Текст книги "Дикие цветы"

Хэрриет Эванс
Дикие цветы

Harriet Evans

The wildflowers

Copyright © 2018 Harriet Evans

© Рогова М., перевод на русский язык, 2019

© Терехов Е., перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2019

© osmak olga / Shutterstock.com

© Helen Hotson / Shutterstock.com

Посвящается Калý.

«Мы в порядке, Джек»

Раздвоение личности человека, которому пришлось преодолеть могущественную часть своего «я», чтобы достичь желаемых высот… Я помню ваши слова о Бренде де Б. и о том, что она «пытается плакать» на сцене, тогда как прекратить плакать в реальной жизни выше ее сил.

Из письма Джоан Плоурайт Лоренсу Оливеру перед его первым выходом на сцену в роли Отелло (1964)

 
Дева с пламенем в очах
Или трубочист – все прах.
 

Уильям Шекспир. Цимбелин

Пролог

I

Дорсет, август 2014 года

Бросив мимолетный взгляд с улицы, прохожий едва бы различил в строении, утопающем в зарослях ежевики и вьюнка, старый жилой дом. Однако, когда двое мужчин прорвались сквозь стену диких цветов и ползучих трав, окружавшую здание, они увидели прогнившие до черноты ступени крыльца. На крыльце доживало свой век плетеное кресло, поблекшее до серебряно-серого оттенка благодаря неустанной работе ветров и моря и накрепко вцепившееся в полуразложившиеся половицы бордово-зелеными побегами дикого винограда. Снизу доносился нежный плеск волн. А если обернуться на шум моря, можно было увидеть бухту Уорт – протянувшийся на многие километры извилистый берег с кремово-желтым песком, бирюзовые воды и белые меловые скалы вдалеке.

Дейв Николс, стажер риелторской фирмы «Мэйхью и Файн», c раздражением наблюдал, как Фрэнк Мэйхью, остановившись на середине песчаной дороги, роется в карманах в поисках ключа. День стоял невыносимо жаркий, солнце жгло землю, не зная пощады. Мама и маленькая дочка в купальниках и с полотенцами в руках проскочили мимо, бросив на незнакомцев полные любопытства взгляды. Стоя в своем лучшем костюме перед прогнившей развалюхой, Дэйв чувствовал себя идиотом.

– Не понимаю, зачем нужна оценка, если старуха все равно не собирается продавать дом, – угрюмо сказал он.

Фрэнк неодобрительно поцокал языком.

– Старуха?! Для тебя она леди Уайлд, Дейв. К тому же ей уже недолго осталось – прояви уважение. Через несколько месяцев ее не станет, и семья скорее всего захочет продать дом – им он не нужен, это ясно. Тогда-то и появимся мы, понимаешь?

Он оглянулся, чтобы окинуть взглядом захватывающий вид на бухту. Потом снова посмотрел на своего ссутулившегося, недовольного стажера, сына старого приятеля по гольфу, и деликатно вздохнул.

– Если правильно разыграть карты, именно мы станем агентами, которые проведут эту сделку. Дома в бухте Уорт не так часто выставляются на продажу – их здесь всего-то с десяток. А этот дом, Боски, – объект пляжной недвижимости высшего класса.

Дейв пожал плечами.

– Этот дом – развалюха, – сказал он, глядя на обросшее мхом и ползучими растениями окно. – Посмотри на доски! Не удивлюсь, если они прогнили насквозь.

– Большинству покупателей на это плевать. Они просто положат новый пол и начнут все с начала. – Фрэнк отвел вьюнки и увядшие розы в сторону, вставил ключ в замок и с видимым усилием надавил на осыпающуюся дверь. – Хотя если начистоту, мне и самому жалко видеть все это. А каково леди Уайлд, застрявшей в доме престарелых вверх по улице, я вообще едва ли могу представить – ведь ей этот вид открывается каждый день. Черт побери, крепко эту штуку заклинило! Ну давай же!.. – Фрэнк навалился своим тучным телом на дверь, но ничего не произошло. Тогда он отступил назад и вбок, присматриваясь к одному из занавешенных окон.

– Хм-м… – протянул Фрэнк, покачиваясь на каблуках.

А спустя мгновение до ушей Дейва, рассматривающего пейзаж, донесся возмущенный возглас. Дейв с тревогой обернулся и обнаружил напарника, торчащего из дыры в деревянном полу. Тот провалился внутрь примерно на фут-деревянные доски просто растаяли, словно их сделали из масла.

Едва сдерживая смех, он протянул Фрэнку руку, и немолодой человек не без труда вытянул себя из провала.

– Эту ситуацию я, пожалуй, объясню леди Уайлд самостоятельно, – сказал Фрэнк, пригладив растрепавшиеся волосы. – А теперь помоги мне. Еще немного энтузиазма, и она откроется. Вот так…

Они налегли на дверь вместе, та с болезненным треском поддалась, и мужчины ввалились внутрь.

Когда теплый, пахнущий плесенью воздух дома пощекотал им ноздри, Фрэнк включил фонарик и принялся обшаривать его лучом коридор. С потолка свисал пожелтевший мертвый побег какого-то растения.

– Ну… – сказал Фрэнк, потянув за него. – Вот мы и здесь.

Дейв втянул носом затхлый воздух.

– Духи… Я чувствую запах духов…

– Не глупи, – ответил Фрэнк, но отчего-то его передернуло. Долгие годы никто из людей не дышал воздухом старого дома, и, казалось, за это время он насквозь пропитался чем-то необъяснимым.

Сразу налево от Фрэнка располагалась прихожая, а прямо перед ним – лестница, ведущая к спальням внизу. Справа была кухня, а слева от прихожей – гостиная с французскими окнами[1]1
  Панорамные окна от пола до потолка, открывающиеся на манер дверей. (Здесь и далее по тексту – примечания переводчика.)


[Закрыть], выходящими на крыльцо.

– Для начала сделаем вот что… – сказал Фрэнк и, пройдя на кухню, распахнул выцветшие шторы песочного оттенка, о первоначальной расцветке которых мир давно забыл.

В углу комнаты стоял диванчик, обитый полинявшей серо-желтой тканью с узором и усеянный точечками тел умерших за десятилетие мух и ос. За ним была кухня, выходящая окнами на дорогу. Все полки и горизонтальные поверхности пустовали – ничего, указывающего на обитаемость дома.

Фрэнк пару раз щелкнул выключателем.

– Бесполезно… – Он принюхался. – Я тоже чувствую какой-то запах. Духи или цветы, или что-то еще… – Он одернул сам себя. – Ладно. Давай откроем окна. Проветрим, впустим свет, а потом можно будет спуститься вниз и осмотреть спальни.

Они принялись дергать ручки окон, но рамы слишком разбухли от сырости и не открывались. Спустя минуту мужчины сдались и вернулись в коридор.

– Спальни находятся внизу? – удивился Дейв.

– Да. Здесь все устроено вверх ногами. Все жилые комнаты сосредоточены сверху – там, где открывается вид на море. А спальни – снизу, ведь, когда спишь, все равно, куда смотреть, – ответил Фрэнк, пройдясь рукой по перилам. – Кстати, неплохая идея. Помнится, я мечтал об этом доме, когда был юнцом.

Дейв озадаченно посмотрел на него.

– Ты знал Уайлдов?

– Их все знали, – ответил Фрэнк. – Это была очень необычная семья.

Он направил фонарик на обитую деревянными панелями стену, и оба вдруг подпрыгнули на месте. Из темноты на них взглянуло лицо.

Фрэнк пришел в себя первым.

– Это просто фотография, – сказал он с легкой дрожью в голосе.

Изображение на стене поблескивало во мраке. Женщина с крупным носом в широкополой шляпе широко улыбалась, а из ее руки, между указательным и большим пальцами, свисал краб.

– Похожа на ведьму, – заметил Дейв.

Фонарик внезапно дрогнул в руке Фрэнка и выхватил из темноты еще пару лиц.

– Во имя всего святого, кто эти люди? – не выдержал Дейв.

Вместо ответа Фрэнк медленно повел луч фонарика вдоль стены, и им открылись новые лица, выглядывающие из рам. Это были смеющиеся, гримасничающие, деликатно улыбающиеся люди, компании, чокающиеся бокалами, танцующие дети – лица все новые и новые, некоторые черно-белые, некоторые в цвете. Еще здесь висели театральные афиши и газетные вырезки.

– Вот они, – сказал Фрэнк, указывая на изображения. – Это что-то, да?

Дейв вгляделся в ближайшие к нему фото. Красивая женщина с золотисто-каштановыми волосами и двумя девочками на коленях-темненькой и светленькой. Компания взрослых, расслабленно развалившихся на крыльце с сигаретами и бокалами в руках. Сияющая пара малышей, отплясывающих на пляже: мальчик и девочка. Еще несколько улыбающихся групп.

Мужчина и женщина с фотографий мелькали и в газетных вырезках – всегда очень элегантно одетые. На одной из них они держались за руки и смеялись, при этом женщина слегка повернулась к кучке зевак и махала им свободной рукой.

Дейв принялся рассматривать фото, освещая одно за другим светом фонарика в мобильном телефоне-искал ее. Найдя, он уставился на снимок, как загипнотизированный: она была самой красивой из всех женщин, которых он когда-либо видел.

– «Энтони Уайлд и его жена Алтея прибывают в „Роял-Корт“[2]2
  Ройал-Корт – театр в лондонском районе Вест-Энд (осн. 1870). Внес заметный вклад в современное театральное искусство.


[Закрыть] на премьеру пьесы „Макбет“, – с трудом прочитал Дейв, поднеся телефон вплотную к надписи. – Спектакль завершился, но еще десять минут восторженная толпа стоя аплодировала мистеру Уайлду». Понятно.

Он обернулся к Фрэнку, который зачем-то полез в портфель.

– Кто, черт возьми, они такие?

– Не могу поверить, что ты никогда не слышал об Энтони Уайлде, – сказал Фрэнк, наводя извлеченный из портфеля лазерный дальномер на стену. – Два метра сорок сантиметров. Величайший актер своего времени. И его жена, Алтея. Уж ее-то ты знаешь, она снималась в «Хартман-Холл»-леди Изабелла.

Дейв покачал головой.

– Не слышал.

– Боже мой, как ты можешь ничего не знать о «Хартман-Холл»? Это шоу затмило даже «Даунтон»[3]3
  «Аббатство Даунтон» – всемирно известный британский телесериал (2010–2015). Вошел в Книгу рекордов Гиннесса как «самый обсуждаемый критиками сериал в истории».


[Закрыть]. – Фрэнк вздохнул. – Ну а как насчет «На краю»? Ситком о старой леди, разговаривающей со своим отражением в зеркале? Это тоже была она.

– Может, что-то припоминаю… – Дейв снова взглянул на женщину: длинная шея, крупноватый нос, гипнотические зеленые глаза с крапинками орехового цвета. Она смотрела на него, и только на него, пока все вокруг тонуло во мраке. Он отвел от фотографии фонарик. Внезапно ему стало не по себе.

– Их называли «Дикими Цветами»[4]4
  Игра слов: wild («дикий») и Wilde (Уайлд, фамилия). Wildflowers – дикие цветы.


[Закрыть], и каждое лето они проводили здесь. А люди, люди, что у них останавливались! Вот это шарм! Идешь мимо, возвращаясь с пляжа, и видишь их наверху: играет граммофон, у каждого в руках коктейль, женщины в красивых платьях, дети бегают туда-сюда по ступенькам – мальчик и девочка, слегка младше меня…

Глаза Фрэнка подернулись пеленой задумчивости.

– Что за жизнь у них была! Я смотрел, как они играют, по пути с пляжа… Отец орал на мать, мать опускала голову, пытаясь притворяться, что не знает, кто он такой… Оба пьяные, перебравшие эля и солнца… А я все бы отдал, чтобы оказаться там, наверху…

Он поскреб подбородок пальцем.

– В Лондоне они жили в огромном доме у реки. Она любила, когда рядом вода-ну или по крайней мере так говорят. А он был готов ради нее на все. Вообще на все. А дети… Черт возьми, счастливчики, да и только-каждое лето проводили здесь. Да, сэр Тони был лучшим из всех отцов. По-настоящему лучшим. Все время что-то затевал-веселье, игры…

Внезапно Фрэнк передернул плечами и сказал с раздражением:

– Ну все, хватит. Вынь руки из карманов и соберись. Займешься спальнями налево, а я возьму на себя остальные. Покажи наконец, что знаешь, как использовать лазерный дальномер по назначению.

Дейв неохотно последовал за Фрэнком в полумрак лестничного пролета, ведущего вниз. Он измерил спальни и ванные так быстро, как мог, все это время слушая, как снаружи дома скулит ветер. Здесь, внутри, все было приглушенным, жарким и мертвенно тихим.

– А что с ними произошло? – спросил Дейв своего босса, когда они поднимались по лестнице, возвращаясь. – Почему они больше не приезжают?

Фрэнк пригладил взъерошенные волосы на макушке, потеребил наручные часы, словно готовясь к выходу из дома.

– Что-то случилось. Лет с двадцать тому назад.

– А что?

– Точно не знаю. Семья распалась. Дочь – известная певица, точнее, бывшая, Корделия Уайлд. Сын – большой режиссер, снимал «Повелитель роботов».

Теперь Дейв действительно был впечатлен.

– Не может быть! Обожаю «Повелителя»!

– Ну вот, это он, Бен Уайлд. Он был женат… А что случилось с нею, я не знаю. – Фрэнк прищурился и сделал несколько пометок в записной книжке. – Так или иначе, его сестра, певица, больше с ними не разговаривает. Отличная девчонка была, сумасшедшая, как шляпник[5]5
  Существует мнение, что выражение «безумный как шляпник» возникло в городке Дентон на севере Англии, где в XVII–XIX вв. шляпники широко использовали в работе фетр. В процессе его изготовления использовали ртуть, что нередко приводило к отравлениям, проявлявшимся в форме галлюцинаций и бреда.


[Закрыть], но мне нравилась. Потом сэр Энтони умер, и через пару лет леди Уайлд распорядилась очистить дом. Здание вверх по улице, что тоже было когда-то летним домиком, – там тоже жила какая-то странная семья, – сделали домом престарелых, и леди Уайлд там поселилась. Она никогда не возвращалась. Никто не вернулся.

Через какое-то время мрак стал гнетущим. Казалось, что лица со стен в темноте наблюдают за каждым шагом незваных посетителей, заклиная их включить свет, чтобы хозяева смогли снова ожить, снова вернуться в зеленое лето. Дейв вздрогнул, когда Фрэнк аккуратно перешагнул дыру на крыльце у входной двери, и поспешно последовал за напарником, хватая ртом воздух.

– Свежий воздух, – с облегчением сказал Дейв, когда они вышли на улицу. Он достал телефон: – Смотри, и сигнал есть.

– Всего-то слегка пахнет плесенью. Я встречал и похуже. – Фрэнк закрыл дверь, но тут раздался громкий лязг, и какой-то предмет упал с притолоки входной двери, провалился в дыру в полу и ударился обо что-то.

– Господи. – Фрэнк нагнулся, просунул руку между треснувшими досками и вытащил рельефное панно с изображением девушки-ангела, увенчанное проржавевшим крюком. У ангела были широкие распростертые крылья, обнаженная грудь, огромные глаза и загадочная улыбка. Девушка смотрела прямо на Фрэнка, держа в одной руке сосновую шишку, а в другой – маленькую сову с большими немигающими глазами.

– Что это? – спросил Дейв.

– Садовый ангелочек или что-то подобное. – Он разглядывал свою находку. – Да, так и есть. Старушка, которая раньше жила здесь, была археологом.

– Какая старушка?

– Та самая, в широкополой шляпе. Она его тетя. Жила здесь вместе с сэром Энтони во время войны. Отец знавал ее, чуднáя была. А теперь… – Он потер подбородок. – Не могу вспомнить ее имени. А вот эту штуку помню с самых юных лет, помню, как она тут висела.

– Разве ей не место в музее? – спросил Дейв. Ему было неуютно под недобрым, казалось, сверлившим его взглядом огромных глаз ангела со зрачками разного размера.

– Не будь дураком. – Фрэнк с сомнением посмотрел на свою находку. – Это просто дешевая безделушка. Точно. Отдам эту фигурку леди Уайлд.

Он снова вгляделся в дыру в полу.

– Там, под половицами, есть что-то еще.

С трудом присев, он вытянул жестянку.

– А это что за штука?

В его руках очутилась жестяная банка, местами прогнившая настолько, что открыть ее не представило труда. В банке лежал квадрат черной пластиковой пленки, а внутри ее, после того как Фрэнк оторвал полоски клейкой ленты, скрепляющие сверток, оказалась толстая потрепанная тетрадка с резиновым шнурком на передней части, превращающим ее в папку. «Дневник наблюдений за Дикими Цветами Великобритании» – гласила надпись на обложке.

– Что это за чертовщина? – спросил Дейв.

Но Фрэнк, оторвавшись от тетрадки, только покачал головой и с нажимом сказал:

– Не знаю, мой мальчик. Не знаю и не хочу знать. Я просто передам все эти находки леди Уайлд.

Покачивая головой, Фрэнк завернул ангела в носовой платок, и Дейв услышал, как он бормочет:

– Грустно… Все это очень грустно…

После того, как Фрэнк убрал ангела и жестянку в портфель, Дейв с облегчением выдохнул.

– Знаешь что? Мне все равно, кто они такие, но здесь мне чертовски не по себе.

– Как я уже говорил, – ответил Фрэнк, в последний раз взглянув на деревянный дом, спускаясь по шатким ступенькам крыльца, – когда-то тут все было иначе.

II

Графство Дорсет, июнь 1975 г.

Дневник наблюдений за дикими цветами великобритании

Воскресенье, 21:15

Я кое-что натворила.

Дикие Цветы оставили эту тетрадку на крыльце, когда приезжали в прошлом году. Она для детей, и в ней есть фотографии всяких полевых цветов, которые ты можешь собрать в деревне. Еще тут кошелечек внутри и еще одна тетрадка, чтобы рисовать цветы (Корд уже рисовала). Через тетрадку протянут резиновый шнурок. Его потом нужно натянуть, чтобы все не развалилось.

Я украла ее. В школе сказали, что у меня хорошо получается писать, так что я и решила записывать тут всякие вещи, которые замечу. Вещи обо всей семье. Полезное дело.

В полу крыльца Боски болтается одна доска. Я нашла ее вчера, перед тем как они приехали. В конце лета я спрячу под ней жестянку с тетрадкой. Я позабочусь, чтобы внутрь не попала вода. Я оберну ее в пластиковую пленку и положу доску на место. Я уеду, и они тоже уедут, и банка будет в безопасности весь год. А потом я смогу записать, что заметила про них за год.

Они были здесь неделю, Алтея и двое детей. Он приехал прошлым вечером, и только на ночь, занят в пьесе. Я следила, как они приехали, и следила за ними всю неделю, а вчера вечером я следила больше всего. Все равно мне больше нечем заняться.

У меня все время болит живот. Я пыталась есть траву. Она мерзкая, но, наверное, это потому, что собака туда пописала. Я, конечно, снова попробую ежевику, только вот от нее мне еще хуже. Но папа не вернется до завтра, и я слишком боюсь привидений на кухне, чтобы туда пойти, а вся еда там. Ох, как же я скучаю по тете Джулс, так скучаю, что живот от этого еще сильнее сводит. Вот почему я люблю думать обо всяких других вещах и не люблю думать о том, что я сама по себе, и о призраках, издающих всякие звуки, и о голоде.

Корделия: новый комбинезон «ОшКош»[6]6
  OshKosh – американский бренд детской одежды.


[Закрыть] с розово-оранжевыми полосками. В прошлом году были голубые. Парусиновые закрытые сандалии с ремешком, те же, что и год назад. Она меня не помнит. А мне хочется сказать: «А я тебя помню! Мы играли с тобой на пляже два года назад!» И она очень громкая. Они называют ее Корд.

Бенедикт: махровая футболка в красную и желтую полоски, голубые хлопковые шорты до колен, парусиновые туфли на резиновой подошве, желтые носки. Носил эти же шорты и носки в прошлом году. Не так подрос, как Корделия. А еще таскал с собой везде книгу про корабли. «КОРАБЛИ и ЛОДКИ», так было написано на обложке. Они называют его Бен.

Мистер Уайлд (Энтони): костюм из какой-то клетчатой ткани блеклого серо-зеленого цвета с черными квадратами, очень заношенный. Был в нем же год назад. «Он денди», сказала мне как-то тетя Джулс, когда все еще хотела о нем говорить. «О, Энт такой денди!». ** Использовать это слово.** Коричневые туфли, желтая рубашка, красный галстук, фетровая шляпа c желтой отделкой. Надевал все это в прошлом году. А еще у него были очки от солнца. Не могу припомнить, чтобы вообще когда-нибудь видела человека в очках от солнца. Он уехал сегодня, чтобы вернуться в Лондон, в театр. Я слышала, как он сказал это утром в 11.46. Он привез их и теперь должен вернуться, чтобы играть в «Антонии и Клеопатре», это пьеса такая.

Миссис Уайлд (Алтея): красивое платье-рубашка, шелковое, глубокого «королевского синего» цвета, переливается и как будто чернеет на солнце. Эспадрильи или что-то вроде того, подошвы из пробки. Изящный поясок. Все новое. Она очень худая. И я очень худая. Отец называет меня Глиста. Или Стручок. У нее тоже солнечные очки.

Алтея очень добрая. Такой, наверное, была мама. У нее волнистые волосы, но, я думаю, они от природы такие. Они пышные и красивые, золотисто-рыжего цвета и собраны на макушке в огромный пучок, и ее глаза темно-зеленые и задумчивые и с искорками внутри. Ее щечки, как яблочки. Какая же она красивая! (Но она смотрит в зеркало слишком часто, и этого делать не надо, отец говорит, что это нескромно.) Они все такие веселые. Нам всем надо дружить. Но им больше никто не нужен, ведь они Дикие Цветы, и они не одиноки.

Я на самом деле не очень помню, что значит быть вчетвером, или по крайней мере я немного помню маму и совсем не помню малыша, так как он был на этом свете совсем недолго. Поэтому иногда я думаю, каково это быть частью четверки. Или быть частью их семьи-пятым. Мне нравится цифра пять, даже больше, чем четыре. Пять – это простое число.

Было бы здорово сидеть всем вместе, пока солнце опускается за утес, и пить какао из разноцветных кружек. У них есть свои кружки. Но я могу принести собственную, если они меня попросят.

У мистера У. – белая с какой-то надписью.

У миссис У. – голубая.

У Б. – пластиковый поильник, голубой.

Прошлым вечером у них был особый ужин. Я не могла видеть, что там было, но пахло восхитительно, поджаристым мясом с луком и выпечкой. Я думаю, это был пирог или пастуший пирог[7]7
  Традиционное блюдо британской кухни: запеканка с мясным фаршем и картофельным пюре, обычно подается с зеленым горошком.


[Закрыть]. У меня живот сводит от этого запаха и от того, как они едят. Потом они слушали музыку. У них есть проигрыватель пластинок на крыльце и кассетник на кухне, которые играют разные песни. ** Взять кассету с мюзиклом «Оклахома» из библиотеки и слушать ее, пока там повторяется слово «Оклахома», и я думаю, это оно и есть. ** Я слышала, как дети болтали в кровати. Я все слышала снаружи, потому что спальни выходят на дорогу.

Корделия: любит кого-то в школе по имени Джейн, Чудо-женщину и группу ABBA.

Бенедикт: любит «Роллинг Стоунз» и «Дженнингс». И корабли.

Оба любят: фильм «Книга джунглей» и «Эта мамаша и вполовину не такая горячая».

Потом стало тихо, и они уснули. Я даже не заметила, что уже девять тридцать, пока не посмотрела на часы. В школьные дни мы ложимся в восемь. А когда каникулы, я делаю что хочу. Когда я рассказала девчонкам в школе, что не сплю допоздна, они чуть не лопнули от зависти. Я не стала говорить им о том, что на самом деле ненавижу так делать, или о том, что отец часто оставляет меня одну.

Интересно, как бы мне стать одной из них.

Миссис Уайлд: оставить ей подарок, например, какие-нибудь цветы. В прошлом году она понюхала жимолость за домом и сказала мне, что та чудесно пахнет. ** Ничего не делать – жимолость уже есть.**

Мистер Уайлд: поговорить с ним о Шекспире, потому что он актер и играл в пьесе «Макбет» в том году.

Корделия: показать Синди, которую мне подарила тетя Джулс. На ней теннисная юбка и кроссовки и шерстяная кофта с голубой и красной оторочкой. На Синди, конечно, не на тете Джулс.

Я смотрела, как они едят и как Алтея гладит по голове своего сына, как будто по-настоящему любит его, и нюхала запахи их хорошей еды, когда вдруг подумала о чем-то важном. Мне ведь разрешено заходить в дом этим летом! Это лето будет просто классным. Летом я стану одной из них. Тетя Джулс обрадуется, когда я скажу ей. Она вернулась из Австралии, чтобы присматривать за мной. Конечно, лето, которое я провожу здесь, оно для того, чтобы я была с отцом, но я это ненавижу, потому что он бросает меня одну и бьет меня, больно бьет, и он такой противный, когда рассердится. Так что, если бы я подружилась с Уайлдами, мне бы не пришлось его видеть. А в конце лета я заклею эту тетрадь клейкой лентой, и никто не сможет ее прочитать, даже если найдет.

Ох, вот это планы у меня. Но иногда я так устаю быть мной и все равно рада, что все это записала. Теперь я хочу отдохнуть.

III

Конечно, рано или поздно ей все равно бы пришлось платить по счетам прошлого, но то, что в итоге произошло, было подобно грому среди ясного неба. Минули дни, прежде чем Корделия Уайлд поняла, насколько странным выглядело то обстоятельство, что перед тем, как раздался телефонный звонок, она снова исполняла «Мессию»[8]8
  «Мессия» – оратория немецко-английского композитора Георга Фридриха Генделя (1685–1759), рассказывающая о жизни Спасителя. Большая часть либретто оратории взята из Ветхого Завета в версии Библии короля Якова – распространенного у англоговорящих протестантов перевода Книги. «Мессия» – одно из самых известных произведений Генделя.


[Закрыть]-ораторию, которую пела в день смерти отца: она всегда напоминала о нем. Отец любил это произведение так же, как и она, и еще долгое время ее сердце сжималось болью, когда до ушей доносились нежные, робкие вступительные аккорды первой арии. «Утешайте, утешайте народ Мой»[9]9
  Георг Фридрих Гендель, оратория «Мессия», третья часть. Сцена 1, № 2.


[Закрыть].

Завершающие аккорды мелодии растаяли, двери церкви распахнулись, позволив легкому ветерку загородной летней ночи нарушить церковный покой, и последний прихожанин, хромой, страдающий артритом старик, прошаркал со своего места к выходу, где все еще толпились пожилые люди, одетые в тонкий хлопок, тусклый лен и мятые блузки с цветочным принтом-типичный летний дресс-код среднего класса в Англии. Когда хористы ретировались в сторону придела, чтобы переодеться и почесать языками, Корделия принялась теребить клейкую ленту на рваной партитуре, игнорируя многозначительные взгляды, оттягивая момент, когда ей придется вернуться в ризницу, снять с себя концертную одежду и снова стать собой. Она не хотела уходить, не хотела бродить по тихим улочкам, залитым светом огромной августовской луны-серебристо-золотого шара в чернильно-синем небе, – не хотела чувствовать в воздухе аромат уходящего лета. Она искренне ненавидела это время года.

Подошел дирижер, субтильный молодой человек по имени Уильям. Корд подняла голову и улыбнулась ему, указав на ноты и клейкую ленту.

Он мгновение наблюдал за ней, а потом сказал неловко:

– Спа… спасибо, Корделия.

Жалость или смущение скользнули в его словах. Она знала, что он нервничает, так как отныне прекрасно понимает, почему именно ему так легко удалось затащить некогда знаменитую Корделию Уайлд на концерт своего небольшого провинциального хора. Все это не было новостью для нее: в последнее время так заканчивались все концерты.

– Это… Это был прекрасный вечер.

Корд оторвала последний кусочек скотча от корешка партитуры.

– Большое спасибо и вам, Уильям. Ну ведь это «Мессия», не так ли? Что может пойти не так с «Мессией»?

– Хм. Точно.

– Мой отец раньше притворялся трубой, – неожиданно добавила она. – Ну, знаете, из «Ибо вострубит»[10]10
  Георг Фридрих Гендель, оратория «Мессия», третья часть. Сцена 2, № 48.


[Закрыть]. Я пела, а он был трубой, понимаете? – Она принялась изображать игру на трубе, а дирижер безучастно смотрел на ее манипуляции.

Каждое Рождество они с отцом проводили вместе, сидя на диване в гостиной Ривер-Уок, их дома в Туикенеме[11]11
  Туикенем – западное предместье Лондона, расположенное у берегов Темзы в 16 км от центра столицы Великобритании.


[Закрыть], где блики от Темзы играли на желтых стенах. Потрескивание огня, влажный, сладкий запах каштанов. Из папы получалась отличная труба. Он вообще много чего умел делать отлично: чинить воздушного змея, заклеивать пластырем разбитое колено, взбегать по стене и переворачиваться… «ЛИКУЙ, АНЖЕР!..»[12]12
  Шекспир У. Король Иоанн. Акт II. Сцена 1 (пер. Н. Рыковой).


[Закрыть].

Мысли снова ускользали от нее-в последнее время это происходило все чаще.

Уильям вежливо улыбнулся.

– Некоторые члены хора-любители оперы и помнят вашу графиню в «Женитьбе Фигаро»[13]13
  «Женитьба Фигаро» – опера-буфф Вольфганга Амадея Моцарта по одноименной пьесе французского драматурга Пьюера де Бомарше (1732–1799). Графиня Розина Альмавива – действующее лицо оперы, исполняет в начале второго действия скорбную арию об утраченной любви.


[Закрыть]. Ваше присутствие здесь-настоящая честь для нас.

– Это очень мило, – ответила она вежливо.

– Я бы так хотел это увидеть… – Он сделал паузу. – Впрочем, все было так давно, и люди, наверное, уже ужасно надоели вам своими расспросами… – Тут он резко оборвал себя, а его глаза за очками выпучились. – Простите, я имею в виду…

Корд засмеялась.

– Ты имеешь в виду, я стара и вышла в тираж, а твои хористы помнят меня еще до того, как мой голос испортился.

Уильям пришел в абсолютный ужас.

– Нет, нет, Кор… Корделия. – Он запинался, а его лицо приобрело явственный оттенок спелой сливы. – Уверяю вас, это не так.

– Я просто шучу, – мягко прервала его она. Безусловно, именно это он и имел в виду, но только так, только шутя, она могла справиться с подобными нынешнему моментами, с сильной, острой болью, которую чувствовала в груди, когда позволяла себе вспомнить, хоть даже и на минуту, каково это – открывать рот и изливать в мир божественные, восхитительные звуки. Когда-то давно она владела этим искусством. Много-много лет назад, в совсем другие времена.

– Мне понравилось с вами петь. У вас отличный хор. – Возникла неловкая пауза. – Теперь извините, что упоминаю о презренном металле, но как мы поступим? Мне отправить вам счет?…

Он кашлянул.

– Нет, нет, у нас есть ваши данные, секретарь заплатит вам, как только будут обработаны кассовые сборы.

– Конечно. Чудесно! – Она услышала порицание в его голосе, но ей давно уже не было стыдно: когда нужны деньги, приходится гоняться и за такой мелкой сошкой, как провинциальный хор. Недавно ей вообще отказывались платить-хормейстер даже оставил издевательское голосовое сообщение, в котором говорилось, что она не должна была соглашаться на концерт, зная о состоянии собственного голоса. Корд позвонила в Союз музыкантов, и деньги ей отдали, хотя и без особой любезности. Как ни жаль, но она уже давно миновала ту точку, в которой могла позволить себе ждать оплаты. Триумф графини Альмавивы состоялся двадцать шесть лет назад, и самое большое, на что она могла рассчитывать сейчас, помимо преподавания, – это концерты каждые несколько недель, которые приносили ей достаточно средств, чтобы покупать еду и оплачивать счета. Хотя даже так денег едва хватало.

– Что ж, благодарю еще раз, – сказал Уильям; его лицо снова обрело здоровую расцветку. Он отвесил легкий напыщенный поклон. – Прошу прощения, но я должен присоединиться к остальным – сегодня у нас небольшая вечеринка.

– Замечательно, – сказала Корд, улыбнувшись.

– О, простите… Мне так жаль, но паб вмещает совсем немного народу, и я боюсь…

Корд похлопала его по руке, разрываясь между ужасом и желанием смеяться:

– Если честно, я все равно не собиралась никуда идти.

Как же быстро все превращается в фарс, подумала она и вздрогнула, попытавшись сосредоточиться на рукопожатии и кивках Уильяму, который отступал с почти комичным выражением облегчения на лице.

Вернувшись в свою гардеробную-на самом деле это был крошечный уголок за занавеской позади ризницы, где облачался викарий, – Корд быстро переоделась из тяжелого бархатного платья в льняные брюки и свободный топ, стараясь не падать духом и слегка дрожа от холода, царившего в старом здании даже в теплую летнюю ночь. Она слишком хорошо знала подобные церкви, их кошмарные системы отопления, неудобно расположенные уборные, их назойливых служек и, что хуже всего, безжалостную, неумолимую акустику, которая, казалось, насмехалась над ней, усиливая все недостатки ее некогда безупречного голоса.

Расчесываясь, она пристально рассматривала свое отражение в помутневшем старом зеркале. Почему-то именно сегодня она ощущала себя особенно потерянной, и это было нечто большее, чем обычное послеконцертное уныние. Она снова устала-устала от иссушающего душу, мертвого чувства, которое приносил ей лондонский август. Она отлично знала, в чем его причина – такое происходило с ней каждый год…

– Не будь дурочкой, – вслух осадила она сама себя.

Вероятнее всего, дело в «Мессии». Корд знала, что пение для нее – наркотик: оно изменяет тело, качает сквозь него кислород и адреналин, и иногда ей даже почти удается снова уловить это чувство-чувство триумфа, погружения в собственное искусство, нарастающее ощущение восторга безраздельного могущества…

Звонок мобильника пронзил тишину, и Корделия вздрогнула – эта штука никогда не звонила. Неловко нащупав аппарат на дне рюкзака, она ответила:

– Алло?

Вместо ответа она услышала шум помех – такой оглушительный, словно звонили из аэродинамической трубы.

– Алло? Есть там кто-нибудь? – Корд уже собиралась прервать звонок, но вдруг раздался голос.

– Корди?

У нее пересохло во рту. Никто не называл ее Корди. Уже никто.

– Кто это?

– Корди? Теперь ты меня слышишь? Я отошел подальше от пляжных домиков.

Она повторила, как автомат:

– Кто это? С кем я говорю?

– Это я, – сказал голос, и Корд почувствовала, как ее охватывает страх. Жар зародился в ее груди и принялся мучительно разливаться по телу, сжигая ее. – Это Бен, Корди.