Текст книги "Дело незалежных дервишей"

Хольм ван Зайчик
Дело незалежных дервишей

Консультанты переводчиков —

В. М. Рыбаков и И. А. Алимов.

От редактора

В «Записках о поисках духов» Гань Бао сказано: «В пятый год правления под девизом Янь-си, в уезде Линьюань случилось, что корова родила курицу с двумя головами и четырьмя ногами». Истинная диковина! Не менее диковинным делом является издание на русском языке романов Хольма ван Зайчика (1911–?).

Голландец по происхождению, русский по умонастроению, китаец по языку своих сочинений, ван Зайчик создал удивительный синкретический мир – страну Ордусь. Это государство, которое распространилось от моря и до моря: в центре, как положено даже в альтернативной геополитике, – Цветущая Средина (собственно Китай), по окраинам – семь улусов. Окрест – варварские страны, как несколько снисходительно именуют тех, кто не имеет счастия принадлежать к одной из древнейших мировых цивилизаций. Три столицы: Ханбалык на востоке, Каракорум в центре и Александрия Невская на северо-западе. Синкретическое вероисповедание под сенью этического учения Конфуция: православие, ислам, буддизм, даосизм, иудаизм мирно уживаются на обширных землях Ордуси. В каждом улусе есть традиционные религиозные приоритеты, но они не навязываются населению свыше или со стороны, ибо соблюдается право на религиозное самоопределение. Не случайно в любом городе рядом с золотыми куполами православных церквей высятся буддийские пагоды и исламские минареты, строго стоят синагоги, лепятся по склонам гор даосские храмы… И в центре – непременно – Храм Конфуция, куда приходят за советом в сложной морально-этической ситуации.

Здесь нет зла и нет плохих людей, и серьезные преступления совершаются только от полной тягости жизни – действительной, когда не сложилось личное, или надуманной, когда утрачены единочаятели и некому вразумить ко исправлению нравов. Это прекрасная мечта о том, каким могло быть (но самое важное – еще может стать!) человечество в эпоху глобализации, виртуализации и в одновременную эпоху бесконечных этнических конфликтов. Это мир, где все СООБРАЗНО.

Общественное устройство разумно и демократично: правящий император осуществляет чаяния и надежды народа. Народное волеизъявление стоит выше всего. В романе «Дело незалежных дервишей» некий уезд желает жить на особицу, предполагая в будущем отделиться, и столичные власти не предпринимают никаких попыток вразумить отделенцев. Это кажется странным только на первый взгляд, для Ордуси же воля народа священна. Только случай приводит в уездный центр Асланiв двух непременных героев ван Зайчика – сыщика Багатура Лобо, по прозвищу «Тайфэн», и ученого-законника Богдана Руховича Оуянцева-Сю. Случай, да слабая ниточка-зацепочка из первой книги, где стараниями дервишей был невзначай потоплен паром «Святой Евлампий».

Но совершенно очевидно, что там, где появляется эта в высшей степени симпатичная двоица, непременно закручивается вихрь событий: присутствует некое человеконарушение (в варварских языках это принято называть детективной интригой) и целый клубок сложнейших моральных и этических проблем. Если в «Деле жадного варвара» человеконарушители украли из патриаршей ризницы крест святителя и великомученика Сысоя (крест ищут и всенепременно найдут), то в «Деле незалежных дервишей» уже похищают людей (которых также обязательно отыщут доблестные человекоохранители). Однако ни в первом, ни во втором романе детективная линия не является единственно важной. Точнее, она играет роль почвы – на которой цветут драмы отдельных личностей и целых народов. Первый роман – о различии национального мировоззрения, ориентированного на культуру (Ордусь) и на цивилизацию (варварский мир). Второй роман – об этнических конфликтах в эпоху глобализации. И в обоих романах – живые люди и их судьбы.

Жанрово романы Хольма ван Зайчика не имеют ближайших аналогов. Что перед нами? Этно-роман? Роман-карнавал? Фантастический роман? Роман-утопия? Альтернативная история? Детективное сочинение? Лично я затрудняюсь в определении – ведь новая книга, которую на сей раз переводчики получили из сердца Гималаев, называется ни много ни мало – «Дело о полку Игореве». Какие мировые проблемы затронул в ней китайский писатель голландского происхождения, бывший советский разведчик, ныне активно практикующий даосские способы обретения бессмертия? Переводчики работают, не покладая рук, но работа только начата…

Будет ли это очередной этнокарнавальный текст, формализованный в рамках альтернативной истории и рвущийся из неудобь приемлемых и тесных одежек детективного сочинения? Роман, пляшущий «со скоморохы» на холмах уходящего тысячелетия и выкликающий на разные голоса заклинание: «плохих людей нет»? И что за смысл потаен под такой простой с виду заклинательной формулой: оберег от прошедшего, заговор на настоящее или же призывание будущего? Сообразно думать о будущем: ведь каждой эпохе Возрождения присуща вера, что плохих людей нет, или почти нет. И может статься, инициация этой заклинательной формулы в современном российском ментальном пространстве знаменует собой как раз начало нового Ренессанса.

Что же до сомнений в личности ван Зайчика, их разрешает еще одна цитата из «Записок о поисках духов» Гань Бао: «Однажды к некому Чжаню, считавшему всю жизнь, что духов выдумали неразумные люди, явился гость. Завязалась беседа, умная и живая. Зашла речь и о духах, разгорелся спор. И тут гость сказал: „До нас дошли многочисленные легенды древних мудрецов, повествующие о духах и демонах, да и нынешние мудрецы не чураются этого предмета. Как же вы один упрямо твердите: этого не бывает? А ведь ваш покорный слуга на самом-то деле дух!“ И гость в одно мгновение изменил свой облик, а затем растаял в воздухе. Чжань же остался с полным смятением в мыслях…»

Ольга Трофимова

Дело незалежных дервишей

Однажды Му Да увидел человека, который уединенно ел. Впоследствии он спросил Учителя, что тот думает о подобном поступке.

Учитель сказал:

– Этот человек не имеет представлений ни о морали, ни об установлениях. Его поведение достойно презрения и жалости. Он не поделился пищей ни с теми, кто выше его, ни с теми, кто ниже. Трапеза не пойдет ему впрок. Рис, который он проглотил, будет извергнут из него непереваренным.

– О Учитель! – в великом сомнении вскричал Му Да. – А если рис, который он проглотил, все же окажется извергнут из него вполне переваренным, что тогда?

Учитель ничего не ответил, но посмотрел на Му Да с печалью.

Конфуций. «Лунь юй», глава XXII «Шао мао»[1]1
  Как известно, дошедшие до нас списки «Лунь юя» («Суждений и бесед») насчитывают двадцать глав. Двадцать вторая глава, представлявшая собою, по свидетельству некоторых древних комментаторов, квинтэссенцию конфуцианской мудрости и написанная Учителем собственноручно за несколько месяцев до кончины, считалась утерянной еще во времена царствования Цинь Ши-хуанди (221–209 гг. до н. э.), во время его знаменитых гонений на конфуцианскую ученость и культуру. Однако мы не исключаем, что в руки столь пытливого исследователя и неистового коллекционера, каким был Х. ван Зайчик, каким-то образом мог попасть текст драгоценной главы (здесь и далее: прим. переводчиков).


[Закрыть]

Багатур Лобо

Александрийский Дворец Баоцзы,

7 день восьмого месяца, первица,

вечер

Каждый год, во вторую седмицу восьмого месяца в Александрии Невской проходят Дни Ликования Вкуса. Всю седмицу жители достославной столицы улуса, гости города и гокэ[2]2
  На протяжении многих веков всех иностранцев в Ордуси, следуя древней китайской традиции, называли варварами. В последние десятилетия, избегая употреблять этот не вполне корректно звучащий термин, людей, по тем или иным причинам приезжающих в Ордусь из-за границы, именуют гокэ т. е. «гостями страны» 國客.


[Закрыть] с утра стекаются к Баоцзыгуну – Дворцу Баоцзы, громадному квадратному четырехэтажному зданию, сложенному из огромных гранитных блоков, – и расходятся только поздно ночью, ибо в эти дни повара Дворца превосходят самих себя и, соревнуясь друг с другом, готовят новые, невиданные доселе сорта баоцзы[3]3
  Род китайских паровых пельменей, довольно близкий к среднеазиатским мантам.


[Закрыть]. Часто к ним присоединяются мастера-баоцзыделы из других городов, также желающие показать свое искусство, а в один памятный год прибыл даже второй помощник главного повара третьего этажа прославленного на всю Ордусь Тяньцзиньского Дворца Баоцзы – тщедушный и лысоватый преждерожденный[4]4
  Этим словом мы передаем китайское «сяньшэн» 先生 – букв.: «тот, кто родился ранее». Данный бином выражает крайнюю степень уважительности говорящего по отношению к тому, с кем он говорит, причем в наше время уже безотносительно к действительному соотношению возрастов. Обычно на европейские языки термин сяньшэн и его японский аналог сэнсэй в зависимсти от контекста переводятся то как «учитель», то как «господин», то как-либо еще. Однако между «господином» и «преждерожденным» имеется, на наш взгляд, весьма существенная разница.


[Закрыть] в очках с сильными линзами и умудренностью во взоре. В сочинении начинки он явил себя настоящим артистом, виртуозом своего дела. Свежеприготовленные баоцзы так и летали в воздухе, непременно попадая точнехонько на предназначенные им места в бамбуковых плетенках; а на некотором расстоянии стояли александрийские специалисты, заинтересованно глядя на процесс, с пониманием кивая головами и почтительно, а подчас и благоговейно, перешептываясь.

Всю вторую седмицу восьмого месяца у Дворца Баоцзы шумно и людно, все залы на всех этажах полны посетителей, с явным удовольствием вкушающих плоды вдохновения кулинаров, а вокруг Дворца на это время появляется широкое кольцо столиков под просторными красными зонтиками и балдахинами, дабы любой желающий, независимо от достатка, мог насладиться этим поистине феерическим праздником вкуса. Справа от главного входа в ночь перед началом Дней Ликования сооружают легкую переносную сцену, на которой в дневное время дают представление приглашенные артисты Ханбалыкской оперы – в эти дни тут можно услышать многие прославленные арии и полюбоваться на виртуозное исполнение знаменитых сцен из классических пьес «Речные заводи», «Трое смелых, пятеро справедливых», или, например, «Семеро смелых»: Дни Ликования Вкуса во Дворце Баоцзы дают пищу как взыскательным желудкам, так и взыскательным умам, неназойливо напоминая потчующимся подданным о подвигах ордусян, на протяжении многих веков свершавшихся то в тропической зоне Цветущей Средины, то в заполярной зоне Александрийского и Сибирского улусов[5]5
  Описанное Х. ван Зайчиком государство в целом официально именовалось Цветущей Ордусью (по-китайски – Хуася Оуэрдусы 華夏耦而督私) и состояло из собственно китайских территорий, неофициально называвшихся Цветущей Срединой (Чжунхуа 中華), а также Внешней Ордуси, поделенной на семь улусов. Следует помнить, что иероглифическая транскрипция синтетического тюрко-славянского топонима «Ордусь» у ван Зайчика чрезвычайно значима. Если составляющие ее иероглифы – «оуэрдусы» – перевести согласно смыслу, их можно понять как «Пахать [землю] (т. е. трудиться) на пару – и держать под контролем свое низменное [эгоистичное, корыстное]».


[Закрыть].

А с наступлением темноты зажигаются громадные разноцветные фонари, развешанные вокруг здания, и в течение двух часов до наступления полуночи всех приходящих под красные зонты кормят баоцзы бесплатно.

Баг искренне любил этот праздник и, среди прочих, именно Дней Ликования Вкуса ожидал с наибольшим нетерпением: в том, что происходило в эту седмицу, Баг чувствовал некие отголоски давно ушедшего детства – словно бы вновь матушка Алтын-ханум старалась порадовать малышей, приготовив им к празднику что-нибудь особенно вкусное. Увы, прошло уже десять лет с тех пор, как срок земного существования почтенной матушки Бага подошел к концу, и посыльные Яньло-вана[6]6
  Яньло, или князь Яньло (Яньло-ван) – владыка загробного мира в пантеоне богов китайского простонародного буддизма.


[Закрыть] призвали ее душу предстать пред очи Владыки. И каждый раз Баг, неизменно занимая двадцать пятый столик на втором этаже, у выхода на опоясывающую здание террасу, с щемящей тоской в сердце возносил благодарственную молитву матушке и ставил пучок сандаловых ароматных палочек в курильницу справа от окна.

Так было и на этот раз. Едва улыбчивая прислужница с затейливой прической, с почтением выслушав заказ, проворно устремилась за любимым пивом Бага, тот достал из-за пазухи припасенные палочки и, мысленно обратившись к матери, запалил их от стоявшей на столике свечи; легким взмахом он сбил огонь и с поклоном воткнул начавшие истекать струйками дыма благовония в песок курильницы под искусно выполненным изображением милостивой бодхисаттвы Гуаньинь[7]7
  Бодхисаттва Гуаньинь (Авалокитешвара) – божество милосердия в пантеоне богов китайского простонародного буддизма.


[Закрыть].

Мысли Бага текли покойно и плавно, умиротворяющая нега снизошла на сердце. «Как же все сообразно в мире, – думал Баг, глядя на темнеющее небо, на котором из-за городского зарева не было видно звезд, – сообразно и… непостижимо. Как причудлива ткань судьбы, как неожиданны и нежданны ее повороты, нечаянны встречи и неизбежны расставания, – думал он, рассеянно прислушиваясь к веселому гомону александрийцев. – Карма!»

Улыбчивая прислужница, шурша накрахмаленным белоснежным халатом, с легким поклоном поставила перед ним запотевшую кружку.

– Что изволит вкусить преждерожденный? – спросила она, сообразно потупившись.

– Вкусить? – Баг вернулся к действительности. – Нет, не сейчас. Принесите еще один прибор. Я ожидаю гостью… Мы сделаем заказ позже.

Сегодня Баг был особенно немногословен.

Багатур «Тайфэн» Лобо был отнюдь не робкого десятка, и любой мог в том убедиться, листая его послужной список (впрочем, любого к списку не допустили бы); вот хоть четыре седмицы назад на его долю, как и на долю его нового знакомца Богдана Оуянцева-Сю, в ходе деятельного расследования выпали испытания настолько чрезвычайные, что, например, полный народу паром «Святой Евлампий» пошел ко дну[8]8
  Данные события подробно описаны в повести Х. ван Зайчика «Дело жадного варвара». Упоминаемая далее Мэй-ли, она же – принцесса Чжу, является одним из основных персонажей этого произведения, сюжетно открывающего грандиозную эпопею великого еврокитайского гуманиста.


[Закрыть], – и никто не посмел бы сказать, будто он, Багатур Лобо, явил тогда миру хоть каплю робости. Не испытывал робости Баг и в общении с преждерожденными иного пола, хотя – в силу природной замкнутости и немногословности – он не мог похвастаться обилием таких знакомств. О чем, впрочем, совершенно не сожалел.

Но то, что привело его сегодня во Дворец Баоцзы не в привычном одиночестве, но – в ожидании гостьи, было настолько для Бага необычным, что он невольно терялся и думал о неодолимости кармы и хитропутьях ее, каковые предугадать невозможно.

Ибо седмицу назад Баг, мучимый воспоминаниями, все же набрался духу зайти в чат Мэй-ли. Когда он увидел, что самой Мэй-ли в чате нет, то испытал два противуречивых чувства: с одной стороны, несколько трусливое облегчение, ибо честный следователь так и не смог представить себе, что же он ей скажет и как вообще будет себя вести, а с другой – разочарование, ибо все же надеялся Мэй-ли застать.

И вот, раздираемый этими чувствами, Баг и сам не заметил, как вступил в беседу о заморской джазовой музыке с некоей девицей, скрывающейся под ником Зухра, и на пятнадцатой минуте заметил, что беседа эта течет легко и свободно, и что они с Зухрой разговаривают подобно людям, немалое время знающим друг друга; а через час Баг исполнился к Зухре искренней теплой симпатии – и даже мысли не допускал, что под этим ником может скрываться какой-нибудь недужный и престарелый преждерожденный в отставке, коротающий свой досуг в щекочущих его дряхлые нервы обманных сетевых беседах.

И это бы все ничего, но – вот случай! – Баг пришел в чат на другой день, и на следующий, и Зухра была там, и ожидала его, приветствуя с очевидной радостью. Ее познания в области так называемого джаза были поистине неисчерпаемы – а Мэй-ли, меж тем, все не было. Баг было уж подумал, что под ником Зухры скрывается сама Мэй-ли и задал три-четыре косвенных, хорошо завуалированных вопроса с третьим дном; Зухра отвечала совершенно невинно.

И тогда Баг – неожиданно для самого себя – предложил Зухре разделить с ним столик во Дворце Баоцзы в первый день Ликования Вкуса; и Зухра согласилась. Баг был в смятении: никогда еще он не назначал свиданий юницам, встреченным в хитросплетениях сети, это было для него так необычно, так странно, так… Да что говорить – карма!

Теперь Баг сидел на втором этаже Дворца Баоцзы за столиком номер двадцать пять, вертел в руках кружку с пивом, рассеянно наблюдал за посетителями и ждал, когда появится Зухра – а произойти это должно было с минуты на минуту.

В левом рукаве запиликала трубка. Без особой радости, скорее подчиняясь привычным требованиям дисциплины, Баг извлек ее и поднес к уху.

– Слушаю…

– Драг еч[9]9
  Как разъясняется в других произведениях Х. ван Зайчика, при неофициальном общении многие ордусяне, особенно работники оборонных и человекоохранительных структур, да и просто те, кто постоянно и сильно занят, обычно сокращали общепринятые обращения одного человека к другому до возможного минимума. Например, безупречно вежливое ордусское обращение низшего к высшему – «драгоценный преждерожденный единочаятель такой-то». В деловой обстановке, особенно если разница в чинах не слишком велика, оно обязательно окажется редуцировано до «драг прер еч». Основным же и наиболее общим обращением ордусян друг к другу является слово «единочаятель» – в подлиннике ван Зайчика: «тунчжи» 同志. В современном китайском языке данный термин применяется в качестве обращения одного члена Компартии к другому и переводится на русский язык как «товарищ». Однако в отличие от этого русского слова, изначально означающего не более чем партнера в том или ином обещающем барыш предприятии и фактически синонимичного слову «подельщик», китайское «тунчжи» обозначает людей, имеющих одинаковые стремления, идеалы, чаяния.


[Закрыть] Баг? – услышал он веселый голос минфа[10]10
  Название высшей юридической ученой степени Ордуси – «минфа» 明法 – переводится с китайского языка как «проникший в [смысл] законов». Такая ученая степень существовала еще в древнем и средневековом Китае.


[Закрыть] Оуянцева.

Отношения двух этих незаурядных работников человекоохранительных органов – людей, столь не похожих друг на друга, и при том столь проникнувшихся друг к другу симпатией – не прервались с благополучным завершением дела жадного варвара Цореса. Время от времени Баг и Богдан перезванивались, встречались несколько раз в столь памятной обоим харчевне Ябан-аги, и оба – всяк на свой лад – даже пытались принять посильное участие в улучшении жизненных обстоятельств один другого.

Слегка помешанный на добропорядочной семейной жизни Богдан уверил себя, что Багу не хватает для счастья лишь доброй и нежной супруги. Он попытался тактично и неназойливо познакомить напарника с незамужней подругой своей старшей жены Фирузе, потом – с молодой итальянкой, прежней соседкой Жанны[11]11
  Имеется в виду младшая жена Богдана Руховича – юная исследовательница ордославянской культуры, приехавшая из Сорбонны в трехмесячную командировку и вступившая с минфа во временный брак на этот срок. Романтичная история их знакомства описана в «Деле жадного варвара».


[Закрыть] по пансионату, где обитали стажеры-гокэ; но, встретивши два сдержанных отказа, более не настаивал. Баг же, в свою очередь, всячески старался сторонними каналами довести до руководства церковного прихода, где духовно окормлялся Богдан, насколько необходим был довольно сомнительный с моральной точки зрения подвиг драг еча Оуянцева, рискнувшего нарушить запрет настоятеля Храма Конфуция на слежку за Ландсбергисом; насколько подвиг этот был своевременен и какую огромную пользу принес стране. Баг от души надеялся, что все это хоть как-то поспособствует облегчению полагавшейся коллеге епитимьи. Результатов своей потайной деятельности Баг не знал, но, видя, что на богомолье друг не отправился и, судя по всему, живет вполне полнокровной жизнью, он льстил себя мыслью, что его усилия возымели хотя бы частичный успех.

– Я самый, драг еч Бог… дан, – улыбнулся Баг.

– Рад приветствовать, – проговорил Оуянцев, уже не обижаясь и даже вовсе не реагируя на вечную обмолвку Бага, по неискоренимой своей привычке так и норовившего сократить имя Богдана до святотатственного размера, а потом начал сообразно: – Осмелюсь спросить, как поживает твой друг, хвостатый преждерожденный[12]12
  Имеется в виду Судья Ди, кот Багатура Лобо.


[Закрыть]? Не испытывает ли он в чем-либо утеснений в связи с твоей занятостью?

– Судья Ди остается в добром здравии, – ответил Баг. Он рад был слышать коллегу, и все же в данный момент предпочел бы, чтобы его не беспокоили. – Ест за двоих. В ответ позволю себе осведомиться, как здоровье твоей дражайшей старшей супруги?

– Фира на радость всем уже вполне оправилась после родов, – с готовностью ответствовал Богдан, – она весела и весьма довольна.

Возникла пауза.

Баг в очередной раз огляделся. Народу кругом было хоть пруд пруди, но ни одной особы женского пола, о которой можно было бы, вздрогнув, подумать: «Вот – Зухра!», в поле зрения не наблюдалось.

– Я позвонил не вовремя, драг еч? – осторожно осведомился Богдан.

– Почему ты так решил? – стараясь сосредоточиться на разговоре, спросил Баг.

– Потому что ты не спросил, как себя чувствует наша ненаглядная малышка.

Вот тут Баг и впрямь вздрогнул. Допустить подобную бестактность – это не лезло уже ни в какие врата. Даже в необъятные Врата Небесного Спокойствия Тяньаньмэнь столичного Ханбалыка. За такое и разжаловать в младшие деятельники не грех.

– Прости, дружище, – покаянно проговорил Баг. – Такая ночь…

– О да, ночь нежна! – сразу приходя другу на помощь, подхватил Богдан. – Недаром еще Учитель сказал: «Прелесть тихой безлунной ночи уравнивает даже кошек, делая всех их изысканно серыми». Поистине, это великое речение, – высокоученый минфа с ходу вскочил на любимого конька. – В нем Учитель сформулировал основы и главные условия всечеловеческого равенства и даже, пожалуй, того, что у варваров именуется демократией… Впрочем, я не об этом, – спохватился он. – Мы с Жанной отправляемся к Ябан-аге, я давно обещал ей показать это безупречное со всех точек зрения заведение. Между прочим, мы рассчитываем застать там тебя.

– Увы, драг еч! Сегодня вы меня там не застанете.

– Неужели твой табурет нынче пуст? И какое же заведение, драг еч, ты осчастливил своим пребыванием?

– Я во Дворце Баоцзы. Каждый год в это время я бываю тут.

– Но сегодня ведь открытие, должно быть, народу – не протолкнуться. А, так ты хитрый, ты заказал столик заранее, я это чувствую. Ладно! Тогда мы придвинем к твоему столику два наших табурета!

– Быть может, завтра, еч Богдан. Сегодня я не один. Уж извини.

– А… – Богдан некоторое время молчал. – Понимаю, понимаю! – В голосе его послышались радостные, можно даже сказать – одобрительные нотки. Потерпев неудачу в попытках сосватать Багу подругу одной из своих жен, Богдан, похоже, вдвойне обрадовался, что его единочаятель наконец самостоятельно занялся немаловажным для мужчины делом. – Ну что же, тогда наше появление и впрямь будет не совсем сообразно.

В это время Баг краем глаза уловил какое-то движение, поднял глаза и обнаружил у своего столика только что появившуюся преждерожденную. Юных лет, моложе Бага, она была облачена в пурпурный халат с яшмовыми застежками на плече; короткие черные волосы как шлем охватывали ее ладную головку, а на лице, выбеленном по ханбалыкскому обычаю, царили черные узкие, изогнутые как сабли брови и невероятной глубины темные, теплые и слегка раскосые глаза с хитрой искоркой; нижнюю часть лица прикрывал веер, но было понятно, что девушка улыбается.

Баг вскочил.

– Извини, драг еч, – буркнул он в трубку, – извини, но ко мне пришли… – И отключился.

Несколько мгновений Баг и девушка смотрели друг на друга.

Потом она отвела руку с веером.

– Чжучи? – Белые зубы мелькнули меж пухлых губ.

Под именем «Чжучи» Баг путешествовал в сети.

– Э-э-э… Да, – вымолвил Баг, пряча руку с трубкой за спину. – Это я. То есть… Нет.

– Как – нет? – подняла брови девушка. Сквозь белила проступил румянец.

– Ну – то есть да, я Чжучи, но это не мое имя. Думаю, так же как и ваше – не Зухра. Ведь так, драгоценная преждерожденная? – Баг наконец пристроил трубку в рукаве. – Не изволите ли присесть?

Девушка изволила и грациозно расположилась напротив Бага.

– Ну конечно, не Зухра, – девушка тоже, по-видимому, испытывала некоторую неловкость. – Меня зовут Анастасия Гуан. – Она опустила глаза, потом снова кинула быстрый взгляд на Бага. – Друзья зовут меня Стася, а фамилию, если постараться перевести ее на русское наречие, можно понять как… ну… Светлова.

– Анастасия… Стася… – Баг пробовал имя на вкус, перекатывал его во рту; имя ему нравилось. – А я – Багатур Лобо. Друзья называют меня Баг. Просто Баг. Что же касается этимологии моей фамилии, то она, говоря по совести, мне не известна.

– Какое славное имя. Вы позволите и мне называть вас просто Баг?

– О конечно же! – улыбнулся достойный человекоохранитель. – Конечно. Если вы разрешите мне называть вас просто Стася. Мы ведь уже целую седмицу как друзья?

Стася снова спрятала улыбку под веером и согласно кивнула. А потом задумчиво нахмурила лобик.

– На ханьском наречии «Лобо» можно понять как «Опадающая белизна»… Очень поэтично, Баг. Очень. Мне нравится ваша фамилия. – Куда менее поэтичная ассоциация с обыкновенной редькой если и пришла Стасе на ум, то осталась неизреченной[13]13
  Китайский язык – или, как называет его Х. ван Зайчик, ханьское наречие, пожалуй, более всех других языков нашей планеты приспособлен для того, что называется игрой слов. Грубо говоря, в нем насчитывается порядка семидесяти тысяч иероглифов (считая разнописи, древние формы и т. д.) и при том всего лишь чуть более четырехсот их чтений. Разделив одно число на другое, получим количество иероглифов, которые в устной речи произносятся почти одинаково, различаясь подчас лишь в тональности, в которой их произносят. Значения же их совершенно различны. То, что русскими буквами можно передать как «лобо», по-китайски может быть записано множеством различных иероглифов. Овощ, известный в России, как «редька», по-китайски называется 蘿白, и это звучит «лобо». Иероглифы, которые можно перевести как «опадающая белизна», выглядят как 落白, и тоже читаются «лобо». Легко понять утонченную Анастасию Гуан, которая, чем сидеть с Редькиным, предпочла, не имея перед глазами иероглифического написания его фамилии, мысленно подобрать для нее те иероглифы, смысл которых отвечал бы запросам ее утонченной натуры. То, что эта незаурядная девушка сразу начала видеть нашего героя сквозь розовые очки и интерпретировать все, связанное с ним, максимально возвышенным образом – верный признак полной сообразности возникающих на наших глазах отношений.


[Закрыть].

– Спасибо, Стася, – Баг в волнении нашарил на столе кружку и сделал изрядный глоток, но тут же спохватился. – Ох! Что же это я? – Обернулся к залу, высматривая прислужницу, и призывно поднял руку. – Что вы будете пить? Может, пиво?

И тут его взгляд, рыскающий в поисках белого халата, натолкнулся на смутно знакомое лицо.

За два столика от них.

Недалеко от лестницы.

Четверо.

Один – тот, что сидит боком, в профиль… что-то с ним связано, где-то Баг его видел…

Где?

Ладно. В конце концов, вспоминать лица из ориентировок – это каждодневная работа, а вот беседовать с девушкой, которая, если буде то окажется угодно Будде, поможет если и не забыть принцессу Чжу, то хотя бы научиться вспоминать ее без печали – это впервые. Лица могут подождать.

– Что изволят вкусить драгоценные преждерожденные? – рядом со столиком возникла давешняя прислужница и подала Стасе и Багу по книжице перечня блюд и напитков: на твердых обложках красовалось шутливое изображение святого благоверного князя Александра, основателя города, который в полном боевом облачении, не слезая с коня, уплетал громадные баоцзы из блюда размером, пожалуй, с купель вроде тех, в коих православные крестят младенцев; на заднем же плане ряды тевтонских рыцарей, не вкусивших баоцзы вовремя, закономерно тонули в Чудском озере.

– Так… – Стася в нетерпении заскользила изящным пальчиком с пурпурным ногтем по строкам перечня. – Вот! Мои любимые – «Жемчужина Дракона Восточного Моря»! Ой… Вы позволите мне самой выбирать? – Она смущенно взглянула на Бага из-под полуопущенных век.

– Прекрасный выбор, драгоценная Стася! – улыбнулся Баг ободряюще. – И еще, – повернулся он к прислужнице, – принесите нам по две штуки от десяти новых сортов, которые сегодня впервые готовит достопочтенный Юй. И… – Он снова взглянул на Стасю. – И пива?

– И пива! – азартно подтвердила девушка.

Баг снова мельком глянул на столик у лестницы. Сидевшая там компания с аппетитом питалась – палочки так и мелькали, и четыре плетенки уже стояли пустые, и к столику направлялся прислужник еще с двумя.

– О «Жемчужинах» мне говорила моя хорошая приятельница, – рассказывала между тем Стася, – ее зовут Олеся Ко, она родом из Бишкека и сама прекрасно готовит манты, вам непременно надо попробовать, Баг, у нее получается просто божественно… А кто такой – достопочтенный Юй?

– Манты вашей приятельницы я попробовал бы с радостью, – отвечал Баг. – А достопочтенный Юй – это один из почетных гостей нынешних Дней Ликования. Известный повар из Любани.

– Я знаю этот милый городок! Говорят, он очень древний и получил свое название в честь Лю Бана, основателя великой династии Хань?

– Быть может, быть может… – немного рассеянно отвечал Баг. Честно говоря, он никогда не задавался подобным вопросом – с него достаточно было того, что достопочтенный Юй, главный повар привокзального ресторана в Любани, является одним из лучших известных ему мастеров кулинарного искусства.

Тем более, что Бага куда больше волновала иная проблема. Сам того не желая, он уже буквально изнывал от недоумения, вызванного профилем человека, сидящего за столиком у лестницы: «Ну где же, где же я его видел?!».

– Достопочтенный Юй, – продолжал он, изо всех сил стараясь вернуться к реальности, – уже бывал у нас в позапрошлом году и тогда порадовал ценителей, предложив их вниманию неописуемо вкусные баоцзы. Он готовит почти также хорошо, как и многоуважаемый Семен Семенович Бодоватый, хозяин этого заведения.

– Да вы тут всех знаете! – широко раскрыла глаза Стася.

– Ну, не всех, конечно. – Появилась прислужница и с поклоном расставила на столе четыре плетенки с дымящимися баоцзы. С поклоном же отошла. – Не всех, но многих, драгоценная Стася. Я непременно бываю тут каждый год. Я люблю это место. А баоцзы – моя слабость. Я стараюсь пробовать их всюду, где мне случается побывать, и смело могу сказать, что наш Дворец Баоцзы – второй после тяньцзиньского. Даже ханбалыкский Дворец я бы поставил ниже… – Баг отхлебнул пива и взялся за палочки. – Ну что же, приступим?

Он подхватил «Жемчужину Дракона» и ловко переправил ее на тарелку Стаси. Придвинул поближе к девушке блюдечко со специальным, оттеняющим вкус «Жемчужины» соусом.

Нет, отвлечься не удавалось. «Переродиться мне опарышем, где ж я этого хмыря видел? Вот ведь мука… Семь казней египетских, сказал бы еч Богдан!»

– Восхитительно… – поспешно и потому невнятно, с еще набитым ртом сообщила Стася и тут же снова потупилась. Торопливо проглотила. – Я такая неловкая…

В другое время Баг искренне обрадовался бы детской непосредственности новой знакомой – именно непосредственности, а не кажущемуся недостатку воспитания: опыт многих расследований и сопутствовавших им деятельно-розыскных мероприятий подсказывал ему, что девушка прекрасно воспитана, но просто очень волнуется, – однако сейчас он с трудом сдерживался, чтобы еще раз не оглянуться. Баг судорожно искал и пока не мог найти в памяти связь между чем-то крайне важным, даже тревожным, и этим смутно ему знакомым лицом, а связь была, определенно была!

– Что вы, Стася, – улыбнулся он, – мы с вами старые друзья, давайте без лишних церемоний, а? – И Баг поднял свою кружку. – А еще, драгоценная Стася… – Навязчивая мысль отвлекла Бага от правил сообразного поведения, и он сказал то, на что в других обстоятельствах решался бы целую седмицу, если не больше. – Драгоценная Стася, что вы думаете, если мы на правах старых друзей будем говорить друг другу «ты»?

Стася даже опустила палочки. Баг увидел в глубине ее глаз что-то такое, от чего на душе у него вдруг стало необыкновенно тепло. Ему нравилось это искреннее смущение, эта манера поднимать брови, этот румянец, вновь явственно проступивший сквозь белила… Стася отвела взгляд.

– Да, – сказала она тихо и зачем-то поднесла палочки к блюдцу с соусом. – Да, – сказала она снова, размазывая соус по краю блюдца. – Я была бы рада. Ты, наверное, думаешь, я легкомысленная? Но мне с тобой так легко, так просто… Может, это неправильно, но я хочу быть с тобою на «ты».

– Стася… – Баг залпом осушил свою кружку и стремительно кинул в рот баоцзы. Прожевал. – Стася. Ты – умница!

Она мило помолчала.

– Знаешь, – сказала она затем, – а по нашим разговорам в чате мне казалось, ты моложе.

– Почему?

– Наверное, потому, – тщательно подбирая слова, пояснила она, – что в делах знакомств я, несмотря на мой юный возраст, ощущаю себя опытнее. Прости, если мои слова показались тебе нетактичными.

Баг чуть пожал плечами.

– Я слишком много времени уделяю своей работе, и слишком мало – всему остальному. В своей профессии я столь опытен, что мне можно было бы дать лет сто, – немного неловко пошутил он. – Ну, а в среднем получится то, что есть на самом деле.

– А какая у тебя профессия?

Баг снова чуть пожал плечами. Не умел он красоваться, не умел… И эта особенность его суровой натуры всегда в подобных ситуациях Багу крайне мешала. Ни одна вовлеченная в круги перерождений тварь не стесняется распускать перед подругой свой павлиний хвост, так устроен процесс рождений и смертей, так всем велит их карма – но вот человек почему-то стесняется порою… Странно.

– Есть такая профессия, Стася, – скромно проговорил Баг, – Родину защищать.

Стася широко раскрыла свои невозможные глаза.

– Но ведь последняя война была очень давно, – недоуменно сказала она. – Да и то между этими… как их… французами и этими… как их… пруссаками. Мы же не воевали. Там у них был такой бешеный цзайсян со смешной фамилией… похоже на насморк…

– Бисмарк, – уточнил Баг. – Только у них это называется не цзайсян, а канцлер…

«Или премьер? – сразу засомневался он. – Или госсекретарь?» Он не поручился бы ни за один из этих вариантов. Ну и пес с ними. Поговаривают, что великий аглицкий сыскарь прошлого века по имени Холэмусы[14]14
  По-китайски это выглядит так: 火樂母司. Как обычно, ван Зайчик столь тщательно подобрал здесь иероглифы для транскрипции, что, если прочесть их по смыслу, получится фраза, много говорящая сердцу любого оперативника: «Пылко радовать родное учреждение».


[Закрыть] не знал даже, что Земля вращается кругом Солнца. И не то чтобы он был птолемианцем и полагал, будто Солнце вращается кругом Земли – просто подобные вопросы его вообще не беспокоили, ибо не имели отношения к работе. Холэмусы всегда был весьма симпатичен Багу. Судя по его целеустремленности, он был весьма достойным человеком.

– Это истинная правда, но видишь ли, Стася, – от застенчивости несколько более напыщенно, чем сам хотел бы, проговорил Баг, – война за лучшее в человеке против худшего в нем не прерывается никогда. А я как раз боец этого… как бы это поскромнее… невидимого фронта.

– Но разве побеждать в подобной борьбе людям помогают не священнослужители?

– Что тебе сказать… Когда борьба между плохим и хорошим происходит внутри одного человека – тогда да. Когда борьба между плохим и хорошим происходит на границе двух государств – это забота военных. А когда такая борьба происходит между разными людьми, каковые в равной мере являются подданными нашего государства, – вот тогда в дело вступаю я.

Девушка смотрела на него восхищенно.

– Я по первым же твоим словам поняла, что ты достоин всяческого уважения, и только от женщины зависит, сумеет ли она выказать его в достаточной мере, – тихо проговорила она, снова заслоняясь веером и тоже явно стесняясь своей откровенности.

Багу вдруг нестерпимо захотелось подойти к ней, взять за руку – такой трогательной показалась ему смущенная Стася – и сказать что-нибудь ласковое; и, быть может, даже коснуться руки губами. И Баг уж совсем было решился и даже слегка привстал, но тут его озарило: это лицо, это смутно знакомое лицо, это совершенно определенно знакомое лицо – он видел на пароме «Святой Евлампий» незадолго до трагического утопления оного в водах Суомского залива. Правда, тогда над сим лицом возвышалась чалма зеленого цвета… И совсем недавно, буквально две седмицы назад, Баг снова видел его – среди фотографических изображений в базе данных родного Управления внешней охраны. Там обладатель лица значился как Мыкола Хикмет, член Братства Незалежных Дервишей, Зикром Встречающих, а еще про него было сказано, что в иерархии Братства он имеет чин поднабольшего незалежника.