Текст книги "Афинские убийства, или Пещера идей"

Диагор замолчал. Взгляд его неотрывно следовал за тихим колебанием пламени. Он продолжил устало:

– И тогда, примерно месяц тому назад, я начал замечать, что с ним творится что-то странное… Он выглядел озабоченным. Пропала сосредоточенность на уроках, наоборот: в стороне от своих товарищей, прислонившись к самой дальней от доски стене, он был безразличен к лесу из рук, которые вздымались, как головы на длинных шеях, когда я задавал какой-нибудь вопрос, будто бы мудрость перестала интересовать его… Вначале я не хотел придавать значения такому поведению: ты же знаешь, в этом возрасте много проблем, и они быстро возникают и бесследно исчезают. Но его безразличие не проходило. И даже усилилось. Он часто уходил с уроков, не появлялся в гимнасии… Некоторые из его товарищей тоже заметили эту перемену, но не знали, чем объяснить ее. Может, он был болен? Я решил поговорить с ним по душам… хоть и считал еще, что проблема его будет незначительной… возможно, любовной… ну, ты понимаешь… в этом возрасте такое часто случается… – Гераклес с удивлением заметил, что Диагор покраснел, как подросток. Перед тем, как продолжить, он сглотнул слюну: – Однажды вечером, на перемене, я нашел его в саду, в одиночестве, около статуи Сфинкса…

Мальчик стоял среди деревьев удивительно тихо. Казалось, он рассматривал каменную женскую голову с львиным телом и орлиными крыльями, но его длительная неподвижность, так похожая на неподвижность статуи, говорила о том, что мысли его витали очень далеко отсюда. Мужчина застал его в такой позе: он стоял, прижав руки к телу, слегка наклонив голову, держа пятки вместе. Вечер был холодный, но на мальчике была лишь легкая, короткая, как спартанские хитоны, туника, развевавшаяся на ветру и открывавшая его обнаженные руки и белые ноги. Каштановые волосы его были перевязаны лентой. На ногах были красивые кожаные сандалии. Заинтригованный мужчина приблизился, но в это время мальчик заметил его присутствие и обернулся.

– А, учитель Диагор. Вы здесь…

И он развернулся, чтобы уйти. Но мужчина сказал:

– Постой, Трамах. Я как раз хотел поговорить с тобой наедине.

Мальчик остановился спиной к нему (две голые белые лопатки) и медленно обернулся. Мужчина заметил скованность его мягких очертаний и, пытаясь показаться дружелюбным, улыбнулся, чтобы успокоить его. Он сказал:

– Ты не замерз? Тут холодно, а ты почти раздет…

– Я не замечаю холода, учитель Диагор.

Мужчина ласково провел рукой по волнистому контуру мускулов левой руки своего воспитанника.

– Ты уверен? Кожа у тебя ледяная, бедняжка… и ты, кажется, дрожишь.

Он подошел еще ближе с уверенностью, которую ему придавала привязанность к ученику, и мягким, почти материнским движением пальцев отвел каштановые пряди, сбившиеся на его лбу. Он еще раз подивился прелести этого безупречного лица, красоте медового цвета глаз, которые, моргая, уставились на него. И сказал:

– Послушай, сынок: мы с твоими товарищами заметили, что с тобой что-то происходит. Последнее время ты сам на себя не похож…

– Нет, учитель, я…

– Послушай, – мягко перебил его мужчина и провел рукой по правильному полукругу лица мальчика, осторожно беря его за подбородок, как берут чашу из чистого золота. – Ты мой лучший ученик, и учитель очень хорошо знает своего лучшего ученика. Уже почти месяц кажется, что тебя ничего не интересует, ты не участвуешь в учебных диалогах… Погоди, не перебивай меня… Ты отдалился от товарищей, Трамах… Ясно, что с тобой что-то происходит, сынок. Только скажи мне что, и, клянусь богами, я помогу тебе, сил у меня немало. Я никому не скажу, если не хочешь. Даю слово. Но доверься мне…

Широко, возможно, даже чересчур широко раскрытые карие глаза мальчика неотрывно смотрели в глаза мужчины. На миг воцарилось молчание и тишина. Потом мальчик медленно пошевелил розовыми губами, влажными и прохладными, будто собираясь заговорить, но ничего не произнес. Его глаза были расширены, навыкате, похожие на маленькие головки слоновой кости с огромными черными зрачками. Мужчина заметил нечто странное в этих глазах и так погрузился в их созерцание, что почти не заметил, как мальчик, не отводя взгляд, отступил на несколько шагов назад, белое тело его было все таким же застывшим, губы плотно сжаты…

Еще долго после того, как мальчик убежал, мужчина стоял неподвижно.

* * *

– Он был до смерти напуган, – произнес Диагор после долгого молчания.

Гераклес взял из вазы еще одну смокву. Вдалеке, похожий на извилистые вибрации хвоста гремучей змеи, взвился гром.

– Откуда ты знаешь? Это он так сказал?

– Нет. Я ведь сказал уже, что он убежал, а я не мог выговорить ни слова, в таком смущении я был… Но хоть у меня и нет твоего умения читать по лицам людей, я слишком часто видел страх и думаю, что могу узнать его. Ужас Трамаха был страшнее всего виденного мною. Он переполнял его взгляд. Поняв это, я не знал, что делать. Будто бы… будто бы его глаза самим своим испугом обратили меня в камень. Когда я оглянулся, его уже не было. Больше я его не видел. На следующий день один из его друзей сказал мне, что он отправился на охоту. Я немного удивился, потому что душевное состояние, которое я заметил у него накануне, не очень подходит для подобных развлечений, но…

– Кто сказал тебе, что он ушел на охоту? – прервал его Гераклес, беря головку одной из многочисленных смокв, которые вздымались над краем вазы.

– Эвний, один из лучших его друзей. Вторым другом был Анфис, сын Праксиноя…

– Они тоже учатся в Академии?

– Да.

– Хорошо. Продолжай, пожалуйста.

Диагор провел рукой по лицу (на тени на стене пресмыкающееся животное проползло по маслянистой поверхности шара) и сказал:

– В тот же день я захотел поговорить с Анфисом и Эвнием. Я нашел их в гимнастическом зале…

Вздымающиеся, змеящиеся кисти рук, играющие с дождем мелких чешуек; стройные, влажные руки; многоголосый смех, игривые замечания, прерываемые шумом воды, сжатые веки, поднятые головы; толчок – и разливается новое эхо хохота. Взгляд сверху наводил на мысль о цветке, сложенном из тел подростков или из одного многоголового тела; руки – как извивающиеся лепестки; пар ласкает блестящую, как от масла, множащуюся наготу; влажный язык воды скользит из пасти желоба; движения… колеблющиеся жесты цветка из плоти… Вдруг тяжелое дыхание пара затуманивает наш взгляд.[9]9
  Этот любопытный абзац, на первый взгляд, описывающий в поэтической форме подростков, принимающих душ после гимнастического зала, содержит в синтезированном, но ясно выраженном виде почти все эйдетические мотивы второй главы: среди них «влага», «голова» и «извивы». Также заметно повторение сложных слов с «много-» и слова «чешуя», уже встречавшееся ранее Образ же «цветка из плоти» мне кажется обычной, не эйдетической метафорой.


[Закрыть]

Клубы пара снова развеиваются: можно различить маленькую комнату – раздевальню, судя по множеству развешенных по выбеленным стенам туник и плащей, – и несколько более или менее раздетых юношеских тел, одно из которых лежит на животе на кушетке без малейших признаков одежды, и по нему жадно пробегают смуглые руки, которые, скользя, массируют ему мышцы. Слышны взрывы смеха: подростки шутят после душа. Шипение пара из кипящих котлов постепенно стихает. Входной занавес отодвигается, и смех смолкает. Высокий сухопарый человек с блестящей лысиной и аккуратно подстриженной бородой приветствует подростков, которые поспешно отвечают ему. Мужчина говорит; подростки слушают его слова, стараясь не отрываться от своих занятий: они продолжают раздеваться или одеваться, растирают длинными полотенцами свои красиво вылепленные тела или натирают маслянистыми мазями волны мускулов.

Мужчина главным образом обращается к двум юношам: один из них длинноволос и румян, он нагнулся к полу, завязывая сандалии; другой – обнаженный эфеб, которому массируют мышцы, лицо его – теперь оно видно и нам – совершенно прекрасно.

Комната, как тело, источает жар. Вновь вихрь тумана змеится перед нашими глазами, и картина исчезает.

– Я спросил их о Трамахе, – пояснил Диагор. – Сначала они не совсем понимали, чего я от них хочу, но оба признали, что друг их изменился, хоть и не знали, по какой причине. Тогда Лисил, другой ученик, который случайно оказался рядом, сообщил мне невероятную подробность: в последние месяцы Трамах тайно посещал одну гетеру в Пирсе, по имени Ясинтра. «Может, это из-за нее он изменился, учитель», – насмешливо добавил он. Анфис с Эвнием тоже нехотя подтвердили существование этой связи. Я был поражен и в какой-то степени огорчен, но в то же время испытал большое облегчение: принимая во внимание благородное воспитание, полученное Трамахом, меня, несомненно, тревожило, что мой ученик скрыл от меня свои постыдные визиты к портовой шлюхе, но если проблема сводилась только к этому, подумал я, бояться нечего. Я решил снова поговорить с ним в более благоприятной обстановке и логическими доводами объяснить ему, что дух его заблуждался…

Диагор умолк. Гераклес Понтор зажег еще одну настенную лампу, и тени голов умножились: конусообразные двойники головы Гераклеса двигались на глиняной стене, а шары Диагора задумчиво застыли, искаженные асимметрией белых волос, разбросанных на затылке, и ровно подстриженной бородой. Голос Диагор, казалось, неожиданно осип, когда он продолжил свой рассказ:

– Но затем… в ту самую ночь, на рассвете, солдаты приграничной стражи постучались ко мне в дверь… Какой-то пастух нашел его тело в лесу, у Ликабетта, и сообщил патрулю… Его опознали, а так как в его доме нет мужчин, кому можно было бы сообщить эту новость, а его дяди Дамина нет в Городе, позвали меня…

Он снова умолк. Была слышна далекая гроза и тихий звук от обезглавливания еще одной смоквы. Лицо Диагора исказилось, будто каждое слово требовало от него необычайных усилий. Он сказал:

– Как это ни странно, я чувствовал себя виноватым… Если бы в тот вечер я смог завоевать его доверие, если бы добился, чтобы он сказал, что с ним происходило… может быть, он не пошел бы на охоту… и все еще был бы жив. – Он поднял глаза к своему толстому собеседнику, слушавшему его, так мирно умостившись на стуле, будто он вот-вот собирался заснуть. – Должен признаться, я провел два ужасных дня в мыслях о том, что Трамах отправился на свою жуткую охоту, чтобы бежать от меня и моей неуклюжести… Так что сегодня вечером я принял решение: я хочу знать, что с ним происходило, что так страшило его и мог ли я каким-то образом помочь ему… За этим я и пришел к тебе. В Афинах говорят, что для того, чтобы узнать будущее, нужно идти к Дельфийскому оракулу, а чтобы узнать прошлое, достаточно нанять Разгадывателя загадок…

– Глупости! – воскликнул вдруг Гераклес.

Его неожиданная реакция чуть не испугала Диагора: Гераклес вскочил, увлекая за собой все тени от своей головы, и заходил взад и вперед по влажной и холодной комнате, поглаживая толстыми пальцами одну из маслянистых смокв, которую он только что взял из вазы. Он продолжил так же возбужденно:

– Я не разгадываю прошлого, которого не могу увидеть: мне нужен какой-нибудь текст, предмет, лицо – что-то, что я могу увидеть, а ты говоришь мне о воспоминаниях, впечатлениях… твоих умозаключениях! Как я могу руководствоваться ими?… Ты говоришь, что в течение месяца твой ученик казался взволнованным, но что значит это слово?… – Он резко вскинул руку. – За минуту до твоего появления в этой комнате меня тоже можно было назвать взволнованным созерцанием щели в стене!.. Потом говоришь, что в его глазах ты видел ужас… Ужас!.. А я спрашиваю тебя: что, ужас был написан в его зрачках ионическими буквами? Или страх – это слово, начертанное на нашем лбу? Или он нарисован, как щель на стене? Тысячи чувств могут вызвать взгляд, который ты приписал только ужасу!..

Диагор, несколько смутясь, возразил:

– Я знаю, что видел. Трамах был напуган.

– Ты знаешь, что, как ты думаешь, ты видел, – уточнил Гераклес. – Знать истину – означает знать, насколько мы можем познать ее.

– Подобного мнения был Сократ, учитель Платона, – признал Диагор. – Он говорил, что знает лишь, что ничего не знает, и, в общем, все мы согласны с такой точкой зрения. Но у нашего мозга тоже есть глаза, и ими мы можем видеть то, чего плотские глаза не видят…

– Вот как? – усомнился Гераклес. – Тогда скажи мне, что ты здесь видишь?

Он быстро поднял руку и поднес ее к лицу Диагора: из его толстых пальцев выдавалась какая-то зеленая маслянистая головка.

– Смокву, – сказал Диагор, помолчав от удивления.

– Самую обыкновенную смокву?

– Да. Кажется, она цела. Цвет обычен. Это самая обыкновенная смоква.

– Вот! Вот в чем разница между нами! – победно провозгласил Гераклес. – Глядя на ту же смокву, я скажу, что она кажется самой обыкновенной смоквой. Возможно, я даже скажу, что весьма вероятно, что это самая обыкновенная смоква, но дальше я не пойду. Если я хочу узнать побольше, мне придется раскрыть ее… как я и сделал с этой смоквой, пока ты говорил…

Он осторожно разделил две половинки смоквы, которые держал сжатыми: одним извилистым движением многочисленные крохотные головки гневно взметнулись в середине плода, извиваясь и слегка шипя. Диагор брезгливо скривился. Гераклес добавил:

– А когда я раскрываю се… я гораздо меньше, чем ты удивлен, если открывшаяся истина отличается от ожидаемой!

Он снова соединил половинки смоквы и положил се на стол. И тут Разгадыватель продолжил уже гораздо более спокойным тоном, которым он начал беседу:

– Я лично выбираю их в лавке одного метека на Агоре: он человек хороший и, поверь мне, почти никогда не обманывает меня, потому что знает, что по части смокв я дока. Но иногда природа играет с нами злые шутки…

Диагор вновь покраснел. Он воскликнул:

– Ты принимаешь предложенную работу или будешь и дальше разглагольствовать о смоквах?

– Пойми меня, я не могу принять такую работу… – Разгадыватель взял кратер и налил в одну из чаш густого неразбавленного вина. – Это все равно что предать самого себя. Что ты поведал мне? Только предположения… и даже не мои, а твои… – Он покачал головой. – Невозможно. Хочешь вина?

Но Диагор уже встал, прямой, как ствол. На щеках его горел румянец.

– Нет, я не хочу вина. И не буду больше отнимать у тебя время. Я знаю, что ошибся, избрав тебя. Прости. Ты выполнил свой долг, отвергнув мою просьбу, а я выполнил свой, рассказав тебе все. Доброй ночи…

– Подожди, – с показным безразличием сказал Гераклес, как будто Диагор что-то забыл. – Я сказал, что не могу взяться за твою работу, но если ты захочешь заплатить за мою собственную работу, я приму твои деньги…

– Что это за шутки?

Головки глаз Гераклеса сыпали многочисленными насмешливыми искрами, будто и в самом деле все сказанное ранее было только огромной шуткой. Он пояснил:

– В ночь, когда солдаты принесли тело Трамаха, сумасшедший старик Кандал всех перебудил в моем квартале. Как и все остальные, я вышел узнать, что происходит, и смог увидеть его тело. Его осматривал медик, некий Асхил, но этот невежа не способен видеть дальше собственной бороды… Я же смог увидеть нечто, что показалось мне интересным. Я уже не думал об этом, но твоя просьба напомнила мне обо всем… – Задумавшись, он взъерошил свою бороду. Затем, будто приняв внезапное решение, воскликнул: – Да, Диагор, я принимаю задачу и постараюсь решить загадку твоего ученика, но не на основе того, что, как ты думаешь, ты видел при разговоре с ним, а на основе того, что я на самом деле видел, разглядывая его тело!

Ни один из многочисленных вопросов, роившихся в голове Диагора, не получил ответа от Разгадывателя, он лишь добавил;

– Не будем говорить о смокве, не открыв се. Думаю, лучше сейчас больше ничего не говорить тебе, ведь я могу ошибаться. Но доверься мне, Диагор: если решится моя загадка, скорее всего и твоя будет решена. Если не возражаешь, перейдем к вопросу о вознаграждении…

Противопоставив многоголовые аргументы в денежном вопросе, они достигли соглашения. Затем Гераклес сообщил, что начнет расследование на следующий день: он отправится в Пирей искать гетеру, с которой встречался Трамах.

– Можно я пойду с тобой? – перебил Диагор.

И пока Разгадыватель удивленно таращился на него, Диагор прибавил:

– Я знаю, что это ни к чему, но мне бы хотелось пойти. Я хочу помочь. Для меня это все равно что думать, что я чем-то еще моГу помочь Трамаху. Обещаю слушаться тебя во всем.

Гераклес Понтор пожал плечами и усмехнулся:

– Добро. Поскольку платишь все равно ты, Диагор, Почему бы тебя не нанять?…

И в этот миг многочисленные змеи, свернувшиеся у его ног, вскинули свои чешуйчатые головы и в гневе выплюнули маслянистые языки.[10]10
  Уверен, что эти последние строчки удивили читателя не меньше, чем меня! Несомненно, вероятность наличия сложной метафоры исключается, но нельзя также допустить и чрезмерно реалистического толкования: что «многочисленные свернувшиеся змеи» свили гнездо в полу комнаты Гераклеса и что в таком случае весь предыдущий диалог между Диагором и Разгадывателем загадок происходит в «месте, кишащем рептилиями, холодные тела которых медленно скользят по рукам или ногам героев, в то время как они, ни о чем не подозревая, продолжают разговор», – это мнение Монтала, но это уж слишком (пояснение этого признанного эксперта по греческой литературе просто абсурдно: «Почему бы в комнате не быть змеям, если такова воля автора? – утверждает он. – Ведь именно автор, а не мы, в конечном счете решает, что происходит в мире его книги»). Но читателю незачем беспокоиться: эта последняя фраза о змеях – чистая выдумка. Понятно, что выдумкой являются и все предыдущие фразы, ведь это произведение художественной литературы, но, поймите меня правильно, эта фраза – выдумка, в которую читатель не должен верить, в то время как все остальные должны приниматься на веру, по крайней мере пока чтение не закончено, чтобы рассказ обрел какое-то значение. На самом деле единственная цель этого абсурдного финала, на мой взгляд, подчеркнуть эйдезис: автор хочет показать нам образ, скрытый этой главе. Но даже в этом случае этот прием коварен: да не впадет читатель в искушение подумать о самом простом! Сегодня утром, когда перевод еще не дошел до этого места, мы с Еленой вдруг открыли не только верный эйдетический образ главы, но и, я уверен, ключ ко всей книге. Потребовалось Довольно много времени, чтобы объяснить все Элию, нашему начальнику.
  – «Влажный холод», «маслянистость», «извилистые» и «ползущие» движения… Возможно, речь идет о змее, а? – предположил Элий. – В первой главе лев, во второй – змея.
  – А как же «голова»? – возразил я. – Почему тут столько «многочисленных голов»? – Элий пожал плечами, предоставляя ответить мне. Тогда я показал ему статуэтку, которую принес из дома. – Мы с Еленой думаем, что нашли ответ. Видишь? Это фигурка Гидры, легендарного чудовища с бесчисленными змеиными головами, которые множились, когда их отрубали… Вот почему описывается «обезглавливание» смокв…
  – Но это не все, – вмешалась в разговор Елена. – Победа над лернейской Гидрой была вторым из подвигов Геракла, героя множества греческих мифов…
  – Ну и что? – спросил Элий.
  Я с энтузиазмом продолжил:
  – В «Пещере идей» двенадцать глав, и подвигов Геракла, согласно традиции, тоже было всего двенадцать. Да и главного героя этой книги зовут Гераклес. А первым подвигом Геракла или, по-гречески, Гераклеса была победа над немейским львом… а в первой главе как раз скрывается образ льва.
  – А во второй – Гидры, – быстро добавил Элий. – Все сходится… По крайней мере пока.
  – Пока? – Это замечание вызвало у меня небольшое раздражение. – На что ты намекаешь?
  Элий спокойно улыбнулся.
  – Я согласен с вашими заключениями, – пояснил он, – но эйдетические книги коварны: имейте в виду, что речь идет о совершенно абстрактных вещах, это даже не слова, а… идеи. Выкристаллизованные образы. Как мы можем быть уверены, какую ключевую идею скрыл автор в книге?
  – Все очень просто, – возразил я. – Нужно только проверить нашу теорию. В большинстве легенд третьим подвигом была поимка Эриманфского вепря. Если образ, скрытый в третьей главе, похож на вепря, мы получим еще одно доказательство теории…
  – И так до конца, – спокойно сказала Елена.
  – Еще один вопрос… – Элий почесал лысину. – Во времена написания этой книги подвиги Геракла не были никаким секретом. Зачем использовать эйдезис для того, чтобы спрятать их в тексте?
  Мы молчали
  – Хороший вопрос, – признала Елена. – Но можно предположить, что автор сделал эйдезис эйдезиса и что подвиги Геракла в свою очередь скрывают в себе еще один образ…
  – И так до бесконечности? – прервал ее Элий. – Тогда было бы невозможно узнать, какова была первоначальная идея. Где-нибудь нам надо остановиться. Если придерживаться твоей точки зрения, Елена, каждый текст передает читателю какой-то образ, а этот образ передает какой-то другой, другой – третий… Так мы вообще не смогли бы читать!
  Оба посмотрели на меня, ожидая услышать мое мнение. Я признался, что тоже этого не понимаю.
  – Текст оригинала издал Монтал, – сказал я, – но, непонятно почему, он, кажется, ничего не заметил. Я написал ему письмо. Может быть, его мнение окажется нам полезным…
  – Монтал, говоришь? – Элий поднял брови. – Кажется, ты зря потратил время… Разве ты не знал? Об этом везде писали… Монтал скончался в прошлом году… Елена, ты тоже не знала?
  – Нет, – призналась Елена, сочувственно глядя на меня. – Вот так случай.
  – Да уж, – согласился Элий и обернулся ко мне. – И поскольку его издание оригинала – единственное, а твой перевод – первый, похоже, открытие ключевой идеи «Пещеры идей» зависит только от тебя…
  – Какая ответственность, – пошутила Елена.
  Я не знал, что и сказать. И до сих пор не могу выбросить это из головы.


[Закрыть]

3[11]11
  «Торопливость, небрежность. Слова текут руслом неровного, иногда и вовсе неразборчивого почерка, как будто переписчику не хватало времени, чтобы закончить главу», – так пишет Монтал о тексте оригинала. Я, со своей стороны, буду начеку, чтобы «поймать» среди строк моего вепря. Начинаю перевод третьей главы.


[Закрыть]

Пожалуй, пора ненадолго прервать стремительное течение этого рассказа, чтобы быстро описать его главных героев: Гераклеса, сына Фриниха, из дема Понтор, и Диагора, сына Ямпсака, из дема Медонт. Кто были они? Кем они себя считали? Кем считали их другие?

О Гераклесе следует сказать, что…[12]12
  «Пять строк невозможно прочесть», – отмечает Монтал. Очевидно, почерк в этом месте ужасный. С большим трудом можно разобрать (опять же, согласно Монталу) всего четыре слова из всего абзаца: «загадки», «жил», «жена» и «толстый». Не без иронии издатель добавляет: «Читателю придется реконструировать биографические данные Гераклеса на основе этих четырех слов, а это очень легко, но в то же время и очень трудно».


[Закрыть]

О Диагоре…[13]13
  Три строчки, посвященные анонимным автором Диагору, также невозможно прочесть. Монтал смог лишь с трудом разобрать эти три слова: «жил?» (включая вопросительную частицу), «Дух» и «страсть».


[Закрыть]

И раз читатель уже знаком с этими подробностями жизни наших героев, мы немедля продолжим повествование о том, что случилось в портовом городе Пирее, куда отправились Гераклес и Диагор в поисках гетеры Ясинтры.

Они искали ее в узеньких улочках, по которым живо тек запах моря; в темных проемах распахнутых дверей; тут и там, в небольших группках молчаливых женщин, улыбавшихся, завидев их, и мгновенно становившихся серьезными, услыхав их вопросы; наверху и внизу, на холмах и склонах, тонущих в океане; на углах, где в тихом ожидании стояли тени – женщины или мужчины. Они расспрашивали о ней не по возрасту накрашенных старух, чьи непроницаемые бронзовые лица, покрытые белилами, казались такими же древними, как стены домов; вкладывали оболы в дрожащие, сморщенные, как папирус, руки; слышали перезвон золотых браслетов, когда руки вздымались, чтобы указать им дорогу или нужного человека: спроси у Копсиаса, Мелита точно знает, может, в доме у Талии, Амфитрит тоже ищет ее, Эо дольше меня живет в этом квартале, Клито лучше ее знает, я не Талия, я Меропис. Глаза же их были всегда полуприкрыты веками, затемненными слоем краски, всегда быстры и неугомонны – эти глаза, опушенные черными ресницами, в окружении желто-шафранных, золотисто-рыжих или светло-бежевых линий, эти женские глаза были всегда стремительны, будто бы только свободой взгляда обладали женщины, будто бы только в черноте зрачков, искрящихся… от насмешки? страсти? ненависти? – они были царицами, в то время как их неподвижные губы, непроницаемые лица, короткие реплики скрывали их мысли; одни глаза – быстрые, проницательные, ужасные.

Вечер неумолимо проносился над обоими мужчинами. Наконец, быстро потирая руки под плащом, Диагор решился и заговорил:

– Скоро наступит ночь. День пролетел в один миг, а мы ее все еще не нашли… Мы расспросили по крайней мере двадцать женщин и получили только неясные указания. Я думаю, они стараются скрыть ее или обмануть нас.

Они шли по узкой крутой улочке. Багровый закат над крышами озарял линию горизонта, где сливались море и небо. Позади остались толпы и безудержный ритм пирейского порта, а с ними и места, посещаемые людьми в поисках наслаждения или развлечений: их окружал квартал, где живут они, целый лес каменных тропинок и кирпичных деревьев, куда рано затекала темнота и где раньше времени вздымалась Ночь; обитаемое, таинственное безмолвие, полное невидимых глаз.

– По крайней мере, с твоими разговорами не соскучишься, – сказал Диагор, не пытаясь скрыть свое раздражение. Ему казалось, что уже несколько часов говорит лишь он; его спутник только и делал, что шагал, ворчал да изредка запуска! руку в свою суму за смоквами. – Клянусь Зевсом, твоя способность поддерживать беседу просто поразительна… – Он остановился и оглянулся, но за ними бежало лишь эхо их шагов. – Эти отвратительные, забитые мусором и вонью улочки… Где же этот «чудесно спланированный» город, как все называют Пирей? Это та самая «геометрическая» планировка улиц, спроектированная, по слухам, Гипподамом Милетским? Клянусь Герой, не видно даже районных надзирателей-астиномов, ни рабов, ни стражников, которых полно в Афинах! Такое впечатление, что мы не среди греков, а в варварском мире… Да это не только впечатление: это опасное место, тут пахнет опасностью так же отчетливо, как морем. Ну конечно, благодаря твоей занимательной беседе мне становится спокойнее. Твои речи утешают меня, заставляют забыть, где я…

– Ты платишь мне не за разговоры, Диагор, – абсолютно равнодушно заметил Гераклес.

– Слава Аполлону! Я слышу твой голос! – съязвил философ. Даже Пигмалион так не изумлялся словам Галатеи! Завтра же принесу в жертву козленка в честь…

– Хватит, – быстро прервал его Разгадыватель. – Вот дом, о котором нам говорили…

Изрезанная трещинами серая стена тяжело вздымалась с одной стороны улицы; перед провалом держали совет тени.

– Скажи лучше: седьмой дом, – возразил Диагор. – Я уже понапрасну спрашивал в первых шести.

– Значит, принимая во внимание твой растущий опыт, думаю, тебе нетрудно будет расспросить этих женщин…

При приближении Диагора темные, прикрывавшие лица шали стремительно превратились во взгляды и улыбки.

– Простите. Мы с другом ищем танцовщицу по имени Ясинтра. Нам сказали…

Как хрустнувшая под ногой неосторожного охотника ветка предупреждает зверя, который быстрее ветра бежит с поляны укрыться под защитой чащи, так слова Диагора вызвали неожиданную реакцию в группе: одна из девушек стремглав помчалась вниз по улице, а все остальные поспешно ринулись в дом.

– Постой! – закричал Диагор убегающей тени. – Это Ясинтра? – спросил он у остальных женщин. – Подождите, Зевса ради, мы только хотим!..

Дверь с размаху закрылась. Улица была пуста. Гераклес не торопясь продолжил путь, и Диагор последовал за ним, хоть и с большой неохотой. Через мгновение он сказал:

– Ну а теперь? Что нам теперь делать? Почему мы идем дальше? Она скрылась. Убежала. Ты что, думаешь догнать ее таким шагом? – Гераклес буркнул и спокойно достал из сумки еще одну смокву. Совершенно выведенный из себя философ остановился и обратил к нему яростные слова: – Да послушай же ты! Целый день мы искали эту гетеру в портовых улицах, в городских кварталах, в домах с дурной славой, в богатых и бедных районах, тут и там, второпях, доверяясь лживым словам презренных душ, необразованного духа, грязных сводней, порочных жен… Л теперь, когда, казалось, Зевс позволил нам найти ее, она снова исчезла! А ты идешь вразвалку как ни в чем не бывало, как довольный пес, тогда как…

– Успокойся, Диагор. Хочешь смокву? Она придаст тебе сил, чтобы…

– Оставь меня в покое с твоими смоквами! Я хочу знать, почему мы идем дальше! По-моему, мы должны попытаться поговорить с женщинами, которые вошли в дом, и…

– Нет: та женщина, которую мы искали, сбежала, – невозмутимо заметил Разгадыватель.

– А почему мы не бежим за ней?

– Потому что мы устали. По крайней мере я. Ты не устал?

– Если это так, – Диагор все больше выходил из себя, – почему мы идем дальше?

Гераклес, не замедляя шаг, позволил себе немного помолчать, пока не прожевал.

– Иногда устатость может побороть усталость, – сказал он. – Таким образом, устал много раз подряд – и стал неутомимым.

На глазах у Диагора он, не сбавляя темпа, уходил вниз по улице, и скрепя сердце философ последовал за ним.

– И ты еще смеешь говорить, что тебе не нравится философия! – фыркнул он.

Какое-то время они шагали молча в тишине близящейся Ночи. Улица, по которой убежала женщина, беспрерывно тянулась вдоль двух рядов ветхих домишек. Очень скоро опустится полная темнота, и не будет видно даже домов.

– Эти старые мрачные улочки… – проворчат Диагор. – Только Афине известно, куда могла деться эта женщина! Она молода и проворна… Мне кажется, она могла бы бежать без передышки до края Аттики…

Он и в самом деле представил себе, как она бежит в соседние леса, оставляя в грязи следы босых ног, озаряемая светом луны, белоснежной, как лилия в руках девы, не обращая внимание на темноту (ибо она, несомненно, знает дорогу), проносясь над лилиями, и дыхание волнует ей грудь, звук ее шагов скрадывается расстоянием, ее оленьи очи широко раскрыты. Быть может, она сбросит с себя одежду, чтобы ускорить свой бег, и лилейная белизна ее обнаженного тела прорежет чащу, как молния, не замечая деревьев, распущенные волосы едва коснутся рогов ветвей, тонких, как травяные стебли или девичьи пальцы, легка, нага и бледна, словно цветок слоновой кости в руках убегающей девы.[14]14
  Некоторые пропуски в тексте, которым мы обязаны, по выражению Монтала, «поспешно написанным», «неразборчивым» словам, затрудняют понимание этого загадочного отрывка. Скрытый эйдезис здесь, похоже, указывает на «быстроту», как и в начале этой главы, но к ней прибавляются образы оленей, а не кабанов: «оленьи очи», «рога ветвей»… а это наводит на мысль не о третьем, а о четвертом подвиге Геракла: поимке быстроногой Керинейской лани. Это странное нарушение порядка подвигов неудивительно, оно часто встречается у античных писателей. Необычным же является новый эйдетический образ, так подчеркнутый в тексте: дева с лилией в руках. Какое отношение имеет она к преследованию лани? Просто олицетворяет целомудрие богини Артемиды, которой было посвящено легендарное животное? Как бы там ни было, не думаю, что можно считать ее «ничего не значащей поэтической вольностью», как утверждает Монтал.


[Закрыть]

Они вышли на распутье. Улица вилась вперед узким проходом, усеянным камнями; налево ответвлялась другая улочка; справа мостик, соединяющий два высоких здания, образовывал тесный туннель, конец которого терялся в темноте.

– Что теперь? – вспылил Диагор. – Будем бросать жребий, чтобы найти дорогу?

Он почувствовал, как его руку сжали, и покорно и молча дал быстро отвести себя к ближнему к туннелю углу дома.

– Подождем здесь, – прошептал Гераклес.

– А как же та женщина?

– Иногда выжидание – это способ преследования.

– Неужели ты думаешь, что она вернется назад?

– Конечно. – Гераклес поймал еще одну смокву. – Все возвращаются. И говори потише: можешь спугнуть добычу.

Они ждали. Луна обнажила свой белый рог. Стремительный порыв ветра оживил спокойствие ночи. Мужчины поплотнее закутались в плащи; Диагор подавил дрожь, хотя температура тут была терпимее, чем в Городе, из-за смягчающей близости моря.

– Кто-то идет, – прошептал Диагор.

Послышался медленный такт шагов босых девичьих ног. Но из дальних улочек за перекрестком к ним приблизился не человек, а цветок: лилия, смятая крепкими руками ветра; ее лепестки коснулись камней вблизи того места, где притаились Гераклес и Диагор, и, распластавшись, понеслась она дальше по воздуху, пахнущему пеной и солью, теряясь в глубине улицы, несомая ветром, как изумительной девой – мореподобные очи, луноподобные волосы, – на бегу зажавшей лилию в руках.

– Показалось. Это просто ветер, – сказал Гераклес.[15]15
  Вовсе не показалось! Герои, конечно, не могут ее увидеть, но перед нами опять «дева с лилией». Что она означает? Должен признать, что это внезапное появление слегка взволновало меня: я даже хлопнул по тексту ладонями, как, говорят, Перикл сделал с хрисоэлефантинной статуей Афины работы Фидия, требуя, чтобы она заговорила: «Что она значит? Что ты хочешь сказать?» Бумага, естественно, не отозвалась. Сейчас я немного успокоился.


[Закрыть]

На какое-то мгновение время исчезло. Диагор, уже закоченевший от холода, вдруг осознал, что он тихонько говорит с массивной тенью Разгадывателя, лица которого он не видел:

– Я представить себе не мог, что Трамах… Ну, ты понимаешь, о чем я… Никогда не думал, что… Целомудрие было одной из первейших его добродетелей, или по крайней мере так мне казалось. Никогда бы не поверил, услышав о нем такое… Связаться с низкой!.. Да он же еще и мужчиной-то не был!.. Мне даже в голову не пришло, что у него могут быть желания эфеба… Когда Лисил сказал мне…

– Тихо, – сказала вдруг тень Гераклеса. – Слушай. Послышалось стремительное царапанье по камням. Диагор почувствовал теплое дыхание Разгадывателя у уха и тут же услышал его голос:

– Быстро набросься на нее. Прикрой рукой чресла и не спускай глаз с ее колен… Постарайся успокоить ее.

– Но…

– Делай что говорят, а то она снова убежит. Я приду на подмогу.

«Что значит «я приду на подмогу»?» – нерешительно подумал Диагор. Но времени на раздумья у него не было.

Очерченный светом луны, быстрый, легкий, бесшумный силуэт расстелился по перекрестку, будто ковер. Диагор кинулся на нее, когда она, ни о чем не подозревая, материализовалась рядом с ним. Копна надушенных волос резко заметалась перед его лицом, и мускулистое тело забилось в руках. Диагор толкнул это существо к стене перед ним.

– Хватит, Аполлона ради! – воскликнул он и прижал ее собой. – Мы ничего тебе не сделаем! Мы хотим лишь поговорить… Спокойно… – Существо перестало двигаться, и Диагор немного отстранился. Лица видно не было: его закрыли руки; меж пальцев, длинных и тонких, как стебли лилии, мерцал взгляд. – Мы только зададим тебе пару вопросов… Об эфебе по имени Трамах. Ты ведь знала его, правда? – Он думал, что она отворит ему двери рук, отведет тонкую завесу ветвей и, успокоившись, откроет лицо. Но тут он почувствовал удар молнии внизу живота. Прежде чем почувствовать боль, он увидел свет: слепящий, безупречный свет залил ему глаза, как жидкость, стремительно наполнившая кувшин. Боль задержалась немного, сжавшись между ног, потом бешено расправилась и внезапно взмыла до самого сознания, как поток наполненной стеклянными осколками рвоты. Закашлявшись, он рухнул на землю, не ощутив даже удара коленями о камень.

Началась возня. Гераклес Понтор бросился на существо. Он не стал с ней любезничать, как Диагор, а схватил за тощие руки и быстро толкнул к стене; послышался женский стон, мужское прерывистое дыхание, и он вновь воспользовался стеной, как оружием. Существо не сдавалось, но он притиснул ее всем своим толстым телом, чтобы не дать воспользоваться коленями. Гераклес увидел, что Диагор с трудом встает. Тогда он быстро заговорил со своей добычей:

– Мы не сделаем тебе ничего дурного, если ты нас не вынудишь. Но если ты снова ударишь моего приятеля, другого выхода у меня не будет. – Диагор поспешил ему на помощь. Гераклес сказал: – Теперь держи ее хорошенько. Я тебе уже говорил, чтобы ты остерегался коленей.

– Мой друг… сказал правду… – Диагор ловил дыхание на каждом слове. – Я не хочу делать тебе ничего плохого… Поняла? – Существо кивнуло головой, но Диагор не ослабил хватку на ее руках. – Всего несколько вопросов…

Борьба внезапно затихла, как затихает ощущение холода, когда мышцы напрягаются в быстром беге. Диагор вдруг заметил, как существо необратимо превратилось в женщину. Впервые ощутил он твердую выпуклость грудей, тонкую талию, странный запах, упругость тела; заметил, как рождаются темные завитки волос, как вытекают стройные руки, как образуется абрис. Наконец он уловил черты ее лица. Какая она странная – была первая мысль, оказывается, он представлял ее себе красавицей, сам не зная почему. Но красавицей она не была: ее кудри походили на растрепанную шерсть, глаза были слишком большими и очень светлыми, как у животного, хоть цвета он в темноте и не различил; худые скулы обрисовывали линии черепа под тугой кожей. Он в замешательстве отстранился от нее, все еще ощущая медленную пульсацию боли в животе.

– Ты – Ясинтра? – произнес он, и слова заволоклись паром его дыхания.

Оба они тяжело дышали. Она не ответила.

– Ты знала Трамаха… Он приходил к тебе.

– Осторожно с коленями… – Послышался голос Гераклеса где-то вдалеке.

Девушка молча глядела на него.

– Он платил тебе за встречи? – Он и сам толком не знал, зачем задал этот вопрос.

– Ясное дело, платил, – ответила она. Оба мужчины подумали, что не у многих эфебов услышишь такой низкий голос, как отзвук гобоя в пещере. – Плата за обряды Бромия – пеаны, за обряды Киприды – оболы.

Непонятно почему, Диагор почувствовал обиду; возможно, из-за того, что девушка не казалась напуганной. Не почудилось ли ему даже, что ее толстые губы насмехались над ним в темноте?

– Когда ты с ним познакомилась?

– На прошлых Ленеях. Я танцевала в процессии божества. Он увидел, как я танцую, а потом разыскал.

– Разыскал? – недоверчиво воскликнул Диагор. – Да он же не был еще и мужчиной!..

– Немало детей разыскивает меня.

– Ты, наверное, говоришь о другом…