Текст книги "Три сестры"

Циби с удивительной ясностью видит черты лица Магды, тогда она закрывает глаза, снедаемая желанием удержать образ любимой сестры, опускает голову на стол и вспоминает…

Глава 14

Вранов-над-Топлёу, Словакия

1939 год

– Магда, поторопись! Циби и Ливи готовы! – зовет Ицхак.

– Иду. Просто хочу надеть кофту, на улице так холодно, – откликается Магда.

– Там не холодно. Это тебе холодно! Даже когда на улице жара. Пошли, если не поторопимся, кто-то другой сорвет цветы! – кричит Циби.

Магда застегивает пуговицы на толстом кардигане и выходит из дому. На Циби и Ливи платья-туники с коротким рукавом. Ицхак, в пиджаке и рубашке с галстуком, которые надевает только на выход, держит в руках сложенную хлопчатобумажную простыню.

– Все готовы? – спрашивает он.

Поскольку девочкам пришлось бросить школу за несколько месяцев до этого, двенадцатилетняя Ливи не может больше принимать участие в играх и спортивных занятиях со школьными друзьями. Все дни она слоняется по дому, не зная, чем заняться. Ливи любит, когда кто-нибудь ходит с ней гулять, разделяет с ней страсть к прогулкам по лесу, к изучению названий растений и животных, к сбору грибов. Циби тоже любит природу, а вот Магда другая. Она предпочитает остаться дома с Хаей, помогая готовить еду и выполнять работу по дому. Когда это возможно, Ицхак вытаскивает из дому и Магду. Ему важно, чтобы все девочки понимали и любили родные места.

– Пойдем, девочки!

Ицхак идет первым по тропе, отходящей от их дома.

Сегодня они направляются в конец улицы, к католической церкви. Большая мозаика над широкими деревянными входными дверями изображает Христа, который благословляет всех входящих в церковь. Когда они подходят ближе, начинают звучать колокола. Девочки выросли под их мелодичный перезвон. Эти звуки успокаивают и утешают, потому что ассоциируются с празднованием крестин и свадеб, со скорбью от потери близких людей.

Девочки добегают, бывало, до конца дороги, когда колокола радостно звонят в честь одетых в белое невест, мечтая о том времени, когда придет их черед выходить замуж.

А сегодня колокола говорят им, что наступил полдень. Девочки собираются у подножия паперти и смотрят на двери: с последним ударом колокола появится священник.

– Давай скорее! – бормочет Ливи, подпрыгивая на месте, – ей предстоит важная работа.

Со скрипом открываются двери, и выходит священник. На нем черные брюки, черная рубашка и белый воротничок. Приветствуя Ицхака с девочками, он поднимает руку. Его лицо расплывается в широкой улыбке, и он спускается к ним по ступеням.

– Шалом, Ицхак, – говорит священник, пожимая руку старика. – Как поживаете, друг мой? Я часто поминаю в молитвах вашу дорогую жену Рахель.

– У меня все хорошо, святой отец, даже сейчас, в эти тревожные времена, – отвечает Ицхак.

– Мы можем уже пойти, дедушка? Сейчас моя очередь забираться на дерево и трясти ветки, – упрашивает Ливи.

– Терпение, Ливи. Не забывай о манерах. Сначала поздоровайся со святым отцом, – наставляет Ицхак.

– Простите, святой отец. Как поживаете?

– Очень хорошо, юная Ливи. А ты?

– Хорошо. Знаете, сегодня моя очередь забираться на дерево.

– Знаю. Очень скоро мы пойдем. – Священник поворачивается к дрожащей Магде. – Ты больна? – спрашивает он.

– Она здорова, святой отец, – говорит Циби. – Просто ей всегда холодно. Мы все здоровы.

– Ну тогда пойдем и найдем то дерево, которое вы ищете. Что это за дерево, Ливи? Большой дуб на заднем дворе? – поддразнивает он.

– Нет, святой отец! Это липа. Мы хотим собрать цветки с липы, – возбужденно отвечает Ливи.

– Конечно. Тогда к липе. Следуйте за мной.

Но девочки бегут впереди, а священник с Ицхаком не спеша идут сзади, зная, что их юные подопечные будут ждать у ворот дома священника. Он откроет ворота и впустит девочек во двор, в центре которого стоит огромная липа.

Священник делает вид, что ему никак не найти ключ, тем самым продлевая нетерпение девочек, но наконец ворота открыты, и они входят во двор. Старик и священник смотрят, как сестры с визгом гоняются по подстриженной лужайке. Им двенадцать, четырнадцать и шестнадцать лет, но ведут они себя как несмышленые малыши.

Волшебное дерево доминирует над садом. Под ним можно укрыться в летний день, оно дает приют в любое время года, избавляет от плохого настроения. Самые пожилые прихожане Вранова не помнят того времени, когда дерева здесь не было, то есть ему должно быть больше ста лет. Дерево, стройное и очень высокое, возвышается над городом, являясь на многие мили вокруг самой высокой точкой.

Девочки танцуют вокруг дерева, сшибая первые цветы. Им предстоит отряхнуть с ветвей оставшиеся цветки.

– Хорошее было лето, – замечает Ицхак, рассматривая обильное цветение: нежные бледно-желтые лепестки среди изумрудно-зеленых листьев.

– Да, верно, – откликается священник. – Хватит на чай для всей округи на несколько месяцев.

– Давай, дедушка! – кричит Ливи. – Расстели простыню. Я сейчас залезу на дерево.

Ицхак и священник разворачивают простыню и расстилают ее на траве.

Циби дотягивается рукой до одной ветки и осторожно трясет ее. С ветки водопадом сыплются цветки.

– Нет, Циби! Дай мне забраться наверх. Ты ведь знаешь, моя очередь первой трясти ветки! – кричит Ливи на сестру.

– Прости, я не смогла удержаться, – хихикает Циби.

– Тогда помогите мне забраться. – Ливи поднимает руки, чтобы ухватиться за нижнюю ветку, и сестры приподнимают ее. Она лезет выше и выше, потом кричит: – Начинаем!

Ливи принимается медленно, ритмично раскачиваться на толстой ветви, для равновесия держась за другие ветви у себя над головой. Внизу кружатся Циби и Магда, пока тысячи нежных цветков плавно опускаются на белую простыню.

Ливи перемещается по дереву, тряся ветви и прыгая на них. Цветки у нее в волосах, на всей одежде. Она визжит от восторга.

– Я заберусь еще выше! – кричит она.

– Ливия Меллер! – командует дед. – Я запрещаю тебе подниматься выше!

– Но, дедушка, я могу. Не волнуйся! И здесь наверху так много цветков.

– Пора спускаться, милая. Взгляни на простыню. Для нас здесь больше чем достаточно. Надо научиться делиться с другими.

Подпрыгнув еще на одной ветке, Ливи начинает нехотя спускаться, и вот она на земле. Простыня действительно плотно усыпана свежими цветками. Высушив их, мать будет заваривать чай – эликсир, как она его называет, – который не только согреет семью, но и убережет от недомоганий, случающихся в зимние месяцы.

Каждая девочка берется за угол простыни, а Ицхак – за четвертый угол. Ему трудно нагибаться из-за больных суставов, но он справляется.

– Раз, два, три! – кричит Ливи, и все четверо делают несколько шагов к центру простыни, приподнимая ее стороны.

Цветки собираются в большую кучу в центре. Ливи дает свой угол Циби, а Магда свой – деду. Затем они берутся за этот большой узел и, поблагодарив священника, прощаются с ним и выходят за ворота, направляясь по тропе к своему дому.

По пути им попадается Лотте Трац с простыней под мышкой. С ней ее старший брат Йозеф.

– Надеюсь, вы нам хоть что-то оставили, – с теплой улыбкой говорит Лотте.

– В этом году их миллион. – Ливи смеется. – Точно миллион.

Глава 15

Освенцим-Биркенау

Июнь 1943 года

У сестер пошел второй год плена, и Ливи пребывает в явной депрессии. Почти каждое утро Циби приходится вытаскивать ее на перекличку. Ливи отказывается есть, и Циби вынуждена запихивать еду ей в рот или припасать на потом. Циби часто бранит ее, и от этого Ливи отдаляется еще больше.

Но однажды утром не реагирует уже Циби.

– Ливи! Проснись!

Сестры делят нары еще с двумя девушками. Одна из них положила ладонь на лоб Циби.

– Оставь меня в покое, – говорит Ливи, поворачиваясь на другой бок.

– Это Циби. Она вся горит. Разве не слышишь, как она стонет?

– Она в порядке, – дерзит Ливи. – Оставь меня в покое!

– По-моему, у нее тиф, – шепчет девушка.

Наконец Ливи садится и смотрит на Циби, дрожащую под их общим одеялом. Циби конвульсивно дергает рукой, попадая Ливи в грудь.

– О-о! Циби, перестань! – хнычет Ливи.

– Разве не видишь, что она больна? – спрашивает ее соседка.

Ливи слезает с нар, щупает лоб Циби (ладонь у нее становится влажной) и поворачивается к девушке, которая выжидающе смотрит на нее:

– Я не знаю, что делать. Обычно Циби присматривает за мной.

– Ну теперь твоя очередь присматривать за ней. Иди поговори с Ритой. Тебе везет, ты ей как будто нравишься.

В голосе девушки нет злобы – в этом месте хватаешься за любую возможность, и никто тебя не осудит.

Ливи отворачивается, чтобы одеться. Потом отправляется в каморку Риты, бросив через плечо:

– Присмотришь за ней? Я быстро.

– Кто здесь?

У Риты сонный голос, и Ливи надеется, что не разбудила ее.

– Это Ливи. Циби заболела.

Капо открывает дверь, заматывая волосы шарфом.

– Что с ней случилось?

– Наверное, тиф. Она очень горячая. И не говорит.

Рита отталкивает Ливи в сторону и идет к нарам. При ее приближении девушки отступают, опасаясь затрещин, которые она раздает, если попадешься у нее на пути.

У Циби стучат зубы, по лицу и шее струится пот.

Рита достает с верхних нар одеяло и заворачивает в него Циби, находящуюся в полубессознательном состоянии.

– Выходите вон! Все! – командует Рита, но Ливи не двигается. – На перекличке я отмечу, что она присутствует, – говорит она Ливи. – Циби останется здесь. Если кто-нибудь спросит про нее, просто скажи, что сегодня она нужна мне в Биркенау.

– А ее можно отправить в больницу?

– Сейчас неподходящее время, там идет чистка. – Рита делает паузу, чтобы до Ливи дошло, и та понимает, что периодически больница подвергается отбору. – А теперь иди на завтрак и принимайся за работу. Держись так, будто это нормальный день.

Сердце Ливи попеременно бешено стучит и замирает. Этот день, как и все прочие, ничем не напоминает «нормальный».

В сортировочном помещении она в каком-то трансе складывает и упаковывает мужские рубашки. Когда кто-то спрашивает о Циби, Ливи отвечает так, как велела Рита. Во время перерыва к ней подходит девушка в белой косынке и спрашивает о сестре.

– По-моему, у нее тиф, – отвечает Ливи.

Девушка разжимает пальцы, показывая большую головку чеснока:

– Я нашла это в сумке. Дашь это сестре? Это чеснок, он гораздо полезнее лука при лихорадке.

– Наш дед говорил, лук лучше всего, – разглядывая чеснок, говорит Ливи.

– Просто возьми его. Я слышала, он не хуже антибиотика.

Ливи засовывает чеснок в карман и благодарит девушку.

Вернувшись в Биркенау, Ливи несется к их бараку, к нарам, на которых спит Циби. Сестра уже не потеет и не дрожит.

Рядом появляется Рита.

– Я влила в нее немного воды, но она весь день не открывает глаз.

Достав из кармана чеснок, Ливи показывает его Рите:

– Мне его дали. – Ливи кусает губы, но потом решает: ей все равно, даже если из-за этого она попадет в беду. – Говорят, это помогает.

Рита кивает, а Ливи подносит головку чеснока ко рту Циби, пытаясь запихнуть ее целиком сестре в рот.

– Не так! – отрывисто произносит Рита, отбирает чеснок и разламывает головку о край деревянных нар. Зубчики падают на пол, и Ливи наклоняется за ними. Она смотрит, как Рита снимает кожицу с одного зубчика и протягивает его Ливи. – Вот так!

Ливи берет зубчик и старается засунуть его в рот Циби. Та ворочается и пытается выплюнуть чеснок, но Ливи зажимает ей рот рукой, закрывая приток воздуха. Вдруг Циби распахивает глаза.

– Ты пытаешься убить ее? – Рита отводит руку Ливи.

Глаза Циби постепенно фокусируются на двух женских фигурах, склонившихся над ней.

– Циби, только попробуй это выплюнуть! – предупреждает Ливи, и Циби начинает жевать. – Помнишь, как во время моей болезни ты лечила меня луком? – Ливи берет горячую руку Циби и прижимает к своей груди. – Ну а это твой лук.

После того как Рита уходит, Ливи достает из кармана маленький ножик и разрезает каждый зубчик на две части. Так, постепенно, она скармливает сестре весь чеснок.

Циби остается в бараке до конца недели и только в воскресенье, в выходной, выходит с Ливи наружу, чтобы посидеть на солнце. Они направляются к излюбленному месту лагеря, где обычно встречают других девушек из Вранова. Там они видят сидящую на земле долговязую фигуру.

– Это не Ханна Браунштейн? – спрашивает Циби.

Сестры садятся рядом с Ханной. Она ковыряет болячки, которыми покрыты ее руки и ноги.

– Привет, Ханна. Ты помнишь нас? Циби и Ливи из Вранова? – осторожно спрашивает Циби.

Ханна поднимает глаза, и на ее землистом лице появляется робкая улыбка узнавания.

– Мы, бывало, приходили по воскресеньям в баню твоей матери, – добавляет Ливи.

– Я помню. Вы всегда хорошо ко мне относились. – Ханна оглядывается по сторонам. – А где другая сестра? Разве вас не трое?

Циби и Ливи обмениваются тревожным взглядом.

– Она осталась во Вранове с нашей матерью и дедом, – отвечает Циби.

– У тебя все хорошо? – спрашивает Ливи.

– Все нормально. – Ханна продолжает ковырять свои болячки.

Циби обнимает девушку, гладит ей спину, руки, шепчет слова утешения. Циби говорит ей, что она поправится.

Ливи садится за спиной у Циби и начинает перебирать ее каштановые волнистые волосы, которые успели отрасти. Но кто знает, надолго ли? Ливи осторожно вытаскивает вшей и раздавливает их ногтями.

– Ханна, хочешь, я поищу у тебя вшей, когда закончу с Циби? – спрашивает она.

– Нет, спасибо, Ливи. Пусть мои вши умрут вместе со мной.

– Ты не умрешь, Ханна. Мы тебе не позволим, – настаивает Циби. – Ты сейчас больна, но ты поправишься. Я недавно болела, но взгляни на меня сейчас. – (Ханна не отвечает.) – Обещай, что попросишь у своей капо какого-нибудь лекарства от твоих болячек.

Ханна вздыхает и смотрит на Циби:

– Обещаю. Попрошу у нее. Но пока просто посидите со мной на солнышке.

– Конечно, – говорит Циби. – И мы встретимся в следующее воскресенье. Увидишь, тебе станет намного лучше.

В следующее воскресенье Циби и Ливи спешат на то же место, но Ханны там нет. Они спрашивают о ней у девушек из ее барака, и одна из них рассказывает, что Ханну отправили в больницу и она оттуда не вернулась. Ливи вспоминает слова Риты о проведении отбора в больнице и думает, что это произошло снова. Сестры молча отходят в сторону, садятся на солнце и принимаются искать вшей.

Циби беспокоится, что этот эпизод опять ввергнет Ливи в депрессию, однако теплая погода и запас еды, недавно найденный ими на сортировке, помогают справиться с демонами сестры.

За летние месяцы в лагеря вливаются новые узники, и постоянно проводятся отборы. Циби предполагает, что это происходит в основном из-за недостатка места в Освенциме и Биркенау для размещения их всех. Вновь и вновь Циби и Ливи стоят в ряду с девушками из своего барака, пока офицеры рассматривают нагие тела девушек и, заметив у кого-то раны или болячки, немедленно отправляют этих несчастных в газовую камеру. Однако женщина-офицер СС Грезе выполняет обещание по поводу заключенных с четырехзначными номерами – их всегда отправляют обратно в барак.

Когда осень сменяется ранней зимой, Ливи вновь заболевает тифом. Циби отчаянно выискивает в приходящих чемоданах лук, чеснок или что-то еще, чем можно поддержать младшую сестру. Она находит тряпицу, в которую завернуто нечто вроде маленьких зеленых слив. Она приносит их в барак, но, прежде чем дать Ливи, откусывает кусочек и тут же с отвращением выплевывает.

– Где ты это достала?

У плеча Циби маячит молодая девушка, еврейка из Греции. Циби быстро заворачивает ягоды в тряпицу.

– Что?

– Эти оливки, где ты их достала?

– Оливки?

– Ты раньше никогда не видела оливок? – с ухмылкой спрашивает девушка.

– Нет, никогда. Они ужасные на вкус!

– Тогда можно я их возьму? Если они тебе не нужны? Обменяю их на хлеб.

Циби замечает блеск в глазах девушки и опускает сверток в ее руки.

– Возьми. И никогда не следует отдавать свою еду, но, поскольку у меня больна сестра, я благодарна тебе. Спасибо.

Однако жар у Ливи все не спадает, и каждую ночь она мечется на нарах, не давая спать соседкам. Они беспокоятся, что ее долгое отсутствие на перекличке будет замечено.

Наконец Рита говорит Циби, что сейчас Ливи безопасно отправить в больницу: отборы на время прекращены. Она должна быть в безопасном месте, и ей нужны антибиотики, а иначе она не выживет. Женщины вместе относят исхудавшую Ливи в больницу.

Оставив Ливи в больнице, Циби возвращается с тяжелым сердцем. Неужели она только что нарушила свое обещание быть рядом с сестрой, оберегать ее? А вдруг она в последний раз видит сестру? Циби слышит голос отца, говорившего им всегда держаться вместе, и представляет себе, как Магда заклинает ее никогда не оставлять Ливи одну.

Циби поворачивается и мчится обратно в больницу. Еле переводя дух, она говорит польской медсестре, что все нормально, что Ливи выглядит лучше, что ей не обязательно оставаться в больнице. Циби сама о ней позаботится.

В одной руке медсестра держит шприц, а другую кладет на плечо Циби, спокойно глядя на нее:

– Сколько лет твоей сестре? Одиннадцать? Двенадцать?

– Ей пятнадцать, – отвечает Циби.

Медсестра хмурится:

– Ну, она все равно маленькая. Я дам ей лекарство, которое должно помочь. И ты можешь мне доверять. Обещаю позаботиться о ней. Вы сестры, да? Вам повезло, что вы вместе.

Циби вновь уходит, но теперь у нее немного отлегло от сердца.

– С этой медсестрой ей будет хорошо, – говорит ей позже Рита. – Она польская заключенная, а не немецкий волонтер. Будь благодарна, поскольку от волонтеров добра не жди.

На следующий день Ливи приходит в сознание и уже в состоянии понять, где находится. Ей говорят, что она проведет несколько дней в отделении, а потом ее отправят в барак.

Все двенадцать коек в отделении заняты. Некоторые девушки спят, другие тихо постанывают. К вечеру Ливи становится немного лучше. Она улыбается девушке, лежащей на соседней койке, у которой лицо и шея странного желтоватого оттенка. Есть ли у нее заботливая сестра, как у Ливи? Вероятно, нет, думает она и протягивает к ней руку через проход.

Девушка делает то же самое.

– Я Ливи, – сжимая ее пальцы, шепчет Ливи.

– Матильда, – со слабой улыбкой говорит девушка.

В этот момент в палату врывается польская медсестра, а следом за ней Мала. Мала – заключенная, как и они, но работает переводчицей у немцев. Полька по рождению, она говорит по-французски, по-голландски, по-русски и по-немецки. Две женщины входят в комнатушку, где медсестра хранит лекарства, и закрывают дверь.

Ливи смотрит на заснувшую Матильду, которая продолжает держать ее за руку. Ливи чувствует, что у нее тоже закрываются глаза.

Смеркается, когда медсестра трясет уснувшую Ливи:

– Ливи, надо вставать! Прямо сейчас!

Ливи открывает глаза. Где она находится? Лампочки не горят, и в тусклом свете она различает очертания девических тел под одеялами.

– Ливи, пошли. – Медсестра откидывает одеяло Ливи и, взяв ее за руки, сажает. – Нам надо шевелиться. Быстро! – Медсестра опускает ноги Ливи с кровати и ставит ее на пол. – Прошу тебя, Ливи! Пора идти.

Ливи протестует, но ее в спешке выводят из палаты, а потом из здания.

– Куда мы идем? – Ливи, босая, ковыляет по песчаной дорожке в сторону уборной. – Разве нельзя было сходить в туалет в больнице?

– Просто иди дальше.

Они входят в уборную, и медсестра заталкивает Ливи в пустую кабинку.

– Побудь здесь до моего прихода. Поняла? Не выходи наружу.

Ливи сползает на пол. Здесь ужасная вонь и пол пропитан мочой, но Ливи не в силах больше стоять.

Ранним вечером медсестра возвращается. Несмотря на вонь, Ливи уснула. Ее будит свистящий шепот медсестры. Ливи молчит, когда ее, спотыкающуюся на каждом шагу, ведут обратно в больницу.

И вот Ливи оглядывает пустую палату.

– Куда все подевались?

– Блок двадцать пять, – сжав губы, говорит медсестра.

– Блок двадцать пять? – Юной девушке медленно открывается правда. Она встречается взглядом с заплаканными глазами медсестры. – Вы меня спасли?

В блоке 25 узник проводит последнюю ночь на земле, перед тем как попасть в газовую камеру, освобождаемую каждый вечер и заполняемую каждое утро. Ливи знает, что это «Зал ожидания смерти». И она избежала ее когтей.

– Я ведь обещала твоей сестре, что позабочусь о тебе. Когда Мала сообщила мне об отборе, я спасла того, кого смогла, и это была ты.

Теперь стало ясно, что именно об этом они говорили раньше. Мала, имея определенные преимущества как переводчица, была осведомлена о предстоящих отборах.

По щекам медсестры катятся слезы. Она обводит взглядом опустевшую палату:

– Я бы спасла больше, если бы могла.

Ливи тянется к руке медсестры, но та уже идет к выходу, направляясь в свой крошечный аптечный склад.

Когда становится темно, Ливи выбирается из кровати и, завернувшись в одеяло, медленно выходит из больницы и бредет в свой барак. Она спаслась, сегодня ей повезло. Сколько еще раз ей улыбнется удача и она спасется от смерти?

К Ливи возвращаются силы, и в воскресенье она решает подышать свежим воздухом. Они с Циби находят свое любимое местечко и, укутавшись в одеяло, подставляют лица зимнему солнцу.

– Сюда идет Рита, – шепчет Ливи, увидев подходящую к ним капо.

Девушки поднимаются на ноги.

– Ливи, у меня есть для тебя новая работа, – без предисловий говорит Рита. – Начинаешь завтра.

– Новая работа? – переспрашивает Циби.

Это очень плохая новость. Их нельзя разделять.

– Я занесла тебя в список курьеров, доставляющих сообщения для СС. Да не волнуйся ты, это не трудная работа.

– Что мне надо делать? – спрашивает Ливи.

В поисках ответа она смотрит на Циби, но та уставилась на Риту.

– Завтра утром, когда все уйдут на работу, я отведу тебя к главным воротам, где ты будешь ждать донесений. А потом будешь доставлять их офицерам по всему лагерю. Нет ничего проще. – Ливи не отвечает, и Рита повышает голос: – Поняла?

– Она будет в безопасности? – спрашивает Циби. – В смысле, СС… – Она не договаривает.

Рита поднимает бровь, но улыбается:

– Никто из курьеров ни разу не пострадал. Ленивые ублюдки эти мужчины. Им бы только штаны просиживать.

– Все в порядке, Циби, я смогу это делать, – говорит Ливи.

– В основном тебе придется стоять там и ждать. Скучная работа. Но безопасная.

С этими словами Рита поворачивается и уходит, а Ливи остается лишь гадать, понимает ли эта женщина слово «безопасный».

Рита права: новая работа Ливи в качестве курьера несложная. Вместе с двумя другими девушками она стоит у входа в Биркенау, рядом с небольшим офисом, где дежурят нацисты, следя за приходом в лагерь и уходом из него всех людей. Постепенно девушки смелеют и начинают болтать в ожидании, когда их пошлют с донесениями по лагерю.

Однажды вечером Ливи, вернувшись к воротам после доставки почты, оказывается одна. Другие девушки ушли по своим поручениям. Рабочий день заканчивается, и возвращаются мужчины, работавшие за пределами лагеря. Некоторые из них несут тела узников, умерших за этот день. С пулевыми ранениями, проломленными черепами и сломанными конечностями, эти люди не упали замертво от истощения. Ливи в оцепенении смотрит на них. Когда она успела стать такой невосприимчивой к подобной жестокости?

У ворот стоят двое эсэсовцев и наблюдают, как узники нетвердой походкой заходят в лагерь. Капо-мужчина ходит взад-вперед, покрикивая на заключенных и подгоняя их.

– Дайте мне вашу дубинку, – просит капо одного эсэсовца. – Это единственный способ загнать их на территорию.

Те обмениваются улыбками, а потом один достает дубинку и протягивает капо. Ливи понимает, что надо уйти – ничего хорошего здесь не произойдет, и ей не следует ничего больше видеть, – но не может пошевелиться.

Капо поднимает дубинку и набрасывается на входящих узников, колотя их по голове, по туловищу. При этом он все время гогочет, ругая узников за глупость, лень и слабость. Тех, кто падает под его ударами, товарищи быстро поднимают на ноги и оттаскивают прочь. Однако у двоих заключенных не хватает сноровки схватить протянутые руки, и они остаются на земле, безуспешно силясь подняться.

Ливи отводит глаза, когда капо нападает на них. Она слышит повторяющиеся удары дубинки, ломающей кости, проламывающей череп. Вновь взглянув на узников, она понимает, что они, очевидно, мертвы – окровавленная груда тряпья и тел. Но капо, похоже, потерял рассудок, продолжая наносить удары дубинкой, обрушивая на еврейскую плоть свою ненависть.

– Хватит! – приказывает один эсэсовец и протягивает руку за дубинкой.

Капо, увлеченный своей работой, не слышит его.

– Я сказал, хватит! – кричит эсэсовец.

Капо наносит последний удар и затем, вытерев о штаны окровавленную дубинку, возвращает ее эсэсовцу, а потом замечает Ливи.

– Хочешь тоже получить, девчонка? – ухмыляется он, открывая два ряда щербатых желтых зубов. Это приземистый человек с диким взглядом, нечесаные черные волосы которого свисают влажными клоками вдоль потного, отталкивающего лица. – Отдайте мне дубинку! – кричит он эсэсовцу. – Хочу заняться этой девчонкой.

Ливи чувствует, что куда-то уплывает. Она смотрит на это животное, но в то же время словно зависает над группой людей, глядя вниз на капо, на тела убитых узников, на эсэсовцев, один из которых встает перед капо:

– Оставь ее в покое. Она работает на нас, а не на тебя.

– Я могу убить ее голыми руками, – шипит капо. – И получу от этого удовольствие.

– Девочка, уходи отсюда, – через плечо говорит другой эсэсовец. – Возвращайся в свой блок.

– Я запомню тебя, девчонка. Исаак никогда не забывает лица.

Придя в себя, Ливи убегает.

Каждый день они видят прибывающие в Биркенау составы, извергающие из себя тысячи мужчин, женщин и детей, насильно увезенных с родины. Они смотрят, как эсэсовцы одним взмахом руки посылают узников направо – в лагерь или налево – в газовую камеру. Перед глазами Ливи, как лагерного курьера, проходят страдания всех этих людей, ожидающих решения своей судьбы, и она снова начинает впадать в депрессию.

Завтра 16 ноября, мой день рождения. Мне исполнится семнадцать, говорит она себе. Доживу ли я до восемнадцати? Она представляет себе, что приготовит мама к праздничному чаепитию, если мама там, нет – если бы она вернулась домой с мамой. Циби напомнит ей, что она по-прежнему самая младшая, Магда станет искать на заднем дворе цветок с куста олеандра.

Ливи решает ничего не говорить Циби или кому-то еще. Завтра будет такой же день, как и любой другой день здесь. Единственное, что ей нужно сделать, – это проснуться и начать шевелиться.

На следующее утро сестры выходят из барака под сильным непрекращающимся снегом. Стоя на своем месте у ворот Биркенау и ожидая донесений, Ливи видит, как подходит очередной состав. Мужчины и женщины с трудом вылезают из вагонов в глубокий снег, жмутся друг к другу, замерзшие и напуганные.

Ливи не в силах отвести от них взгляд. Время от времени она встречается взглядом то с одним, то с другим заключенным, но тут же смотрит в сторону.

Когда прибывает отборочная команда, снег продолжает идти. Один из офицеров, одетый в теплую шинель, изучает толпу, а потом машет рукой налево, к газовым камерам. Сегодня их судьбу решает не возраст, здоровье или пол, а погода.

В ту ночь, забравшись на свои нары, сестры обнаруживают пропажу одеяла. Чтобы согреться, Циби и Ливи тесно прижимаются друг к другу. На них вся одежда, какая только у них есть, включая ботинки. За стенами барака завывает ледяной ветер, задувая в щели в стене и под дверью.

Не в силах уснуть, Ливи тихо хнычет.

– Циби, ты не спишь? – наконец говорит она.

– Нет, не сплю. А что такое? Тебе не уснуть?

– Мне кажется, я не усну. И теперь, без одеяла, мы окоченеем до смерти. Циби, если нам сегодня суждено умереть, не хочу, чтобы это было здесь. – Ливи начинает плакать.

Руками в перчатках Циби обнимает лицо Ливи и пытается дыханием согреть замерзшие щеки сестры. Циби сглатывает раз, другой. Она чувствует спазм в животе. Ливи права. Они умрут в этом бараке, а утром их окоченевшие тела погрузят в грузовик с сотнями других и отвезут, чтобы сжечь.

– Пойдем, – говорит она, и Ливи кивает.

Они тихо слезают с нар и на цыпочках идут по бетонному полу. Циби толкает дверь, и сестры делают шаг вперед. Порывом ветра со снегом их едва не швыряет обратно, но они продолжают идти. Огибая барак, они держатся за стены. Впереди, за забором, лес. Вместе, рука в руке, они движутся в сторону ограждения под током.

– Когда я скажу: «Беги!» – беги! – шепчет Циби.

Циби и Ливи бросают на лагерь последний взгляд – на прожектора, освещающие хмурые здания, на ворота, которые никогда не освободят их, на пустую сторожевую вышку.

Образы мамы, Магды, деда и отца всегда с ними. Как ни странно, эти образы придают сестрам силы.

Они вместе делают несколько шагов. Циби на миг останавливается, и Ливи знает, что следующее слово, последнее слово, которое она услышит от сестры, будет «беги».

– Не делайте этого!

Сестры вздрагивают и оборачиваются.

– Не делайте этого! – повторяет голос.

В тени барака маячит силуэт тонкой фигуры.

– Ты не можешь нас остановить! – Ливи крепко сжимает пальцы Циби, как бы понуждая ее идти вперед.

– Знаю. Но скажите мне почему. Почему сегодня ночью? Чем эта ночь отличается от любой другой? – Голос девушки жалобный, запинающийся. Она выходит из тени, и Циби узнает в ней одну из новеньких.

– Кто-то забрал наше одеяло, – отвечает Ливи. – А мы не хотим умереть там, на этих вонючих нарах, в этом вонючем бараке. Это объяснение подходит? Теперь ты оставишь нас в покое?

– Идите внутрь. Обещаю найти ваше одеяло, – говорит девушка.

Циби заглядывает в глаза сестры и чувствует сомнение. Они могли бы сейчас броситься на ограждение – и все было бы кончено.

– Если у нас есть хоть малейший шанс дожить до того, чтобы еще раз увидеть Магду и маму, надо им воспользоваться, – шепчет Циби. – Вернемся или пойдем вперед?

Ливи долго не двигается. Уставившись на свои ботинки, она с трудом ставит одну ногу перед другой и ведет Циби к бараку.

Внутри Циби и Ливи смотрят, как девушка, уговорившая их вернуться, двигается по бараку, дергая за одеяла спящих обитателей. Встречая сопротивление, она отпускает одеяло. Она повторяет это вновь и вновь, пока наконец не вытаскивает два тяжелых свободных одеяла.

Без слов она передает их сестрам и возвращается на свои нары.

На следующее утро, когда сестры готовятся пойти на перекличку, Циби бросает взгляд на нары, с которых были взяты их одеяла. Две девушки лежат, обнявшись. Их открытые глаза невидящим взором глядят в потолок. Циби отворачивается, в ее душе поселилось неизбежное равнодушие.