Текст книги "Письма. Документы. Воспоминания"

1896

Павел Третьяков приобрел картины «Март» и «Золотая осень».

47. П.М. ТРЕТЬЯКОВУ

[май 1896]

Глубокоуважаем[ый]

Павел Михайлов[ич]!

Я чрезвыча[йно] счастлив Вашим решением взять картину. Спасибо Вам и за присланные теперь деньги.

С глубоки[м] уваж[ением]

предан[ный] Вам

И. Левит[ан]

48. Е.М. ХРУСЛОВУ

[Москва]29 мая [18]96

Дорогой

Егор Моисеевич!

Вчера, возвратясь из поездки, встретил П.М. Третьякова, который почему-то теперь вздумал купить мою картину «Золотая осень», видев ее десятки раз!

Мы с ним покончили, и потому прошу считать ее принадлежащей галлерее П.М. Третьяков[а].

Вероятно, скоро приеду в Нижний, итак, до скорого свидания.

Известите меня, не продалась ли она. Хотя это вряд ли возможно или, вернее, невозможно совсем.

До свидан[ия]

Ваш Левитан

49. П.М. ТРЕТЬЯКОВУ

[Москва]3 июня [18]96

Глубокоуважаемый

Павел Михайлович!

Картин[а] моя «Золотая осень» не продана еще, и потому я считаю ее за Вами. Нечего и говорить, что я рад очень, что Вы пожелали ее иметь.

Всего лучшего.

Истинно уважающий Вас и преданн[ый] Вам

Левит[ан]

В мае гостил в имении Турчаниновых Горка. Летом отправился в Финляндию, на Ладожское озеро и на Валаам. Хотя из писем Левитана можно сделать вывод, что он скорее удручен, чем воодушевлен видами из поездки на Север (не в пример многим своим друзьям, находившим огромное очарование в сдержанной северной природе), он вскоре использовал увиденные мотивы для картин «Остатки былого. Сумерки. Финляндия» и «На Севере» (обе – ГТГ).

50. А.П. ЧЕХОВУ

Финляндия, Сердоболь

3–15 июля [18]96

Видишь, мой дорогой Анто[н] Павлови[ч], куда занесла меня нелегкая! Вот уже три недели, как шляюсь по этой Чухляндии, меняя места в поисках за сильными мотивами, и в результате – ничего, кроме тоски в кубе. Бог его знает, отчего это: или моя восприимчивость художественная иссякла, или природа здесь не того. Охотнее верю в последнее, ибо поверив в первое, ничего не остается или остается одно – убрать себя, выйти в тираж. Итак, природа виновата, и в самом деле, здесь нет природы, а какая-то импотенция! Тоскую я несказанно, тоскую до черта! Этакое несчастие – всюду берешь с собой себя же! Хоть бы один день пробыть в одиночестве!

Хотя, знаешь, смертельно скучно все! Все до гнусности одно и то же! Хоть бы деревья стали расти корням[и] кверху, или моего Афанасия выбрали в президенты какой-либо республики, государства. От тоски идиотские мысли лезут в голову, хотя, пожалуй, не очень идиотские, в жизни сплошь и рядом не такие еще прелести совершаются, а считаются не глупыми.

Бродил на днях по горам; скалы совершенно сглаженные, ни одной угловатой формы. Как известно, они сглажены ледниковым периодом, значит, многими веками, тысячелетиями, и поневоле я задумался над этим. Века, смысл этого слова ведь просто трагичен; века – это есть нечто, в котором потонули миллиарды людей и потонут еще, и еще, и без конца; какой ужас, какое горе! Мысль эта старая, и боязнь эта старая, но, тем не менее у меня, трещит череп от нее! Тщетность, ненужность всего очевидна!

Горе, тоска, тоска без конца.

Поеду скоро в Москву, домой, а там разве лучше будет?!!

Какая гадость, скажешь, возиться вечно с собой. Да, может быть, гадость, но будто можем выйти из себя, будто бы мы оказываем влияние на ход событий; мы в заколдованн[ом] кругу, мы – Дон-Кихоты, но в миллион раз несчастне[е], ибо мы знаем, что боремся с мельницами, а он не знал…

Ну, не сердись, может, все это глупо, а скажи по совести, что не глупо?!!

Что ты, как ты работаешь, волочишься за кем? Он[а] интересна? Фу, какая все скука!

Прощай, будь здоров и весел, если можешь, – я не могу. Видно, агасферовское проклятие тяготеет и надо мною, но так и должно быть – я тоже семит.

Привет твоим. Прощай.

Твой – какое бессмысленн[ое] слово, нет, просто

Левитан

Р. S. Завтра еду в Валаам к монахам!

В этой поездке начал переписку с Еленой Андреевной Карзинкиной[91]91
  Елена Андреевна Карзинкина (в замужестве Телешева, 1869–1943) – художница, с 1887 г. училась в МУЖВЗ. В дальнейшем жена Н.Д. Телешева. Знакомство Левитана и Карзинкиной, вероятно, произошло на вечере у ее брата, А.А. Карзинкина (1863–1931).


[Закрыть], в которой вскоре появились романтические интонации.

51. Е.А. КАРЗИНКИНОЙ

[6 июля 1896][92]92
  Долгое время была известна лишь половина этого письма. В ноябре 2021 г. на торгах аукционного дома Лифонд была выставлена первая часть, и теперь можно прочитать текст целиком.


[Закрыть]

Наверное вас очень удивит мое письмо, Елена Андреевна, я, никогда не писавший вам, вдруг решаюсь на целое послание?! Постараюсь объяснить мотивы. Во-первых, я нахожусь в состоянии, когда человек молчать не в силах. Во-вторых, мне кажется, что вы принадлежите к числу лиц немного хоть да симпатизирующих мне. Если я ошибаюсь, тем хуже для меня, а число моих ошибок увеличилось еще на одну, но так как их много уже, то одной больше, меньше, [нрзб.]. А так я решил побеседовать с вами как важно высказаться. Если покажется странным – чтож делать, могу только сказать, что не все необычное – незаконно. Вам, [нрзб.] это, условно многое? Мне тяжело, сил нет высказаться. Вы, конечно, не виноваты в этом – но будет так же – Вы потратите 5 минут на прочтение письма, а мне станет легче, если выскажусь. Почему я выбрал Вас в данном случае – не знаю, но хочется вам написать. Если б знали вы, как нехорошо у меня на душе, какие сногшибательные думы бродят у меня в голове. Еще раз убедился я здесь что не уйти мне от себя, не укрыться мне от моего несчастного я! О, эта вечная тревога, это внутреннее беспокойство, не дающее мне житья, не уйти мне от него, разве в могилу! Как тяжело мне в себе – представить себе не можете. В моем состоянии есть что-то Агасферовское – но это и естественно – я тоже семит. Видите, я еще способен немного анализировать, вероятно, и этого скоро не смогу, я это ясно вижу в минуты прояснения, о, я тогда многое вижу и не многое люблю, а себя, себя я презираю. О, тогда мне хочется сбросить себя с четвертого этажа и сразу покончить вольну жизнь. Мой внутренний разлад так силен, так неотступна причина в себе, так мучает, что поневоле умножает мой эгоизм, который в свою очередь умножает мои страдания. Это заколдованный круг! Многое пересмотрено давно, и ничего не трогает меня. Возможно, что вообще моя художественная восприимчивость погасла, да это так и есть, я давно уже наблюдаю за собой, тогда, тогда последняя иллюзия разбита и жизнь подошла к рубежу. Вернуться назад, но чем уже жить, чем наполнить свою жизнь? Искусство – оно давно уже мне кажется донкихотством, а теперь это ясно как Божий день. Дон Кихот мог сражаться с мельницами, он не видел мельниц – а я вижу. Как страшно видеть! Наступают сумерки, затем бессоная ночь, мои гости – думы, от которых заранее у меня холод по спине проходит. Гнать их не могу, они сильнее меня. В окне серое небо, чахлые сосны, холодный ветер, никто кругом не говорит кроме финск…<утрачена часть письма>

<…> За лесом серая вода и серые люди, серая жизнь… не нужно ничего!.. Все донкихотство, хотя, как всякое донкихот[ство], оно благородно, ну а дальше что? Вечность, грозная вечность, в которой потонули поколения и потонут еще… Какой ужас, какой страх!

Сегодня утром бродил по скалам, они все сглажены, как известно, ледниковым периодом, значит, бесчисленны[м] количеством веков…

[1 зачеркн.] Задумывались ли Вы над трагическим смыслом слова «века»? Ведь это один сплошной ужас, от которого, говоря словами Гамлета, «трещит череп».

Вам, возможно, это все будет стра[нно], как человеку уравновешенному. У Вас, если б появились такие мысли, Вы бы их прогнали и отлично бы сделали, мысли эти атрофируют жизнеспособность, но я, я не могу их гнать, они владеют мной.

Как тяжело мне, господи! Скоро, вероятно, поеду домой, но боже мой, ведь дома то же самое ждет меня проклятие.

Написав письмо, меня берет раздумье, посылать ли его, но все равно. Прошу Вас, разорвите это письмо. Но слышите, непремен[но] разорвите и баста[?]

Не сердитесь, что заставил разбирать мои каракули, писать яснее не могу – рука дрожит.

Прощайте.

Позвольте Вам пожелать долго, долго, навсегда оставаться уравновешенной – в этом счастие, насколько оно доступно человеку.

Левита[н]

52. А. М. ВАСНЕЦОВУ

Москва

16 июля [18]96

Здравствуй, мой милый Аполлинарий Васнецов!

Твое письмо получил вчера, по возвращении моем, как ты думаешь, откуда[?] Из Финляндии!!! Черт знает, каким образом случилось это, но целый почти месяц шлялся по Чухляндии, облез окончательн[о], окончательно, ничего не написал и чувствую себя так, что злому татарину и не пожелаешь. Но это старая штука у меня! Тоска и уныние – постоянные спутники у меня. Теперь поселюсь где-нибудь около Москвы и попробую работать.

Финляндия мне не очень понравилась, ты был прав. На Финском заливе интересно. Никого из товарищей не видал, кроме Переплетчиков[а], который недурные этюды сработал. Жара стоит смертная у нас. Я думаю, и у Вас достаточно жарко.

Начал ли работать? Когда думаешь в Москву?

Всего лучшего желаю!

Душе[вно] твой

Левитан

Пока сам Левитан знакомился с северными пейзажами, его картины демонстрировались на двух крайне непохожих друг на друга выставках, участие в каждой из которых доказывало высокий уровень признания творчества Левитана.

18 работ Левитана были представлены в художественном отделе на Всероссийской художественно-промышленной выставке в Нижнем Новгороде. Это была едва ли не самая масштабная и выставка в Российской империи. Ее промышленные отделы демонстрировали самые современные технологии и технические решения (например, инженерные конструкции В.Г. Шухова и первый русский автомобиль), а художественный отдел состоял из произведений искусства, созданных в течении последних нескольких лет.

Одновременно три картины Левитана были представлены на выставке «Мюнхенского сецессиона». «Мюнхенский сецессион» – группа молодых художников (первая среди возникших в это время немецкий и австрийских сецессионов), выступавшая против академического искусства и активно работавшая над формулированием отличительных качеств «нового» искусства. Участие Левитана на этой выставке стало возможно благодаря помощи А.Н. Бенуа. Летом следующего года Левитан избран действительным членом «Сецессиона».

53. А. Н. БЕНУА

27 марта [1896]

Любезный Александр Николаевич!

Приношу Вам свою искреннюю благодарность за Ваше любезное содействие по отношению к выставке «Secession» – на днях я получил приглашение и послал три вещи туда.

Еще раз благодарю Вас и желаю всего лучшего.

С октября резко ухудшилось состояние Левитана – у него диагностировали расширение аорты и порок сердца.

На новый год Левитан отправился к семье Чеховых в Мелихово.

54. В.Д. ПОЛЕНОВУ

[Москва]

22 ноябр[я] [1896]

Глубокоуважаемый

Василий Дмитри[евич]!

Вчера только узнал я, что Вы вернулись в Москву. Спешу принести Вам свое сердечное поздравление по случаю двадцатипятилетия Вашей художественной деятельностей] и высказать Вам свое глубокое уважение, как к наиталантливейшему художнику, благодарность, как своему учителю и доброму, отзывч[ив]ому человеку. Заехал бы лично все это Вам сказать, но болен и болен тяжело. Дай Вам бог долго и долго поработ[ать] и по-прежнему вносить в искусство непосредственность, свежесть, правду.

Сделанное Вами в качестве художника громадно значительно, но не менее значительно Ваше непосредственн[ое] влияние на московское искусство (это звучит дико, но это так и это важно, что так). Я уверен, что искусство московское не было бы таким, каким оно есть, не будь Вас. Спасибо Вам и за себя, и за наше искусство, которое я безумно люблю.

До свидания, как поправлюсь, непременно] пойду к Вам, чтоб высказать все, что я думаю по этому поводу, а писать мне буквально трудно – ослаб.

Уважающий Вас глубоко и искренне предан[ный] Вам

И. Левита[н]

1897

55. В. А. ГОЛЬЦЕВУ[93]93
  Виктор Александрович Гольцев (1850–1906) – критик и публицист. С 1885 г. редактор журнала «Русская мысль», в котором с 1892 г. сотрудничал А.П. Чехов.


[Закрыть]

[Москва]25 янв[аря] 1897

Виктор Александрович!

Только что прочел Вашу заметку об моих работах в «Русских ведомостях»[94]94
  Статья «В мастерской художника» // «Русские ведомости» 25 января 1897 г., № 25.


[Закрыть]. Спасибо Вам. Меня она порадовала очень и вот почему. Раз Вы решились публично сказать свое мнение и сказать так симпатично – значит работы Вас очень тронули. Захватить лирикой и живописью Вас, стоящего на стороне идейного искусства, а может быть, простите, даже тенденциозного, признак того, что работы эти в самом деле достаточно сильны. Вы можете, как и всякий другой, конечно, ошибаться в определении; но в Вас, как в высококультурном человеке, способность видеть вещи в их настоящем виде и вне своих симпатий несомненно развита, и вот почему я Вам верю. Как хорошо Вы цитируете лермонтовские стихи: «С вечерними огнями печальных деревень». Это удивительно сказано. Мне взбрело на память еще несколько дивных строк его же. Не помню, как эти стихотворения называются, но там есть дивные мысли, которые удивительно подходят к определению пейзажиста:

 
С природой одною он жизнью дышал,
Ручья разумел лепетанье,
И говор древесных листов понимал
И слышал он трав прозябанье…[95]95
  Левитан ошибся: это стихотворение Е. А. Баратынского «На смерть Гёте». Есть небольшая неточность в цитировании Левитана: не «и слышал он», а «и чувствовал».


[Закрыть]
 

Вот это идеал пейзажиста – изощрить свою психику до того, чтобы слышать «трав прозябанье». Какое это великое счастье! Не правда ли?

До свидания, спасибо Вам еще раз.

Ваш Левитан

Зимой и весной здоровье Левитана продолжало ухудшаться. Активную роль в постановке верного диагноза и назначения лечения играл А.П. Чехов.

56. А.П. ЧЕХОВУ

[Москва][8 февраля 1897]

Хотя я и [1 нрзб.], тем не менее пишу тебе, [1 нрзб.] и пишу следующее. На днях я чуть вновь не околел и, оправившись немного, теперь думаю устроить консилиум у себя, во главе с Остроум[овым][96]96
  Алексей Алексеевич Остроумов (1844–1908) – терапевт, профессор Московского университета.


[Закрыть], и не дальше, как на дня[х]. Не заехать ли тебе к Левитану и в качестве только порядочного человека, вообще, и, кстати, посоветовать, как все устроить.

Слышишь, аспид?

Твой Шмуль

57. Т.И. БЕРЧАНСКОЙ

[Москва]

17 февр[аля] [18]97

Напрасно, Тереза, ты так встревожилась моей болезнью. Она серьезна, но при известном благоразумии с ней можно долго жить. Остроумов, авторитет которого ставят выше Захарьина[97]97
  Григорий Антонович Захарьин (1829–1897) – терапевт, профессор Московского университета.


[Закрыть], говорит мне, что улучшение, и значительное, произошло у меня. Советует уезжать на юг.

Еду за границу, на юг Франции или Италии, через две недели. Как Петр уже писал, кроме данных мною 76 руб[лей] ему потребуется] еще 100 р[ублей]. Больше теперь не могу. Моя болезнь, поездка за границу будут стоить очень много. Ну, на то воля господа. Всего лучшего. Поцелуй деток.

Поклон остроумному нашему Леону. Какая телятина!

Твой Исаак

Весной Левитан принимал активное участие в организации работы И.Э. Браза[98]98
  Иосиф Эммануилович Браз (1872–1936) – живописец, участник выставок «Мира искусства».


[Закрыть] над портретом А.П. Чехова для галереи Третьякова. Согласно концепции Третьякова, часть его собрания должна была быть портретной галереей «лиц, дорогих нации», и присутствие среди них изображения Чехова казалось очевидным.

58. А.П. ЧЕХОВУ

Москва

2 марта [1897]¹

Только что был у меня П.М. Третьяков, дорогой мой Ант[он] Пав[лович], и просил написать тебе и узнать, когда ты будешь в Питере и на сколько времени. Он договорился с художником Бразом, очень талантливым портретистом, получившим, между прочим, первую премию за портрет. Живет он в Питере и страстно желает писать с тебя. Он обещал Третьякову долго не мучить тебя. Ответь мне скорей.

Я скоро еду. Будь здоров и счастлив.

Дружески жму твою руку.

Твой Левит[ан]

Р. S. Привет твои[м].

59. П.М. ТРЕТЬЯКОВУ

[Москва]

4 марта [1897]

Многоуважаем[ый] и дорогой Павел Михайлов[ич]!

А.П. Чехов, на вопрос мой, когда он может поехать позировать к Бразу, сказал, что у него более или менее свободны 4–5[-я] недели поста и вторая половина мая. По-видимому, он охотнее бы поехал в Питер в мае, так как до мая он занят постройкой школы[99]99
  Чехов организовал строительство трех школ: в Мелихове, Новоселках и Талеже.


[Закрыть].

Впрочем, Чехов хотел списаться с Бразом, узнавши его адрес.

Уважающий и предан[ный] Вам Левит[ан]

60. А.П. ЧЕХОВУ

[Москва]

6 мар[та] [1897]

Дорогой Антоний!

Третьяков сообщил адр[ес] Браза: Петерб[ург], В. О., 7 линия, д. 86/8, кв. 13.

Обнимаю тебя. Будь здоров.

Твой

Лев[итан]

А.П. Чехов – И.Э. Бразу

4 апреля 1897

У него [Левитана] страстная жажда работы, но физическое состояние хуже, чем у инвалида.

С апреля по июнь Левитан совершил третье заграничное путешествие: посетил Австрию, север Италии, Швейцарию, Германию. Здесь он лечился на курортах и писал этюды.

61. Е.А. КАРЗИНКИНОЙ

Нерви, Генуя

9 апреля [1897]

Пишу Вам несколько строк, милая Елена Андреевна, ибо устал до безобразия. Ваших еще не видал, сегодня пойду к ним. Остановился в другом отеле, который мне не нравится. Здесь так же, как в Крыму весной. Только что приехал, а меня уже тянет назад! Вам это не будет понятно? Мне везде бывает плохо, но на чужбине все-таки хуже, чем в России. Я только что и делаю глупости! Не восстановить солнцу разбитой психики!

12[-й] пункт Вашего последнего письма – жениться? Да? Об этом поговорим. Теперь не могу – головы нет, да и на воздух хочется.

Душевно Ваш Левитан

Пишите: Nervi, poste restante

62. А.П. ЧЕХОВУ

Нерви, Генуя

12 ап[реля] [1897]

Милый Антонио!

Чтоб черт побрал всех докторов, исключая, конечно, тебя! Сослали меня в какую-то дыру, и черт знает зачем. Научили бы лучше, как излечиться от тоски, а то ссылают на юг, говоря, что воздух, режим все и восстановят. Ничего они не понимают! [2 строки зачеркн.].

Не сердись, что пишу мало – не хочется. [1 зачеркн.] Как-нибудь напишу большущее [?] письм[о]. Будь здоров. Ведь позируешь Бразу?

Жму твою длань, мой [?] привет твоим. Работает m-lle Мари? Скажи, чтоб много работала, а то я приеду и поставл[ю] в угол. Поклонись Лике. Если захочешь писать мне, то вот адрес:

Italie, Nervi, poste restante.

63. H. А. КАСАТКИНУ[100]100
  Николай Алексеевич Касаткин (1859–1930) – художник, член ТПХВ.


[Закрыть]

Нерви, Генуя13 апреля [1897]

Какая тоска тут, дорогой мой Николай Алек[сеевич]! Зачем ссылают сюда людей русских, любящих так сильно свою родину, свою природу, как я, например?! Неужели воздух юга может в самом деле восстановить организм, тело, которое так неразрывно связано с нашим духом, с нашей сущностью!? А наша сущность, наш дух, может быть только покоен у себя, на своей земле, среди своих, которые, допускаю, могут быть минутами неприятны, тяжелы, но без которых еще хуже. С каким бы восторгом я перенесся в Москву! А надо сидеть здесь, по словам докторов (съешь их волки!). Хотя, если я буду и дальше тосковать, я возьму и возвращусь, пусть хоть околею!

В Вене видел выставку. Интересно. Но какая масса картин! Боже, куда это, неужели это нужно, чем это кончится?

Ну, как поживаешь ты, кончил ли повторение?

Привет твоим и наши[м] товарищам. Будь здоров, как самый жирный нильский крокодил.

Жму твою длань.

Твой Левитан

Не забудь о просьбе моей поставить картины порядочно, достаточно, что они вынесли пытку в Питере. Если возможно, то «Море» и «Весну» в натурном классе[101]101
  Речь идет об устройстве XXV Передвижной выставки в Москве.


[Закрыть]. Пожалуйста, устрой, это меня тоже очень беспокоит. Ну, прощай, да хранит тебя господь.

Не знаю почему, но мне часто вспоминается Панин луг[102]102
  Дача Касаткина в Останкине.


[Закрыть]. Не признак ли это наступающей старости, ибо молодость не возвращается к прошлому, и ей кажется, что вся жизнь впереди, а для нас – фу, жутко! В одном же отеле со мной живет чахоточный, совсем умирающий, но на вопрос о его здоровье он отвечает, что очень хорошо, прекрасно… А завтра, может быть, его не станет… Убейте – куда, зачем, – не могу я этого понять; не умом – умом я понимаю, но что-то возмущается во мне и не понимаю… От этого всего «трещит череп», говоря словами Гамлета. Тоску навел на тебя, прости.

64. Е.А. КАРЗИНКИНОИ

Портофино

15 апр[еля] [1897]

Я уехал из Нерви, где мне не понравилось. Здесь очень красиво и тихо. Чувствую себя отвратительно. Кроме ужасного состояния духа, у меня сделалась сильнейшая боль груди. Если все это продлится – еду обратно, хоть умереть-то дома. Не хватает сил влачить и больную душу, и тело! Добраться бы до Трехсвятительского переулка, а там, что будет, то будет. Мой спутник – молодой незрелый[?] субъект и вдобавок довольно равнодушный – и я один, вновь один, и среди обстановки мне крайне тяжелой.

Был в Нерви у С.С. Карзинк[ина][103]103
  Сергей Сергеевич Карзинкин (1869–1918) – купец, меценат, дальний родственник Е.А. Карзинкиной.


[Закрыть]. У них все не особенн[о] хорошо себя чувствуют, дети прихворнули, да и Л.П. тоже жалуется. Что Вы, как поживает[е]? Возможно, что до скорого свидания.

Как мое возвращение удивит моих знакомых, но пускай, на доброе здоровье!

Ваш Левит[ан]

65. Е.А. КАРЗИНКИНОЙ

Портофино

27 апреля [1897]

Как я уже Вам писал отсюда (получили ли Вы письмо?), я совсем скверно было стал себя чувствовать и даже подумывал о возвращении, а потом немного стало лучше и я еду в Швейцарию. В Нерви мне не понравилось. Был у Л.П., вторично навестил Ваших. Смотрят они прекрасно. Читаю с удовольствием «Amitié». Как поразительно изображены люди! Во многом узнаешь себя, других… Читали ли Вы? Margueritte[104]104
  Братья Виктор (1866–1942) и Поль (1860–1918) Маргерит – французские писатели. Имеется в виду Поль Маргерит.


[Закрыть]скучен, есть два-три рассказа из всех. Что Вы с удовольствием перечитываете «Fort comme la mort»[105]105
  Роман «Сильна как смерть» Ги де Мопассана.


[Закрыть] не удивительно, вещь чудесная. Вы спрашиваете, что думаю я по поводу того, что женщина привязчивее мужчины? Я думаю, что это не так. Во всяком случае, это положение обобщать нельзя; если Вы говорите о женщине, выведенной в «Fort comme la mort», то это исключительно. Мопассан изобразил в большом романе женщину, понимающую, чувствующую, что эта ее любовь есть последняя любовь (она очень немолода!), и вот отчего она за нее цепляется всем своим существом. Вы помните, она наблюдает за признаками появления старости – она не хочет показываться больше своему любимому… ей жутко, да и в самом деле жутко! Когда смысл жизни построен на любви, тогда приближение старости – смерть! Старость и некрасота нелюбимы, это трагично, но это правда. По отношению к 12 пункту я совсем уже ничего не понимаю теперь после Вашего письма. Можно было или угадать, или нет – а наполовину, каюсь, не понимаю! При свидании, пожалуйста, объясните. Сделал несколько гадких набросков, не нравится здесь. Я очень одинок, хотя и имею спутника. Он молод до скуки! Хотелось быть в Москве, пойти в дом Карзинкиных, застать дома вас и по душе поболтать. Мне очень хорошо, легко чувствовалось с Вами. Вы хорошая, очень, но почему Вы меня ненавидите? Нет, вздор, этого не было, но… молчание, молчание… как говорит Поприщин у Гоголя.

Душевно Ваш Левитан

66. А. Н. БЕНУА

4 мая [1897]

Добрейший Александр Николаевич!

Обещал и очень желал участвовать в этом году на акварельной выставке, но судьба решила иначе и решила жестоко. Мне не только что не удалось изготовить к акварельной выставке, но мне не удастся кончить и к передвижн[ой], хоть и есть полудоведенные вещи. Ко мне незаметно подкралась ужасная болезнь, от которой страдаю с осени и которая меня и доконает. Нечего обманывать себя. У меня оказался порок сердца и расширение аорты. Как видите, штука мало забавная!

Я бы еще примирился, если б болезнь, лишив меня многих радостей в жизни, оставила хоть возможность работать, а то так рано складывать оружие больно. Да, ничего не поделаешь в руках этой неумолимой нелепой силы, что мы зовем судьбой!

Как Вы поживаете, что работали и где?

Черкните на досуге.

Передайте мой поклон Вашему брату[106]106
  Альберт Николаевич Бенуа (1852–1934) – художник, один из основателей Общества русских акварелистов.


[Закрыть] и общим знакомым.

Уважающий Вас И. Левитан

67. А.П. ЧЕХОВУ

Курмайор

5 мая [1897]

Дорогой мой Ант[он] Павл[ович]! Ты меня адски встревож[ил] своим письмом. Что с тобой, неужели в самом деле болезнь легких?! Не ошибаются ли эскулапы, они все врут, не исключая даже и тебя. Как ты сам себя чувствуешь, или самому трудно себя проследить? Сделай все возможное, поезжай на кумыс, лето прекрасно в России, а на зиму поедем на юг, хоть даже в Nervi, вместе мы скучать не будем. Не нужно ли денег? Я уверен, если ты и лето, и зиму проведешь хорошо, все пройдет, и врачам не придется торжествовать.

Я чувствую себя нехорошо. Болит грудь, а настроение духа? Ну, да об этом и говорить нечего – оно ужасно. Теперь я на третьем месте после Nervi. Сижу у окна и смотрю на Mont Blanc. Величаво до трепета. С вершины его – одно маленькое усилие и протянешь руку богу (если удостоит!). Хотел было вступить в законн[ый] брак с «музой», да она, подлая, не хочет! Мне очень хотелось бы родить хоть на мален[ьком] лоскутке холста Mont Blanc, да без музы ничего не выходит. Серьезно, пытался несколько раз писать – ни к черту! Через несколько дней еду в Наугейм, где буду лечить специально сердце. Во всяком случае, я скоро возвращаюсь, мочи моей нет сидеть одному здесь; у меня спутник есть, да он бутафорский – скучен и молод. Пиши письма, все перешл[ют] – я остав[лю] свой адрес, куда переезжаю.

Привет М[арье] П[авловне]. Пусть много работает, а главное – пусть глубоко работает, она это понимает. Привет также милой Ликуше.

Ах, зачем ты болен, зачем это нужно? Тысячи праздных, гнусных людей пользуются великолеп[ным] здоровьем! Бессмыслица. Ну да храни тебя бог, мой мил[ый], дорогой Антон. Обнимаю тебя. Твой [1 зачеркн.] искренне преда[нный] тебе

Шмуль

68. Е.А. КАРЗИНКИНОЙ

Курмайор

5 мая [1897]

Пишу Вам, Елена Андреевна, третье письмо и ответа не получаю. Это будет последнее. Скучно писать, не получая ответа. Сижу теперь у подножия Mont Blanc и трепещу от восторга! Высоко, далеко, прекрасно! Взобравшись на вершину Mont Blanc, уже можно рукой коснуться неба! Сделал глупость: чтобы написать ледник, взобрался высоко на гору и испортил себе сердце. Завтра еду в Наугейм, ибо мне все-таки не очень хорошо. Одно время было даже настолько плохо, что хотел ехать обратно в Россию, умирать.

Что вы поделываете, бессердечное существо? Прислать мне книжку и только! Каково?!

Дайте мне только приехать в Москву – отомщу! Если захотите исправиться и написать, то пишите: Франкфурт, Наугейм, прекрасному художнику. А может быть, у вас по этому поводу другое мнение? Я вас!

А все-таки как хочется домой, смерть!

Да напишите же что-нибудь, ужасное вы существо!

Или, может быть, вы удалились «за сцену»? Поздравляю Вас, этого только недоставало!

Ну бог с Вами. Не забывайте несчастного изгнанника.

Получил неприятное известие от Чехова – у него легкие начали болеть и ему придется ехать на юг. Как тягостно было мне узнать это. Я его люблю. Будьте здоровы. Пока преданный Вам, а если не ответите – ненавидящий Вас

Левитан

69. А.П. ЧЕХОВУ

Наухайм

12 мая [1897]

Пишу тебе несколько строк только, дорогой мой Ант[он] Павл[ович]. Вчера при[ехал] сюда. Это – специальное место лечения сердца. Был у доктора, который пропис[ал] ванны. Сегодня взял одну – приятно. Что из этого выйдет – время покажет. Тоскую до одури. Получил ли ты мои письма из Courmajeur? Писать надо сюда: Deutschland, Frankfurt а/М., Nauheim. Не пишу тебе больше – уста[л] смертельно. Как твое здоровье?

Душевн[ый] прив[ет] твоим. Искрен[не] любящий тебя

Левит[ан]

70. Е.А. КАРЗИНКИНОЙ

Наухайм

13 мая 1897

Не хотел вам писать, сердись на ваше молчание, да что с Вами поделаешь! Положу гнев на милость и напишу, но только в последний раз, если Вы мне не ответите. Как видите, я уже в курорте. Здесь специально лечат сердце ваннами. Какой вздор! Сердце можно лечить только сердцем! Не правда ли? Тем не менее я по приказанию доктора стал принимать ванны. Таково противоречие человеческой природы! Ванны достаточно приятны, но это не значит, что я буду долго ими пользоваться. Я скучаю до отвращения, не люблю немцев, которых здесь, как у нас в мае комаров, и скучаю по Москве; вывод – я скоро еду домой.

Как я вам писал из Courmajeur, я провел неделю у подножия Mont Blanc. Был также у St. Bernard’a. Это так величественно, что голова кругом идет. Пытался было – да ничего не вышло! Когда же вы мне напишете, бессердечное существо? [несколько строк вырезано].

Что я скажу по секрету. А все-таки напишите, что Вы, как Вы, думаете ли хоть изредка о Левитане? Если нет – не попадайтесь на глаза! Ну бог с Вами, Вы все-таки славная, и я Вас очень люблю.

Ваш Левитан

Что Amico?

Писать надо: Frankfurt а/М., Nauheim.

71. Е.А. КАРЗИНКИНОЙ

Бад-Наухайм

23 [мая 1897]

Получил Ваше письмо из Парижа. Как досадно и обидно за нездоровье С. А.[107]107
  Софья Андреевна Карзинкина – сестра Е.А. Карзинкиной.


[Закрыть] Она была таким молодцом в Нерви. Неужели повреждены легкие? Как жаль, как жаль. Воображаю, как вы все встревожены. Но, вероятно, все обойдется благополучно, она ведь, кажется, такой крепкий человек. Но какая Вы энергичная – в один день собраться и ехать! Одобряю. Передайте Вашей сестре мое искреннее пожелание скорее поправиться.

Конечно, Вы салонов еще не видели? Если удастся повидать, напишите Ваши впечатления. Я нахожусь в 12 часах езды от Парижа, и меня очень соблазняет также проехать в Париж, да боюсь, я еще достаточно слаб, чтобы рисковать ехать в духоте и попасть в жару, [которая], как Вы пишете, стоит в Париже. В общем мне немного лучше – ванны оказывают свое действие, а, может быть, ошибаюсь. Немного пишу. Из головы не выходят снега и ледники². Это удивительные сюжеты! Недаром греки населили снежную гору Олимп богами. Да там только и может обитать бессмертие и немой покой.

Если как-нибудь я совершенно оправлюсь, поеду на целое лето в снега и ледники. Непременно.

Помните у Пушкина: «Отсюда я вижу потока рождение и первое грозных обвалов движение»[108]108
  Левитан немного неточно цитирует «Кавказ» Пушкина, в оригинале «Отселе я вижу потоков рожденье // И первое грозных обвалов движенье».


[Закрыть]… и мне отсюда, отсюда видна земля где-то внизу, далеко внизу – чудесно!

К тому времени, как Вы соберетесь в Россию, и я попаду туда. Мне очень хочется Вас повидать, а Вам? Впрочем, Вы бесчувственное существо, и бог с Вами.

Мой привет Вашей maman.

Душевно Ваш

Левитан

Пишите побольше (Левитану конечно).

72. А.П. ЧЕХОВУ

Бад-На[ухайм]

29 ма[я] [1897]

А ведь немцы в самом деле хитрый народ и, пожалуй, обезьяну выдумали! Знаешь, их ванны действуют; черт их знает, что там в них, ибо вода как вода, а сердце делается лучше, покойнее. Обидно, т. е. обидно не то, что лучше делается, а обидно, что, вероятно, на Руси есть такие же воды, а мы ничего не сделали, а надо ехать к немцам и в самом деле начать считать их даровитым народом, а нам расписаться в своей несостоятельности. Может, впрочем, это не так, но я, кажется, поправляюсь. Делаю гимнастику, и по смыслу, напряжение мускулов должно бы заставлять сердце усиленнее работать и расширять, а оказывается наоборот. Этого что-то я не понимаю. Изредка совокупляюсь (с музой, конечно), и хорошо, – кажется, забеременела. Что-то род[ит]?

Познакомился на днях с русским[и] девицами, которые, между прочим, рассказывали, что жили где-то летом около Пушкина; вдруг распространяется слух, что А. Чехов приехал, и даже указывают его. Девицы бегают за ним, чтобы познакомиться, что им почему-то долго не дается, и узнают, что это вовсе не Чехов и даже не писатель, а какой-то чиновник. Девицы расспр[ашивали], какой ты из себя, и я, по свойственн[ому] всем приятелям обыкновению], такой портретец изобразил, что, вероятно, отбил всякое желание познакомить[ся] лично. Что, взял? Отчего книжку не прислал, как хотел? Жалко, у, жадный!

Думаю, через 10–14 дней ехать в дорогую все-таки Русь. Некультурна[я] страна, а люблю ее, подлую! Достал много запрещенных] книжек в России и прочел. Интересно, в особенности записки Екатерины II. Читаю много. Прочел Бурже¹ «Recommencements» и Paul Margueritte, достаточно слабы оба. Усталость чувствуется у Бурже. Да, нельзя без конца черпать, нужно ждать накопления содержания [2 зачеркн.].

Как твое здоровье? Стал ли прибавляться в весе? Крови больше нет? <…>

До свидания, пиши, аспид. Привет мой сердечн[ый] Марии П[авловне], твоим все[м] и, если Лика у тебя, поцелуй ее в сахарные уста, отнюдь не больше. Обнимаю все-таки тебя, хотя и приятель твой.

73. Е.А. КАРЗИНКИНОЙ

Бад-Наухайм

29 мая [1897]

Знаю я, какая Вы не эгоистка и почему Вы не хотите, чтобы я приехал в Париж. Какое лукавство! Подождите, отомщу я Вам и ужасно. Скажите! В Париже и жарко, и холодно, и кухонный запах, и выставки не важны! И все это оттого, что, зная, если я буду в Париже, то непременно буду у Вас. Ах, Вы ужасная! Так я Вам антипатичен! Ну не сердитесь на глупости, перестану, но, право, мне хочется Вас повидать. Что же мне делать? Ехать теперь – курс лечения не кончен; ехать после – Вас уже, пожалуй, не застанешь, не знаю, что и делать.

Получил на днях письмо от Серг[ея] Т[имофеевича] Морозова, упрашивает меня приехать жить лето к нему в Успенское. Это поблизости Вас, и мне очень видеть улыбается. Я не знаю, право, но мне Вас ужасно хочется видеть, и я написал Морозову, что приеду. Неужели я на старости своих лет вновь влюбился, и так неудачно, ибо Вы ужаснейший человек! Поздравляю.

А все-таки не смейте летом никуда уезжать, слышите? Я Вас…

Будем на этюды вместе ходить. Неужели и это Вам не улыбается? Проклятие!

Привет сестре и maman, а Вам ничего, прощайте, бессердечное существо.

И. Левитан

Р. S. Спасибо за поправки. У, нехорошая, не люблю Вас до смерти.

Ах, кстати, Вы пишете, чтобы я больше писал, как это надо понять? в смысле живописи или писем?

Остаток лета провел в усадьбе С.Т. Морозова Успенское и в чеховском Мелихове.