Текст книги "Тяжелые времена"

– Полагаю, что первопричиной данного вопроса является обеспокоенность в отношении тех, погодите минутку, скажем так, в отношении тех самых плохих парней. Почему мы ведем диалог с ними?

И это был справедливый вопрос. Но в то время речь не шла о примирении с вдохновителями и организаторами терактов или с лидерами движения «Талибан», которые укрывали Усаму бен Ладена. Я объясняла, что наши усилия были направлены на то, чтобы попытаться оторвать от талибов тех повстанцев, которые встали на сторону движения «Талибан» не по идеологическим причинам, а по материальным, нуждаясь в источнике доходов.

До сих пор это было именно так – по крайней мере, для нас. Со своей стороны, Карзай следовал своему обещанию об организации процесса примирения, которое он дал в 2009 году в своей инаугурационной речи, и изучал возможность начала прямых переговоров с лидерами талибов. Чтобы обеспечить поддержку своим усилиям, летом 2010 года он созвал традиционную ассамблею старейшин афганских племен и поручил Высокому совету примирения во главе с бывшим президентом Афганистана Бурхануддином Раббани организовать эти переговоры. (К сожалению, в сентябре 2011 года Раббани был убит террористом-смертником с помощью взрывного устройства, спрятанного в тюрбане. Сын Раббани согласился занять место отца в Высоком совете примирения.)

Одной из проблем для нормализации ситуации в Афганистане на начальном этапе было противодействие со стороны сотрудников пакистанской разведывательной службы, известной как ИСИ[39]39
  Inter-Services Intelligence (англ.) – Межведомственная разведывательная служба Пакистана.


[Закрыть]. У сотрудников ИСИ были давние отношения с талибами еще со времен совместной борьбы против Советского Союза в 1980-х годах. Они продолжали предоставлять талибам убежище на территории Пакистана и поддерживали повстанческое движение в Афганистане, чтобы провоцировать нестабильность в стране и препятствовать возможному усилению влияния Индии. Для пакистанцев было нежелательно, чтобы Карзай, игнорируя их интересы, достиг сепаратного мира с талибами. И это была только одна из проблем, с которой столкнулся Карзай. Он также должен был учитывать вероятность конфликта со своими бывшими союзниками из Северного альянса, многие из которых являлись представителями этнических меньшинств, таких как таджики и узбеки, и подозревали, что Карзай может предать их ради хороших отношений с пуштунами в движении «Талибан». Учесть интересы всех этих игроков и попытаться наладить прочный мир было все равно что сложить кубик Рубика.

К осени 2010 года Кабул был переполнен слухами о новом канале связи между Карзаем и руководством талибов. Помощники Карзая провели ряд встреч со связником, который пересек пакистано-афганскую границу и которому коалиционные силы обеспечили безопасный проход по контролируемой ими территории. На одном из этапов он был доставлен на самолете НАТО в Кабул для личной встречи с Карзаем. Этот человек утверждал, что он является муллой Ахтаром Мухаммадом Мансуром, высокопоставленным полевым командиром талибов, и готов заключить сделку. Как сообщалось, некоторым захваченным боевикам движения «Талибан» показали его фотографию и они подтвердили его личность. Перспектива была многообещающей.

В октябре на саммите НАТО в Брюсселе, в Бельгии, меня с Гейтсом попросили прокомментировать эту информацию. Мы оба подчеркнули свое стремление использовать любую возможность для обеспечения процесса примирения, но наряду с этим я предупредила:

– Существует множество различных выразителей повстанческого движения, которые могут на законных основаниях представлять его интересы, а могут и не представлять или же лишь предъявить готовность и искреннее стремление к примирению.

К сожалению, мой скептицизм оказался оправданным. В Афганистане эта красивая история начала рушиться. Некоторые афганцы, которые знали Мансура в течение многих лет, заявили, что этот переговорщик совершенно не был похож на него. В ноябре издание «Нью-Йорк таймс» сообщило, что афганское правительство определило данного человека как самозванца, который вовсе не являлся членом руководства движения «Талибан». «Таймс» назвала это «эпизодом, который, возможно, был списан из какого-нибудь шпионского романа». Для Карзая это явилось горьким разочарованием.

В то время как афганцы постоянно терпели неудачи, оказываясь то в одной тупиковой ситуации, то в другой, Холбрук и его команда, в состав которой, в частности, был включен и известный теолог Вали Наср, сосредоточили основные усилия на Пакистане, который, по их мнению, являлся ключом к разгадке афганской головоломки. Нам было необходимо, чтобы у пакистанцев появилась заинтересованность в будущем Афганистана. Нам следовало убедить их, что они гораздо больше получат от мира, чем от продолжения конфликта.

Ричард обратил внимание на «соглашение о торговле и транзите» между Афганистаном и Пакистаном, работа над которым застопорилась еще в 1960-х годах. Доработка и реализация этого документа могла бы привести к снижению торговых барьеров и обеспечению движения через границу, которая в последние годы чаще всего использовалась для передвижения войск и доставки оружия, прежде всего промышленных изделий и товаров широкого потребления. Ричард рассудил, что если бы афганцы и пакистанцы смогли вместе торговать, то, возможно, они научились бы взаимодействовать в борьбе с боевиками, которые представляли для них общую угрозу. Рост масштабов торговли мог бы стимулировать экономику с обеих сторон границы и стал бы альтернативой экстремизму и повстанческому движению, не говоря уже о том, что каждая из сторон была бы больше заинтересована в успехе другой стороны. Ричард успешно подтолкнул обе страны к возобновлению переговоров на данном направлении и урегулированию имевшихся противоречий.

В июле 2010 года я прилетела в Исламабад, столицу Пакистана, чтобы принять участие в официальном подписании данного соглашения. Министры торговли Афганистана и Пакистана сидели рядом друг с другом, глядя на толстые зеленые папки перед собой – это как раз и было доработанное окончательное соглашение. Мы с Ричардом стояли за ними, рядом с премьер-министром Пакистана Юсуфом Резой Гилани. Мы смотрели, как мужчины аккуратно подписали соглашение, а затем встали, чтобы пожать друг другу руки. Все аплодисментами приветствовали этот важный шаг, надеясь, что он будет представлять собой не только новое коммерческое соглашение, но и новый тип мышления.

Это был первый кирпичик в той структуре, которую мы стали называть «новым Шелковым путем», первый вклад в создание сети разветвленных коммерческих, транспортных и иных связей, которые объединят Афганистан с его соседями, обеспечивая их заинтересованность в поддержании общего мира и безопасности. В течение последующих нескольких лет Соединенные Штаты выделили 70 миллионов долларов на существенную модернизацию основных транспортных коммуникаций между Афганистаном и Пакистаном, в том числе через знаменитый Хайберский перевал. Мы также способствовали тому, чтобы Пакистан предоставил Индии статус «страны, пользующейся режимом наибольшего благоприятствования», а Индию поощряли к тому, чтобы она сняла ограничения на инвестиционные и финансовые потоки со стороны Пакистана. Обе страны продолжают двигаться вперед в этом направлении. Учитывая то недоверие, которое существует между ними, добиться этого было далеко не легкой задачей. В Афганистан в интересах местных предприятий стало поступать электричество из Узбекистана и Туркменистана. Было организовано новое железнодорожное сообщение от границы Узбекистана до города Мазари-Шариф на севере Афганистана. Началась разработка планов по строительству трубопровода, который в один прекрасный день мог бы обеспечить транспортировку через Афганистан природного газа объемом в миллиарды долларов из богатой энергоресурсами Центральной Азии в испытывающую энергетический голод Южную Азию. Все эти достижения являлись долгосрочными инвестициями в более мирное и процветающее будущее региона, который слишком долго страдал от конфликтов и междоусобицы. Несомненно, это был достаточно сдержанный прогресс, однако даже в краткосрочной перспективе эти успехи рождали чувство оптимизма и движения вперед и были крайне необходимы.

В ходе этой поездки в Исламабад в июле 2010 года (как и в ходе любого другого визита сюда) я настойчиво пыталась добиться того, чтобы руководители Пакистана стали рассматривать войну в Афганистане в качестве общей ответственности. Нам была необходима их помощь, чтобы талибы прекратили использовать пакистанскую территорию в качестве укрытия, из которого они, перейдя границу, организовывали в Афганистане беспощадные нападения. Как постоянно подчеркивал Ричард, без поддержки Пакистана дипломатическое решение конфликта было невозможно. В ходе телевизионного интервью, которое было организовано в резиденции нашего посла с пятью пакистанскими тележурналистами (это была часть моего плана, чтобы враждебно настроенная пакистанская пресса обошлась со мной как с боксерской грушей, но одновременно бы и осознала, насколько серьезно я была настроена на активное участие в урегулировании), меня спросили, возможно ли такое урегулирование, если одна из конфликтующих сторон продолжает вести на поле боя активные боевые действия.

– Нет никакого противоречия между стремлением нанести поражение тем, кто полон решимости продолжать воевать, и предоставлением соответствующей возможности для тех, кто готов вернуться к мирной жизни, – ответила я.

По сути дела, мы с Ричардом все еще питали надежду на то, что высшие руководители движения «Талибан», возможно, в один прекрасный день изъявят готовность к переговорам. В этой связи необходимо упомянуть некоторые интригующие события. Осенью 2009 года Ричард посетил Каир и был информирован египетским руководством о том, что некоторые представители талибов, в том числе помощник высшего руководителя, муллы Омара, недавно встречались с ними. В начале 2010 года один немецкий дипломат сообщил нам, что он также встретился с этим помощником, на этот раз в одной из стран Персидского залива, и что у этого помощника, похоже, есть прямой выход на неуловимого лидера талибов. Самое интересное заключалось в том, что он, как сообщалось, хотел найти способ переговорить непосредственно с нами.

Ричард пришел к мнению, что это удобный случай, которым надо воспользоваться, однако некоторые из наших коллег в Пентагоне, ЦРУ и Белом доме высказывали в этом сомнение. Многие были согласны с выводами в докладе Риделя о том, что высшие руководители талибов являлись экстремистами, которые никогда не примирятся с правительством в Кабуле. Другие считали, что еще не настало время для переговоров. Мы только что приступили к необходимым мерам по усилению военного присутствия в Афганистане, и нужно было некоторое время, чтобы этот фактор заработал. Кое-кто не хотел ставить под угрозу свою политическую репутацию, организуя прямые контакты с противником, ответственным за убийство американских военнослужащих. Мне был вполне понятен этот скептицизм, однако я поручила Ричарду спокойно изучить возможные варианты действий на данном направлении.

Преданный поклонник бейсбола, Ричард начал называть связника талибов, который позднее был идентифицирован (по сообщениям средств массовой информации) как Сайед Тайаб Ага, кодовым именем А-Род[40]40
  Под указанным кодовым именем в американской бейсбольной команде «Нью-Йорк янкиз» был известен игрок Алекс Родригес.


[Закрыть], и это имя приклеилось к тому. И немцы, и египтяне утверждали, что в данном случае не было никакого подвоха и что этот представитель уполномочен говорить от имени муллы Омара и высшего командования талибов. Норвежцы, у которых имелись определенные связи в рядах талибов, были с этим согласны. Мы не были полностью в этом уверены, особенно после того, как другие потенциальные каналы связи оказались недействительными, но считали, что имело смысл попытаться, хотя и соблюдая определенную осторожность.

Осенью, как раз тогда, когда афганское правительство впустую тратило время на талиба-самозванца, мы в строжайшей тайне направились на первую рекогносцировочную встречу в Германии. В один из октябрьских выходных дней, после обеда, Ричард позвонил своему заместителю Франку Руджеро, который был гражданским представителем американской администрации в Кандагаре, в южном районе Афганистана, и попросил его быть готовым приехать в Мюнхен на встречу с А-Родом. Руджеро в этот момент находился в машине со своей семилетней дочерью, проезжая через мост Бенджамина Франклина в Филадельфии. Ричард посоветовал ему запомнить этот момент, поскольку, возможно, мы сейчас делали историю. (Это было классическим жестом Холбрука, с его неуемной склонностью к театральности. Он считал, что вершит историю, и всегда был уверен в том, что в борьбе с ней он может взять вверх.)

На следующий день после Дня благодарения Ричард дал Руджеро свои последние наставления:

– Важнейшая цель первой встречи – это обеспечение второй встречи. Быть дипломатичным, четко придерживайся того курса, который наметила госсекретарь, и не дай им сорвать переговоры. Госсекретарь внимательно следит за этим вопросом, поэтому сразу же, как только встреча завершится, позвони мне.

Упомянутый им курс представлял собой те самые условия, о которых я неоднократно повторяла вот уже более года: если талибы хотели вернуться к родным очагам, им следовало прекратить боевые действия, разорвать отношения с «Аль-каидой» и признать конституцию Афганистана, в том числе ее положения, касавшиеся защиты женщин. Эти условия не подлежали какому-либо обсуждению. Но помимо этого, как я уже сказала Ричарду, я была готова к творческой дипломатии, которая могла бы обеспечить движение в сторону мира.

Два дня спустя Руджеро и Джефф Хайес из числа сотрудников Совета национальной безопасности при Белом доме прибыли в дом, который был подготовлен немецкой стороной в деревне недалеко от Мюнхена. Хозяином был Михаэль Штайнер, специальный представитель Германии по Афганистану и Пакистану. А-Род был молод, ему не было и сорока, но он работал на муллу Омара уже более десяти лет. Он говорил по-английски, и, в отличие от многих руководителей движения «Талибан», у него был некоторый опыт международной дипломатии. Все участники встречи согласились с необходимостью соблюдения абсолютной секретности. Нельзя было допустить никаких утечек информации: если бы пакистанцы узнали об этой встрече, то они могли бы сорвать переговоры, как они уже сорвали прежние попытки Карзая.

Собравшиеся активно беседовали в течение шести часов, присматриваясь друг к другу и осторожно затрагивая те вопросы, которые предстояло обсудить. Могли ли заклятые враги действительно прийти к какому-либо общему пониманию того, как положить конец войне и восстановить разрушенную страну? После стольких лет войны было достаточно трудно сидеть за одним столом и беседовать лицом к лицу, не говоря уже о доверии друг к другу. Руджеро объяснил наши условия. Талибы, казалось, больше всего беспокоились о судьбе своих боевиков, содержавшихся на базе Гуантанамо и в других тюрьмах. Всякий раз, когда поднимался вопрос о заключенных, мы требовали освобождения сержанта Боуи Бергдала, который был захвачен в июне 2009 года. Какое-либо соглашение об освобождении заключенных могло быть достигнуто лишь в случае возвращения сержанта домой.

На следующий день Ричард поехал в аэропорт имени Даллеса, чтобы встретить самолет с Руджеро. Он не мог дождаться того момента, когда сможет получить из первых рук отчет, который затем передаст мне. Они устроились в баре «Хэрри» в аэропорту, и Руджеро принялся рассказывать в то время, как Ричард впился в чизбургер.

* * *

Через несколько дней после возвращения Руджеро из Мюнхена, 11 декабря 2010 года, он вместе с Ричардом пришел ко мне в кабинет на седьмом этаже Государственного департамента, чтобы встретиться со мной и Джейком Салливаном и выработать дальнейшую тактику действий. Мы уже завершали подготовку годового отчета, который был обещан президентом Обамой, когда он одобрил наращивание численности войск. Нельзя было сказать, что в Афганистане все шло хорошо, но в отчете отмечался некоторый прогресс, который внушал оптимизм. Дополнительные войска способствовали снижению активности талибов. Улучшилась ситуация в области безопасности в Кабуле и в таких ключевых провинциях, как Гильменд и Кандагар. Наши усилия привели к определенному росту экономики, расширились масштабы нашего дипломатического взаимодействия со странами региона и с международным сообществом.

В ноябре я поехала с президентом Обамой на саммит стран НАТО в Лиссабон, в Португалию. Саммит подтвердил необходимость продолжения совместной миссии в Афганистане и твердую приверженность НАТО обеспечению безопасности и стабильности в стране, согласившись наряду с этим с поэтапным планом передачи афганской стороне ответственности за обеспечение безопасности к концу 2014 года. Самое главное заключалось в том, что саммит дал ясно понять: международное сообщество выступает единым фронтом в поддержку стратегии президента Обамы, объявленной им в Вест-Пойнте. Усиление американского военного присутствия, подкрепленное соответствующими действиями наших партнеров по НАТО и из числа стран коалиции, способствовало созданию благоприятных условий для политических и экономических преобразований, а также для поэтапной передачи ответственности в сфере безопасности и для формирования основы для дипломатического наступления. Существовала четкая «дорожная карта», которая предусматривала завершение боевых операций с привлечением американских войск и продолжение нашей поддержки, которая, как мы осознавали, была необходима для выживания афганской демократии. Теперь у нас был секретный канал связи с руководством талибов, который производил впечатление подлинного и который в один прекрасный день мог привести к реальным мирным переговорам между афганцами. (Моя пресс-секретарь Тория Нуланд, с ее талантом создавать афоризмы, суммировала три взаимоукрепляющих направления наших усилий как «Воевать, вести переговоры, строить», – и я полагаю, что это было весьма эффектной формулировкой.)

Ричард был воодушевлен результатами саммита в Лиссабоне, и на протяжении всего процесса составления нашего отчета он неоднократно повторял всем, кто был готов его слушать, что дипломатия впредь должна выступать ключевым элементом нашей стратегии. 11 декабря он опоздал на совещание в моем офисе, объяснив это тем, что вначале встречался с послом Пакистана, а затем с сотрудниками в Белом доме. Как обычно, он был полон идей и различных предложений. Однако во время разговора он вдруг замолчал, и его лицо приобрело тревожный ярко-красный оттенок.

– Ричард, что случилось? – спросила я, сразу же поняв, что дело серьезное.

Он посмотрел на меня и ответил:

– Со мной происходит что-то ужасное.

Он испытывал такие физические мучения, что я настояла, чтобы его осмотрел медицинский персонал Государственного департамента, располагавшийся ниже. Он неохотно согласился, и Джейк, Фрэнк и Клэр Коулман, моя секретарь-референт, помогли ему туда добраться.

Врачи быстро отправили Ричарда в находящуюся поблизости больницу Университета Джорджа Вашингтона. Он спустился на лифте в гараж и поехал туда в машине «Скорой помощи». Дэн Фельдман, один из ближайших помощников Ричарда, поехал вместе с ним. Когда они добрались до отделения оказания неотложной помощи, врачи обнаружили у него разрыв аорты и сразу же направили его на операцию, которая длилась двадцать один час. Повреждения были существенными, и прогноз был неблагоприятным, но врачи, спасавшие Ричарда, не сдавались.

Я была в больнице, когда операция закончилась. Врачи высказали «осторожный оптимизм» и сказали, что ближайшие несколько часов будут иметь решающее значение. Жена Ричарда, Кэти, их дети и многочисленные друзья Ричарда дежурили в больнице. Его команда из числа сотрудников Государственного департамента также на добровольной основе организовала дежурство в холле, направляя поток посетителей таким образом, чтобы те не докучали Кэти. Часы тянулись, ни один из них не покинул больницу. В Ситуативный центр поступала масса звонков от зарубежных руководителей, обеспокоенных состоянием Ричарда. Президент Пакистана Асиф Али Зардари проявил особое желание поговорить с Кэти и выразить свою обеспокоенность. Он сообщил, что многие в Пакистане молились за ее мужа.

На следующее утро, когда Ричард продолжал бороться за жизнь, врачи решили провести еще одну операцию, чтобы попытаться остановить кровотечение. Мы все молились. Я остановилась недалеко от больницы, как и все те, кто любил Ричарда. Около 11 часов утра президент Карзай позвонил из Кабула и обратился к Кэти.

– Пожалуйста, передайте вашему мужу, что он нам нужен в Афганистане, – сказал он.

Пока они разговаривали, на телефоне Кэти раздался вызов нового звонка. Это был президент Зардари, который пообещал перезвонить. Ричард был бы рад узнать, что так много широко известных людей настойчиво интересовались его состоянием. Ему бы не понравилось, что он упускает эту информацию.

Поздно вечером хирург Ричарда, который по стечению обстоятельств был из Лахора, Пакистан, сообщил, что Ричард «медленно двигается в правильном направлении», по-прежнему оставаясь в критическом состоянии. Врачи были поражены его стойкостью и восхищались упорством, с которым он боролся за жизнь. Для тех из нас, кто знал и любил его, это не было неожиданностью.

По второй половине дня понедельника, когда ситуация в основном оставалась той же самой, Кэти и семья решили присоединиться ко мне и президенту Обаме на ранее запланированном в Государственном департаменте приеме для дипломатического корпуса по случаю праздника. Я пригласила всех в зал Бенджамина Франклина на восьмом этаже и вначале сказала нескольких слов о нашем друге, который боролся за свою жизнь всего лишь в нескольких кварталах отсюда. Я сказала, что врачи «узнали то, что дипломатам и диктаторам во всем мире было уже давно известно: нет никого сильнее Ричарда Холбрука».

Всего лишь несколько часов спустя ситуация стала ухудшаться, и около 8 часов вечера 13 декабря 2010 года Ричард Холбрук скончался. Ему было только шестьдесят девять лет. Врачи были явно расстроены тем, что они оказались не в состоянии спасти его жизнь. Наряду с этим они отметили, что Ричард, оказавшись в больнице, вел себя с достоинством, обычно не свойственным тем, кто госпитализируется с таким диагнозом. Я в спокойной обстановке навестила семью Ричарда – Кэти, его сыновей Дэвида и Энтони, его приемных детей Элизабет и Крис и его невестку Сару, – а затем спустилась на нижний этаж ко множеству его друзей и коллег. Со слезами на глазах, держась за руки, они говорили о необходимости воздать должное жизни Ричарда, а также продолжить ту работу, которой он был так предан.

Я зачитала собравшимся официальное заявление, которое только что подготовила: «Сегодня Америка потеряла одного из своих самых энергичных защитников, одного из самых преданных государственных служащих. Ричард Холбрук служил стране, которую он любил, почти половину века, представляя Соединенные Штаты в удаленных от родины военных зонах и на мирных переговорах на высоком уровне и делая это всегда блестяще, целеустремленно и решительно. Он не имел себе в этом равных. Он был одним из истинных государственников, и это делает его уход еще более болезненным». Я поблагодарила медицинский персонал и всех, кто молился за него, а также тех, кто в последние дни предложил свою поддержку, и добавила:

– Характерно, что Ричард оставался бойцом до самого конца. Врачи удивлялись его силе духа, его силе воли, однако для его друзей именно в этом и заключался настоящий Ричард.

Все начали делиться своими любимыми историями о Ричарде и воспоминаниями об этом замечательном человеке. Через некоторое время в порыве, который, как я думаю, Ричард бы вполне одобрил, мы большой группой направились в бар близлежащего отеля «Ритц-карлтон». В течение следующих нескольких часов мы провели импровизированные поминки, воздав должное жизни Ричарда. У каждого было что рассказать о нем замечательного, и мы в равной мере смеялись и плакали, иногда одновременно. Ричард воспитал целое поколение дипломатов, и многие из них прочувствованно говорили о том, что значило в их жизни и карьере иметь такого наставника. Дэн Фельдман поделился с нами тем, что на пути в больницу Ричард сказал, что он считает свою команду в Государственном департаменте «лучшей из тех, с которыми он когда-либо работал».

В середине января многие друзья и коллеги Ричарда из разных стран мира собрались в Центре Кеннеди в Вашингтоне на поминальную службу. Среди выступавших были президент Обама и мой муж. Я говорила последней. Глядя на огромную толпу, свидетельство таланта Ричарда быть другом, я осознала, как остро мне будет его не хватать.

– В любое время и, конечно же, в наше время найдется немного людей, кто может сказать: «Я остановил войну. Я принес мир. Я спас человеческие жизни. Я помог странам залечить свои раны». Ричард Холбрук относился к числу таких людей, – сказала я. – Это и личная потеря, и потеря для всей нашей страны. Перед нами стоят огромные задачи, и было бы лучше, если бы Ричард был здесь, со страстной увлеченностью ведя нас к тому, что мы должны сделать.

* * *

Я не могла позволить, чтобы смерть Ричарда сорвала то дело, которому он был так предан. Его команда испытывала те же самые чувства. Мы обсуждали идею о большом докладе, посвященном перспективам мира в Афганистане. Я была уверена, что Ричард хотел бы, чтобы мы реализовали ее. Поэтому мы отрешились от постигшего нас горя и принялись за работу.

Я поинтересовалась у Фрэнка Руджеро, согласен ли он исполнять обязанности специального представителя в Афганистане и Пакистане, и на первой неделе января 2011 года направила его в Кабул и Исламабад, чтобы проинформировать Карзая и Зардари о том, что я планировала сказать в упомянутом докладе. Я собиралась изложить весомые аргументы в пользу идеи о примирении с талибами, и мы хотели, чтобы они были готовы к тому, что должно было быть произнесено. Карзай проявил в равной мере и заинтересованность, и воодушевление, и подозрительность. «Что же вы в действительности обсуждаете с этими талибами?» – спросил он. Так же, как и пакистанцы, он был обеспокоен тем, что мы без него заключим какую-либо сделку, бросив его на произвол судьбы.

В то время как я вместе с командой в Вашингтоне работала над докладом, Руджеро направился в Катар для второй встречи с А-Родом, нашим связником с талибами. Мы по-прежнему испытывали обеспокоенность по поводу его легитимности и способности обеспечить требуемые результаты, поэтому Руджеро предложил своего рода проверку. Он обратился к А-Роду с просьбой, чтобы пропагандистские структуры талибов обнародовали заявление с некоторыми конкретными формулировками. Появление такого рода заявления означало бы для нас, что наш связник действительно имеет выход на руководство движения «Талибан». В свою очередь, Руджеро сообщил А-Роду, что я в своем предстоящем докладе более решительно, чем любой другой представитель американского руководства когда-либо, открою широкие возможности для примирения. А-Род согласился и обещал проинформировать об этом талибскую верхушку. Немного погодя заявление с обещанными формулировками было обнародовано.

Прежде чем завершить подготовку своего доклада, мне было необходимо решить вопрос о преемнике Холбрука. Было невозможно в полной мере заменить Ричарда, однако нам был нужен высокопоставленный дипломат, способный руководить его командой и продолжать начатое им дело. Я обратилась к пользовавшемуся большим уважением послу в отставке Марку Гроссману, с которым я познакомилась, когда он работал в Турции. Марк был тихим и скромным человеком, он разительно отличался от своего предшественника, однако привнес в работу незаурядное мастерство и проницательность.

В середине февраля я прилетела в Нью-Йорк и направилась в Азиатское общество, где Ричард когда-то был председателем совета директоров, чтобы выступить с лекцией в память о нем (со временем это станет ежегодной традицией). Вначале я представила свежую информацию об усилении нашего военного и гражданского присутствия в соответствии с заявлением, которое президент Обама сделал в Вест-Пойнте. Затем я разъяснила, что мы осуществляем также усиление на третьем направлении, дипломатическом, направленном на обеспечение политического завершения конфликта, которое подорвет союз между движением «Талибан» и организацией «Аль-каида», положит конец повстанческому движению и будет содействовать усилению стабильности в Афганистане и в целом в регионе. Это с самого начала было нашей целью, именно на этом я настаивала при подготовке доклада президента Обамы о нашей стратегии в 2009 году. Теперь это стало актуальным как никогда.

Чтобы американцы поняли нашу стратегию, было важно, чтобы они имели четкое представление о разнице между террористами «Аль-каиды», которые осуществили нападение на нас 11 сентября 2001 года, и талибами, которые являлись афганскими экстремистами, ведущими борьбу против правительства в Кабуле. Движение «Талибан» заплатило высокую цену за свое решение (принятое в 2001 году) проигнорировать мнение международного сообщества и предоставить убежище структурам «Аль-каиды». На данном этапе рост масштабов нашей военной кампании вынуждал их также принять принципиально важное решение. Если бы талибы согласились с нашими тремя условиями, то они могли бы вновь стать составной частью афганского общества.

– Такова цена достижения политического урегулирования и прекращения военных действий, в результате которых гибнут их руководители и редеют ряды их боевиков, – сказала я.

В этом выступлении я прибегла к несущественному на первый взгляд однако весьма важному на самом деле изменению формулировки: предстоящие шаги были охарактеризованы как «необходимые результаты» для каких-либо переговоров, а не как «предварительные условия». Это было едва уловимое изменение, однако оно обеспечивало путь для организации прямых переговоров.

Я признала (что уже делала неоднократно), что после стольких лет войны для многих американцев будет трудно свыкнуться с мыслью о возможности переговоров с талибами. Даже возвращение к мирной жизни рядовых боевиков являлось достаточно скандальным вопросом, а уж переговоры непосредственно с высшим руководством талибов были чем-то, совершенно выходящим за всякие рамки. Однако легко осуществлять дипломатию, когда необходимо вести переговоры лишь со своими друзьями. Мир достигается другой ценой и другими методами. Президенты США, руководившие страной в годы холодной войны, понимали это, заключая соглашения по контролю над вооружениями с Советским Союзом. Как выразился президент Кеннеди, «мы никогда не будем вести переговоры из страха и никогда не будем страшиться переговоров». Ричард Холбрук сделал этот принцип основой своей деятельности, в том числе и организуя переговоры с таким жестоким тираном, как Милошевич, – поскольку это было лучшим способом закончить войну.