Текст книги "Красная королева"

По сути, я хороший человек, пишет мужчина в своей записной книжке. Он всегда носит ее с собой. Ничего особенного. Обычная тетрадь, которая есть у любого школьника и которую можно купить в любом супермаркете за 3 евро 95 центов.

Я ошибаюсь, как и все. Я не идеален. Иногда я иду на поводу у эмоций. У меня нередко бывают нечистые помыслы, а порой и поступки. Просто иногда этого не избежать, иногда не остается иного выхода, потому что плоть слаба, как бы мы ни пытались ее обуздать. Когда это со мной происходит, мне тотчас становится стыдно, я ощущаю себя грязным, а порой выхожу из себя. Я чувствую давящую тяжесть в руках и в голове, у меня начинается бессонница. Я становлюсь раздражительным.

Мужчина вырывает лист и, держа его над пепельницей, поджигает с угла. Бумага начинает гореть, сначала медленно, затем быстрее, когда пламя добирается до верхнего края. Ненасытный язык пламени каждый раз стремится к его пальцам. И никогда до них не достает.

Огонь всегда жаждет плоти, начинает писать мужчина c чистого листа. Но есть способы избежать огня. Исповедь очищает нашу душу и готовит нас к небесам, где Иисус ждет нас с распростертыми объятьями. Но исповедь и таинства – это еще не все. Необходимо иметь твердую волю для покаяния и исполнять волю Божию на земле. И быть хорошими людьми. Я хороший человек.

Он прерывает письмо: ему не удается сосредоточиться. Его буквы, всегда такое аккуратные, округлые и четкие, сегодня выходят разнородными и тонкими, как лапы паука. Он не ощущает в этот раз простого честного удовольствия, которое обычно приходит само собой от возможности записать собственные мысли красивым ясным почерком. И, конечно, не ощущает он и спокойствия духа. Когда он был маленьким, записывать мысли его научил отец. Это был грубый, тяжелый человек, но вместе с тем он был мудр. Он знал, как очистить душу от грязи дурных поступков, когда нет возможности исповедаться священнику. Нужно просто написать о своих грехах на бумаге и отправить письмо Господу, и Господь примет его, как принял жертву Авеля. И дым вознесется прямо к небесам.

Отец писал и сжигал каждую ночь по листу. Порой даже будучи голым и обжигая себе пальцы, вспоминает он. И когда грех рассеивался с дымом, на его лице отражалось спокойствие.

Он хочет подробнее написать об этом воспоминании, но у него не получается.

Карла Ортис снова кричит.

Вот яркий пример эгоизма и неблагодарности. Он дал ей воды, как она просила, хотя мог бы и не давать. Он мог бы кулаками выбить из нее пароль от компьютера. Это он умеет.

Он питает к насилию отвращение, потому что насилие – это не про хороших людей. Он ненавидит его применять, а когда все же приходится – когда нет другого выхода, – ему надо тут же в срочном порядке написать исповедальный листок. Он хотел избежать этого, найти мирное решение, и вот результат. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным.

Он встает с места и бьет по двери гаечным ключом. Два раза. Пленница тут же замолкает.

Он вновь садится за стол. Теперь он доволен.

В этот раз он не совершил ошибок. Он не преступник и никогда им не был. Он всегда честно работал. Он бы не стал делать этого, если бы его не вынудили. Если бы у него был выбор.

Поэтому он доволен, что не совершил ошибок.

В похищении самое сложное – это общение с родственниками. Через телефон, электронную почту и прочее его можно отследить. Но ему объяснили, как позвонить отцу Карлы Ортис без риска. Прежде чем выйти в интернет, нужно подключиться к анонимному серверу VPN, чтобы скрыть свое местоположение, а после разговора незамедлительно выключить компьютер. Остальная часть операции – пара пустяков. Единственное, что было сложно, – так это убить кобылу, чтобы та не привлекала внимание своим ржанием. Ему не нравится причинять зло невинным животным. Поэтому он смотрел в сторону, когда рассекал ей спинной мозг. Затем оставалось только отъединить прицеп и спрятать машину среди деревьев.

И в этот момент он вдруг понимает, что все-таки совершил ошибку. Очень серьезную ошибку.

И ее нужно исправить как можно скорее – прямо сейчас.

4
Аргумент

Антония мчится на шесть шагов впереди Джона по направлению к машине, припаркованной во втором ряду на улице Хенова рядом с Площадью Колумба. Джон и не пытается соревноваться со своей напарницей в скорости. В конечном итоге, ключи-то все равно у него. Да и к тому же Джон разбирается в нюансах женской психологии и может определить, что Антония не в духе, судя по тому, что она топает по тротуару, словно по вражеским черепам.

Они садятся в машину, пристегиваются. Джон кладет руки на руль в положении «десять и два» и смотрит на проезжающие от Кастельяны к бульвару Реколетос машины. Уже почти три ночи, так что машин немного.

Джон знает еще одну важную деталь женской психологии: когда женщина молчит и злится, нужно у нее спросить, почему она молчит и злится.

– Что с тобой?

Джон ожидает услышать «ничего» – женский ответ номер один на этот вопрос, – но Антония отвечает как есть.

– Взбесила эта перепалка самцов.

Это она мне вместо спасибо.

– Альфа-самец – это он, дорогая моя. А я педик.

– Да вы оба хороши. Все мужчины одинаковые – педик, не педик.

Джон мысленно ругается, обдумывает произошедшее, почесывая голову. Так в итоге и не может понять, в чем ошибся.

– Я вообще-то тебя защищал, ты не заметила? Они хотели нас запугать. А свою напарницу я никому не дам запугать, даже самому Богу.

– Если Парра захочет, он может серьезно усложнить нам жизнь.

– Знаю. А если мы им позволим себя застращать, то будем потом у них на побегушках или они вообще нас прогонят. Эти суперполицейские разве что министра иностранных дел станут слушать.

– Тут нужно действовать хитростью, ты же видел.

– Хитростью… Думаешь, он купился? Вообще, конечно, правда, что он распустил свой павлиний хвост во время твоего маленького представления, но как только комплименты закончатся, он снова начнет вести себя как мудак. Не хочет он мириться с нашим присутствием.

– Я привыкла так работать.

– А я нет. Со мной такое впервые. И уж тем более я не привык скрывать важную информацию по делу.

– Ради важной информации мы и не можем допустить, чтобы они оставили нас в стороне.

– А почему бы нам не рассказать все этому Капитану Качку? Мол, так и так, мы подозреваем, что на счету того, кто похитил Карлу Ортис, уже есть одно похищение и убийство, и фиг знает, как им теперь выкручиваться.

Боже, как это было бы чудесно, думает Джон, с наслаждением представляя лицо капитана Парры в подобной ситуации.

– Мы ничего ему не расскажем.

– Почему?

– Потому что нам так сказал Ментор.

– Ментор? Это не тот ли сеньор, который затащил тебя силой в это болото вранья, чтобы ты делала то, чего делать не хочешь?

Антония удивленно хлопает ресницами.

– Да, он, – отвечает она, как обычно, не уловив сарказма.

Джон раздраженно фыркает.

– Я просто хочу сказать, что ты не обязана играть в его игру.

– У него есть свои причины.

– Всю эту фигню про преступника-одиночку и про справедливость ради убитого мальчика – все это, хоть и с натяжкой, можно было принять раньше, когда на кону была только неприкосновенность частной жизни родителей, которых нужно уберечь от скандала. Но сейчас все по-другому. Сейчас на кону человеческие жизни. Карлы Ортис и ее шофера. Потому что, черт возьми, он тоже пропал, – говорит Джон, хлопая по рулю.

Это хороший аргумент: Джон видит, что Антония им прониклась и погрузилась в раздумья. Инспектор принимается считать машины, проезжающие в обоих направлениях. Люди спешат, у всех своя жизнь, все куда-то едут, и где-то их ждут другие люди.

Господи, как же я устал.

Когда он успевает насчитать одиннадцать машин в северном направлении и шесть в южном, Антония отвечает.

– Мы пока не можем ничего рассказывать. То, что Парра выяснил относительно шофера, – вполне вероятная причина похищения. У шофера есть мотив, средства и возможность. Будет лучше, если мы что-нибудь сами выясним, прежде чем рассказывать им про убийство в Ла-Финке. Даже если мы хотим это сделать.

– Ты вот не хочешь.

Антония пожимает плечами.

– Обычно, если уж меня зовут, значит, все настолько сложно, что остальные, скорее всего, облажаются.

В одном она права, думает Джон. Капитан Качок небось прямо кончает, представляя свою фотографию на первой полосе газет, где он изображен героем, спасающим наследницу самого большого состояния в мире. Уместный вызов в нужный момент. Вопрос ведь не в том, станет ли общественности известно о похищении Карлы Ортис или нет, вопрос лишь в том, когда станет. А если преподнести ему еще и то, первое дело…

– Ладно, я тоже не доверяю Парре, но это ты сказала, что его теория про шофера может быть похожа на правду. Ты действительно считаешь, что он мог похитить Карлу Ортис?

– Нужно все проверить, прежде чем решать, что делать. Но если окажется, что шофер жив, я приглашу тебя на еще один сэндвич микст с яйцом, – мрачно улыбаясь, говорит Антония.

– И что мы будем делать сейчас? – спрашивает Джон, заводя машину.

– Для начала что-нибудь поедим. Я умираю от голода.

– Сейчас четыре часа утра.

– Вперед, поехали.

Когда Эсекиэль уходит, когда возвращается тишина, время исчезает.

Мы настолько к нему привыкли, мы настолько погружены в повседневную реальность, сложенную из работы, еды, разговоров, сна, что воспринимаем время как нечто само собой разумеющееся. Естественная смена дней, мелкие проблемы, радости, разочарования – вот и весь наш видимый горизонт. И время становится нашим обезболивающим в этой неизбежной реальности. Все, чем мы являемся, к чему прикасаемся, о чем размышляем, чем обладаем, чему мы причиняем вред и что причиняет вред нам, – все это существует в определенном «здесь и сейчас», которое начинается с нашей кожи и заканчивается нашими мыслями. Когда у Карлы забирают время, все что у нее остается, – это жестокая реальность.

Кроме нее нет ничего: ни внутри, ни вовне.

Принять эту реальность настолько сложно, что всю жизнь мы пытаемся от нее бежать. Наше общество, наша культура, наш мозг – три столпа образцового инженерного искусства, служащего одной единственной цели: уход от непреложной человеческой телесности. Побег из телесной тюрьмы, которая постепенно рушится.

Когда время исчезает, у тебя словно пелена спадает с глаз.

И это невыносимо.

Кто угодно в подобной ситуации почувствовал бы то же самое. А уж Карле Ортис, которую оберегали, лелеяли, воспитывали как принцессу, как будущую королеву, выносить это еще тяжелее.

И вот Карла лежит в позе эмбриона, заткнув уши, и отрицает действительность.

Так проще.

Она – Карла Ортис, наследница самого богатого человека на свете. Через какое-то время (она надеется, что это произойдет нескоро, ей не к спеху, она ведь так сильно любит своего отца, но таков закон жизни) она станет в свою очередь самой богатой женщиной на свете. А самая богатая женщина на свете в свои тридцать четыре года не может лишиться времени.

Просто она сейчас не здесь. Все это происходит не с ней.

Она на самом деле сейчас на скачках, вот-вот выйдет на ипподром. Проверяет подпругу на Мэгги – как всегда, два раза. Узда, сапоги. Прежде чем залезть в седло, два раза стучит каблуком об пол. На удачу.

Нет, ты не там. Где же твои сапоги, шлем, хлыст?

Нет, она сейчас в офисе, готовит отчет. Важный отчет. Отчет, который показывает, как хорошо она ведет дела. Итог еще одного года борьбы ради отцовского одобрения, которого все равно не получится добиться.

Нет, ты не там. Где же твоя лазерная указка, компьютер, экран?

Нет, она дома, рядом с сыном. Сейчас вечер, и он хочет посмотреть еще серию Удивительного мира Гамбола или Губки Боба или Спасателей. «Только одну, а потом сразу в кровать». – «А потом ты мне расскажешь сказку, мама». – «Да, потом сказку».

Нет, и не там.

И в этот момент ее охватывает ярость. Потому что на ней нет сапог для верховой езды, потому что она не сидит сейчас в конференц-зале за столом из красного дерева перед компьютером с презентацией Power Point; потому что она не может сейчас почувствовать запах свежевымытых волос своего сына – самый прекрасный аромат в мире.

Я Карла Ортис! Все это не может происходить со мной!

Посмотри правде в глаза. Все это действительно с тобой происходит.

Это несправедливо. Я хорошая мать, я забочусь о своем сыне. Я хорошая дочь, хорошая работница. Я хорошая наездница. Я хороший человек. Всю свою жизнь я старалась все делать по максимуму, я всегда хорошо относилась к окружающим.

Это несправедливо.

Жизнь несправедлива.

У меня впереди еще много всего. Я должна управлять фирмой, должна растить сына. У меня еще вся жизнь впереди. Такие вещи случается только… с другими.

С какими еще другими?

Карле хочется проигнорировать этот голос, звучащий из темноты, – такой четкий, такой близкий. Голос, который опровергает каждую ее мысль. Но на вопрос она все-таки отвечает.

– С другими – это значит с кем-то, но не со мной, – шепчет она.

И тем не менее это происходит с тобой.

Все это должно происходить с кем-то другим.

С каким-нибудь стариком?

Или бедняком?

С кем-нибудь… не важным?

Карла плачет от злости и отвращения к самой себе. Потому что ей хочется ответить – да. Лишь бы на ее месте оказался кто-то другой, кто угодно. Любой незнакомец. Она настолько отчаянно этого хочет, что на секунду даже представляет себя гуляющей по набережной в Ла-Корунье. Навстречу ей движется непрерывный поток людей, а она идет сквозь толпу, выбирая того самого другого. Того, кого она запрет в темноте, чтобы самой оставаться живой, свободной и счастливой. Целой и невредимой. Все, кто встречаются у нее на пути, поворачивают к ней голову. Монахиня, мать, велосипедист, пенсионер, ведущий за руку внука. Все эти люди с их бессмысленными жалкими жизнями смотрят на нее пустыми глазами, и любого из них она бы отправила на свое место, ни секунды не сомневаясь. Она пытается схватить кого-то за руку, затем еще кого-то, чтобы затащить, затолкать в эту черноту, которая постепенно на нее надвигается. Но прохожие от нее увертываются, а она все идет и идет, и вот уже все вокруг исчезают, и Карла остается одна в темноте.

Наедине с голосом.

Ты вовсе не особенная.

Тебе это только кажется.

На самом деле особенных нет.

Неправда, как раз она-то особенная. Она Карла Ортис. Под ее руководством работают тысячи людей, а через какое-то время (она надеется, что это произойдет нескоро, ей не к спеху, она ведь так сильно любит своего отца, но таков закон жизни) на нее будут работать сотни тысяч. Когда она выходит на улицу, ее поджидают у входа папарацци. Каждый ее жест, каждое слово, каждый новый костюм порождает новости, фотографии, комментарии. Ее отец влиятельный человек со связями. Прямо сейчас об ее исчезновении говорят все мировые СМИ, это самая обсуждаемая тема. #ГдеКарла или, может, #ВернемКарлу. Вся Испания будет жить только ее поисками, внимательно анализировать малейшие зацепки. Целая страна будет поддерживать войско, которое соберет отец, чтобы спасти ее.

Еще чуть-чуть, и ее воображение станет осязаемой реальностью. Это вопрос нескольких часов, может быть, минут. Сюда ворвется толпа людей в форме, они выбьют эту металлическую дверь и заберут Карлу, вернут ее к сыну. Отец будет ждать снаружи в окружении журналистов. Карла предстанет перед ними с усталым выражением лица, но при этом со спокойным взглядом и гордо поднятой головой. Она поприветствует их легкой, но уверенной улыбкой. Чтобы сразу стало ясно, что ее не удалось сломить. Фотография обойдет весь мир. И спустя несколько месяцев, когда это будет целесообразно, она даст свое первое интервью, в котором расскажет какой-нибудь проверенной журналистке о своих испытаниях. И это станет отличной рекламой для ее бренда, для одежды, которую носят сильные женщины во всем мире, и продажи тут же резко вырастут, и отец наконец-то будет любить ее больше, чем сводную сестру.

Это вопрос нескольких часов. Может быть, минут.

5
Пароль

Следуя указаниям Антонии, Джон подруливает к бару неподалеку от площади Эмбахадорес. Снаружи – скопище такси. Внутри – стадо голодных таксистов. Отвратное заведеньице, на тараканьей лапке висящее над перспективой быть закрытым санитарной инспекцией. Даже передача «Кошмар на кухне» отказалась бы от съемок в этом месте, думает Джон. Но как только приносят заказ – все предрассудки летят к черту. Инспектору Гутьерресу подают пиво ноль-три и перченый антрекот размером чуть ли не с полкоровы, и это тут же примиряет Джона со всем человечеством. Антония же довольствуется сырно-мясным сэндвичем и несвежим пинчо[15]15
  Испанская легкая закуска в виде небольшого бутерброда.


[Закрыть] с тортильей[16]16
  Традиционный испанский омлет с картофелем.


[Закрыть], подогретой в микроволновке.

Бог ты мой, как же плохо питается эта девочка. Странно, что при этом она такая стройная. Видимо, голова у нее потребляет немало топлива.

– Кстати, – говорит Джон, когда они заканчивают есть, – что это за удостоверение ты ему показала?

– Оно подлинное. Ну, то есть насколько вообще может быть подлинным ничего не значащий кусок пластика. Ментор мне несколько таких достал.

– Твой друг – темная лошадка.

– Да он сукин сын.

Чую, дальше последует «но», думает Джон.

– …но то, что он делает, то, что мы делали… было не напрасно. Каждый раз. Конечно, не без издержек, – говорит она, и ее лицо омрачается.

На какое-то время они оба замолкают, и звучит лишь телевизор, включенный на «Канале 24».

– Ты не хочешь об этом говорить?

– Нет, это личное, – отвечает Антония. И вдруг начинает смеяться.

– Что тебя так веселит?

– Ничего. Ты просто сегодня назвал меня своей напарницей. Я что, больше для тебя не бремя, от которого нужно как можно скорее освободиться?

Джон скрещивает руки на груди. Вопрос серьезный, тут нужно подумать. Антония Скотт, конечно, замкнутая, невыносимая самодурка, с ужасным вкусом в том, что касается еды; к тому же она непредсказуема и вполне вероятно, что вообще с приветом, ну или, по крайней мере, близка к этому.

Но.

– Да, так и есть. Раз уж мы во все это ввязались, буду помогать тебе до конца. Да и в Бильбао меня никто особо не ждет. Разве что маменька с лото и кокочас.

– У тебя что, нет напарника в комиссариате?

– Был, но он ушел на пенсию три месяца назад. Хороший мужик. Очень остроумный. А в «Скрэббле»[17]17
  Настольная игра, также известная как «Эрудит».


[Закрыть] – так вообще Криштиано Роналдо. Я по нему скучаю.

– У тебя есть парень?

– Сейчас нет. А у тебя?

– Муж. И ты знаешь, где он.

– И сколько он уже там лежит?

– Три года.

– Так долго. А тебе сколько лет? Тридцать… с чем-то?

– Да, с чем-то, – отвечает Антония, бросая в него скомканную жирную салфетку.

– Ну ясно. Небось время от времени тело требует ночной жизни.

Антония мгновенно краснеет. Эффект просто поразителен: ее щеки за секунду становятся пунцовыми. Джон видел такие в последний раз у Хайди, а это как-никак была девочка из мультика.

– Подумать только… Надо же, сеньорита Скотт… Значит, ты иногда находишь себе на ночь развлечение. Тем лучше для тебя, – говорит Джон, приподнимая и слегка наклоняя в ее сторону бутылку пива.

Антония открывает рот, чтобы возразить, но тут же понимает, насколько это глупо.

– Тут нечего отмечать. Это не повод для гордости, – сухо отвечает она.

– Детка, если тело требует…

– Сейчас тело должно требовать только одного: продолжения работы.

Джон глядит на нее настороженно. Переводит взгляд на часы. И снова смотрит на Антонию, еще более настороженно.

– Я вообще-то думал, что мы пару часиков поспим. Твой друг Ментор забронировал для меня номер в четырехзвездочном отеле. Он, конечно, мудак, но при этом шикующий мудак. И я валюсь с ног от усталости.

– Ты неправильно думал. Бери свое пиво, и пойдем за тот дальний столик.

Джон следует за ней, и они пересаживаются подальше от остальных клиентов. Антония вытирает руки о штаны, избавляясь от остатков жира, и достает из сумки айпад.

– Мы должны быть осторожны еще по одной причине, Джон. Мне совсем не понравился разговор с Рамоном Ортисом. В его взгляде я увидела страх.

– Ему страшно за свою дочь. Это логично, – отвечает Джон, пытаясь понять, к чему она ведет.

– Логично, – повторяет Антония и замолкает.

– Что же ты такого особенного заметила?

– Я, конечно, не лучший толкователь человеческих эмоций.

– Ну, это понятно. Но…

– Но в подобных случаях страх выражается в трех формах: тревога, сомнение и шок. Шок, по идее, должен быть выражен сильнее. А вместе с ним и потребность в защите.

– Тут мы имеем дело не с обычным случаем. Все-таки речь идет о миллионере, о начальнике сотен тысяч людей.

– Я знаю. Но это не отменяет того, что он отец этой женщины.

Джон делает большой глоток.

– Ты в какой-то книге все это вычитала?

Антония задумчиво кивает в ответ.

– А я вот не очень много читаю, но моя интуиция подсказывает мне то же самое. Этот человек нам врет.

– Он что-то скрывает. И как раз то, что он недоговаривает, и есть самое важное.

– И что нам делать?

– Нам нужно продвинуться немного дальше, чем Парра и прочие, чтобы делать какие-то выводы. Для начала определим местонахождение телефона Карлы.

– Ой, ну вообще, – отвечает Джон, произнося ваще. – Для этого необязательно быть гением. Парра первым делом позвонит в Apple и запросит у них информацию.

– И на это уйдет несколько дней. Сейчас он, наверно, пытается зайти в аккаунт Карлы с ее рабочего компьютера, но для этого ему нужен ее пароль от Айклауд. А пароля у него нет.

– Конечно, нет, а ты что, можешь его вычислить? – спрашивает Джон, допивая пиво.

– Могу попытаться, – отвечает Антония.

Она поднимает крышку айпада и начинает печатать.

– Это бред, Антония. Нужно испробовать миллионы комбинаций.

– А точнее, шестьсот сорок пять триллионов. С лишним.

– Ну что ж, поскольку ты, видимо, не очень скоро закончишь, я пока возьму себе еще пивка.

– Только безалкогольного, а то тебе еще вести машину.

Ну разумеется, думает Джон, поднимаясь с места и направляясь к барной стойке. Только следующее направление будет – кровать. А то я как выжатый лимон.

Он забирает свое пиво и к нему несколько оливок с частично слитым рассолом (в этом баре очень щедры к посетителям) и возвращается к столу. Антония уже не печатает и ждет его, скрестив руки на груди.

– Что, все, решила сдаться?

– Нет. Просто уже нашла.

От удивления Джон чуть пиво не роняет. Но все-таки не роняет: чтобы баск уронил пиво, он должен уж очень сильно удивиться.

– Врешь!

Антония поворачивает к нему айпад, показывая открытый аккаунт Карлы Ортис.

– Как ты это сделала?

– Немного базовой психологии, – серьезным тоном отвечает Антония. – Если хочешь вычислить чей-то пароль, нужно поизучать биографию этого человека, подумать, какие ключевые слова он мог бы использовать с большей вероятностью, затем добавить к ним год его рождения, либо год рождения его сына, отца, домашнего питомца; год, в котором он закончил университет… Вот так и пробуешь различные комбинации. Несколько минут – и готово.

Джону, который и так стоял с открытым ртом, теперь остается разве что челюсть с пола поднять. И он так бы и продолжал стоять, если бы Антония не сказала:

– Пароль был написан на листочке для заметок и приклеен к стенке ящика ее письменного стола. Я нашла его, когда выходила в туалет. Что ж, посмотрим, удастся ли нам теперь определить местоположение ее телефона.