Текст книги "Эви хочет быть нормальной"

Глава восьмая

САРЕ ПРОСТО не терпелось услышать о моем злосчастном свидании. И это, увы, не преувеличение.

– Ну, как все прошло? – спросила она, занеся ручку над блокнотом, не успела я даже присесть в кресло.

Я взяла потрепанного кролика:

– Не хотите сперва узнать, как у меня дела?

– Как у тебя дела?

– Замечательно.

– Так как прошло свидание?

Я покачала головой:

– Как-то вы неправильно начали. Сперва нужно немного посидеть в неловкой тишине, ведь совершен но очевидно, что дела у меня идут так себе, а иначе зачем мне ходить на терапию! А потом надо завязать непринужденный разговор минут на пять, и только после этого я потихоньку раскроюсь.

Сара сощурилась:

– Так ты и для сессий психотерапии ритуалы при думала?

– Нет, – робко отозвалась я, хотя отчасти это была правда. – Просто заметила, что сегодня вы нарушили привычный порядок.

– Тебе из-за этого некомфортно?

Я нахмурилась и посмотрела ей в глаза:

– Я к вам хожу потому, что переживаю по каждому пустяку! Ясно же, что мне из-за ВСЕГО НА СВЕТЕ некомфортно!

Сара тихонько хихикнула:

– Справедливое замечание. Тогда давай вернемся к прежнему порядку.

– Спасибо.

– Ты принесла «Таблицу тревог и последствий» за эту неделю?

Я покопалась в рюкзаке и достала комок бумаги, а потом разгладила его на коленях и передала Саре:

– Вот.

– Спасибо. – Сара подалась вперед, забрала у меня листок, положила перед собой и принялась внимательно изучать.

«Таблица тревог и последствий» – это один из методов терапии, о котором узнаешь, лишь основательно познакомившись с системой. Мне вспомнился день, когда Сара впервые попросила меня ее заполнить.

Моя первая таблица тревог и последствий

Я нервно раскачивалась в кресле, то приподнимая стопы над ковром, то опуская их, не в силах остановить пульсацию адреналина. Повсюду чудилась опасность. Даже Сара казалась врагом. По пути к ней, в машине, я твердила себе, что на самом деле она – серийный убийца, который сперва располагает пациентов к себе, чтобы завоевать их доверие, а потом безжалостно убивает их, обставляя все так, будто они покончили с собой.

– Послушай, Эвелин, – начала она, неспешно набирая что-то на своем компьютере, а потом ударила по клавише ввода, и из принтера, стоявшего рядом, бесшумно выскользнул лист бумаги. – Я хочу дать тебе таблицу тревог и последствий. Ты о таком вообще слышала?

Я покачала головой.

– По сути, это все равно что домашнее задание. Ничего страшного в ней нет, – продолжила Сара. Много она понимает в страхах, как же! – Но мне бы хотелось, чтобы ты всегда носила ее с собой, куда бы ни пошла. – Это где же мне ее носить, интересно? Разве что по спальне, из которой я и носа не высовываю. Так, что ли? – Как только тебя посетит беспокойство, заполни первые три столбика.

Она протянула мне лист. Касаться его совсем не хотелось. Где он успел побывать? А руки Сары? Вдруг до начала нашей сессии она ходила в туалет, а потом не помыла их с мылом? Мне живо представилось, как у нее на пальцах множатся бактерии. Казалось, я даже вижу их ослепительное свечение. Я резко отпрянула от листа. Она окинула меня взглядом, полным понимания (в тот раз оно и впрямь в ней пробудилось), и положила таблицу на стол.

– Хорошо, погляди на нее пока на расстоянии. А потом наденешь перчатки и возьмешь, хорошо?

Я ответила ей благодарным взглядом.

– Так вот… как видишь… первая колонка называется «Дата». Сюда нужно записывать, в какой день тебя охватила тревога…

На бумаге была напечатана громадная табличка. Выглядела она так:

– И что мне с ней делать? Когда ее заполнять?

– Когда начнешь переживать из-за чего-нибудь, – ответила Сара.

– И что, туда нужно прям все-все записывать?

– Да. А если… тревоги начнут повторяться… все равно пометь это в табличке. Тогда мы каждую неделю сможем проверять, сбылись ли твои опасения, и, если окажется, что нет, тебе будет проще побороть негативные мысли. Ну что? Справишься?

Я медленно кивнула. Новое задание звучало куда проще и пугало куда меньше, чем другие дурацкие упражнения, которые Сара опробовала на мне после моей выписки из психушки. Например, она велела мне после туалета мыть руки не пятнадцать раз, как обычно, а всего десять. И перейти с «долгоиграющего» молока в маленьких капсулах, способного пережить ядерный апокалипсис, на обычное, свежее.

– Прекрасно. – Сара просияла и отодвинула таблицу в сторону.

Я уставилась на одинокий белый лист А4, обнадеживающе белевший на темной дубовой столешнице. И тут меня разобрал смех. Точнее, безудержный хохот. Пару раз я даже хрюкнула. Сара беспокойно огляделась.

– Что такое?

– Вы что, шутите? – спросила я, указав на таблицу.

– Да что? Что тебя так насмешило? Не понимаю!

У бедняжки и впрямь был на редкость озадаченный вид. Как-никак в этой комнате мне редко доводилось смеяться. Чаще я плакала. И рыдала. Или вопила: «НЕ БУДУ! И ВЫ МЕНЯ НЕ ЗАСТАВИТЕ!»

Когда смех немного поутих, я снова указала на таблицу:

– Вы говорите, сюда нужно вписывать все тревоги, какие только приходят на ум, и даете мне всего один лист? – уточнила я и снова фыркнула.

Она наконец смекнула, к чему я клоню, и расплылась в улыбке.

– Думаешь, одного листа мало?

– Да уж, по-моему, надо еще распечатать.

Сара улыбнулась шире и снова ударила по клавише. Из принтера выскользнул новый лист.

– И еще.

А следом за ним – еще один.

– И еще!

И еще один.

– Ну этого-то уж точно хватит? – спросила Сара, когда стопку бумаг пополнила пятая таблица.

– Вы меня недооцениваете.

На следующем сеансе я отдала ей заполненную таблицу. Вот некоторые куски из нее (все я приводить не хочу – как-то неохота быть лично ответственной за вырубку джунглей).

И так далее и тому подобное. Я строчила без конца, страницу за страницей, – в какой-то момент даже пришлось писать на обратной стороне. Я даже ухитрилась натереть мозоль на пальце! На протяжении многих дней я записывала все мысли без исключения, даже если они повторялись, даже если становились все глупее или страшнее.

Когда я отдала исписанные листы Саре, она окинула стопку взглядом и сказала:

– Гляди-ка, тебе и впрямь пригодились все пять копий!

И я продолжила в том же духе. Вот только теперь все иначе… Однако вернемся в тот день, когда я отдала Саре новую таблицу тревог и последствий. На этот раз заполнена была лишь одна сторона листа. А ведь я и не думала, что когда-нибудь меня посетит такая удача! Всего одна сторона, подумать только! За неделю! За целую неделю! О, какое же это счастье – быть нормальной!

Меня всякий раз поражало, с каким равнодушием Сара забирает таблицу тревог и последствий. Она невозмутимо принимала ее, точно домашнюю работу по рисованию, а если хватало времени, мы обсуждали одну-две тревоги в самом конце нашей встречи.

– Ну что ж, – сказала она, пробегая глазами мои новые записи. – Выходит, свидание получилось не ахти?

– Можно и так сказать.

– Тогда давай заполним остальные колонки, – предложила она и взяла ручку. – Ты волновалась, что свидание закончится плохо… так и вышло. Стало быть, можно сказать, что опасения оправдались?

– Сара. Он переспал с другой. На первом же свидании. Неужели это можно назвать удачей?

Она что-то неразборчиво пробормотала.

– Что-что?

Не поднимая глаз, она повторила – на этот раз отчетливее:

– А я тебя предупреждала…

Я скрестила руки на груди:

– Что, сейчас начнете читать мне нотации? Послушайте, вы же сертифицированный специалист по когнитивно-поведенческой психотерапии из самой Национальной службы здравоохранения! Налогоплательщики тратят кучу денег на то, чтобы вы помогли мне поправиться и стать полноценным членом общества. Неужели мы и впрямь опустимся до лекций о том, какие парни «негодяи»? Предоставьте это моим новым подругам, хорошо?

Стоило только появиться каким-то сложностям, как Сара тут же меняла тему. Опустив взгляд на последнюю строку, она сказала:

– Ах да, новые подруги. Ты переживаешь, что они узнают о… а, собственно, о чем?

Я обвела ее кабинет широким жестом. Указала на бежевые стены, на корзину с потрепанными игрушками, на чудаковатый стол…

– Обо всем этом. О том, что я тут бываю. О том, почему это происходит.

Ее ручка вновь живо забегала по блокноту.

– А что в этом такого?

В горле тут же встал огромный ком, как всегда бывало, когда всплывала эта тема. Глаза защипало от слез. Уже. В который. Раз.

– Ну… мне очень неловко. Они не поймут.

– Не поймут чего?

– Ничего не поймут!

Я скрестила руки на груди, всем своим видом говоря: «Хватит уже об этом!» На этот раз Сара решила не настаивать.

– Ну ладно… Обсудим все это попозже. Ты пишешь, что боишься снова сойти с ума, – продолжила она и постучала ручкой по таблице. – Расскажи об этом поподробнее.

Я вспомнила, как перед самым свиданием меня точно проткнули спицей. Вспомнила все свои дурные мысли. Живот тут же закрутило от притока адреналина.

– Перед свиданием я помыла руки разок, а потом… потом мне захотелось их вымыть еще… и еще, – начала я. Вспомнив прикосновение Итана, я невольно поморщилась. – И еще.

– А что еще происходило перед свиданием? Как ты себя вела? – невозмутимо спросила Сара.

– Не знаю… Я была какая-то дерганая, что ли. Вся на нервах. Мозг без конца переключался с одной мысли на другую, а сердце билось часто-часто! Но это еще не так страшно… а потом мне захотелось вымыть руки. Давно у меня не было таких желаний…

К горлу снова подкатил ком. На этот раз он подскочил так высоко (точно с трамплина), что, казалось, застрял где-то за миндалинами. Я попыталась сглотнуть. Сара дала мне время успокоиться. Эти самые когнитивно-поведенческие психотерапевты никогда не станут с тобой сюсюкаться. Они больше похожи на строгих учителей, которые переживают за своих подопечных где-то в самой глубине души. Максимум, на что была способна Сара в приливе сочувствия, – это подать мне упаковку салфеток.

– Мы ведь уже это обсуждали, Эви, помнишь? Я тебе говорила, что плохие мысли могут вернуться после сокращения дозы лекарства.

Я кивнула, не сводя глаз с протертого пятна на ковре:

– Помню. Просто я думала, что со мной этого не случится, что мне повезет. Должно же мне наконец повезти, правильно?

– Важно не забывать, что теперь в твоем распоряжении есть все необходимые техники для победы над плохими мыслями, если они вдруг появятся.

– А нельзя сделать так, чтоб они вообще не появлялись? Чтоб они пропали навечно?

И тут в ее взгляде мелькнул огонек сочувствия. Потому что этому было не суждено случиться. Она это понимала. И я тоже. Но лучше бы мне вовсе этого не знать.

Глава девятая

КОГДА Я ВЕРНУЛАСЬ, МАМА в своем роковом фартуке готовила ужин. «Роковым» мы его звали потому, что мамины кулинарные шедевры пробуждали ужас даже у обладателей самых крепких желудков. Услышав, как я хлопнула дверью, она выглянула из кухни, перегнувшись через Роуз, которая увлеченно смотрела по телевизору какой-то жуткий клип, всем героиням которого, видимо, строго-настрого запретили носить одежду.

– Ну что, как прошел прием? – спросила мама, кивнув на Роуз и метнув в меня предупредительный взгляд.

– Да, Эви, как там твоя терапия? – поинтересовалась Роуз, не отрываясь от экрана.

– Вовсе это не терапия! – торопливо вставила мама. – Правда, Эви? Это ведь просто консультации?

– Бог ты мой, мама! – нетерпеливо воскликнула Роуз и повернулась к ней. – Как будто я не знаю, что она ходит на терапию!

Я прижалась спиной к стене и затаила дыхание.

– Ну… Не обязательно ведь использовать это слово, правда?

– А что тут такого?

В гостиную неторопливо вошел папа с большим бокалом красного вина. Розоватая полоса над губами, похожая на клоунскую улыбку, намекала на то, что бокал был не первым. Папа предпочитал пропитывать организм спиртным (в лекарственных целях, конечно), прежде чем пробовать мамину стряпню.

– Ну что, Эви, как прошел прием у Сары?

– Прекрасно, – по своему обыкновению, ответила я. – Очень… м-м-м… – Я посмотрела на Роуз, состроившую мне рожицу, и расхохоталась. – Очень психотерапевтично!

Услышав это, Роуз тоже рассмеялась.

Мама поджала губы и исчезла в кухне.

– Ну что ж, славно. Пойду почитаю новости, пока ужин готовится, – сказал папа, ласково погладил меня по плечу и удалился в свой кабинет. Я плюхнулась на диван рядом с Роуз.

– Она это так не оставит, – сказала я и покосилась на экран, где по-прежнему танцевали полуобнаженные девушки – тощие, как воблы.

Я тут же пожалела, что за обедом полакомилась шоколадкой «Марс». Дурацкие клипы!

– Да, знаю. Так как все прошло?

– Мне запрещают это с тобой обсуждать. Слишком уж ты впечатлительная, – сказала я и ударила сестру по голове подушкой, взъерошив ей волосы.

Роуз ойкнула и дала мне сдачи:

– Тревожное расстройство – это вам не хламидиоз!

– Мадам, вы еще слишком юны, чтобы знать о хламидиозе!

– Мне уже двенадцать. И у меня есть интернет. А еще мальчишки в школе без конца дразнят друг друга хламидиозниками.

– Страшновато мне за ваше поколение.

– Да люди испокон веков переживают за молодежь.

– Какая же ты мудрая, малышка! Пожалуй, даже слишком.

И это была чистая правда. Я никогда особо не верила в мудрость младших сестричек – мне казалось, что это просто такой сюжетный штамп из инди-фильмов. А потом Роуз выросла, и мудрость хлынула из нее так же обильно, как текут сопли из носа в холодное время года.

– Пойду помирюсь с мамой, – сказала я, поднялась и потянулась.

– Ты ведь не сделала ничего плохого!

– Ох, Роуз, святая ты простота. В жизни все не так просто. Далеко не так просто. Да и потом, ты же сама знаешь, как она переживает.

Стоило мне пересечь порог кухни, как в нос ударил запах слегка подгоревших спагетти болоньезе.

– М-м-м, как аппетитно пахнет!

Мама энергично помешивала что-то в сковородке и даже не обернулась на мой голос.

– Эви, вскипяти, пожалуйста, воду для пасты! Господи, какой же густой у меня вышел соус! Как это исправить?

Я кинулась к чайнику:

– Добавь воды и не снимай крышку.

Мама последовала моему совету, но все равно продолжила звенеть и громыхать сковородкой. Внутри у меня все сжалось. Мамины кулинарные подвиги всегда сильно меня нервировали. Она страшно переживала из-за каждого блюда, точно всем им предстояло оказаться на рождественском столе. Куда проще было бы разогреть покупные рыбные палочки.

– Рановато папа сегодня вернулся, – заметила я.

– Ну… да… – пробормотала она, сняла крышку и уставилась на соус с нескрываемым ужасом. – Так как прошел прием?

– Да нормально. Как обычно, – ответила я и включила чайник.

– А что Сара задала на дом? Не хочешь рассказать?

Я пожала плечами, хотя понимала, что мама все равно на меня не смотрит.

– Да как всегда. Не поехать кукушкой.

Она резко повернулась. Капля соуса подлетела вверх и запачкала фартук. Я не стала ей на это указывать.

– Не говори так, когда Роуз рядом!

– Что?! Да она телевизор смотрит. И потом, ей прекрасно известно, что происходит.

– Да, но все равно… Она же еще очень маленькая, Эви. Может, лучше… избавить ее от лишних подробностей, а?

– ОКР – не хламидиоз, – заметила я, цитируя Роуз. – Им нельзя заразиться!

По правде сказать, некоторые ученые полагают, что возникновение ОКР может быть связано с наследственностью. Они подробно расспрашивали меня о маме, когда я проходила курс психотерапии в больнице…

Мама с грохотом опустила сковородку на плиту, снова забрызгавшись соусом.

– Эви, ну что за мерзости?! Я ведь имею в виду, что совсем не обязательно посвящать ее во все подробности!

Я сделала глубокий вдох, понимая, что лучше не спорить. Иначе мама начнет плакать или обвинять себя во всех наших бедах, а то и попытается искупить свою вину, не отходя от меня ни на шаг, точно тюремщик, и следя за тем, чтобы я тщательно выполнила задание Сары.

– Нужна еще помощь с ужином? – примирительно спросила я.

Мама откинула прядь со лба. Я изо всех сил старалась не думать о том, что волосы могут попасть в соус. Но тщетно.

– А ты вообще хочешь мне помочь?

– Да, конечно. Потому и спрашиваю, – ответила я и снова набрала побольше воздуха в легкие.

– Ладно, тогда накрой на стол.

Я сосредоточенно достала все нужные приборы и выдохнула только тогда, когда оказалась в столовой. Да уж, с мамой у нас было не все гладко. Знаю, этим в наше время никого не удивишь. С таким же успехом можно было бы признаться в том, что я «почти каждый день хожу по-большому» или что «иногда мне ужасно скучно», но суть от этого не меняется. Конечно, я ее люблю. В этом нет никаких сомнений! Она прекрасный человек. Я бы даже сказала, что она прекрасная мать, но, когда дело касается «душевных расстройств», она… как бы это сказать… становится просто невыносима.

Впрочем, как и папа, но гораздо хуже. Нет, конечно, я понимаю, что мое внезапное безумие очень их ранило. Но теперь они так… так сильно меня боятся, что я чувствую себя эдаким научным проектом, которым они занимаются на пару, – проектом под названием «Мы этого больше не допустим». На одной из сессий семейной психотерапии в больнице врач велел им вести себя со мной «построже» ради «моего же блага». А все потому, что мы, «ОКРшники», порой ведем себя как настоящие манипуляторы: заставляем всех кругом волноваться за нас, убеждаем близких, что наши страхи вовсе не безосновательны, делаемся для окружающих эдакими кукловодами, провоцируя в них чувство вины и заставляя их действовать по нашей указке, чтобы мы, чего доброго, не распсиховались и день не пошел под откос. Маме с папой велели «не потворствовать» моим тревогам. И, честно говоря, я очень жалею, что они принялись выполнять эту рекомендацию с таким усердием. Знаю, звучит глупо, но меня не оставляет чувство, что они просто надо мной издеваются. Что они настроены против меня. И то, что мама так печется о Роуз и боится, что я испорчу единственного «нормального» отпрыска, оставшегося в нашей семье, только усугубляет ситуацию.

Мы сели за стол. Спагетти действительно подгорели, но мы все делали вид, будто ужин просто обалденный, потому что мама то и дело спрашивала: «Ну как, ничего? Соус густоват, да? Скажите честно!» – пока папа – пожалуй, чересчур усердно – пил вино. Доев, я отнесла тарелку в раковину и поднялась к себе в спальню. Мне по-прежнему было тяжело мыть посуду, и мама, к счастью, не заставляла меня этого делать, если я помогала ей готовить или накрывала на стол. Я просто терпеть не могла мыть посуду. Смывать в раковину остатки еды с одной тарелки, чтоб они потом приклеились к следующей? Как это вообще способствует чистоте? А уж про число бактерий в кухонной раковине даже не спрашивайте. Уж лучше туалет облизать, честное слово.

Я села за стол и хотела было приступить к эссе о «Касабланке», но все никак не могла сосредоточиться. Сегодняшний визит к Саре не на шутку меня встревожил.

Почему я не могу рассказать Эмбер и Лотти о своих проблемах? Чего же я так боюсь? Вряд ли они меня бросят, правда? Во всяком случае, пока я сама их не отпугну своей ненормальностью…

И все же я понимала, что точно этого не сделаю. Главным образом потому, что я им, кажется, понравилась, а развенчивать эту иллюзию мне совсем не хотелось. Да и потом, вдруг за моим признанием последует одна из тех реакций, которые я терпеть не могу?

Что меня злит в людском отношении к психическим расстройствам

Сказать по правде, «злюсь» я очень редко. Если меня и накрывают чувства, я, как правило, расстраиваюсь и много плачу. Не ругаюсь, не кричу, не бью кулаками в стены.

Но есть одна тема, которая выводит меня из себя. Однажды Сара рассказала мне о «темных временах», когда люди крайне мало знали о психических расстройствах. А то, что было им известно, чаще всего не соответствовало действительности. В те времена мир был полон дезинформации и предубеждений, и жить было поистине невыносимо; люди веками страдали молча, даже не зная, что с ними происходит, и не обращались за помощью, потому что не понимали, что вытворяет их мозг и почему.

А потом человечество решило, что пора изменить отношение к душевным расстройствам. Начались масштабные просветительские кампании. В мыльных операх начали появляться персонажи с депрессией и всевозможными психическими нарушениями, а после каждой серии диктор говорил: «Если вас задело что-либо из увиденного в этой программе, заходите на сайт…» и бла-бла-бла. Вопрос душевного здоровья медленно, но верно просочился в общественное сознание. Люди усвоили названия разных заболеваний. Начали разбираться в их симптомах. Научились такой «важной» фразе, как «Это не их вина!». В мире наконец появились сочувствие и понимание. Даже некоторые звезды и политики «вышли из тени» и рассказали крупным газетам о своих попытках суицида и всяком таком.

И что, думаете, человечество остановилось на этом? К сожалению, не тут-то было. Сегодня расстройства психики «в моде». Отчасти это хорошо, потому что такие, как я, теперь получают помощь специалистов и все в таком духе, но есть и другая, куда более мрачная сторона. Сегодня любые причуды почему-то связывают с ОКР. «О, я так люблю, когда ручки лежат ровной линией, кажется, у меня ОКР!» Да ни черта. «Боже, я так переживала перед выступлением, у меня аж паническая атака случилась!» Ничего, блин, подобного. «У меня сегодня гормоны разыгрались не на шутку! Это, по ходу, биполярка!» Да заткнись ты уже, недоумок!

Я же вас предупредила, что эта тема ужасно меня злит. Со словами вроде ОКР или «биполярка» вообще надо обращаться серьезно, но сегодня они звучат отовсюду. По телевизору даже идут передачи, где о них шутят! Люди произносят их с улыбкой, явно очень гордясь своей образованностью, точно надеются получить за это в награду какой-нибудь значок или еще что-нибудь. Им даже в голову не приходит, что, если человек слышит эти диагнозы от профессионального психотерапевта и понимает, что теперь от них не избавиться, ему вряд ли будет приятно, что о его болезни каждый день, да еще так легкомысленно, болтают люди, которые всего-навсего любят чистоту в доме – и не более того.

Вы вообще в курсе, что от биполярного расстройства можно умереть? Больные прыгают под поезд, выпивают целый пузырек парацетамола, оставляют прощальные письма безутешным родственникам, а все из-за того, что мозг ни на минуту не прекращает над ними издеваться, и в конце концов у них кончается всякое терпение!

А еще люди умирают от рака. Но что-то не припомню, чтобы кто-нибудь говорил: «Господи, голова просто раскалывается, наверное, там опухоль!» При этом вполне нормально подшучивать над чьим-то душевным адом. Люди этого совсем не понимают, это-то я в них и ненавижу. «О, так у тебя ОКР? Это когда постоянно хочется мыть руки, да?»

А еще меня раздражает, что мое ОКР проявляется самым «стереотипным» образом. По сути, мои симптомы – это набор клише. Но так вышло не по моей воле. И да, я действительно часто мою руки. Или мыла. Точнее сказать, мне до сих пор постоянно хочется их вымыть, но я сдерживаюсь. А еще я похудела килограммов на десять, а все потому, что я отказывалась от еды, боясь заразиться чем-нибудь и умереть. А в мозгу у меня постоянно носятся дурные мысли, от которых просто нет спасения, так что чисто технически я в плену у собственного сознания. А еще я как-то два месяца не выходила из дома.

Так что суть вовсе не в том, что я люблю помыть руки. Если вы тоже так делаете, это не значит, что у вас ОКР. Будь у вас ОКР, вы бы об этом молчали. Просто потому что, несмотря на все просветительские инициативы, некоторые люди… До сих пор. Ничего. Не понимают.

Психические расстройства ловят тебя на крючок и сжирают без остатка, как ни кричи и ни вырывайся. Они превращают тебя в эгоиста. Они заставляют тебя поступать непоследовательно. Делают тебя жалким, замкнутым в себе. Вынуждают в последний момент отменять планы. Из-за них ты перестаешь быть приятным в общении. Находиться с тобой рядом становится попросту невыносимо.

И то, что сегодня человечество наконец выучило названия расстройств, вовсе не значит, что оно правильно к ним относится. Нередко люди улыбаются тебе, кивают и говорят: «Я видел передачу про твое расстройство… Очень тебе сочувствую, бедняжка!» – а потом вдруг обижаются на тебя, когда на вечеринке у тебя случается паническая атака и ты уходишь домой пораньше. В момент, когда действительно нужно проявить понимание, они затягивают старую песню о том, что «надо усердней стараться», или «да ладно тебе, все не так уж плохо», или «но это ведь противоречит логике!», тем самым перечеркивая все свои дружеские поглаживания по плечу и утешительные речи.

Вот почему я не могу открыться Лотти и Эмбер. Вот почему мне придется и дальше хранить свою тайну.

Ведь если меня еще кто-нибудь не поймет… и отвергнет… Я точно не выдержу.