Текст книги "Знак Десяти"

Эта оговорка, по крайней мере, помогла остановить лавину восхвалений: Понсонби сдулся, побагровел и примолк, Квикеринга он приветствовал с куда меньшей пышностью.

Дверь закрылась, и сэр Оуэн стремительно взял ситуацию в свои руки:

– Спасибо, доктор Понсонби. Меня соединяют с его преподобием узы крепкой дружбы, а все его друзья – мои друзья, правильно? Итак, поскольку я буду врачом, проводящим этот…

В дверь постучали.

– Добрый день. – На пороге стоял доктор Артур Конан Дойл, он помахивал обеими руками, смутившись при виде столь многолюдного собрания. – Приношу извинения за задержку.

– Это я его пригласил, – объявил мистер Икс. Он был похож на ребенка, объясняющего другому ребенку, кому принадлежит очередной оловянный солдатик.

9

Присоединение Дойла прошло без всякой помпы: он скромно представился незнакомым участникам, а нас, знакомых, порадовал улыбкой. Дойл извинился, что он не психиатр, хотя тоже врач, и сообщил, что предстоящее дело имеет отношение и к его жизни.

Когда мы расселись, сэр Оуэн остался стоять, хотя уверенности в нем и поубавилось – он то и дело косился на дверь.

– Ну что ж, поскольку я намерен быть… врачом… который, наверно… возглавит этот…

Но тут вмешался мистер Икс:

– Прошу прощения, сэр Оуэн.

– Мы ждем кого-то еще? – раздраженно поинтересовался психиатр.

– Нет, доктор. Я только хотел коротко высказаться, прежде чем уступить вам голос и полномочия. Во-первых, чтобы рассеять сомнения, я скажу несколько слов о себе. Меня называют мистер Икс – это означает, что у меня нет имени, я также обхожусь без рукопожатий, мой характер далек от приятности и, предупреждаю, что хотя я и допускаю, чтобы мне задавали вопросы, я отвечаю только на те, которые задал бы себе и сам. Посему вам лучше представить, что вы меня не видите, а поскольку я слеп, такое отношение будет взаимным.

Я пристально изучала лица психиатров и читала на них безмолвную повесть удивления, подозрительности и разочарования – в равных пропорциях. Даже на лице Понсонби, прекрасно сознающего, с кем он имеет дело, отобразилось нечто подобное.

Но мистер Икс еще не закончил.

– Во-вторых, я должен вас предупредить, что все, что вы сейчас услышите, как от его преподобия, так и от меня, и от остальных участников этого невероятного происшествия, есть не только медицинская проблема, как написал преподобный в письме к вам, сэр Оуэн. Речь также идет о смертельной угрозе. Сам факт вашего согласия нас выслушать равняется принятию беспрецедентного риска для ваших жизней и жизней тех, кто вам дорог. Да, я и его преподобие нуждаемся в помощи, однако мы не вправе требовать ее обманным путем. Нам нужны герои, но не жертвы. И я прошу вас принять решение, господа. Если вы пожелаете уйти, сейчас это как никогда уместно. Джимми Пиггот доставит вас обратно на вокзал. Оттуда вы сможете вернуться в Лондон… И раз я уже упомянул Джимми, мне бы хотелось, чтобы слова мои распространялись также и на него, на доктора Понсонби, на доктора Дойла и на мистера Уидона. И даже на мою медсестру, мисс Мак-Кари… Если вы желаете двигаться дальше и нырнуть вместе с нами в темную кроличью нору (в данном случае это самое уместное сравнение), вы обретете нашу полную поддержку и благодарность, хотя безопасности мы гарантировать не можем. Жду вашего решения, господа.

Первым прозвучал низкий, зычный голос Квикеринга. Доктор дергал себя за ус, его массивному телу не хватало места на стуле. Носок щегольского ботинка подрагивал на весу. Квикеринг презрительно фыркнул.

– Да вы как будто напуганы, мистер… ИКС? – вопросил он не без ехидства.

– И не стесняюсь это признать, доктор: я боюсь за себя и за всех вас.

Сэр Оуэн, уже успевший сесть, обвел присутствующих пытливым взглядом; он побледнел, но на его лисьей мордочке я заметила ту самую улыбку, которая появлялась в ответ на выходки его душевнобольных пациентов и которую я так ненавидела. Сэр Оуэн поднялся, чтобы снова взять бразды правления в свои руки.

– Послушайте, сэр, хотя мы до сих пор с вами и не знакомы и не знаем, о какой угрозе вы возвещаете столь громогласно, вам надлежит понимать, что перед вами – британские врачи. Мы каждый день садимся за один стол со Смертью, мы умеем выдерживать ее пустой взгляд. Быть английским врачом синонимично выражению «быть отважным». К этому обстоятельству, к несчастью, добавляется и мое любопытство: ведь мы, психиатры, – люди науки. Если то, о чем вы просите, законно, мы будем на вашей стороне, правильно? Periculum est scientia[8]8
  Наука есть опасность (лат.).


[Закрыть], – закончил он, глядя в потолок.

– Присоединяюсь к словам доктора, – сухо бросил Квикеринг. – Оставьте свои страхи при себе, мистер Икс. Мы специалисты по борьбе со страхами.

– Я не хочу сказать, что подписываюсь под каждым словом, поскольку они не мои, – это был, разумеется, Понсонби, – но я присваиваю их себе в меру возможности. Безусловно, не целиком, но в той мере, в какой это возможно для моей скромной персоны.

Джимми и мистер Уидон, в свой черед, выразили согласие, при этом оба ощутимо нервничали; мы с Дойлом согласились без колебаний.

– Прекрасно, – подытожил мистер Икс. – Тогда давайте приступим. Джимми, будь любезен, сообщи нам, сколько времени показывают часы на центральном столике?

– Четверть первого, сэр.

– Спасибо. – Мой пациент улыбнулся. – Ваше преподобие, предлагаю вам начать. Время торопит нас, точно Белого Кролика из некоей загадочной истории, и я не хочу, чтобы мы вслед за ним восклицали: «Ах, боже мой! Я опаздываю».

Кэрролл уже готовился начинать, а я внезапно поняла, где я видела раньше эти часы: именно они стояли в комнате его преподобия, и мне уже доводилось слышать их тиканье. Я только не могла уразуметь, зачем мистер Икс распорядился принести их к себе. Я предположила, что, возможно, об этом попросил сам Кэрролл.

Конечно, я ошибалась, однако в тот момент я этого знать не могла.

Именно этим часам было суждено отметить начало кошмара.

Часы

1

Это была красивая белая филигрань в фарфоровой оправе, опорой служили две изогнутые ножки. Ровное, четкое тиканье каким-то образом проникало в голову, пока Кэрролл заново излагал свою историю.

Она состояла ни больше ни меньше в пересказе четырех кошмаров доктора, без всяких дополнительных усложнений, а заканчивалась гибелью кролика. Я была уверена, что доктор Оуэн и его драматург уже слышали подобные рассказы, да и более абсурдные истории из уст прежних пациентов. А затем слово взял мистер Икс: он рассказал о портсмутских событиях. В завершение мой пациент распахнул пиджак, задрал рубашку и предъявил шрам, комментируя мягким голосом:

– Моя медсестра достала кухонный нож и вонзила его мне под ребра.

2

Служанки принесли чай и печенье «Мерривезер».

Сэр Оуэн, полистав книгу про Алису, обменявшись понимающим взглядом с Квикерингом и куда более равнодушным взглядом с Понсонби, вынес свой вердикт:

– История, которую нам только что рассказали, господа, – удивительна, чтобы не сказать больше. Тайные общества, убийства… И все напророчено в снах! – Оуэн недоверчиво покачал белоснежной головой. – Итак, что касается Убийства Нищих, я для начала должен сообщить, что не существует никакого гипноза и даже ментального театра, заставляющего человека делать что-либо против воли. Эти люди, покончившие с собой, несомненно, хотели лишить себя жизни… Быть может, они и получили какой-нибудь легкий толчок, который помог им побороть страх, но желание у них уже было… – А потом его прищуренные лисьи глаза повернулись в мою сторону и по спине у меня пробежали мурашки. – И те люди, что добавили жертв… тоже чувствовали желание. Они действовали по своей воле, как бы яростно они это ни отрицали.

«Тик-так», – сказала напряженная тишина.

Теперь взгляды сделались твердыми, как иглы. Я опустила глаза.

И действительно, разве это умозаключение не было истинным? Я более безумна, чем самые безумные из тех, что рвутся с привязи в Бродмуре и Эшертоне.

И тогда вмешался человек, от которого я меньше всего ожидала вмешательства.

– Мисс Мак-Кари не желала совершить то, что совершила, доктор, – произнес юный Джимми. – Прошу простить, я не психиатр, но я горжусь, что знаком с нею… С мисс Мак-Кари уж точно что-то проделали… Что-то отвратительное, совершенно отвратительное и безнравственное.

Джимми Пиггот. Я до сих пор помню его в тот момент: его светлые волосы, разделенные идеальным пробором, его розовое полудетское лицо, его писарские очочки. Джимми был настолько робок, что, казалось, разговаривал с ковром. «Не вмешивайся, Джимми, не надо, ради твоего же блага!» – взмолилась я. Я была растрогана. Если бы взгляды умели дарить любовь, этот глядящий в пол юнец в те минуты лишался целого состояния! А вот сэр Оуэн на него даже не взглянул: он продолжал изучать меня, скрестив руки на груди и изогнув бровь.

– Молодой человек, я полагаю, что об этом следовало бы заявить самой мисс, правильно? Мисс Мак-Кари, почему вы напали с ножом на своего пациента, о котором вам, напротив, надлежало заботиться?

Тик-так. От этого звука у меня внезапно закружилась голова.

«Ничего не утаивайте», – сказал мистер Икс.

Но, как бы мне ни хотелось, слова не складывались у меня на губах.

И тогда спасение – или, по крайней мере, отсрочка моего приговора – пришло со стороны второго друга.

– Сэр Оуэн, прошу прощения за вопрос. Вы когда-нибудь были влюблены?

Доктор Артур Конан Дойл, на которого психиатры смотрели с пренебрежением – быть может, из-за того, что он не занимался болезнями рассудка, – говорил с присущей ему военной напористостью, и чашка чая в его руке даже не дрожала. Он вовсе и не покраснел. Твердо выдерживал взгляд своего оппонента. Мое воображение пририсовало доктору доспехи и меч.

– Прошу прощения? – удивился психиатр.

– Я спросил, случалось ли вам влюбляться.

– Я не понимаю, сэр, при чем здесь такой неприличный вопрос, ведь правильно?

– Это всего лишь пример. Видите ли, свое свободное время я посвящаю сочинению рассказов. Созданный мною персонаж очень холоден и рассудочен, он расследует загадочные случаи. Поначалу я отвергал для него возможность любви. Как может страсть завладеть таким рациональным человеком? Но сейчас… я не сбрасываю со счетов такую возможность. Впрочем, с определенными оговорками. Это не должна быть обыкновенная любовь и, уж разумеется, не скандальная любовь, хотя без скандала и не обойдется[9]9
  Прозрачный намек на рассказ Артура Конан Дойла «Скандал в Богемии» (1892).


[Закрыть]. Это всенепременно. А еще страсть.

Альфред Квикеринг резко дернулся на стуле.

– Доктор Дойл, нам не терпится узнать, куда заведут вас ваши рассказы… Но пожалуйста! К чему вы, черт подери, клоните? Давайте уже прямо к делу!

Квикеринг говорил так, будто собрался подраться. Дойл смотрел так, будто принимал вызов.

– Вот к чему я клоню: ничто, ничто в этом мире не способно победить страсть. Сэр Оуэн, представьте себе, что вы влюблены. Как я и сказал, это лишь для примера. Если я сообщу вам, что у вашей возлюбленной есть недостатки, вы, вероятно, признаете мою правоту. Ничто не помешает вашему рассудку согласиться, что она далека от совершенства. Но тем не менее вы не перестанете ее любить. Вы любите эту женщину и принимаете такой, какова она есть. Я считал себя умершим. – Здесь Дойл остановился и поочередно посмотрел на каждого из психиатров. – В этом было наслаждение. Я признавал, что, возможно, истина в том, что я жив, однако мне так нравилось быть мертвым, что, даже и признавая за этим утверждением очевидные погрешности (ведь я дышал, ел и пил), я в конце концов его принял, потому что оно мне больше нравилось.

– Порою театр доставляет такое наслаждение, что… – начал было Уидон, но покраснел и осекся.

– Тот театр был совершенно особенный, – отметил Дойл. – Можно сказать, что все мы, литераторы, мечтаем оказывать такое воздействие на читателя, – вот о чем я подумал. Тебе так нравится то, о чем ты читаешь, что в конце концов ты убеждаешь себя в невозможном. В том, чего сам не желаешь. И даже в том, что тебе отвратительно. Вот что произошло с мисс Мак-Кари. Причинить вред пациенту, к которому, как мне известно, она сильно привязалась, – это было болезненно, но театр заставил ее принять это с наслаждением. Вот почему она поступила так, как поступила.

– И, что еще важнее, – вкрадчиво добавил мистер Икс, – она остановилась, когда привязанность ко мне взяла верх над удовольствием от театра.

Сэр Оуэн и его драматург слушали в молчании. Из-за клочковатых бровей невозможно было понять, что выражает взгляд Квикеринга. Потом мне показалось, что он вот-вот набросится на Дойла. Я даже немного отступила назад. Но Квикеринг всего-навсего закинул ногу за ногу.

– Вы хотите сказать, доктор Дойл, что были «влюблены» в идею о собственной смерти? – Во взгляде Квикеринга читалась неприкрытая насмешка.

– Нет, доктор Квикеринг, это было лишь сравнение. Ощущение, которое я описываю, – оно ярче, тысячекратно ярче. Никогда в своей жизни я не испытывал подобного наслаждения. Ни с кем и ни с чем.

Это ужасное, обнаженное признание прозвучало как взрыв. Я хорошо понимала, что Дойл с его активной добротой, побудившей его прекратить унижение сахарного мальчика, теперь приносит себя в жертву, чтобы спасти меня от страшного испытания. Или сделать его менее болезненным – насколько это было возможно, потому что сэр Оуэн не собирался меня отпускать.

– Как бы то ни было, мисс Мак-Кари обладает собственным голосом, чтобы объяснить, что с ней произошло.

– Сэр Оуэн, поймите, – перебил Дойл, – ведь это безнравственно – принуждать женщину к…

– И что с того – совершенное ею тоже являлось таковым. А значит, вполне допустимо спросить ее…

– Ради наслаждения.

В первую секунду я не поняла, кто произнес эти слова.

Голос был мой, но я не помнила, чтобы открывала рот.

Теперь головы всех мужчин были обращены в мою сторону.

– Не могли бы вы повторить, мисс Мак-Кари? – попросил сэр Оуэн. – Мы не расслышали.

– Я сделала это ради наслаждения. Мне понравилось. Я ощутила наслаждение, как и было сказано.

Я подняла глаза. Сэр Оуэн смотрел на меня так, как Господь, наверное, смотрел на Еву после грехопадения. Когда сэр Оуэн заговорил, он назвал меня по имени. Есть мужчины, которые, чтобы поставить женщину на место, прибегают к отеческому тону.

– Энн… Вы же девушка. Пожалуйста, следите за своими словами…

– Иначе этого и не выразить, сэр Оуэн. Доктор Дойл прав. Я не знаю, почему ощутила такое наслаждение, но так все и было. Я до сих пор вижу сны про это… И во сне… мне это нравится.

Молчание было долгое, заряженное, как револьвер.

Который целился в меня.

И в это время нам принесли ужин.

Мистер Икс настоял, чтобы маленький столик оставили на прежнем месте и чтобы не убирали часы, поэтому Гетти и другие служанки были вынуждены отставить тележку с салатом, ветчиной и мясным пирогом, с водой и вином в сторону и выдать каждому из сотрапезников по тарелке. Затем они стали обслуживать каждого по очереди.

К этому времени находиться в комнате было уже невыносимо. И вовсе не из-за сказанных мною слов – из-за мужчин.

Есть у мужчин особенное качество: они делают невыносимым то место, где собираются. Результат зависит только от времени и от количества этих мужчин. Я не могу вывести математическую формулу (быть может, Кэрроллу это бы удалось), но общий смысл от этого не меняется. Комната, в которой мы собрались, хоть и была довольно просторной, в конечном счете оставалась всего-навсего спальней, и там было восемь мужчин, хотя мистера Икс можно было и не брать в расчет.

Потолок быстро покрылся облаком дыма. Соучастницами в этом деле выступили сигареты мистера Уидона, Джимми Пиггота и Дойла, а также трубки Понсонби и сэра Оуэна. Доктор Квикеринг для ровного счета запалил крепкую пахучую сигару: поднося эту штуку ко рту, он впивался в нее зубами.

Я задыхалась. Воспользовавшись перерывом на ужин, я немного приоткрыла окно.

Воздух ворвался с ревом, как будто осердившись на всех. Я глубоко вздохнула. Наполнилась соленым воздухом и здоровьем. Я родилась в Портсмуте больше сорока лет назад. Девочкой я строила песчаные замки на пляже и хохотала как сумасшедшая. Позже я научилась смеяться прилично, даже в театрах, где женщины выставляют себя напоказ. А потом я наконец-то поняла, что главное – это не смех, а ощущение счастья: это такое особое состояние, которого, как говорят, мы можем достичь, если приложим усилия. И больше я никогда не хохотала как сумасшедшая. Теперь, в мои сорок с хвостиком, я только мечтаю стать счастливой.

Но порой я спрашиваю себя, верен ли этот путь.

А вдруг не существует никакого способа стать счастливой?

Вдруг существует только безумный хохот?

Премудрая речь сэра Оуэна вывела меня из задумчивости.

– Джентльмены… – Он поигрывал бокалом вина в руке. – Не знаю, что и сказать. Скорее я был бы готов поверить, что мисс Мак-Кари действовала как сомнамбулы, способные выполнять несложные задачи… Мы наблюдаем нечто подобное даже при истерии… Но – осознанно? Ради наслаждения? Наслаждение – это то, что я ощущаю от хорошей еды, от хорошего вина, правильно? – Квикеринг и Понсонби, точно две марионетки, растянули рты в улыбке. – И такое наслаждение создается… неким театром, более действенным, нежели ментальный театр? Театром некоей секты? А откуда вам известно о существовании Десяти?

– Сэр Оуэн, я знал о них еще до переезда в Портсмут, – ответил мистер Икс.

– Но откуда такая уверенность? Это ведь были только сны…

– Знак.

– Прошу прощения?

По просьбе моего пациента Кэрролл не замедлил предъявить набросок, который рисовал для меня. Он водрузил его на столик рядом с часами. Сэр Оуэн и Квикеринг склонились над картинкой.

– Что это значит? – спросил сэр Оуэн.

– Всё, – ответил мой пациент.

На лице прославленного психиатра отобразилась злость.

– Сэр, иногда у меня складывается впечатление, что вся эта история – шутка… Не могли бы вы объясниться?

– Мог бы. Но сейчас это почти не имеет смысла. Смысл имеет ваше мнение, господа. – И на этой фразе мистер Икс нас покинул, его невидящие глаза уставились на закорючку.

3

Прежде чем заговорить, Квикеринг еще раз прикусил сигару.

– Ну что же. – Его гулкий бас раскатился по комнате. В течение всей своей речи Квикеринг не сводил глаз с мистера Икс. – Что мы имеем? Если я не ошибаюсь, вы, сэр, выслушав сны преподобного Доджсона в пансионе для душевнобольных, перебрались в другое место… и здесь, по вашим собственным словам, вы, в сообщничестве со своей медсестрой, убили человека.

Дойл и Джимми пытались возразить, но зычный бас одержал над ними легкую издевательскую победу:

– Уж позвольте, я договорю! Вы убили этого человека, кем бы он ни был, и теперь сами в этом сознаетесь… Остальное – это лишь ваши слова и слова вашей медсестры, женщины, которой впоследствии захотелось убить вас, она даже испытала при этом наслаждение, в чем опять-таки сама и призналась. Помимо этого, у нас есть заляпанный кровью кончик ножа для бумаг и… кролик под колесом кеба? Я ничего не забыл? Не подскажете?

– Мистер Игрек, известный также как Генри Марвел, пытался убить мистера Икс и мисс Мак-Кари, – серьезно подсказал Дойл. – Они только защищались. Вот что нам известно.

– Ах да, чуть не забыл: и врач общей специализации, который почитал себя покойным – а возможно, он и действительно скончался, от голода, раз уж вы недавно открыли консультацию в таком месте, где хватает и более опытных докторов.

Дойл расправил плечи:

– Ну вот что, сэр…

Но Квикеринг снова заерзал: на сей раз он как будто занял оборону, вжавшись в стул и скрестив ноги. Весь его вид демонстрировал презрение к Дойлу.

– Не знаю, сэр Оуэн, быть может, что-то еще осталось на дне чернильницы?

– Что ж, я тоже нахожу рассказанную нам историю немного чрезмерной, правильно?

Верите вы или нет, но мягкий голосок сэра Оуэна, хладнокровно рассуждающего в роли эксперта, внушал мне куда больше отвращения, чем прямые выпады ментального драматурга. Я не была знакома с Альфредом Квикерингом, но вполне допускала, что это гений, способный прозревать скрытые истины в своих спектаклях – а так, разумеется, и было, раз он сотрудничает с сэром Оуэном, – но в общении с себе подобными он вел себя мерзко. Мне не составило труда представить Квикеринга в роли одного из зрителей «Джека и фасолинки», который улюлюкает, заставляя огра крепче стягивать узлы на привязанной к стулу девушке. И все-таки именно это качество, эта грубость, явленная в каждом жесте, давала мне понять, каков он на самом деле, этот Квикеринг. По крайней мере, он не притворялся.

Совсем иное дело сэр Оуэн.

Меня прямо-таки трясло от его по-змеиному вкрадчивой манеры. «Ты дурак, а ты дурочка, и я теряю время, выслушивая вас обоих» – вот что он сообщал нам таким тоном, на который никто не имел права оскорбиться и который при этом даже звучал наукообразно.

Дойл снова вмешался, но на сей раз не так энергично:

– А как же пророческие сны его преподобия? Как вы их объясните, сэр Оуэн?

– Пророческие – это слишком громко сказано, молодой человек. – Сэр Оуэн посасывал свою трубочку. – Да, в первых двух сновидениях содержалась некая информация. Но сколько ее и какова степень ее достоверности? «Союз Десяти», мистер Игрек… Подумайте вот о чем: есть вещи, о которых мы слышим в первый раз, но у нас возникает ложное впечатление, что мы слышали о них и прежде. Я называю это «феноменом будущей памяти». Что касается двух других сновидений, его преподобие мог порезаться ножом, что совпало с его кровотечением из носа. В четвертом сне нигде не уточняется, какое несчастье должно произойти. Мертвый кролик? Да неужели это имеет прямое отношение к его преподобию? Вы не задавались вопросом: а вдруг кролик уже был мертв и валялся на той улице, что вполне вероятно, а карета просто переехала тушку? – В голосе сэра Оуэна слышалось даже сожаление, как будто он сам отстаивал теорию, которую теперь вынужден отмести. – Мне очень жаль. У нас до сих пор нет ничего, кроме четырех довольно расплывчатых кошмарных снов и нескольких совпадений…

– Пяти, – уточнил мистер Икс.

– Вы сказали «пяти»?

– Сегодня ночью преподобному приснился очередной кошмар, первый за время его пребывания в Кларендоне и не такой «расплывчатый», как предыдущие. Ваше преподобие, почему бы вам его не пересказать?

Кэрролл, погруженный в кресло и в свои мысли, медленно распрямился:

– Да, действительно, я снова видел сон… – Он был бледен.

– И что ты «напророчил» на сей раз, Чарльз? – Ни от кого не укрылся сарказм, прозвучавший в вопросе сэра Оуэна.

– То, что я видел, до сих пор не сбылось.

– И что же это?

Кэрролл опасливо покосился на часы:

– Кто-то здесь умрет этой ночью, когда эти часы остановятся.

4

Я поднесла руку ко рту.

Квикеринг застыл, не успев поджечь новую сигару.

Сэр Оуэн разом лишился всей своей иронии.

– Умрет? – переспросил он. – Здесь? Один из нас?

– Я не знаю, – отозвался Кэрролл. – Я могу лишь рассказать вам свой сон.

Сэр Оуэн ответствовал легким кивком. Кэрролл был похож на человека, который заходит в незнакомый водоем и пытается на глаз определить глубину.

– Думаю, вам всем – по крайней мере, большинству из вас – известно, откуда ко мне пришло вдохновение для моей «Алисы в Стране чудес»… Сегодня ночью мне снова приснилась та прогулка. Лодка на Темзе, девочки… А потом я видел только Алису Лидделл, но вскоре мы погрузились в туман, и она тоже исчезла… Вместо нее возник этот человек в цилиндре… Сложно описать. Теперь он был совсем близко. Он как будто… как будто становился все более реальным. И он сказал мне: «Я расскажу вам, что будет дальше. Это будет забавно, потому что вы сами знаете все, как будто вы это написали… Но на сей раз вы не будете автором… Автором с этого момента буду я…» И он показал мне часы. Те самые часы, которые сейчас перед вами, часы, которые доктор Понсонби установил в моей комнате. Я слышал тиканье. А фигура в цилиндре добавила: «Ваше преподобие, эти часы отмеряют время, которое осталось вам и вашим друзьям… Когда завтра вечером часы остановятся, в Кларендоне кто-то умрет».

Я видела их всех. Лицо каждого из них. Как они слушали рассказ Кэрролла.

Сэр Оуэн был бледен и напряжен.

Квикеринг щурился, держа сигару в зубах.

Брови Понсонби задрались к самой лысине.

Уидон утирал свою – как известно, тоже лысую – макушку.

Джимми в волнении подался вперед.

Дойл сильно хмурился.

Мистер Икс ничуть не переменился.

Но у меня не было зеркала, чтобы увидеть саму себя: читатель волен придать моему лицу выражение на свой вкус.

И вот когда Кэрролл произнес свою последнюю фразу, мы перестали смотреть на него и все как один посмотрели на часы.

Их «тик-так» превратилось в ТИК-ТАК.

5

После пяти ТИК-ТАКОВ сэр Оуэн взял ситуацию под контроль:

– Я тоже выступлю с пророчеством: если бы это был мистический роман, я бы не посулил автору коммерческого успеха. Чарльз, ты преподаватель математики, и мы с тобой уже давно знакомы… Ты человек логичный и здравомыслящий… Пожалуйста, признайся нам, что ты во все это не веришь, правильно? В чем тебя убедили эти господа?

– Я сам себя убедил, Оуэн. Я вызвал тебя, чтобы ты мне помог.

– Чарльз, я тебя не виню и уверяю, что сделаю все возможное, чтобы тебе помочь. Но, видишь ли, моя помощь должна начаться с совета: не поддавайся суевериям. Тобой завладела писательская составляющая твоей личности. Определенно эти часы, ход которых для тебя был в новинку, сделались частью твоего сновидения… Вы что-то хотели сказать, доктор Понсонби?

Понсонби, как школьник, тянул руку.

– Ваша светлость, позвольте вставить слово скромному врачу и почитателю вашего таланта.

– Пожалуйста, доктор, не нужно мне льстить. Я убежден, что случаи, с которыми доводилось сталкиваться вам, только подтвердят то, что я пытаюсь объяснить…

– Нет, сэр Оуэн… я совсем о другом. Я хочу сказать, ваша светлость, что эти часы – швейцарские. Я не утверждаю, что совсем швейцарские, но все-таки достаточно швейцарские. Мы в Кларендоне стараемся приобретать все самое лучшее. Мистер Уидон, здесь присутствующий, ознакомил меня с каталогом, и я выбрал самое лучшее и самое дорогое изделие. Ну, быть может, не самое дорогое и не самое лучшее, но одно из самых лучших и самых дорогих…

– Да, господа, это определенно качественные часы, – подтвердил Уидон.

– Мы не останавливаемся перед расходами, когда речь идет о том, чтобы наши пациенты чувствовали, что их окружает истинная роскошь. Не хочу сказать, что мы вообще не останавливаемся, но мы стараемся не мелочиться. Эти часы – изделие старой фирмы с хорошей репутацией. И я не уверен, что при надлежащем обращении они вообще остановятся. Я не говорю «никогда», но готов сказать «скорее всего».

Все замолчали. Сэр Оуэн не отводил глаз от Понсонби.

– Остановятся эти проклятые часы или нет… – неуверенно пробормотал сэр Оуэн, как будто все вокруг него разом сошли с ума, – это обстоятельство никак не может повлиять на чью-либо смерть. Да, джентльмены, совпадения существуют, но они ничего не значат.

– Не соглашусь с вами, сэр Оуэн, – ответил мистер Икс. – Я расскажу вам поучительную историю. В одном из заведений, где мне довелось проживать, один пансионер рассказал мне о происшествии с его маленькой дочерью. Однажды девочка громко закричала. Она была на чердаке. На шум прибежали слуги и родители – девочка рыдала. Ее спросили, что она видела, но девочка не могла говорить – только поднимала ладошку с разведенными пальцами. – И мистер Икс поднял собственную ладонь – она, наверное, была почти такого же размера, что и у девочки из его истории. – И тот пансионер мне сказал: «Пока мы все смеялись и твердили ей, что ее никак не могли напугать сразу пять вещей, моя дочь плакала от страха, вспоминая паука, которого она не могла назвать одним словом. – И мой пациент пошевелил пятью маленькими пальцами, точно паучьими лапками. Мы глядели на них как зачарованные. – Случайность, джентльмены, – это рука той девочки. Она пыталась нам что-то сказать, но мы не знали ее языка и потому не придавали значения. И все-таки случайность может таить в себе нечто реальное – кошмарное и вместе с тем невообразимое.

– Я, кажется, понимаю, что имеет в виду мистер Икс, – согласился Дойл. – Взять, например, убийства нищих в Портсмуте. Они не были случайными, они не были четырьмя отдельными убийствами: они представляли собой часть разыгрываемой на расстоянии шахматной партии…

Мой пациент одобрил вмешательство доктора легким кивком.

– Совершенно верно. Истина не ожидает нас в конце лабиринта, как нам зачастую кажется. Истина находится в самом преддверии, только она скрыта глубоко под землей. Нет нужды проделывать долгий извилистый путь: нужно спускаться. И когда мы достигнем надлежащей глубины, истина нам откроется.

Квикеринг, окутанный облаком дыма, энергично фыркнул, развеяв пелену.

– И до какого, по-вашему, уровня мы должны докопаться, чтобы расшифровать этот вздор?

– До уровня разума преподобного Доджсона. Но прямо сейчас нам надлежит просто ждать, не так ли? Джимми, сделай одолжение, сообщи нам, сколько времени сейчас на часах.

– Почти полвосьмого, сэр.

– Вечереет, – заметил мистер Икс. – И скоро наступит ночь.

ТИК-ТАК, пять раз повторили часы.

Мне было страшно. Наступила напряженная тишина. А потом ее прервал чей-то голос.

– Сэр Оуэн, с вашего разрешения, я снова… – Это Понсонби поднял руку.

– Прошу вас, доктор, если только вы не намерены рассказывать нам про швейцарские часы.

Нечастые шутки сэра Оуэна Корриджа (как бывает со всеми важными особами, вынужденными экономить свой юмор) всегда встречались радостным смехом.

Понсонби не смеялся. Кажется, я уже упоминала, что для директора Кларендона юмор был как иностранный язык. Понсонби посмотрел на сэра Оуэна блестящими черными глазами и опустил взгляд. И то, что он сказал, совершенно точно никому не показалось смешным.

Я слушала Понсонби, не веря своим ушам.

От его слов я точно окаменела.

6

– Ваша светлость, джентльмены… Настал момент открыть вам важную подробность: я бы предпочел, чтобы кто-нибудь другой взял на себя… столь болезненный долг. Мы здесь услышали о необыкновенных вещах. Некоторые высказались по этому поводу, мы выслушали обоснованные и ученейшие возражения от других… Однако картина будет неполной без наиважнейшей детали. Быть может, не совсем неполной, но определенно и не полной. Моя обязанность в качестве… директора Кларендона – предоставить эту недостающую деталь, дабы о ней высказались умы более просвещенные, нежели мой.

И тогда Понсонби засунул руку за отворот сюртука, точно желал удостовериться, что сердце его продолжает биться. Мы все следили за его рукой как зачарованные. А затем Понсонби извлек нечто белое и прямоугольное, столь идеальное по форме и цвету, что действительно походило на одну из деталей гигантской головоломки.