Текст книги "Дикие цветы"

Глава 2

Несколько недель спустя в душной, грязной гримерке, расположенной в недрах переулка Святого Мартина, Энтони Уайлд, сгорая от нетерпения, позволил двери захлопнуться за ним. Он подошел к своей собеседнице с улыбкой на лице, на ходу ловко отстегивая густую, похожую на комок мха черную бороду и бросая ее на стол.

– Ну что же, моя дорогая, – сказал он, притянул ее к себе и поцеловал в шею. – Ну что ж.

Она улыбнулась, и на ее щеках показались ямочки.

– Ну что ж, – прошептала она.

– Очень мило с твоей стороны нанести мне визит, – сказал он. – Налить тебе выпить?

– Нет, спасибо, – ответила она. – А где Найджел?

– До конца вечера мы от него избавлены. – Найджел был преданным костюмером Тони на протяжении многих лет. – Мы одни. – Его рука скользнула по ее крепкому бедру. – О, что же у нас тут такое?

Она издала нервный смешок.

– Ты же велел мне ничего не надевать, – прошептала она ему на ухо, прижимаясь к нему своим молодым упругим телом. – Я ждала весь вечер. Было нелегко: я переживала, что в сцене, где я падаю замертво, моя юбка задерется, и все зрители увидят мою…

– Плохая девочка, – сказал он, целуя ее белую шею, на которую спадали пряди волос, выбившиеся из-под головного убора. – Очень плохая. Ты сегодня была на высоте. Я смотрел. Пора кончать, царица. Угас наш день, и сумрак нас зовет[28]28
  Шекспир У. Антоний и Клеопатра. Акт V. Сцена 2 (пер. М. Донской).


[Закрыть]. Просто великолепно!

Он расстегнул ее хлопковый корсет, орудуя ловкими и опытными пальцами, которые вытаскивали пуговицы из петель, словно косточки из лимона.

– Великолепно.

– Это слова Ирады, а я играю Хармиану, – обескураженно сказала она.

– Да, конечно, – резко ответил Тони. – Я знаю. Но мне очень нравится эта реплика. Моя самая любимая сцена в пьесе, если честно.

Розалия запрокинула голову, пока он ласково и возбуждающе освобождал ее небольшую, но пышную грудь от корсета.

– Ты хотел пригласить сюда Рози вместо меня? – спросила она. – Я заметила, как странно она на меня смотрела сегодня. Ну, Энтони, собирался?

Нет, потому что уже сделал это на прошлой неделе, и она оказалась так себе. Милая девушка, но волосы жидковаты. И слишком много стонет, – хотел было сказать он. Тони шумно втянул воздух, сказав себе не обращать внимания на слабый запах сточных вод и звуки тубы, раздающиеся у них под ногами. – Давай, соберись, старина!

– Конечно, нет, дорогая, – ответил он.

Он притянул ее к себе так, чтобы они оказались лицом к лицу, и взял ее лицо в свои ладони.

– Я желаю тебя, только тебя, мой милый, невинный ангел. Я смотрел на тебя весь вечер и не мог дождаться, пока ты окажешься здесь. – Он нежно поцеловал ее. – Пока я смогу прикоснуться к тебе. – Он провел рукой между ее ног, она задрожала и моргнула от неожиданности. – Ожидание было сущим мучением.

– Да, – сказала она, слегка покачиваясь. – О да, Энтони. – Она запустила руку в его волосы.

– Оу, – сказал он, достаточно резко, но вместе с тем осторожно коснувшись своего лба. – Прости. Не надо, у меня здесь небольшая шишка.

– Ох! – Ее карие глаза наполнились беспокойством, а очаровательные вишнево-розовые губы слегка приоткрылись. – Бедняжка. Как тебя угораздило?

– О, это не важно, – поспешно ответил он, после чего улыбнулся ей хищной улыбкой, – Моя царица… Смерть, смерть ждет меня[29]29
  Шекспир У. Антоний и Клеопатра. Акт IV. Сцена 13 (пер. М. Донской).


[Закрыть]. Так, на чем мы остановились?…

Он подхватил ее одной рукой за талию, а затем, очень осторожно толкая назад, подвел ее к столу, который проходил вдоль всей стены, посадил ее туда и задрал юбки ее костюма служанки. Постановка была эксцентричной: Клеопатру нарядили в аутентичное древнеегипетское облачение, ее служанок – в наряды эпохи королевы Елизаветы, а римлян – в деловые костюмы. Тони стянул с себя пиджак и галстук и в огромной спешке принялся за брюки.

– О, Энтони! – повторила она, когда он стянул платье с ее плеч, хотя он бы предпочел, чтобы она промолчала.

– Дорогая, я уже говорил: зови меня Тони.

Она выпятила подбородок.

– Я не могу. Так зовет тебя она. И Оливер.

– Кто «она»?

– Хелен.

– А, она, – пренебрежительно пробурчал он о своей коллеге по сцене и снова поцеловал ее.

Она обвила шею Энтони руками, прижимаясь твердыми маленькими сосками к его рубашке, пока он освобождался от брюк. Он из всех сил пытался сохранять спокойствие, чувствуя себя одурманенным, словно опьяненным своим возбуждением. Такие ощущения он испытывал всегда, по крайней мере раньше.

– О! – сказала она презрительно. – Она говорит такие грубые вещи за твоей спиной! Да еще и со своим американским акцентом. Я хочу называть тебя по-своему.

– Так меня называют все, моя дорогая, – сказал он, торопливо целуя ее. Она была очаровательна, но у него сегодня встреча с Саймоном и Гаем, и на всю эту болтовню совсем нет времени.

Она обнажила свои аккуратные зубки, прижалась к нему грудью, слегка прикусила его за ухо и ласково произнесла: «Энт». Снова укусив его за ухо, она придвинулась ближе.

– Я буду звать тебя Энт, это будет твоим именем только для меня. – Она жарко выдохнула ему в ухо: – Энт.

Тони резко отстранился, дернувшись, словно от огня; его пальцы запутались в волосах девушки, и она вскрикнула.

– Никогда… прости. Слышишь, никогда не называй меня так!

– Про… Прости меня, – сказала она, заливаясь краской. – Тони, я не хотела…

– Ничего страшного, просто не делай так больше, милая, – добавил он ласково и продолжил поглаживать ее с повышенным энтузиазмом, возможно, даже чересчур рьяно. Теперь он просто хотел закончить дело. Он легко вошел в нее, чувствуя тошноту и слишком уж сильную пульсацию в голове. Она стиснула его, притягивая его ближе к себе и глубже в себя.

– О-о боже!

Внезапно в его голове возник непрошенный образ Алтеи, растянувшейся на кровати, и тошнота резко подступила к горлу. Ее крепкие бедра цвета сливок, ее распущенные каштановые волосы, покрывающие плечи, полуприкрытые глаза, и полное ее равнодушие ко всему до момента проникновения, после которого она становится исступленной, восторженной, словно одержимой, и ее обязательное требование шоколада, выпивки или просто чего-то роскошного сразу после того, как все свершилось. Боже, нет, только не сейчас!

Комната, которую Алтея снова сделала безопасной… Его всхлипывания, запах зажженной спички в темноте… Он пощупал свою голову, словно налитую свинцом. Аромат полевых цветов, доносившийся с улицы, острый запах горящей масляной лампы. Махровое ворсистое покрывало розового цвета. Окно, крест-накрест заклеенное скотчем, звуки сирен. Тот злополучный первый раз… Тони моргнул, отгоняя наваждение, и продолжил двигаться внутри Розалии с удвоенной силой, от чего та ахнула и громко застонала. Не думай об этом. Не думай о комнате, черт возьми! Почему сейчас, ведь прошла целая вечность? Черт. Покрывало…

Он извергся внутрь ее, вскрикнув и тяжело осев на Рози – или Розалию? Розалию. Она тоже вскрикнула, громче, чем следовало. В наступившей тишине, прерываемой только его тяжелым дыханием и частым и неглубоким дыханием девушки, он услышал звонкий смех и болтовню из гримерки Хелен. Черт бы ее побрал! Черт бы побрал их всех!

Тони ожесточенно соскребал с себя грим, пока сквозь тонкие, как бумага, стены гримерки доносился мелодичный голос его коллеги. Летний зной, казалось, сделал за него половину работы – грим растаял и частями соскальзывал с его лица, и Тони с тревогой всматривался в свое отражение в зеркале, чтобы убедиться, что цветная жижа не застряла в порах и вокруг носа. Он размышлял над тем, не было ли чересчур тщеславным его желание отправиться на ужин с друзьями и при этом не истекать полузапекшейся штукатуркой. Саймон наверняка станет подтрунивать над ним. Одна из бесполезных помощниц Хелен тихо что-то сказала, и серебристый смех снова ужалил Тони. Он вздрогнул, с трудом сопротивляясь желанию ударить кулаком в стену и велеть им заткнуться к чертовой матери.

Он ненавидел Лондон в августе. Почему он торчит здесь, когда мог бы быть в Боски? Зачем потеть в этом ужасном полуразрушенном театре и получать гроши, когда «Отелло» Клайва в Национальном собирал аншлаги? Потому что он хотел играть Антония, потому что сработался с нынешним режиссером Оливером Торгудом и ни при каких обстоятельствах не мог ему отказать. Потому что ему уже исполнилось сорок два, и он был убежден, что его внешность, мужественность и талант угасают, а роль Антония стала идеальным средством доказать самому придирчивому его критику – самому себе, – что это не так. Потому что он хотел работать с Хелен О’Мэйли, черт возьми. Каким же он был дураком.

Они с Алтеей всегда соблюдали правило не работать в августе, когда они уезжали в Боски. В прошлом году Алтее предложили главную роль в мини-сериале студии «Темз Телевижн», и он очень рассердился на нее только за то, что она рассматривала возможность согласиться, несмотря на то что это было первое достойное предложение работы на телевидении после рождения детей. В результате она отказалась и взяла роль полоумной мамаши, которую ненавидела; Тони знал, что жена достойна значительно большего, и понимал даже лучше, чем сама Алтея, насколько она хороша, и его пугала сама мысль о том, что она может оказаться куда более талантливой, чем он сам.

А в марте появился Торгуд со своим предложением роли в «Антонии и Клеопатре» в одном из любимейших его театров, «Олбери», – Тони был очень суеверным, когда дело касалось театров, – дававшем ему шанс сыграть на одной сцене с единственной и неповторимой Хелен О’Мэйли, впервые выступавшей в Лондоне, и он согласился, а потом долго объяснялся с Алтеей. Она была невероятно зла. Тони закрыл глаза, вспомнив эту сцену. Он все еще не мог успокоиться от некоторых ее слов. Они скандалили и раньше, но в тот раз возник совершенно новый уровень накала ругани. Тони уронил утомленную голову на руки.

Казалось, что с тех пор, как Алтея с детьми уехала на море, прошло много месяцев. Он терпеть не мог находиться дома в Туикенеме в одиночестве. Раньше он никогда не оставался один и теперь наедине с собой ощущал себя совершенно невыносимо. Тетя Дина часто говорила, что ему нужно становиться независимым: «Ты в этом мире один-одинешенек, не считая меня, Энт, дорогуша. Тебе следует научиться решать все вопросы самостоятельно, на случай если меня не будет рядом. Жизнь – азартная игра, и кости в твоих руках».

Его двоюродная бабушка играла в кости с поверенным из министерства иностранных дел, когда ей нужно было возвращаться за ним, а ставкой служило место на последнем корабле, отплывающем из Басры. Она выиграла, и, по-видимому, молодой человек, надеющийся вернуться в Олдершот, оставался на берегу до тех пор, пока не кончилась война. Азарт был у Дины в крови, и Тони его унаследовал. Его отец, тоже актер, рассказывал, как она пришла на его первый спектакль, где он играл роль Синей Бороды, и, по ее словам, забыв свой ридикюль, заключила с одной женщиной пари на все кассовые сборы театра «Альгамбра» о том, что она не моргнет в течение минуты. Она выиграла пари. Тони вспомнил, как отец описывал эту сцену: растолкав недовольных зрителей в первом ряду и, наконец, заняв место в его середине, она смотрела на сцену с широко открытыми глазами, словно забыв, что теперь может моргать.

Тони сам моргнул, отгоняя наваждение, но образ Дины, склонявшейся к нему, не желал отступать.

Ты вернулась? Была ли ты вообще?

Он вновь осторожно потрогал свою шишку. Теперь, когда сексуальный запал прошел, он чувствовал, что голову словно сжали в тисках. Прошлой ночью дома он в испуге подскочил от какого-то звука. Мышь? Чей-то крик в парке за домом или на реке? Он споткнулся, стукнулся головой о дверной косяк и отключился. Одному богу известно, сколько он пролежал без сознания. Теперь на его лбу красовалась шишка размером с утиное яйцо, и чувствовал он себя странно.

Смех в соседней гримерке становился все оглушительнее. Тони посмотрел на часы. Пора было идти, если он хотел успеть на ужин с Саймоном и Гаем. Он хорошо выпьет и поест, и ему сразу полегчает. На выходе он вопреки своему решению постучал в дверь соседней гримерки.

– Доброй ночи, Хелен, – сказал он, слегка приоткрыв дверь. – Увидимся во вторник?

Одна из помощниц, расслабившаяся было на стуле рядом с дверью, подскочила.

– Доброй ночи, сэр! – с готовностью ответила она.

– Зови меня Тони. – Он снисходительно махнул ей рукой.

Он кивнул Хелен, так и не оторвавшей взгляд от зеркала.

– Я говорю, хорошо тебе провести выходные, дорогая!

– Проведу. Спасибо, Тони.

Он холодно смотрел на нее. Она снимала тяжелое псевдозолотое ожерелье, которое он надел на нее на сцене. До него донесся исходивший от нее пьянящий аромат гвоздики и жасмина; на репетициях он был безоговорочно убежден, что она и есть Клеопатра во плоти. В то время как другие пресыщают, она тем больше возбуждает голод, чем меньше заставляет голодать[30]30
  Шекспир У. Антоний и Клеопатра. Акт II. Сцена 2 (пер. М. Донской).


[Закрыть].

Однако она очень разозлилась, выслушав его традиционные отговорки, и с тех пор почти не разговаривала с ним, так что постановка прошла несколько напряженно. Она знала о нем и Рози-Ираде и наверняка скоро узнает о Розалии… Он вновь подумал о Розалии, о том, как ее щеки заливаются красным от его прикосновений, о ее юности и красоте, о ее взгляде, полном надежды, которым она посмотрела на него перед тем, как уйти… Будь он в форме – ублажил бы юную прелестницу по первому классу… Впрочем, ей же и так понравилось, верно? У него было непреложное правило, помогавшее ему мириться с собой и на первый взгляд нелепое: всем должно это нравиться, всем до единой. А Хелен, казалось, перестало… О, тот раз получился просто кошмарным.

Тишину нарушил парень, сидевший рядом с Хелен.

– Выходные в воскресенье и понедельник? Это что же – в театре каникулы? Почему нет спектаклей по понедельникам?

– Будет благотворительное ревю, и театр забронирован задолго до подтверждения программы, – ответил Тони. – Так что у нас есть два дня без представлений, и это замечательно.

– В таком случае, – сказал молодой человек, – Хелен, не хочешь ли завтра отправиться в Оксфорд на поезде? Или в понедельник? Я возьму тебя покататься на лодке.

На мгновение Хелен встретилась с Тони взглядом и одарила его вялой улыбкой.

– Нет, спасибо, дорогой. Мои планы пока не подтвердились, но я более чем уверена, что буду занята, – мягко сказала она. – Тони, а какие у тебя планы?

Тони попытался не обращать внимания на стремительно накатившее на него чувство. Он сжал кулаки, отвернулся и услышал собственный голос:

– Вообще-то я сегодня еду в Дорсет.

– В твое симпатичное местечко у моря? – холодно спросила она. Жилка на ее лбу едва заметно запульсировала. – Должно быть, там весело.

– Да, – сказал он, и эта идея начала его согревать. – Да, хочу устроить семье сюрприз.

– Чудно. – Она снова встретилась с ним взглядом, и выражение презрения в ее глазах отразилось настолько сильно, что он удивился тому, что другие его не замечают. – Что ж, – сказала она. – Тогда мы должны тебя отпустить, путь неблизкий… о, спасибо, Рози!

Тони вздрогнул от неожиданности и пропустил внезапно появившуюся за его спиной Рози, пришедшую принести Хелен что-то из косметики.

– Привет, Рози, дорогая! – сказал он проскользнувшей мимо девушке.

Та едва заметно кивнула.

– Ладно, – сказал он. – Я пойду.

Один из обожателей Хелен кивнул Тони на прощание, но сама Хелен проигнорировала его. Оказавшись в одиночестве в коридоре, Тони потер бровь с чувством, напоминающим облегчение, и взбежал по лестнице. Он помахал швейцару Сирилу, открывшему перед ним дверь.

– Меня кто-нибудь ожидает? – спросил Тони с опаской.

– Было несколько прытких старушек, но сейчас они, кажется, ушли, мистер Уайлд.

– В таком случае мне повезло. Спасибо, Сирил.

– Отправляетесь на выходные в какое-нибудь приятное местечко, сэр? – прокричал он вслед Тони, садящемуся в блестящую красную машину, припаркованную в узком переулке.

– На море, Сирил. Хочу устроить своим сюрприз. О, – добавил он с напускной беспечностью. – Не мог бы ты позвонить в «Шикиз» и сказать им, что мне пришлось умчаться на выходные, и я не смогу встретиться за ужином со своими компаньонами? Их зовут Гай де Кетвиль, Саймон Чалмерз и Кеннет Стронг, не помню, кто из них заказывал столик. Скажи, что мне очень жаль, семейный кризис или вроде того. Скажи им… да, скажи им, что я нужен жене, – он с сожалением улыбнулся. – Хотя правда в том, что я так по ним соскучился, что должен ехать прямо сейчас.

– Как же приятно это слышать. Заскочу к ним немедленно, ни о чем не волнуйтесь, мистер Уайлд, – одобрительно сказал Сирил. – Погодите-ка минутку, сэр, – он отошел к конторке около двери. – Подождите… да, раз уж вы упомянули про сообщения, вам оставили одно. – Он развернул мятый листок бумаги; Тони раздраженно смотрел на него. – Мистеру Чалмерзу пришлось отменить ужин. Сегодня вечером он возвращается из Дорсета и, к сожалению, будет в Лондоне позднее. Но он просил передать, что прекрасно провел время с вашей женой и детьми. – Он посмотрел на Тони поверх записки. – Разве это не чудно, мистер Уайлд, сэр? Очень похоже на мистера Чалмерза, с ним не соскучишься. Очень приятный джентльмен.

Тони скрипнул зубами.

– Очень приятный, – повторил он, опустил взгляд на свои колени и улыбнулся. Какая нелепая ситуация. – Передай, пожалуйста, Гаю и Кеннету. И извинись от моего имени. Надеюсь, они отнесутся с пониманием. Спасибо, Сирил.

Он помахал Сирилу, завел мотор и поехал по переулку Святого Мартина, сверкавшему тут и там огнями театров. Внезапно одна из ламп на вывеске «Театра Гаррика» взорвалась, вокруг полетели осколки, и люди с криками бросились в стороны. Атмосфера в городе была напряженная: хотя в Лондоне давно не было взрывов, но ИРА[31]31
  Ирландская республиканская армия – революционная военная организация, противостоявшая Британской армии и пробританским силам в войне за независимость Ирландии.


[Закрыть] атаковала бар в Белфасте всего два дня назад. Четверо погибло. В такой обстановке всегда ходишь по краю, но что остается делать, кроме как расправить плечи и посмотреть опасности в лицо? На войне как на войне.

Мюзикл Сондхайма все еще собирал аншлаги в «Театре Адельфи». Солидного вида парочки в тяжелых шерстяных пальто и шляпах толпой двигались в сторону подземки. Окна последней гримерки Тони выходили на станцию «Площадь Святого Мартина», и он всегда мог по походке и манерам определить, кто из прохожих возвращался из бегства в другую реальность, переоценив ценности, подлечив разбитое сердце, доверху наполнив свои уши отголосками смеха и песен… Он любил Вест-Энд за его яркость, за никогда не гаснущие огни над театрами, ему нравились узкие сиденья в зале и лабиринты кулис, где он хоронил себя для того, чтобы возродиться как Ромео или как Иванов[32]32
  «Иванов» – пьеса А. П. Чехова (1887); с успехом ставилась в европейских театрах.


[Закрыть] или Вилли Ломан[33]33
  Главный герой пьесы «Смерть коммивояжера» (1949) американского писателя А. Миллера, удостоенной Пулитцеровской премии.


[Закрыть]. Он играл их всех, и не один раз. Он был космическим Гамлетом, играл в постановках Пинеро в римской тоге, он носил фальшивые бриллианты и ножны буквально тысячи раз, считая со своего первого выступления в скромной постановке «Сна в летнюю ночь» в саду у викария под свист и грохот пронизывающих вечернее небо немецких бомбардировщиков; тогда смерть поджидала его за каждым углом.

Проезжая мимо театра Колизей, Тони в приступе ностальгии вспомнил, что всего в нескольких шагах от него находился офис его первого театрального агента. Он располагался над парикмахерской, вывеска гласила «Таланты Рене». Вспомнил Мориса Брауна, высокомерного гомосексуалиста, красящего свои кудрявые волосы в бледно-фиолетовый цвет, что Тони сначала находил странным, а потом начал втайне завидовать – не самим волосам, а тому, насколько их владельца мало заботило чужое мнение…

Покинув театр «Сентрал», он искал агента много недель, слоняясь туда-сюда по переулку Святого Мартина вместе с сотнями других молодых актеров на развалинах послевоенного Лондона, стуча во все двери, умоляя о единственном счастливом шансе. Морис взялся за него в тот же день, и через месяц Тони уже играл в «Гамлете», в той самой знаменитой новаторской постановке, сделавшей его звездой. В последний вечер им пришлось вызывать полицию, чтобы обуздать толпу почитателей, желающих посмотреть, как новая звезда покидает свою гримерку.

Стоит ли говорить, что он упивался славой сполна. Тони усмехнулся своим мыслям и притормозил, пропуская группу монашек, переходящих дорогу. Они улыбнулись ему, и он в ответ одарил их своей чарующей улыбкой, после чего снова перевел взгляд на офис. В каком году он встретился с Морисом – пятьдесят втором, пятьдесят третьем? Да, это был тысяча девятьсот пятьдесят второй. Сколько, получается, лет назад это произошло?

«Господи, – произнес Тони едва слышно. Двадцать три года назад! Его карьера уже длиной с целую молодую жизнь (он подумал со вновь подступающей к горлу тошнотой: а сколько же лет Розалии?). – Я свое отжил», – так же тихо произнес он, и еще больше обрадовался, что уезжает из города.

Пробок не было. Тони опустил крышу автомобиля, и ночной летний бриз шевелил его волосы; он постепенно успокаивался, как обычно на пути в Боски.

Розалия с его помощью поняла правила игры. Слишком часто они их не понимали, и начинались сложности. Так произошло с Хелен. Или с Джаки, гардеробщицей из «Белого слона», которая писала ему все эти письма. Или с тем мальчиком Брайаном, наставником которому он был некоторое время. Или… с любым из тех красивых и юных людей, которые были ему нужны и появлялись из-за двери его гримерки, или из парадного входа «Театра Гаррика», или, господи, на набережной Сан-Антонио, с заплаканным бледным лицом и измученным взглядом. «Ты обещал мне… Ты сказал, что позвонишь, Тони… Я люблю тебя и ничего не могу поделать с этим чувством… Доктор говорит, двенадцатая неделя».

Что за девушка появилась у них дома несколько месяцев назад? Он мучительно пытался вспомнить это, и, отвлекшись, еле успел увернуться от чуть было не влетевшего в него сигналящего черного такси. Табита? Или Джемима? Что-то такое. Няня детей, что играли с Корделией и Бенедиктом. Она, похоже, вообще не мылась. Пахла землей, со спутанными волосами под мышками, между ног… да еще и гордилась этим. В отношении ее он тоже совершил губительную ошибку. Он обнаружил, что на девушек сексуальная революция повлияла не так, как на молодых людей. В начале шестидесятых он с воодушевлением думал, что все наконец будут вовлечены в нее так же, как и он сам, но ошибся: им все еще нужны были дом с садом, и дети, и кольцо. Они хотели, чтобы он принадлежал им, но он принадлежал только Алтее, в горе и в радости. Последний раз он видел ту девушку у ворот клиники на Девоншир-стрит ранним морозным майским утром, когда пихал в ее руку купюры, – Табита, да, ее звали Табита.

Где-то за Нью-Форест он обнаружил, что уже с трудом соображает от головной боли, а в мозгу словно разверзлась трещина, из которой полились мысли об обнаженных телах, изогнутых, переплетенных, замотанных в шелк и кружева, с приоткрытыми ртами и развевающимися волосами. Рядом же с этими образами гнездилась паника от осознания, что пока он сидел в Лондоне, Саймон побывал в Боски. Она бы не посмела, ведь правда? Пока трещина была крохотной, и при должном усилии он мог бы загладить ее, но с каждой минутой это становилось все сложнее.

Он отчаянно гнал автомобиль под лунным светом, и дороги Дорсета становились все ýже, зеленее и свободнее от дневного движения автомобилей и фермерской техники. Всего через несколько миль он будет дома, проскользнет под одеяло к любимой жене, а наутро дети завизжат от восторга, увидев его, а потом они все вместе пойдут ловить крабов, и плавать, и строить замки из песка, а Алтея просидит до вечера на крыльце с бокалом джин-тоника. Когда же спустится прохлада, она отложит книгу и будет говорить с ним, и на ее тонких молочно-белых пальцах останется конденсат от стакана. Она задерет свои стройные ноги на балюстраду крыльца, станет беззаботно смеяться, и в ее взгляде он прочитает: «Я знаю тебя лучше всех, дорогой, со мной ты в безопасности!» И он действительно был спокоен: он всегда чувствовал, что Алтея оставалась единственным человеком, способным его спасти, когда все это началось.

А потом перед его взором предстало лицо Джулии, так ясно, словно это произошло вчера. «Ну же, – говорила она, перебирая волосы и закусив нижнюю губу, и он увидел пустынные пляжи и баррикады на них, выстроенные для защиты от неминуемой атаки, – иди сюда, никого нет рядом». Он почувствовал ее прикосновения, и свое нетерпение, и как его руки скользят под ее платьем. Секс, ощущение прикосновения к коже, запах летней ночи, и пота, и мыла: Тони яростно затряс головой, клацнув зубами; его руки вцепились в руль, словно это был спасательный круг, а он – утопающим. Нет, нет, нет, только не она. Его лицо искривилось, но он продолжал ехать. Огромная августовская луна была исполосована облаками, кукурузные поля сияли в темноте, словно серебряные. Все вокруг казалось неподвижным. Сгорбившись за рулем, Тони ускорился, торопясь к морю, словно его кто-то преследовал. Домой. Скоро он приедет домой.

Он не взял ключи и, подъехав к дому, не мог открыть дверь. Он боялся разбудить Алтею гораздо больше, чем детей, потому что не хотел навлечь на себя ее гнев и испортить сюрприз. Как можно осторожнее и тише он достал джемпер из багажника, забрался на заднее сиденье, подложил свернутый джемпер под пульсирующую от боли голову и накрылся своим твидовым пиджаком. Последним, что он увидел перед тем, как почувствовать облегчение и заснуть сном мертвеца, были покачивающиеся в лунном свете цветы алтея.