шаге. Повернулась к зеркалу. Запертая в стекле несуразность попыталась улыбнуться ей. Худенькая, угловатая, с большими карими глазами за круглой оправой очков. А ещё непослушные, торчащие во все стороны перья волос невнятного коричневого цвета. И пусть отец называет их цвет «медвежье ушко», ей они больше напоминали сушёные спинки тараканов. Блошиное брюшко, а не медвежье ушко[1]1
  Есть немало названий цветов, доставшихся нам из прошлых веков. Говорят, «медвежье ушко» иначе именовалось Байроновым цветом и орельдурсовым. Что было калькой с французского oreille d’ours – «медвежье ухо». По сути, это близкий к каштановому оттенок коричневого цвета. Отец Эрики любил находить и подчёркивать в дочери особенности, даже в самом обычном, и делал это совершенно прелестным образом.


[Закрыть]! А ещё эта белая прядь за ухом! Вечно торчащая. Вот опять! Эрика ухватила ножницы и чикнула – одной проблемой меньше. Белая прядка упала на пол, девочка наклонилась, чтобы подобрать её, и все браслеты пришли в движение, затрепетали, забренчали, засверкали.

Она, и правда, похожа на цирковую обезьянку. Эрика вздохнула. Отражение вздохнуло вместе с ней и застыло. Подвижная и живая, она иногда замирала и казалась незаметной. Даже яркие дешёвые украшения словно были частью маскировки и оседали в памяти других сильнее, чем черты её лица. Девочка вглядывалась в своё отражение, в тёмно-зелёные джинсы и синюю футболку с изображением приоткрытого шкафа и надписью «Нарния ждёт!»

Одна из серёжек в руках зеркальной несуразности выскользнула и прыгнула прочь. Эрика дёрнулась, чтобы поймать, и пальцы налетели на стекло. В тот мир ей не было хода. Обе девочки, по ту и эту сторону зеркала, от досады закусили губу.

Отец вновь позвал её. Нельзя опоздать! Но это любимые серьги ма, она так обрадуется, увидев их. Что же делать? Эрика плюхнулась на пол. Неоновое кольцо светилось в темноте подкроватья. Опасаясь Хмура, ночного монстра, охочего до голых пяток, девочка запустила руку в сумрак и ухватила своё.

– Торт устал ждать! – донеслось снизу. – Ещё немного, и он начнёт исчезать! Без тебя!

– Иду! – крикнула Эрика и уже перепрыгнула через первые ступеньки, как вдруг вспомнила главное.

Вновь хлопнула дверь комнаты. Из шкафа полетели вещи.

Теперь полный порядок! Жилет из разноцветных лоскутов кожи поверх футболки дополнил образ. Теперь этот серый и потёкший день точно станет ярче! Эрика ласково прикоснулась к браслетам. Вот этот оранжевый ей достал в автомате отец, а лиловый с блёстками – привезла из поездки во Францию лучшая подруга Мишель, а этот перламутровый… Его купила ма, когда они отдыхали в тот единственный раз на море. Пришлось добавить несколько бусин, когда он стал мал. Как же она рыдала, когда шнур лопнул и бусинки рассыпались по полу! Но отец помог, сказал, что любую порванную нить можно связать, просто останется узелок. Эрика прикоснулась к бусинам: синяя, как море, алая, как маяк, белая, как чайка, и чёрная, как лодка. От этих дешёвых, но бесценных украшений так и веяло тёплом и солнцем.

– Этот торт чувствует себя брошенным! – возвестил голос отца.

Слетев со ступенек, лавируя между книг в узеньком коридоре, Эрика вбежала в столовую. Но драгоценные мгновения были истрачены, и входной колокольчик успел звякнуть до того, как девочка перепрыгнула через порог.

Опоздала.

Отец виновато улыбнулся и жестом пригласил к столу.

– С твоим днём, обезьянка.

Он взъерошил ей волосы и поцеловал в макушку.

– Как тебе? – он с гордостью указал на торт. – Десять ярусов!

В центре стола, как маяк среди морской глади, возвышался торт. Алые коржи перемежались белым кремом, перламутровые декоративные бусины сладко блестели, как рассыпанный жемчуг, а на самом верху было выведено имя девочки и косой крест, который символизировал римскую десятку.

– Он восхитителен! – улыбнулась Эрика. – Но что ты будешь делать, когда мне исполнится двадцать?

– Просто дорисую ещё один крестик, – усмехнулся отец.

– Да, не, па! – рассмеялась девочка. – Я про число коржей. С каждым годом их всё больше и они всё тоньше.

– Ты думаешь, я проиграю в битве с тортом? – поднял бровь мужчина. – Скорее мы все разорвём рот этими огромными кусками!

– Этого я и боюсь сильнее всего, – смеялась Эрика, забираясь на высокий табурет.

Усевшись, она покосилась на край стола. Там, где из года в год в этот день всегда лежал её подарок, было пусто. Эрика сморгнула. Так и есть. Пустота. Но не мог же отец забыть? Вот и торт готов. Этот торт и подарок всегда были неразлучны! Как Чип и Дейл, Тёрнер и Хуч, Шерлок и Ватсон[2]2
  «Тёрнер и Хуч» (англ. Turner & Hooch) – американский художественный фильм 1989 года, невольные напарники: детектив Скотт Тёрнер и свидетель преступления пёс Хуч. Чип и Дейл – бурундуки-напарники, герои мультсериала «Чип и Дейл спешат на помощь» (англ. Chip ‘n Dale: Rescue Rangers), созданного студией Walt Disney; первая серия вышла 4 марта 1989 года.


[Закрыть]…

Сколько себя помнила, Эрика получала свёрток на каждый значимый праздник, а таких в году три: день рождения, Рождество и день книги. Подарок, неизменно в бумаге цвета морской волны, с тонкой ленточкой и изящным бантиком, таким, какой умела завязывать только ма. Каждый раз это была книга, о которой Эрика мечтала или о которой, по мнению родителей, только могла мечтать. И всякий раз это оказывалась восхитительная история!

Но сейчас угол стола был пуст.

Украдкой Эрика заглянула под стол, но там тоже ничего не было. А когда она подняла глаза, то встретилась взглядом с отцом, и тот улыбнулся так хитро, что стало понятно – будет сюрприз.

– Задувай! – отец пододвинул блюдо к девочке.

Открытый огонь в их «бумажном» доме под запретом: пламенные демоны так же опасны, как и Мокрица! Поэтому свечей на торте не было, но вообразить их не составило труда. Это тоже была часть ритуала. Эрика набрала полную грудь воздуха, зажмурилась, загадала желание и подула со всей силы.

Отец захлопал в ладоши: все свечи были потушены.

– Обязательно сбудется, – улыбнулся он, доставая нож. – Режем?

Эрика энергично закивала. Алый кусок торта оказался перед ней, занеся над ним вилку, девочка театрально вздохнула:

– Жаль Пират не видит этого пиршества!

– Крысам не место на кухне, – дежурно ответил отец, приноравливаясь к своему куску праздника.

Эрика поёрзала на стуле, пробуя кусочек и находя его потрясающе вкусным.

– А можно на следующий день рождения я приглашу Мишель? – спросила она, отковыривая перламутровую сахарную жемчужину.

– До этого ещё далеко, – добродушно улыбнулся отец, выуживая орехи из коржа. Каждый раз он добавлял в рецепт что-то новенькое: в этот раз это был кешью.

Он часто улыбался. Но улыбок у него было целая обойма – вежливая, сдержанная, снисходительная, разочарованная, блуждающая. Вот и сейчас – усталая и ставящая точку в вопросе.

Эрика кивнула, отправила в рот очередной кусочек и невольно взглянула на пустой угол стола. Интересно, насколько прилично напомнить о подарке? Эрика не решалась спросить. С одной стороны, это стало чём-то положенным ей по праву, а с другой стороны… Ведь никто не обязан дарить подарки, если сам того не желает. Эрика сковырнула орешек и спрятала в карман.

Когда половина куска была съедена, показался маяк. Её праздничная тарелка. Да, тарелки в этот день тоже были особенные: их снимали со стены лишь раз в году и потом бережно возвращали обратно.

Через полчаса с праздничным завтраком было покончено. Эрика знала, что дальше ей позволено не идти в школу (но сегодня и так было воскресенье), пойти гулять (но дождь лишь сильнее разошёлся), забрать и вскрыть подарок (но его не было). В носу защипало. Эрика выскользнула из-за стола, поблагодарила за чудесный торт (он правда был восхитителен) и хотела было отправиться в свою комнату, как отец остановил её:

– Мы вовсе не забыли о подарке, обезьянка, – тепло улыбнулся он. – Пойдём.

«Мы» – Эрика закусила губу, ей стало стыдно, что она успела разочароваться. Конечно же, родители не забыли про подарок! И вот, глаза вспыхнули, сердце застучало быстрее, а в животе зашуршали пушистые трепетошки. «Вкушение и предвкушение!» – девиз таких дней.

Эрика вышла следом за отцом из кухни, и узким коридором они пробрались через стопки книг в его кабинет-мастерскую. Тут тоже всё было захвачено книгами. Отец находил, восстанавливал и продавал редкие экземпляры. Старые томики в его руках оживали, сбрасывали пыль времён и открывали тайны прошлого.

– Но сначала, – отец поправил очки. – У меня к тебе просьба.

Широким жестом он указал на книги. Стопки хороводом выстроились вокруг вазы, в которой был диковинный букет – нарциссы, мимоза, тонкие прутья черных веточек, красный шнур паутиной. Явно подарок матери – её очередное творение. Флористика была её хобби с прошлого лета, зимой появлялись совершенно хтонические композиции, лишённые жизни, а сейчас к ним добавились яркие всплески первых цветов.

– О нет, па, – Эрика сморщила нос. – Только не сегодня! Сегодня ведь мой день!

Трепетошки замерли и поникли. Она обожала книги, но сейчас испытывала неясное раздражение и разочарование. Из-за отсутствия подарка или ма? Или и того, и другого. Это был её крохотный бунт, подавленный в зачатке.

– Мне очень нужна твоя помощь, обезьянка, – прищурился отец. – Ты же знаешь, без тебя я как Шерлок без Ватсона!

Мужчина выудил вазу.

– Сотни раз говорил ей, что воде не место среди книг, – вздохнул отец, унося букет на кухню.

– Ватсон нужен был Шерлоку, чтобы не заниматься скукотой и демонстрировать гениальность! – крикнула Эрика, спеша следом.

– Как Фродо без Сэма[3]3
  Персонажи трилогии Дж. Р.Р.Толкина «Властелин Колец».


[Закрыть]? – предположил отец, безуспешно пытаясь пристроить вазу на полку, среди корешков книг.

– Сэм буквально на себе тащил это кольцо, упакованное в другого хоббита! А в итоге все лавры достались Фродо! – Эрика подхватила задетую и полетевшую вниз книгу и вернула на место.

– А ещё психотравмы, в то время как Сэм получил красавицу жену и приличную должность, – не сдавался отец. Теперь он примерял букет к столу.

– Прекрати, – буркнула Эрика, пытаясь сдержать улыбку.

– Как Вейдер без Люка[4]4
  Персонажи киноэпопеи «Звёздные Войны», Дарт Вейдер – отец Люка.


[Закрыть]! – попытался он снова, критически оглядывая нарциссы и покосившуюся красную паутину.

– Вот это уже ближе, – хихикнула девочка, капитулируя.

Отец легонько щёлкнул её по носу:

– Ты же знаешь, в отличие от тебя, у меня нет нюха на книги, – улыбнулся он. – Я могу раздобыть раковины, но жемчужины в них найдёшь только ты!

– Это не нюх, па, – закатила глаза Эрика.

– Во вторник, пока ты будешь в школе, я как раз схожу на очередную книжную охоту! Прости, обезьянка, без твоего носа!

– Я их слышу! – пыталась в сотый раз объяснить Эрика. – Книги говорят со мной!

– Отлично! – закивал отец, уже убегая по тропам своих мыслей в дебри, до которых не докричаться. – Слушай, нюхай, но в рот не тяни – на них может быть плесень. И если услышишь – сразу в коробку для шептунов!

Эрика хмыкнула. Как можно не понять. Есть стопки молчунов, они самые тихие, но это не значит, что их истории скучны. Вовсе нет. Просто они упакованы в тела без голоса. Среди них прячутся редкие шептуны и шептуньи. Стоит их коснуться, и слышишь лёгкий шум, как от ракушки, поднесённой к уху. От такого шума иногда хочется почесаться.

Ещё реже встречаются певуньи, они робкие, и не шуршат в твоей голове, а тихонько поют. Обычно всего пара нот, но их незатейливый мотивчик так привязчив!

А ещё есть крикуны. Эрика была счастлива, что редко находит их. Потому что крикуны ужасны! Вопят так, что голову раскалывает, как орех. Огромные эгоисты и выпендрёжники.

Но самые редкие и таинственные – это сирены. Их голос мягок и певуч, они обволакивают мелодией, и их хочется слушать и слушать. Эрика находила сирену всего два раза. Отец тогда страшно обрадовался, сказал, выручит за каждую столько, что хватит не думать о платежах за дом до следующего Рождества.

Стоило найти говорящую книгу, и отец сразу прятал её в специальную коробку. Из неё не долетало ни звука. Замыкал и в этот же день уносил из дома. Для таких находок были не менее таинственные покупатели.

Эрике строго настрого было запрещено открывать эти книги и тем более читать. Отец говорил, что и так она испытывает дикий стресс, как если бы сознательно шла на удары током. Эрика пожимала плечами. Ей нравились книги, нравилось находить этих говорунов, ну а то, что нельзя в них заглянуть – не беда. По сути, это были все те же истории, просто с частичкой волшебства, как называл это отец. Может, отпечаток бывшего владельца или его дома, редкий типографский изъян или ограниченный тираж, живой автограф почившего автора или звезды, подарившей эту книгу другу. Чтобы обыденное стало необычным, его должно было коснуться что-то из ряда вон выходящее.

Отец считал, что Эрике дано слышать эти оттенки, концентрацию жизни. Иногда же Эрике казалось, что не только жизни. Особенно после того, как она узнала, что один из найденных ею крикунов был в кармане мужчины, когда тот прыгнул с крыши ратуши сто лет назад. Мало того, что томик стихов По[5]5
  Эдгар Аллан По – американский писатель, поэт, эссеист, литературный критик и редактор, представитель американского романтизма (1809–1849).


[Закрыть] был антикварный сам по себе, на нём стояла дата и место, выведенные рукой самоубийцы под строками его собственного сочинения.

 
«И пусть тот ворон лишь мираж;
Его сияет взор полночный;
На перекрестье моих рук;
Души мятежной бег челночный».
 

Эрика узнала об этом, так как отец снял фотокопию и забыл папку с «делом» на столе. Когда па вернулся, она слёзно просила оставить эту книгу, не продавать. Такая печальная и загадочная, она была столь притягательно-таинственна. Но отец покачал головой. Сказал, что liber mortum[6]6
  Книги смерти (лат).


[Закрыть] хранят на себе отпечаток боли, и что с её даром это, как гулять зимой без шапки и надеяться не простыть. С тех пор он запирал книжные досье в ящике стола. А Эрика взяла в библиотеке молчаливое собрание стихов По. Некоторые ей понравились. Но от этого обычного безголосого томика не веяло тайной. Какими бы навязчивыми и громкими не были крикуны, после них молчуны – всего лишь тень.

Иногда отец брал её с собой на книжные развалы. И пока заговаривал продавца, задача Эрики была вслушаться в книги. Эрика называла это книжной охотой. Чтобы не выдать себя, отец всегда прихватывал несколько молчунов.