Текст книги "Обо всем и ни о чем (сборник)"

В зале воцарилось тягостное молчание, все взоры были устремлены на безумца, стояла напряженная тишина. Доктор Диванэшенас нажал кнопку звонка. Вошел санитар.

– Ну, парень, уведи Хамдоллу…

– А ты, сынок, – он повернулся к Хамдолле и положил руку ему на плечо, – не горюй. Сегодня же господа решат твою судьбу, и, бог даст, на днях будешь свободен.

Хамдолла бросился в ноги доктору Диванэшенасу:

– Да благословит тебя Аллах, господин доктор! Да осчастливит господь твоих детей!

Санитар взял Хамдоллу под руку, поднял его и с помощью другого санитара увел из зала.

Доктор Диванэшенас победоносно выпятил грудь:

– Вы видели, дорогие коллеги, до какой степени укоренился в этом человеке комплекс неполноценности?!

– Совершенно верно!

– Этот юноша – несчастное существо, которое обошла судьба, и, будучи человеком уязвимым, он страдает, не имея того, что есть у других. В мире своих грез он создал для себя несуществующего отца. Вы сами из его уст слышали, что таких поминок, как по его покойному отцу, не удостоился даже главный деревенский мулла Кербелаи Рамазан. (В зале раздался взрыв хохота.) В том же мире воображения он обручился с девушкой по имени Голяндам, стал владельцем двух быков и трех коров. Вдобавок оказалось, что в его руках были и земля, и вода. Затем в мире его грез появился свирепый силач, которого – вы слышали? – даже староста боится. Этот образ является символом жестокости, насилия, беспощадности. Больной даже придумал для него должность: этот мифический образ воплотился в сержанта Хасана, начальника караула Ранджабада. Удивительно! Все четыре года он твердит одно и то же, до мельчайших подробностей! Эти пустые иллюзии настолько укоренились в его мозгу, что довели его до психического расстройства. Будучи душевнобольным, он стал опасным для окружающих, и жители Ранджабада, потеряв терпение, обратились к помощи представителей правосудия. Больного направили в дом умалишенных, причем диагноз, поставленный авторитетными в медицине лицами, основывается на его же собственных бредовых заявлениях.

– Совершенно верно, господин доктор, – вставил один из психиатров, – сама внешность этого юноши говорит о том, что он страдает комплексом неполноценности, а из-за того, что он был лишен жизненных благ и не имел работы, он потерял рассудок и дошел до совершенно плачевного состояния.

– Итак, – потирая руки, подытожил председатель собрания, – как я уже говорил, я многие годы веду исследования в этой области и потому могу смело сказать, что девяносто восемь процентов наших душевнобольных – и тех, кто находится в клиниках, и тех, кто пока разгуливает на свободе, – личности того же склада, той же породы, что и Хамдолла. Все они разделят его судьбу. Комплекс неполноценности приведет их в дом умалишенных.

…Последние слова доктора Диванэшенаса потонули в бурной овации, в которой дали выход своим чувствам его коллеги, специалисты по душевным заболеваниям. Продолжение дебатов по диагностике психических расстройств было отложено на следующее заседание.

Бедный Мортаза

Когда друзья сообщили мне, что Мортаза стал наркоманом, я очень расстроился. Ведь мы дружили с ним еще со школьной скамьи, и, хотя жизнь порой разлучала нас, он был мне дорог по-прежнему.

– Ах, бедняга! И давно это с ним? – расспрашивал я.

– Сам он говорит, будто уже месяцев семь-восемь, но по всему видно, что раньше: уж больно он осунулся и ослаб!

Вслед за тем на меня посыпались упреки: я-де его старый товарищ, у меня, дескать, влиятельные связи в верхах, и теперь, когда Мортаза оказался в столь плачевном положении, только я в силах помочь ему.

Я хотел было отшутиться, что, ей-богу, и мое-то положение не лучше, но после таких хвалебных речей в мой адрес как-то неудобно было развенчивать легенду, которая сложилась вокруг меня. Да, сами-то мы прекрасно сознаем, что ничего особенного собой не представляем, но зачем посвящать в это других.

– Да, вы правы, – сказал я с глубокомысленным видом. – Виноват, не спорю. Мне надо было раньше позаботиться о Мортазе, я обязан был вытащить его из этой мрачной трясины невзгод и нищеты, что довела человека до этой губительной страсти. Но и сейчас еще не поздно. Постараюсь сделать все, что в моих силах.

И чтобы не ударить в грязь лицом и закрепить впечатление о себе как о влиятельной персоне, я небрежно добавил:

– Ведь если я даже среди ночи позвоню министру здравоохранения, он меня выслушает и тут же выполнит любую мою просьбу. О других уж и говорить не приходится!..

На следующий же день родственники Мортазы привели его ко мне, чтобы я срочно договорился по телефону об устройстве его в больницу, где – Аллах велик! – несчастный, может быть, и излечится от наркомании.

С помощью друзей и влиятельных особ я начал действовать. Ведь жаль в самом деле – пропадает человек!

Не буду описывать, с каким трудом мне удалось связаться с директором крупной больницы на три тысячи девять коек и договориться с ним о встрече.

Когда мы с Мортазой вошли в кабинет директора больницы и я отрекомендовался, бедняга Мортаза в знак уважения к моим многочисленным титулам и званиям даже никак садиться не хотел и все раскланивался. Но – Аллах свидетель – на директора это не произвело ни малейшего впечатления, он не только не приподнялся мне навстречу, но даже не оторвал глаз от бумаги, которую держал в руке для пущей важности. Я почувствовал, что заряд пущен вхолостую. Чтобы и дальше не сплоховать, я напряг память, соображая, с кем бы господин доктор мог быть знаком. И тут мне пришло на ум внушительное имя: Эззат оль-Мамалек[11]11
  Эззат оль-Мамалек — букв, «достоинство страны».


[Закрыть]! Не долго думая, я приятно улыбнулся и сказал:

– Господин доктор!.. Не помню, позавчера или третьего дня я был в гостях у господина Эззат оль-Мамалека, все наши были там; так вот, вспоминали мы друзей, и когда речь зашла о вас, то господин Эззат оль-Мамалек очень высоко о вас отозвался!

Услышав имя Эззат оль-Мамалека, доктор оторвался от бумаг и уставился в мои лживые глаза. Я сидел как на раскаленной сковородке. Вот сейчас господин директор больницы скажет, что никакого Эззат оль-Мамалека знать не знает, – и все кончено!

Но улыбка, которая пробежала по губам господина директора, дала мне понять, что если он с Эззат оль-Мамалеком и не состоит в родстве, то по крайней мере знаком.

Самым ласковым и любезным тоном – чего уж я никак не ожидал – господин директор переспросил:

– Эззат оль-Мамалек?!

– Да! – подтвердил я. – Вы даже не представляете себе, как он вас расхваливал!

– Вы имеете в виду старшего Эззат оль-Мамалека? – с той же улыбкой, но несколько удивленно протянул директор.

Чувствую, что старший Эззат оль-Мамалек либо умер, либо живет в Европе. В висках начинает стучать – ну, думаю, не оплошать бы! Беру себя в руки и уверенно отвечаю:

– Нет, не старший Эззат оль-Мамалек, конечно. Я говорю о его племяннике!

– Ах да!.. Это тот, что сейчас министр этого самого… как его? Напомни, пожалуйста!

Я стал пальцем, как дятел клювом, стучать по лбу, всем своим видом показывая, что мучительно вспоминаю, какое же министерство возглавляет Эззат оль-Мамалек. Хорошо, что сам господин доктор вскоре вспомнил:

– Ах да… как же, как же! Он – министр по распределению ветра в Центральных областях!

– Да, да, точно, он самый! – подхватил я.

– Неужели позавчера вы были у него в гостях? – с еще более любезной улыбкой спросил директор.

– Да, это же один из моих самых близких и лучших друзей. Удивительный человек! Несмотря на свою колоссальную загруженность, он никогда не забывает своих приятелей.

– Да, верно, и мне очень хотелось бы повидаться с ним… Вот уже давно…

Я восторженно перебил его:

– Да когда вам будет угодно! Только слово молвите – и мы пожалуем к вам в гости!

Господин директор взял со стола свой заграничный портсигар и протянул сперва мне, потом Мортазе.

Мортаза ерзает на стуле, с уважением смотрит на меня. А я спокойно поддерживаю беседу. Дело идет на лад, пущенная в темноте стрела попала в цель. Доктор распространяется о высоких моральных качествах, о всяческих достоинствах племянника господина Эззат оль-Мамалека, я ему подпеваю, тоже нахваливаю бесчисленные добродетели господина министра по распределению ветра в Центральных областях.

Директор ударился в воспоминания о ночных бдениях за покерным столом в обществе племянника Эззат оль-Мамалека и припомнил о том, что господин министр любит блефовать и что он, доктор, несколько раз ловил его на этом. Одним словом, самая задушевная беседа пошла.

– Да, так чем же я могу быть вам полезен? – спохватился наконец мой любезный собеседник. – Рад буду оказать любую услугу.

Тут я и представил ему Мортазу: мой старый друг в последнее время пристрастился к «западной цивилизации», вот, мол, привел его к вам в уповании, что вытащите человека из этого страшного омута.

– Аллах свидетель, – смутился директор, поправляя очки, – мне совестно перед младшим Эззат оль-Мамалеком, что я вынужден отказать вам в такой малости. Но клянусь, если не вашей бессмертной душой, то самим Эззатом (не забудьте, кстати, передать ему мое почтение), что свободных мест у нас нет совершенно. Однако разрешите, я позвоню в другую больницу, на четыреста пять коек. Возможно, там и найдется местечко.

Он тут же снял трубку, набрал номер, поговорил с директором четырестапятикоечной больницы. Затем написал записку, с которой нам в ту больницу следовало пойти, там обещали заняться Мортазой.

Мы взяли записку, поблагодарили и, учтиво распростившись, покинули кабинет. Директор, провожая нас, все повторял, чтобы я не забыл передать привет младшему Эззат оль-Мамалеку.

Мы быстренько направились в указанную больницу. По дороге я, сам уже уверовав в то, что позавчера был в гостях у младшего Эззат оль-Мамалека, расписывал Мортазе достоинства господина министра.

Являемся мы в четырестапятикоечную больницу, а нам говорят: господин директор уже ушел, приходите завтра утром. День прошел, а Мортазу я не пристроил. Пришлось поделиться с ним последними грошами, чтобы, не дай бог, до излечения он не умер с голоду.

На следующее утро, как условились, Мортаза зашел за мной, и мы снова отправились в больницу. После долгих препирательств со сторожем, медсестрами и санитарками удалось наконец пройти к директору.

Я отрекомендовался, изложил свою просьбу, передал записку директора тритысячидевятикоечной больницы. Здешний директор прочитал ее и говорит:

– К сожалению, у нас нет мест.

– Как нет? Почему же вчера, когда директор той больницы звонил вам, вы ничего не сказали?

– Я еще вчера сказал, что мест у нас нет, – отрезал здешний директор. – А эту записку он написал для отвода глаз, чтоб легче было от вас отделаться!

Я принял серьезный и внушительный вид.

– Что вы говорите, доктор? Я один из друзей младшего Эззат оль-Мамалека, который является шефом директора той больницы. Как вы можете…

– Послушайте, уважаемый, – перебил меня этот невежа, – я не знаю ни Эззат оль-Мамалека, ни Залил оль-Мамалека[12]12
  Залил оль-Мамалек — букв. «ничтожество страны».


[Закрыть]! У нас всего тридцать коек для наркоманов. Из этих тридцати десять всегда в резерве, то есть если бы они и были свободны, то все равно без распоряжения сверху мы права не имеем их занять. Остается двадцать коек, на которые огромная очередь – на полгода вперед. Вы тоже можете записаться в эту очередь, через полгода посмотрим, что будет.

– Как это так! – возмутился я. – Что же прикажете делать моему приятелю-наркоману?

– А что он делал до сих пор? – очень спокойно поинтересовался доктор.

– Курил героин!

– Ну пусть и курит, ничего с ним не случится!

Я вконец рассвирепел:

– Господин доктор, как же в таком случае быть с постановлением о борьбе с развратом и наркоманией?! Если этого несчастного застукают при покупке или курении героина, его же засадят в тюрьму!

– Это уж нас не касается, – пожал плечами директор. – Надо так покупать и так курить, чтобы не попадаться полиции!

– И это все, что вы мне можете сказать?

– Да, все!

Боже мой, что же делать? Как мне держать ответ перед этим беднягой, который с надеждой следует за мной? Назвать бы еще нескольких влиятельных лиц, выдав их за своих ближайших друзей, да что-то ни одной фамилии вспомнить не могу. Ведь вчера имя Эззат оль-Мамалека совершенно случайно пришло мне на ум. Везет-то не каждый день!

– Господин доктор! – начал я. – Вы ежемесячно выпускаете бюллетень в сто страниц о наркомании и ее плачевных последствиях, подробно описываете состояние подверженных ей людей, еженедельно по радио и телевидению проводите беседы о вреде этого пагубного пристрастия… Хоть часть тех денег, что вы тратите на беседы по радио и телевидению и на выпуск бюллетеней, отложили бы на строительство нескольких специализированных больниц, чтобы спасти этих несчастных. Разве с тридцатью койками, из которых десять всегда «в резерве», можно вылечить стольких наркоманов?!

Нимало не смутившись, доктор отрезал:

– Слишком много разглагольствуете, уважаемый! Все это нас с вами не касается! И коли на то пошло, у государства есть правительство, есть глава правительства, есть министры. Адресуйте эту речь им, а не мне. Если же хотите встать на очередь, то я уже вам сказал: идите запишитесь, через полгода посмотрим, может быть, и до вас дойдет очередь. Вся же эта болтовня гроша ломаного не стоит, и лучше не тратьте времени зря!

Я поднялся и, не глядя на опечаленное лицо Мортазы, пошел к двери, Мортаза поплелся вслед за мной. Когда мы переступили порог, директор окликнул:

– Поскольку вы показались мне порядочными людьми, могу обещать: если принесете записку от какого-нибудь влиятельного лица – из тех, с кем считаются, – мы сможем одну из десяти коек, о которых я упоминал, предоставить вам.

Легко сказать! Целая неделя прошла, пока я с неимоверным трудом, затратив массу времени на беготню и хлопоты, нашел одного из тех влиятельных людей, о которых говорил директор. Еле-еле выпросил у него нужную бумажку и поместил Мортазу в больницу.

На первых порах нам категорически запретили свидания, и правильно: врачи говорят, что первая неделя для больного – самая тяжелая. Лишенный наркотиков, он проводит мучительные дни, часы и минуты и, как только увидит посетителей, начинает рыдать, умоляя дать ему хоть капельку этого зелья для облегчения страданий. А посетители, обычно родственники или друзья, безрассудно жалеют больного и, придя к нему в следующий раз, приносят с собой немного героина. В результате весь труд лечащих врачей и обслуживающего персонала идет насмарку.

Вот так и вышло, что первую неделю я ничего не знал о состоянии бедняги Мортазы, и когда через неделю мне разрешили повидаться с ним, в шести проходных пунктах больницы специальные контролеры обыскивали меня: в проходной, посреди двора, под лестницей, в коридоре, на пороге и, наконец, у койки больного. У меня обшарили все карманы, чтобы случайно не оказалось там каких-нибудь пилюль, порошков, опиума, героина, морфия и т. д.

Я был в восторге – какой заботливый персонал! Без этих строгостей, без такого надзора и одному больному из тысячи не удалось бы вылечиться.

И вот наконец через два месяца Мортаза вышел из больницы. При выписке ему вручили справку о том, что отныне он совершенно здоров и вылечился от наркомании.

Я сиял от счастливого сознания, что по крайней мере хоть одному человеку смог быть полезным.

Через двадцать дней на улице я случайно заметил Мортазу, который входил в аптеку. Я дождался, пока он выйдет, и зашел туда сам.

– Что надо было этому молодому человеку, какой рецепт он приносил? – спросил я у аптекаря.

Тот очень рассудительно объяснил мне:

– Очевидно, этот несчастный юноша курил раньше героин. Затем какой-то самодовольный болван отправил беднягу в больницу. Два месяца его лечили и наконец недавно выписали. Для продолжения курса лечения ему прописали уколы «…2» и пилюли «р. р. 3». А эти ампулы и пилюли – мало того, что они дороги, – имеют скверное свойство: люди привыкают к ним, то есть делаются особого рода наркоманами! Теперь этот бедняга, кроме того, что продолжает курить героин, не может обойтись без «…2» и «р. р. 3»!

Я почувствовал, что в голове у меня все перевернулось. Вот тебе и на! Десять дней мы бегали, обивали пороги, придумали легенду о старшем и младшем Эззат оль-Мамалеках, унижались, упрашивали, а теперь, через два месяца мучений, бедняга пристрастился еще и к «…2» и «р. р. 3»!

Вот уже целый год, сгорая от стыда перед беднягой Мортазой, я скитаюсь по городу. Каждые три месяца я меняю квартиру, чтобы Мортаза не смог разыскать меня по адресу. Мне страшно с ним встретиться, страшно взглянуть ему в глаза…

Что же делать?!

Слово чести

В тот день я в восемь часов утра умывался у бассейна в своем дворике и только намылил лицо, как раздался звонок. Наверное, Аскар-ага, наш дворник, как всегда, пришел за мусором. С зажмуренными глазами, не смывая мыла, я подошел к дверям:

– Мусорный ящик за дверью в углу, возьми его сам, – сказал я и, не поглядев, кто там стоит за порогом, повернулся и направился обратно к бассейну.

И тут за спиной у меня раздался нежный и приятный голосок:

– Здравствуй, ага!

Я остолбенел от неожиданности. Кое-как краешком рукава стер с глаз мыльную пену и вижу: с порога на меня, улыбаясь, глядит девушка лет семнадцати-восемнадцати – пухленькая, хорошенькая – прямо ангел небесный, а не земное существо. Ответив на ее приветствие, я подошел к ней поближе и, улыбнувшись, сказал:

– К вашим услугам, ханум[13]13
  Ханум — госпожа.


[Закрыть]! Входите.

Она кокетливо повела бровями и переступила порог.

– Доброе утро, ага! – снова прожурчал вкрадчивый голосок, опьяняя душу не хуже доброго старого вина.

– Да будете вы счастливы, ханум, – повторил я свое приветствие.

Девушка еще нежнее улыбнулась мне и спросила:

– Чем вы по утрам умываетесь?

Я несколько опешил и забеспокоился. Уж не уполномоченный ли по взиманию муниципальных сборов или нежданно-негаданно свалившихся на голову новых государственных налогов эта ханум? Чего доброго, она справляется о том, каким мылом я умываюсь, чтобы в соответствии с моим благосостоянием получить с меня эти налоги.

– Ка-ак вы ви-и-дите, я м-моюсь м-мылом, – заикаясь, растерянно ответил я.

– Это понятно… Но каким же все-таки мылом?

– Ну… этим самым… мылом.

– Прежде всего разрешите представиться. – Этот ангел, стоящий у моих дверей, словно читал мои мысли. – Я – вестница опрятности и красоты и пришла сюда, чтобы познакомить вас с самым лучшим сортом мыла, выпускаемого нашим заводом. Как образец я оставлю вам один кусок бесплатно в надежде, что, испробовав его, вы станете постоянным покупателем продукции завода «Никем не превзойденный».

Беспокойство мое улеглось.

– Очень признателен вам и вашему заводу, – вежливо поклонился я, – за столь ревностную заботу о моей чистоплотности. Да воздаст вам Аллах по заслугам. Но что же вы стоите, проходите в дом…

Девушка бросила на меня кокетливый взгляд, сунула руку в нейлоновый пакет и вынула кусок мыла:

– Это мыло «Улыбка». Оно придаст коже вашего лица свежесть весенних цветов… Но вы должны мне дать слово чести, что…

– Слово чести! – не дав ей договорить, восторженно забормотал я. – Мой дом… Что вы говорите!.. Будьте уверены во мне…

– Вот и умница! – сказала она, вскинув бровь. – Так дайте же мне слово чести, что всегда будете пользоваться мылом «Улыбка» производства завода «Никем не превзойденный».

Обескураженный, я все же сумел взять себя в руки и подтвердил:

– Даю вам слово чести, что, кроме «Улыбки», не буду пользоваться никаким другим мылом.

Девушка улыбнулась в ответ, послала мне воздушный поцелуй и исчезла за дверью, оставив меня у порога в изумлении и полнейшей растерянности.

Получив наконец возможность умыться, я первым делом зашвырнул старый кусок мыла, а потом несколько раз намылил лицо подаренной мне «Улыбкой». И в самом деле, у мыла оказался нежный аромат, а уже после вторичного намыливания лицо мое стало гладким, словно мех лисицы. Не знаю, правда, объяснялось ли это действием самого мыла или так повлияли на меня слова и приход прелестной вестницы красоты.

В тот день я трижды умывался этим мылом и, поскольку дал очаровательной ханум слово чести, на всякий случай сбегал и купил еще два куска «Улыбки», боясь, как бы ее не расхватали.

На другое утро, когда я, умывшись, чистил зубы, в двери снова позвонили. Я пошел отпирать, не успев прополоскать рот, набитый зубной пастой. Как и накануне, передо мной предстала девушка, столь же прелестная и обворожительная. Мне вмиг стало ясно, что и она должна быть или вестницей красоты, или вестницей счастья, или вестницей еще чего-нибудь другого этакого. Не успел я и рта раскрыть, как она, поздоровавшись и пожелав мне доброго утра, спросила:

– Какой пастой вы чистите зубы? Так и есть!

– Ну этой… Самой обычной пастой, ханум. А в чем дело?

– И не жаль вам своих жемчужных зубов?! Чистить обычной пастой!.. Вот, возьмите, я принесла вам тюбик зубной пасты производства завода «Единственный в мире». Всякий, почистив ею зубы, будет чувствовать, что на год помолодел. Паста укрепляет корни зубов и десны. Паста обогащена витаминами А, В, С, D, Е, которые благоприятно воздействуют на полость рта в условиях здешнего климата.

– Весьма благодарен, ханум… И что же, вы ее просто так мне отдаете?

– Да, это наш подарок вам, но с условием: вы дадите слово чести, что всегда будете пользоваться зубной пастой нашего завода.

Чувствую, что у меня нет сил сопротивляться ханум. Да, собственно, и какая разница – обычной пастой чистить зубы или вот этой, новой, которая к тому же подарена мне такой красавицей? И я сказал:

– Даю слово чести, что, пока я жив и у меня есть зубы, я буду пользоваться только вашей пастой… Чем могу еще быть полезен?

Мило улыбнувшись и на ходу пожав мне руку своей нежной ручкой, девушка ушла.

Связанный словом чести, я забеспокоился – вдруг зубная паста завода «Единственный в мире» будет раскуплена, и поэтому уже в обеденный перерыв забежал в магазин и запасся четырьмя тюбиками. И вот по нескольку раз в день я теперь умывался мылом «Улыбка» и чистил зубы пастой завода «Единственный в мире». На третий день я ощутил во рту какое-то жжение, но выхода не было: я дал слово чести.

Прошло еще несколько дней. Как-то утром, выходя из дому, я на пороге столкнулся лицом к лицу с изящнейшим созданием. Честное слово, мне почудилось, что передо мной ожила старинная миниатюра. Аромат ее дыхания, похожий на запах жасмина, проникал во все поры моего существа. Я еще не пришел в себя, как услыхал:

– Доброе утро, ага!

Я понял, что это тоже одна из чудесных посланниц.

– Доброе утро, прелестная девушка! – ответил я. Бросив взгляд на воротничок моей рубашки и проведя по нему отлакированными ноготками, девушка спросила:

– Скажите, ага, чем вы стираете свое белье?

– Тысячу извинений, ханум, но разве вы прачка? Кажется, вопрос мой пришелся ей не по вкусу. Она нахмурила брови:

– Нет, я посланница здоровья и гигиены. И я скажу вам так: если отныне вы станете стирать свое белье порошком «Сахра», то оно будет белее снега и нежнее лепестков только что распустившегося цветка.

– Но ведь, ханум…

Не слушая, она протянула мне коробку стирального порошка, вложив в этот простой жест столько непередаваемого изящества и кокетства:

– Прошу вас принять в подарок коробку порошка «Сахра». Вы ведь согласитесь дать мне слово чести, что…

– Знаю, знаю! – перебил я. – Даю слово чести, что, кроме этого стирального порошка, не буду пользоваться никаким другим. Не так ли, услада глаз моих?

Она опустила ресницы и вскинула их снова – будто захлопнули и вновь раскрыли книгу моей жизни. Взяв с меня слово чести и вручив мне порошок, она ушла.

Я вернулся в дом и сказал старой служанке:

– Нанэ[14]14
  Нанэ — обращение к пожилой женщине.


[Закрыть], я дал слово чести, что отныне мы будем стирать белье только этим порошком. Испробуй его сейчас же.

Не прошло и двух дней после визита третьей посланницы, как опять прозвенел звонок у дверей, и нанэ, отперев, объявила:

– Там вас спрашивают.

Моему взору предстала очередная вестница. Я поздоровался, и она ответила на мое приветствие, ласково погладив при этом меня по плечу.

– Прошу прощения, ханум, вы, я полагаю, посланница чистоты, красоты, счастья и прочих чудесных явлений?

– Как ты догадался, проказник? – широко улыбнулась она. Я уже готов был пуститься в объяснения, что до ее прихода имел счастье встретиться с тремя ей подобными, но вовремя сообразил, что это может расстроить и обидеть ее. (Таков человек, тысячи мыслей мелькают в голове, обгоняя одна другую…)

– Сам божественный облик ваш говорит о том, что вы или благая посланница, или ангел.

Она улыбнулась, ничего не ответив, опустила на пол к своим ногам нейлоновый мешочек и положила обе руки мне на плечи.

– Каким мылом ты умываешься, милашка?

Ну и ну! Эта куда ласковее, чем прежние!

Я наслаждался этой интимностью и, мечтая лишь о том, чтобы милые руки подольше не соскальзывали с моих плеч, стоял не шевелясь, упиваясь их нежным прикосновением.

– Мылом «Улыбка».

– Ох, чтоб ему провалиться! И не жалко тебе свою мордаху? Мыть ее этим мылом! Разве «Улыбка» – мыло? Да это мешанина из царской водки, извести и жировых отходов! Это мыло сушит кожу и за один месяц превращает человеческое лицо в морщинистую, шершавую образину!

Дрожь пробежала по моему телу. В прозрачных зрачках моей собеседницы я увидел отражение своего обезображенного лица. Боже! Эта женщина права. Вот уже несколько дней я чувствую, как сильно стягивает, жжет кожу на щеках, на лбу… Оказывается, все дело в этом – да пропади оно пропадом! – мыле «Улыбка».

– Ну а теперь, ханум, вы… – растерянно начал я.

– Вот вам кусок мыла, изготовленного на заводе «Наста-ран», – отрезала она, – чтобы вы поняли, что такое настоящее мыло. И знайте, наш завод премирует тех, кто пользуется его продукцией, машиной «кадиллак», двумя автобусами и тремя домами. А теперь дайте-ка мне слово чести, что всегда будете употреблять мыло «Роза»!

Если бы вы оказались на моем месте, смогли ли бы вы не дать этого самого слова и устоять перед всеми соблазнами, включая кусок бесплатного мыла?!

– Слушаю и повинуюсь, ханум. Даю слово чести, что, пока я жив, мылу «Роза» никогда не изменю.

Ханум вручила мне кусок мыла и ушла, предоставив мне ломать голову над сложной проблемой, как быть с тем словом чести, которое я дал вестнице красоты завода «Никем не превзойденный». Мужчина я или не мужчина? Нельзя же ведь просто так взять и нарушить данное слово!

Чтобы сохранить свою честь, я решил при умывании намыливаться дважды: один раз «Улыбкой», другой – «Розой». Мои размышления прервала нанэ:

– Ага, вас опять спрашивают.

Сунув мыло «Роза» за печку, я вышел к ожидавшей меня представительной красивой даме. Я тотчас же догадался, кто она такая, поздоровался и спросил, что ей угодно.

– Я посланница счастья, – начала она, – и…

– Это я знаю, – поспешно вставил я, не дав ей закончить.

Ханум внимательно посмотрела мне прямо в глаза и с улыбкой, заученной, видимо, на специальных курсах, очень естественно разыграв удивление, спросила:

– Но откуда же?

– Да уж знаю. И какова же цель вашего визита?

Двумя пальцами дама взяла меня за нижнюю губу, оттянула ее к подбородку, внимательно и безучастно, как стоматолог, оглядела мои зубы и с ужасом, смешанным с жалостью, воскликнула:

– Ох!

– Что такое, ханум?

– Вы когда-нибудь смотрели на себя в зеркало?

– Что вы имеете в виду?

Помолчав, словно собираясь с мыслями, она сказала:

– По правде говоря, мне жаль вас. И вам с такими зубами не стыдно улыбаться, не совестно вступать в беседу с красивой девушкой?

– То есть как? Чем вам не угодили мои зубы, ханум?

– Разве это зубы? – заливаясь громким смехом, ответила она. – Стыд и срам! Почему не чистите их, не следите за ними?

– Клянусь Аллахом, я чищу их ежедневно самой лучшей пастой, – растерянно ответил я, – пастой завода «Единственный в мире», а вы еще…

Дама сложила губы бантиком, что должно было изображать отвращение, свела брови, словно невесть что услышала, и изрекла:

– Вах-вах! О Аллах всемогущий! Нашли дурачка… Паста «Единственного в мире»… Ради бога, не говорите о ней. Да будет проклят этот завод вместе с хозяином! О несчастный! Возьми скорей эту пасту «Кутахендакс» и чисти ею свои зубы, чтобы понять, что такое зубная паста. Твои десны станут, как сталь, твой рот будет ароматным, как цветущий сад. Зубная паста «Единственного в мире»! Черт подери их всех, и пусть они рассыплются пеплом вместе со своей продукцией! Они умеют только околпачивать людей, обирать их, набивая свои карманы. Да, этим искусством они овладели вполне, но ничего другого не умеют. На, дорогой, возьми бесплатно эту зубную пасту, и ты поймешь, что настоящая зубная паста – это «Кутахендакс». Ну а сверх того, знаешь ли, наш завод выдает своим постоянным клиентам премию: два грузовика, линкор и две подводные лодки.

– Согласен. Однако…

– Но ты должен дать мне слово чести…

– Но я дал слово чести им…

Она меня и слушать не стала, отрезав повелительно:

– Эти тонкости выше моего понимания. Знай: если я приду и увижу, что ты чистишь зубы другой пастой, то дружба врозь! Договорились, миленький?

Потрепав меня по подбородку, она исчезла. Я сидел погруженный в раздумье о щедро раздаваемом мною слове чести, мечтая о домах и грузовиках, которые я получу в скором времени. И вдруг опять звонок.

Открываю дверь – и снова передо мною женщина неземной красоты. И где только эти заводы выискивают таких красоток? Я растерянно поздоровался с ханум. Она не ответила. Оглядев меня с высокомерным видом, будто собиралась вручить мне наследство хозяина завода, она с ходу перешла в наступление:

– Что это за рубашка на тебе надета?

– Это бехшехрский поплин. А что?

– Вижу, что это поплин. Но почему он такой замызганный?

– Ей-богу, ханум, не знаю… Да почему же грязный? Нанэ стирала…

Ханум разгневалась. По-прежнему стоя на пороге, она крикнула: «Нанэ! Нанэ!..» Старуха поспешно выбежала из кухни во двор, и ханум набросилась на несчастную:

– Интересно, чем ты стираешь хозяйские рубашки? Ни о чем не догадываясь, нанэ ответила:

– Порошком «Сахра», ханум. Сам господин так приказал.

Услышав слово «Сахра», ханум так и подскочила:

– Что за чепуха!.. Порошок «Сахра»? Да провались они совсем!

– Провались совсем?.. Кому это ты сулишь, ханум? И кто ты такая? – опешила нанэ.

Но, не обращая никакого внимания на слова старухи, будто ее тут и нет вовсе, разгневанная ханум с досадой всплеснула руками:

– Проклятие этим шарлатанам… Мошенники!.. Такие-рассякие!.. Подумать только – вымогают деньги у народа, а взамен всучивают всякую дрянь… Может, им кажется, что у людей денег куры не клюют? И это называется обслуживанием! Да пропади они пропадом со своим товаром!.. А ну-ка, нанэ, подойди поближе.