Текст книги "Не сойти с ума"

ГЛАВА 8. УРОКИ ЖИЗНИ

Пробежал-пролетел по клавишам времени и четвертый, и пятый классы. Лёка, если и увеличивалась в размерах, то это было почти незаметно. По сравнению с рослыми и довольно крупными уже одноклассницами, она смотрелась первоклашкой, и отношение к ней, как к потенциальной подружке было соответствующее. У нее было такое детское милое личико, что её можно было воспринимать скорей добродушно-снисходительно.

– Цыпленок! – всплеснула руками врачиха, проводящая медосмотр в их седьмом классе. Лёкин мизерный вес по всем медицинским таблицам соответствовал лишь восьмилетнему возрасту. Врачиха всполошилась и вызвала в школу маму. Не знала она, обычная шаблонная работница, что девочка просто повторяет способ прохождения времени родителей. И мама, и отец были долгоспелками, догоняющими одногодок в последний момент, на подлёте. И она догнала!

Вернувшись из пионерского лагеря перед восьмым классом, она непроизвольно заметила, что ей не нужно больше было смотреть на одноклассниц снизу вверх, а даже и наоборот. Некоторые девочки казалось, отяжелели и потянулись вниз. Они обжились довольно заметными женскими формами и смотрелись гораздо старше не только Лёки, но и своего возраста. Она среди них была как тонкий тополек, все такая же юная и лёгкая.

Дома к тому времени тоже произошли некие трансформации. Отец пережил очень неприятные перемены в служебной сфере. Неумение обуздать эмоции в нужный момент, наконец, сыграли с ним злую шутку. Последствия перманентной вспыльчивости вышли, все же, за пределы их трёхкомнатной квартиры. В своей конторе отец много лет служил начальником отдела. И это был талантливый разработчик, инженер-механик высшей категории. На его счету было несколько изобретений, официально зарегистрированных под его именем. И хотя в его подчинении находилось множество специалистов, но внутри этого деловитого наставника прочно засел застенчивый паренёк, с трудом подбирающий слова, стоило ему чуть смешаться в разговоре. А его моложавость усугубляла ситуацию. И вот уже замаячило закономерное повышение на должность начальника большого подразделения, на смену уходящего на пенсию Звонарева. Под началом этого немолодого уже руководителя проходило становление Виктора, его рост и профессиональная зрелость. Но произошел случай, перечеркнувший его будущую карьеру, хотя нет, даже сам ход жизни…

У Звонарева имелся закадычный друг, ещё с военных лет. Как зачастую бывает, у этого военного друга появилась необходимость пристроить своего племянника. И вот, этот родственник, не очень-то блестящий специалист, прибыл руководить Лёкиным отцом. Надо ли говорить, что обычная рукопашная метода, успешно отработанная дома, в данном деле дала осечку…

Были недели, месяцы метаний, поисков, но работу в этой сфере отец найти не смог.

Потом, спустя годы, его контора влилась в мощные и незыблемые структуры газовой промышленности. И многие его сослуживцы перешли на довольно значимый уровень – во всех смыслах, оставив отцу незавидную участь всю оставшуюся жизнь бороться за хлеб насущный. Биография Виктора совершила крутой вираж, предоставив работу школьного учителя технического труда. И по иронии судьбы – в Лёкину школу. Теперь детская среда впитывала подобные воспитательные эпизоды как губка, со смаком пародируя увиденное на переменках.

Но была одна незримая наблюдательница столь неординарного семейного и школьного воспитания в отдельно взятом данном случае. Школу иногда, по отведенному графику, посещала инспектор детской комнаты милиции, имеющая к тому же образование детского психиатра, а ещё и стаж медсестры. Как сейчас бы сказали – внештатный психолог. Она проводила с детьми тематические лекции и разъяснительные беседы, к ней в кабинет приводили отъявленных хулиганов. Но то, что делали с этой миниатюрной девчушкой одноклассники, учителя и родной отец, шокировало не на шутку. Класснуха математичка, переняв манеру Лёкиного отца, отчитывала её даже там, где спускалось с рук другому ребенку. И лепила ей трояки по настроению. Женщина – инспектор видела детские глаза, настолько готовые прощать, и, в то же время, не видящие выхода из этой безнадеги.

Звали её Нелли Семёновна, она была одинока и бездетна. По известным только ей причинам. Ее взрослая жизнь так же начиналась с гнета и унижения, но только не от отца, а от мужа. Закончившаяся выкидышем очередная сцена семейной жизни повлекла за собой свободу от мужа и лишение ее и этого ребенка, и всех потенциальных. Её, беременную, в кровь избитую, привезли в городскую больницу. И когда она, в больничной палате, вытерла последнюю слезинку, она всё решила. Что никогда больше. Никто не причинит ей боль. И она не даст причинить боль таким же беззащитным и доверчивым, какой была она сама. И поступила на юридический. А затем получила ещё одно образование – медицинское. На факультете психиатрии. Нелли приехала по служебному назначению в этот небольшой северный городок из Петрозаводска, оставив там квартиру и приемного сына, которого она сначала отдала в Суворовское училище, и которого два года назад призвали в армию. Этого мальчишку она подметила в одном из интернатов Петрозаводска семь лет назад. Ему тогда светила детская колония. Оставшись без родителей, он пустился во все тяжкие. В компании таких же неприкаянных подростков он по ночам разбивал витрины магазинов, воровал продукты и не пропускал ни одной уличной драки. Она тогда поверила его глазам. Не ожесточенным. Смышленым. Надеющимся. И взяла под опеку. А затем и усыновила. И попала в точку. Парень избежал заключения, а, впоследствии, всем сердцем полюбил свою приемную маму. А Суворовское довершило дело. И теперь это был рослый, заботливый сын. Артем. Ей после защиты второго диплома предстояло отработать в детской комнате милиции три года, как раз до окончания армейской службы Артема. Но и эти три года Нелли не смогла высидеть спокойно. Готовность протягивать руку сподвигла её на опеку ещё одного трудного подростка. Детдомовская девочка по имени Елена не отличалась образцовым поведением, зато имела большой успех у противоположного пола. К ней притягивались довольно неоднозначные и сомнительные субъекты, порой гораздо старше. Её, сбежавшую из интерната, не раз приводили в детскую комнату милиции. С боевым раскрасом, бунтарской непокорностью, она напоминала дикого зверька, зажатого в угол. Лёкина тезка рано лишилась родителей, её отец в пьяном угаре зарезал мать и угодил на пятнадцать лет в колонию строгого режима, где спустя три года попал на нож от своего же сокамерника. Но если с Артёмом у Нелли случился вполне успешный опыт становления на нужные рельсы, с Леной процесс забуксовал. Она не желала меняться, ей нравилась собственная разухабистость и резкость. Её приходилось вытаскивать из самых злачных мест, прибегая к помощи коллег-милиционеров.

– Я все равно убегу!! – кричала Лена, обхватив голову руками и падая ничком на свой диван уже в Неллиной квартире. Горючие слезы черными ручьями смывали тушь с ресниц, смешиваясь с алой помадой. Набунтовавшись, она так и засыпала, уставшая, истасканная, размазюкав грязные разводы по физиономии.

– Я уеду отсюда! За границу! Макс мне паспорт сделает! – следовало продолжение за завтраком.

– Ну, положим, за изготовление и использование фальшивых документов существует уголовная ответственность. Причем, ты уж год как подлежишь этой ответственности, тебе сколько? Пятнадцать!! Не маленькая уже. А уж Максу твоему оооочень долгосрочную путевку выпишут. Причем в настоящую взрослую колонию! Понимаешь!?

Но Лена ничего не хотела понимать. Она мечтала о загранице. И о Максе. Макс, уже совершеннолетний, обещал увезти Лену в тогда ещё ГДР, где его ждал родной дядька.

У Нелли была тайная дума: увезти из этого городка, подальше от деятельного Макса, в Карелию, где она сама родилась и провела полжизни. Надо только дождаться Лениных экзаменов после восьмого класса и окончания собственного контракта. И уже на руках был вызов для Лены на поступление в лесной техникум, без вступительных экзаменов. Как сироте и воспитаннице детдома.

А в один из дней произошло их знакомство с Лёкой. Нелли предстояло провести тематический урок в их классе, и она, дождавшись перемены, поднялась на второй этаж и подошла к нужной двери. Картина, открывшаяся ее глазам в требуемом классном кабинете, неприятно поразила и расстроила. Возле учительского стола стояла троица: классная руководительница, невысокий подтянутый мужчина и худенькая, разительно похожая на него девочка.

«Отец и дочь» – почему-то сразу подумалось Нелли. Позже она узнала, что он, как выяснилось позже, совместительству являлся ещё и учителем той же школы. Но тогда поразило её другое. Обычно, родители как наседки защищают и оправдывают своих чад, даже если есть все основания его порицать. Такова природа родительской любви. Тут нет границ и исключений. Она безусловна. Здесь же явно были двое на одного. И класснуха, менторски перечисляющая замечания, и отец, согласно кивающий и сжимавший крепкие кулаки. Причем, лицо его, четко очерченное и довольно приятное, было отталкивающе-жестоким в этот момент. А крайняя степень испуга и отчаяния, плескавшаяся в потемневших и расширенных глазах девчушки, говорила о довольно коротком знакомстве с этим кулаками. В дальнем углу класса вырисовывалась притихшая группка одноклассников, показательно пародирующих мимику учителя и борцовскую стойку отца, и, по всей видимости, привычно наслаждающихся занимательным действом. Их одноклассница выглядела такой несчастной, в ее нереально ярких зелёных глазах плескалась такая безнадега, что Нелли с трудом удержалась от того, чтобы не подойти и не заслонить ее от всех. Но вот, прозвенел спасительный звонок, начинался классный час, а точнее – сегодня лекция Нелли.

Выражение лица классной руководительницы моментально и неожиданно сменилось на подобострастно-дружелюбное – с представителем силового органа нужно было дружить. Мало ли что.

– Пожалуйста, Нелли Семёновна, можно начинать.

На протяжении всего часа, точнее, сорок пять минут дети делали вид, что слушают, некоторые откровенно перешептывались. Лёка вряд ли слышала хоть слово из всей беседы, она время от времени нерешительно поднимала глаза от парты и казалась такой же расстроенной и потерянной. После звонка с урока крупные и громкие одноклассники ломанулись в столовую, девочка медленно собирала портфель, нарочито долго копаясь в его недрах и явно планируя переждать массовый исход товарищей по учебе. Когда класс опустел, Нелли подошла к ней и села рядом.

– А ты сегодня не обедаешь?

Девочка, не поднимая головы, пожала плечами.

– Наверное.

– Не составишь компанию? Я в столовой пирожки с яблоками видела. Любишь с яблоками?

Лёка несколько раз кивнула головой, и тут, самообладание ребенка, держащееся так долго на честном слове, поломалось. Из глаз побежали частые крупные слезинки, оставляющие темные крапины на учебнике алгебры. Неожиданно человеческое отношение и добрый негромкий голос Нелли произвели эффект диссонанса и Лёку прорвало.

– Ну, ну, ты чего, все хорошо, не надо – У тебя ещё есть уроки?

– Да, физкультура.

– Пойдем, проводишь меня до кабинета, а то перемена закончится.

В кабинете завуча старших классов, где Нелли выделяли рабочий стол при посещениях школы, было пусто. Женщина усадила её за стол.

– Посиди пока тут, я закрою кабинет, никто не войдёт. А на счёт физкультуры я договорюсь с учителем, тебя не будут ругать. Я скажу, что у тебя голова разболелась, и что я провожу тебя домой. Ты ведь не против?

Девочка, похоже, решив сегодня перейти на язык жестов вместо речевого общения, помотала головой, а потом согласно кивнула. Щелчок ключа в скважине и стало совсем тихо. Она постепенно успокоилась, и, чтобы занять себя, обвела глазами кабинет, машинально читая надписи на корешках книг в шкафу. Методическое пособие по… Вот ещё одно, по другой теме. Все школьные работники – такие читающие и подкованные. Почему же они не могут помочь ей? Почему каждое утро – пытка, а весь школьный день затем – мучение? Почему даже дома нет ощущения защиты и тепла?

Лёка вздрогнула от повторного щелчка в замке, но это была Нелли.

– В общем, делаем так: сейчас все на уроках, мы с тобой спускаемся, одеваемся и прогуливаемся до моего дома, а там пьем чай с пирожками, коли уж в столовой не удалось – она приподняла прозрачный пакет, наполненный рыжеватыми пухлыми булками.

Идти пришлось недолго, Нелли жила через два дома от школы. Весна уже вовсю светила и чирикала с деревьев, и ветер дул почти летний, мягкий. Поднявшись на второй этаж, они оказались перед обычной, обитой дерматином, дверью

– Давай, мой ручки и – за стол! Ты ведь Лена? У меня дочка есть, тоже Лена! Ну, не совсем дочка, девочку я взяла из детдома… Нелли невольно осеклась. Ее Лена была далека от проявления дочерних чувств. Две Лены, но такие разные…

Нелли специально не переходила к нужному разговору, пока девочка не поест. Лёка, вынужденно пропустив обед, теперь, когда никто не мог её обидеть, да и никто не знал, где она, вдруг почувствовала зверский голод. Когда она умяла второй пирожок, Нелли поняла, что нужно греть суп. Чтобы девочка не смущалась, она пыталась её занять. Рассказала о своей школьной поре, о студенчестве, умолчав, правда, о дальнейшем фатальном замужестве и его плачевных последствиях. Вместо этого она, смеясь, поведала несколько весёлых историй о поездках на картошку и студенческом клубе.

– Лена, попробуй рассказать мне свою историю, я очень хочу тебе помочь – попросила она, когда все тарелки были вымыты и забавные истории закончились. И Лёка, вновь расплакавшись, рассказала… Как боится и ненавидит своего отца, как с этим справиться ей совсем не помогает мама, как ее травят школьные подружки, и как ей вдруг разрешили их пригласить на день рождения в начале восьмого класса. И как она на радостях пригласила аж восемь человек, и как потом все отменили, вернее, регламентировали их количество до четырёх за день до праздника… И как она рыдала, обещала больше никогда ничего не просить и лично перемыть всю посуду и полы после застолья. Но отец, да и мама были непреклонны. Не смогла помочь даже Марина, поклявшись помочь и с готовкой, и с уборкой. И как она, заискивая и извиняясь, подходила на переменках к каждой из четырёх «лишних» подружек и просила не приходить… И как к ней вообще никто не пришел в назначенное воскресенье, и вкусно накрытый стол на пять человек долго стоял в зале без единого сотрапезника… И как её с ещё большим рвением травили в классе после неудавшихся именин, и как она вообще ненавидит свой день рождения, потому что всегда несчастна! несчастна в этот день… И, как она в шестом классе влюбилась в самого красивого мальчика в классе, став двадцатой по счету его тайной воздыхательницей, и как её ежедневно принижают на его глазах, и поэтому он ровным счетом ее просто не замечает… И как она мечтает сбежать, куда подальше из отчего дома. Нелли молча, не прерывая слушала печальный рассказ. Уже второй раз за последний месяц вторая Лена пылко заявляет о побеге, но как рознятся причины, порождающие эти намерения!

Девочка опять горько расплакалась, растравив себе сердце воспоминаниями. Она старалась ни дома, ни в школе не показывать слез, но сейчас это было выше ее сил.

Нелли, как хороший психотерапевт, могла заключить из её рассказа, что отец страдает психическим заболеванием, она даже знала название такого недуга. Нездоровая психика небольшого человека, искалеченная в детстве и берущая подпитку из многих комплексов. И из жестокости к слабому, если не поддаются сильные. Нет, физической силы в нем было предостаточно, речь о душевном равновесии. Подобострастно-дружелюбный с посторонними, он дома отпускал пружину, сдерживающую его эмоциональную составляющую в течение дня.

Нелли, выслушав горькую исповедь, впервые не знала, как успокоить совсем расстроившуюся девочку. Её впору было успокаивать саму. Она достала из шкафчика валериану, накапала в стакан ей, а потом и себе.

– Тебя дома как зовут? Можно мне так же?

– Лёка… Но, это мама и Марина. А отец… – Лен… – она запнулась – Кой… И Леной, бывает.

– Лёка куда лучше! Мне нравится, и тебе очень подходит. А отца ты как называешь?

– Раньше папой, когда была маленькая. Сейчас – никак… почти…

– Ну, хорошо. А что ты любишь делать?

– Читать! – её глаза стразу засветились, помятуя о десятках прочитанных книг с фонариком, под одеялом. Отец был приверженцем четкого режима, и после «отбоя» в 21—00 рекомендовалась темнота и тишина. Она, испытывая дефицит живого общения, черпала его из печатных изданий, проглатывая не только положенное по школьной программе, но и выходя за ее рамки. Библиотека у них дома, как у семьи, читающей и образованной, была обширной, и она зачитывалась романтическими шедеврами Дюма и Гюго, убегая из реальности в прошлые века.

– И вязать! – совсем уже улыбаясь припухшими глазами, вспомнила Лёка.

До чего хороша была её улыбка! Почти отцовская, но добрей, милее. Четко очерченный рот обнажал белоснежный ровный ряд верхних зубов, а на щеках появлялись ямочки. Пронзительно зелёные глаза при этом лукаво щурились.

– Так это же самые нужные дела для девочки! Будущей мамы и хозяйки! Милая моя девочка, я постараюсь сделать так, чтобы ты улыбалась, а не проливала слезы. Если надо, я вызову к себе на службу и твоего папу, и учителей. Но… – она невольно сделала паузу – О нашем разговоре никто не должен знать …Пока. Ты согласна?

Лена посмотрела на Нелли внимательно и удивленно. Затем, не очень, правда уверенно, но кивнула.

– Смотри, я запишу тебе свой телефон, у вас ведь дома есть телефон? Запишу и домашний, и служебный. Как только станет тяжело, да и просто захочешь прийти в гости или прогуляться по парку – звони. В любое время. Не на одном, так на другом я буду и сразу отвечу. Да?

– Да – это было не столько согласие, сколько заключение негласного договора. Лёка не столько осознавала, сколько чувствовала на интуитивном уровне, что сегодняшний день стал неким рубежом, оставившим позади многое и менявший все предстоящее.

ГЛАВА 9. ПОБЕГ

Подошла пора первых в жизни экзаменов, были выставлены отметки за четверть, за год, выданы экзаменационные билеты и назначены даты экзаменов. Их предстояло два: русский и математика. Лёка совсем даже неплохо закончила восемь классов: всего с одной тройкой по химии. И то, невзлюбила ее химичка. Да и никого она не любила! И тройки от нее были как манна небесная.

Получив дневник с годовыми отметками, она позвонила из автомата… Нелли. Больше делить радость было не с кем. Единственная ее подруженция Нинка Паклина год уж как переехала с родителями в другой город, Марина давно жила отдельно, она уже успела выйти замуж и родить дочку. Нелли была на службе, но очень обрадовалась звонку.

Вечером, после работы, с тортом и лимонадом, они поднялись в квартиру Нелли. Их отношения как-то быстро приобрели доверительную форму, они пили чай, болтали обо всем на свете, смеялись. И, конечно, чокнулись лимонадом за светлое Лёкино будущее и за гранит науки, который ещё предстояло прогрызть. И в этот вечер она, наконец-то, познакомилась с Леной.

Это были две совершенно разные девочки. Лёка, с полным отсутствием любых женских признаков кроме кос, на фоне крепко сбитой, сформировавшейся Лены, казалась пятиклашкой. Да и одеты они были совершены по-разному. Лёка уже собиралась уходить, когда с гулянки пришла Лена. В короткой джинсовой юбке, с модным тогда начесом и алыми губами.

– В ванну, ванну, быстренько! Все смываем, переодеваемся и садимся пить чай! И знакомиться! – видно было, как сразу расстроилась Нелли. Их противостояние было ощутимо. Лена степенно прошествовала в маленькую комнату, одарив незнакомую девочку высокомерным взглядом. Но знакомства как такового далее и не последовало. Не интересна была Лене, такой взрослой, эта зашуганная малолетка. И Лёка как-то торопливо засобиралась, словно застыдившись своего прихода.

Экзамены пролетели на удивление легко и быстро, да и отметки Лёка получила хорошие. А дома у Нелли случилась и вовсе невероятная вещь: сбежала-таки её воспитанница. Придя домой через две недели после знаменательного чаепития, она не обнаружила ни многих вещей, ни малейшего намека на присутствие Лены. Зато сразу нашлась ее записка: «Умоляю, никогда не ищи меня!!!! Я не вернусь и все равно сбегу. Ненавижу эту страну и свою жизнь в ней»

Глупый бунтарский жест, за который можно здорово огрести. Вплоть до уголовной ответственности. За антисоветскую пропаганду. С другой стороны, она сама выложила в руки Нелли оправдательный документ. Нелли села за стол, подперев щеку и взяв в руки записку. Две неровные строки нетвердым почерком. У нее было двойственное ощущение. С одной стороны, она была огорчена такой вопиющей выходкой и должна была незамедлительно подать в розыск. С другой, испытала странное чувство, своего рода облегчение. Она убежала себя, что не должна, не имеет права, что обязана незамедлительно поднять на ноги всех коллег, трубить во всеуслышание. Но она оставалась неподвижна, глядя куда-то внутрь себя. Когда уже совсем стемнело, она без сил поднялась на ноги, включила верхний свет. Глаза понемногу привыкли к ярким лампочкам, Нелли подошла к серванту и взяла в руки папку с Лениными документами. И тут пришлось сесть вновь. Все бумаги были на месте. Не только аттестат об окончании восьмого класса, полученный всего неделю назад и направление в Петрозаводский техникум, но и паспорт! В конверте так же лежало свидетельство о рождении и метрика из детдома. Она сбежала, не взяв бумаги, уму непостижимо. И если направление на учебу ей на фиг не сдалось, но паспорт! Получается, сдержал слово ее пресловутый Макс, достал для нее паспорт. Как работник юридической сферы, она знала, что такое осуществимо, вопрос лишь в цене. Дорого он, оказывается готов заплатить за ее Ленку! Её ли? Нет, она так и не захотела ни ее опеки, ни ее заботы. Чужая, озлобленная на всех взрослых и на свою наставницу в том числе. В поле зрения попали билеты на поезд до Ленинграда, дальше пересадка на Петрозаводск. Да, Нелли надеялась изменить Лену переменой места. Какая глупость. В ту ночь в ее голове возник – нет, не план, а лишь смутная мысль… Она вновь и вновь видела перед глазами такое наивное, такое расстроенное личико другой, совсем вроде бы посторонней, Лены, Лёки…

И его величество Случай зафиксировало эту мысль, запрограммировав связи, связки и алгоритмы…

Выпускной бал полагался лишь после окончания десятого класса, а после восьмого собирались сделать школьный вечер. И это в целом было прекрасно, но было одно существенное НО. Лёкин гардероб замечательно отвечал запросам экономии бюджета, но никак не вязался с танцевальными вечерами. В их семье было в порядке вещей, что у нее должна быть школьная форма, ведь она школьница. А вырастет – сама определит, что носить. Да и фигура у нее была, прямо скажем, больше мальчишеская, и одевали ее обычно в девчачьих отделах Детского мира. Мама, конечно же, более мягкосердечная и понимающая, готова была помочь своей младшенькой, ведь именно с ней она по-настоящему ощутила себя матерью, с Мариной как-то не получилось. Решено было купить красивую ткань и отдать шить соседке, тетя Люба брала недорого. Из магазина тканей вернулись уставшие, но веселые. Мама по дороге вспомнила свое московское студенчество, рассказывала смешные истории, посекретничала о былых кавалерах… Под настроение купили даже новенькие лакированные лодочки, благо, несмотря на худобу, Лёкин рост и размер ноги позволяли использовать для покупок женские отделы обувного магазина. После ужина предстояло много дел: спуститься с тканью к соседке, снять мерки, нарисовать само платье, договориться о дне готовности. Но новое платье она так и не увидела, как, впрочем, и многие другое.

– Выклянчила? – был первый вопрос отца, вернувшегося с работы. Он потрогал нежную шелковистую ткань, сдвинул ладонью крышку обувной коробки. Он всегда держал её в строгости, а сейчас уже по привычке, на всякий случай. Поначалу он очень боялся ее избаловать, вырастить потребительницей, требующей с родителей блага. Да и деньги целесообразней было тратить на более нужные в хозяйстве вещи. И даже после того, как стало ясно, что его дочери не суждено стать махровой эгоисткой, и что тотальная экономия давно приобрела форму абсурда, не меняло ситуации. Да и попросту не замечалась.

– Вить! – мама глазами попыталась намекнуть отцу неуместность и жестокость его слов.

– Дорогие туфли, дорогие ткани! – он резким жестом подкинул ткань, которая, легко соскользнула с дивана и, картинно струясь, волнами легла на пол. Лёке вдруг стало плевать на вполне реальный риск получить по лбу, ей до тошноты надоело бояться отцовской ярости.

– Жмот! – хлесткой оплеухой вырвалась реплика.

Отец, видимо, не сразу состыковал последовательность событий, с минуту он непонимающе и не веря, молчал. Лицо исказилось глуповато-злобной маской, глаза побелели. Как в далёкой юности, он, теряясь, испытывал сложность с подбором слов. Сейчас же он растерялся абсолютно и безусловно.

– Ну, девка! По мусалам! – выдернул он из недр послевоенного пацантства очередное труднопереводимое словцо. Резко подойдя и привычно занеся ребро ладони над затылком, вдруг запнулся за следующую фразу:

– Бей! Но знай! Если ты меня ещё хоть раз ударишь, я уйду из дома.

Рука, замерев над затылком, неожиданно изменила направление и с грохотом опустилась на стол, сжавшись по пути в кулак.

– Давай! Шуруй! Жрать захочешь – прибежишь!

– Жрать! – не то хмыкнула, не то всхлипнула Лёка. – Самое подходящее слово для единственной родной дочери.

У отца, как сказали бы потомки, сбилась программа. Замкнуло накоротке. Он впервые не знал, какое должно последовать действие и злился на себя за это. Повторно грохнув по столу, в бешенстве выскочил в спальню. Лёка посмотрела на маму сквозь непролитые слезы, ища поддержки. Но… и мама не знала, как поступить. Лёка ждала её решения, словно от этого зависела жизнь. И видно было, что мама расстроена, что она чувствует всю неправильность происходящего, но… она выбрала добрососедские отношения с супругом. Потому что привыкла. Потому что давно подчинилась установленному порядку взглядов на жизнь. Потому, что сама уже поверила в их единственно возможность. И потому что теперь уже боялась остаться без мужа. И даже, будучи вынуждена пожизненно прятать помаду за дырочку в подкладке женской сумочки и торопливо стирать ее затем рукавом, если вдруг муж внезапно заходил к ней на работу, она не желала менять ничего в жизни.

– Алёна! – произнесла она теперь уже это имя с той же интонацией, с которой пыталась уравновесить отца. И Лена поняла. Она молча ушла в свою комнату и закрыла дверь. Уже три года после замужества сестры они жили втроём в «трёшке», и у нее, наконец, появилась своя комната. Она привычно расстелила постель на диване, выключила свет, но не разделась и не легла. Забралась с ногами на широкий подоконник, уставившись в окно. Разглядывая знакомый дворик детского сада, в который ходила ещё сама, привычно углубилась в себя. Это было место раздумий. Так часто она думала, читала и просто мечтала, сидя на верхотуре пятого этажа, что сделала сейчас это почти неосознанно. За дверью ещё слышны были звуки вечерней активности родителей: что-то громко бубнил отец, ему так же эмоционально отвечала мама, щелкали выключатели и задвижка ванной комнаты. Подходила к закрытой двери мама, прислушиваясь к тишине, но не входя. Лёке и хотелось, чтобы кто– то вошёл, успокоил, попросил прощения, просто прижал голову к своему плечу. И, в то же время, она опасалась этого.

…Отец сделал так всего один раз в жизни. Ей было восемь лет. И, как все девчонки ее возраста, она собирала свои сокровища: фантики, камушки. В коробочку из-под маминого кольца она собирала разноцветные бусинки. Особенно хороши были граненые стеклянные, которые обычно есть на дешевеньких колечках. Имея живую фантазию, она представляла себя водолазом, нырнувшим на дно моря, на поиски затонувшего корабля. Она рассыпала свои блестяшки на коврике возле дивана, «набирала» побольше воздуху и «ныряла» с дивана. И вот последовало уже несколько окриков отца, читавшего газету после работы, да и спать было пора. И грянул гром. Терпение родителя иссякло.

– Неси веник и совок! – он, подойдя, пнул ногой блестящую кучку. Она тогда впервые посмела противостоять отцу.

– Нееееет! – взвизгнула, она, закрывая руками и всем маленьким тельцем рассыпанные стекляшки. И, похоже, готова была принять смерть, защищая самое дорогое. Она так горько рыдала, что на лице отца появилось странное выражение, выражение того маленького никем не защищаемого мальчугана, которым он сам был очень давно.

– Витя!! – голос мамы как стоп-сигнал.

Но он успел и сам осознать, что перегнул палку. И уже поздно вечером, когда ее рассыпанные бусинки и фантики благополучно вернулись в свои коробочки, когда, Лёка, умытая и успокоенная мамой, засыпала, всхлипывая все реже, отец вошёл в детскую, присел на ее диванчик. Он коснулся губами лба и тихо произнес:

– Прости меня, Алёнка… Я виноват…

…Но сегодня никто не вошёл к ней, а вскоре вообще все стихло. И Лёка приняла решение. Она не сможет больше оставаться здесь. Здесь не было дома, не было семьи, не было того дорогого, без чего нельзя прожить. Но есть то, от чего хочется сбежать.

«Звони в любое время, я помогу» – подсказала память. Она осторожно соскользнула с гладкого подоконника, на цыпочках прокралась к прихожей. Там, прочно прикрепленный к стене, висел телефон. Отец любил стационарное постоянство, он все делал на века: прочные настенные стеллажи, крепленая к полу подставка под телевизор, а телефон установлен так, чтобы он был всегда в одном месте, и разговаривать при этом полагалось стоя. «Меня тоже надо было посадить в сервант под стеклянный колпак, чтоб не шевелилась. И пыль стирать не надо. И достать лет в двадцать, что б сразу замуж» – ей очень захотелось сарказма.

Совсем близко от прихожей находилась дверь в родительскую спальню. Она замерла возле телефона, прислушиваясь. Из-за двери слышалось лишь громкое посапывание, почти похрапывание. Она, стараясь это делать бесшумно, набрала знакомый номер. Один гудок, второй, третий… В полной тишине звонки возле самого уха раздавались громогласной сиреной. Казалось, прошла вечность, хотя не пошло и минуты, но Нелли ответила.

– Да. …Алло!..

Лёка сглотнула, прикрыв глаза. Она не могла говорить вслух, ее разу поймали бы на месте преступления. Да она и не знала, что сказать. Лишь еле различимо, шепотом произнесла: