Текст книги "Гордость"

Глава седьмая

Уже у самого парка Дженайя говорит:

– Тут в паре кварталов по Никербокер убили Кармине Галанте.

Только этой подробностью из истории Бушвика она и делится с братьями Дарси, пока мы идем к парку. Дженайя потребовала, чтобы я пошла с ней вместе на свидание с Эйнсли, но я понятия не имела, на что нарываюсь: что и Дарий пойдет тоже.

Выйдя из своего особняка вслед за Эйнсли, он объявил, что желает «экскурсию по окрестностям».

Только я не экскурсовод. Уж тем более для него.

Дженайя и Эйнсли идут и кокетничают – в основном треплются о какой-то чепухе: типа мальчишников на кампусе и какие придурки их белые однокурсники – ходят зимой в шортах и худи.

– Кем там он был, Зи? – громко спрашивает Дженайя. Я от нее отстала шагов на десять.

– Отцом семьи Бонанно, – отвечаю я. Дженайя всегда пропускала мимо ушей папулины рассказы про старый Бушвик. Это я все записывала, а потом перекладывала в стихи.

– Кем-кем? – переспрашивает Дарий. Он от меня отстал на пару шагов.

– Итальянским мафиози. Они тогда всем заправляли в этом районе: наркотики, азартные игры, шантаж… чего только не.

– Класс. Похоже, ты неплохо покопалась в этом дерьме.

– Верно, – отвечаю я, не замедляя шага.

Эйнсли и Дарий озираются так, будто никогда не видели таких домов, как у нас: стоящих в ряд, с крикливыми вывесками, на которых написано «Такерия», «Ботаника», «Иглезия пентекосталь». А потом мы переходим Миртл-авеню, и Бушвик становится не похож на Бушвик.

Дарий фотографирует граффити на стенах – оно больше похоже на картинки для туристов, чем на работу подростков, которые хотят заявить о себе или похвастаться крутизной перед другими районами.

У парка Дженайя достает из сумки плед и вручает его мне. А потом они с Эйнсли куда-то отчаливают, а меня оставляют в няньках при Дарии, потому что он тут похож на рыбу, выброшенную на берег. Или это я рыба, выброшенная на берег, потому что мне никто заранее не сказал, что мы попремся на какой-то там фестиваль музыкального искусства для белых.

Я оглядываюсь и соображаю, что почти все сидят на пледах, – чего мы никогда не делали, когда приходили сюда раньше, очень давно. В те времена тут не устраивали пикников. Мы сидели на скамейках и смотрели в оба – вдруг на нас что свалится. Что-нибудь обязательно сваливалось. Впрочем, стоять я устала, поэтому расстелила плед на высохшей траве в полной уверенности, что ради всех этих белых кто-то заранее убрал крысиный помет и битое стекло.

– Парк Марии Эрнандес теперь, пожалуй, правильнее называть парком Мэри Эрнан, – говорю я Дарию: он уселся со мной рядом, запустив руки в карманы слишком тесных шорт-хаки.

– Ты это о чем? С какой радости нужно поменять название парка? – спрашивает Дарий, поднимая брови.

Какая-то белая поднимается с пледа и без всякой причины начинает танцевать. Еще даже музыка не заиграла. Собственно, она и не танцует, а без всякого ритма качает попой.

– Просто все эти белые без понятия, кто такая Мария Эрнандес, – отвечаю я. – В парке ничего не осталось от «Марии» и от «ес».

– Дай-ка угадаю. А ты знаешь, кто она такая. Вы что, родственники?

Я поворачиваюсь к нему всем телом, он слегка сдвигается, чтобы посмотреть мне в лицо.

– Мой отец, когда был маленьким, играл здесь с ее детьми. Ее убили прямо в ее квартире: она пыталась помешать наркоторговцам толкать свой товар в этом парке.

– А, – говорит он. – Здорово.

– Что именно здорово? – уточняю я.

Он пожимает плечами, рубашка натягивается на плечах.

– Чего в этом здорового? Может, правильнее сказать: «Это жесть»?

Он откидывается на плед подальше от меня, приподнимается на локте.

– Ладно. Это жесть, – произносит он. – Но здорово, что парк назвали ее именем. И – да, ни в коем случае нельзя менять название на Мэри Эрнан только потому, что сюда явились белые. Оно будет неправильно.

– Понятно, что неправильно. Я в саркастическом смысле, – отвечаю я, глядя на него косо. – Если бы ты знал этот парк, как его знаю я, то понял бы, что это все неправильно.

– Что такое сарказм, я знаю. – Он умолкает и вытягивает ноги. Мне приходится сдвинуться, чтобы освободить ему место. – А ты к чему клонишь, Зури Бенитес?

– К чему я клоню? А к тому, что ты развалился на весь плед. К тому, что я сюда хожу всю мою жизнь. И знаю парней, которые приходят сюда поиграть в футбол и оттянуться, и они с виду один в один как ты. – Я потираю тыльную часть ладони, чтобы он понял, о чем речь. – К тому я клоню, что говорят и одеваются они не так, как ты. И уж всяко не живут в домах вроде вашего. А к чему клонишь ты, Дарий Дарси?

Он живенько подобрал ноги, отодвинулся, потряс головой и расхохотался.

– Понял вас, мисс Бенитес.

Со сцены доносится громкий скрежет, я так и подскакиваю. Тощий белый парнишка с длинными волосами хватает микрофон и орет:

– Как жизнь, Бушвик?

Все приветственно голосят, и это уже полный сюр.

– Просто поверить не могу, – объявляю я вслух и достаю телефон, чтобы сфотографировать и послать фотку Шарлиз.

Краем глаза вижу, что и Дарий тоже фотографирует.

– Твой друган? – интересуюсь я. – Ах, прости, пожалуйста. В смысле твой дружок? Приятель?

Он раздувает ноздри, облизывает губы, выдыхает.

– Это Джейми Гришэм из группы «Бушвик райот». Моя сестра ее очень любит. Хочу ей послать снимок.

Говорит он это так, будто я все должна была знать заранее.

– Сестра? – повторяю я.

Он кивает.

– Младшая.

Я приглядываюсь к этой группе под названием «Бушвик райот». Тот самый тощий белый волосатый парень, еще один, в черной вязаной шапочке, чернокожий – пониже, покоренастее, с пышной бородой – и две девицы: полная белая с обесцвеченными волосами и чернокожая с косой-могавком. Перед каждым клавиатура, ударная установка, электрогитара или микрофон.

– Интересно, – говорю я вслух. – А сестра твоя, что ли, все еще там… откуда вы все приехали?

– У Джорджии летняя практика в Вашингтоне.

– Летняя практика? – Я несколько раз киваю, потому что до меня начинает доходить. – А, понятно.

– Чего тебе понятно?

Я передергиваю плечами – не хочется ему все растолковывать.

– Рок-группа, практика, облегающие шорты. Одно к одному.

Он смеется, не размыкая губ.

– Твоя сестра, похоже, не против.

– Моя сестра просто любит новые знакомства.

– Ясное дело.

Со сцены раздается грохот ударных. Некоторые придвигаются к сцене поближе.

– А тебе тоже нравится эта группа? «Бушвик райот».

– Нет. Она Джорджии нравится. – Он глубоко вздыхает, засовывает телефон в задний карман слишком тесных шорт, складывает руки на груди.

– А вот это тебе… нравится? Музыкальные фестивали в парках? В смысле а чего ты не ходишь в парк поиграть в футбол и вообще?

Он морщится.

– Ты не слишком часто вылезаешь за пределы своего райончика, верно?

Я откидываюсь назад, чтобы лучше его видеть. Он смотрит на меня, однако моргает первым.

– Я тебе вот что скажу: в этом районе ты такой же, как все. Копы и все эти белые раз на тебя глянут и решат, что ты из Хоуп-Гарденс – из дома для малоимущих, сколько бы облегающих шорт и дедушкиных туфель ты ни напяливал.

Я наклоняю голову набок, мы смотрим друг на друга.

Он снова двигает подбородком, раздувает ноздри. Я постепенно начинаю понимать, что именно так он реагирует, если его что-то бесит.

– Блин, мы с тобой так славно разговаривали, а тебя опять потянуло налево.

– Налево, налево, – повторяю я строки из песни Бейонсе, указывая большим пальцем и кивая влево.

Дарий вскидывает руки, качает головой.

Я вижу через его плечо, что Дженайя и Эйнсли идут в нашу сторону. У каждого в руке по пакетику с едой – мне таким после прогулки через двадцать кварталов по Никербокер-авеню желудок не наполнишь. Они идут, нарочно сталкиваясь плечами, и создается ощущение, что Дженайя улыбается всем телом.

Дженайя вручает мне мой пакетик – там два маленьких тако – и смеется в ответ на слова Эйнсли. В первый раз после ее приезда на каникулы мне хочется ее убить. Она меня буквально умоляла с ней пойти. А я себя теперь чувствую пятой собачьей ногой, хотя нас тут всего четверо.

– Знаешь, Дженайя, я, пожалуй, домой, – говорю я.

Встаю, Дарий бросает на меня взгляд.

– Стой, почему? Мы же только пришли, – говорит Дженайя.

– Привет, чувак! Эй, Эйнсли! – Нам машет чернокожий парень. Подходит, хлопает Эйнсли по плечу. Эйнсли скованно пожимает ему руку, а новоприбывший тычет в него кулаком, как обычный местный темнокожий. Дарий новоприбывшему едва заметно кивнул – и только.

– Это Дженайя, – представляет сестру Эйнсли. – А это Зури.

Парень смотрит на меня и говорит:

– Как жизнь, Зури? Я Уоррен.

Я нарочито медленно поднимаю сумочку, потом оглядываю Уоррена еще раз. Голос у него низкий, выговор местный, тягучий – не как у этих Дарси.

Он замечает, что я на него пялюсь, а я не отворачиваюсь. Пусть знает, что я его разглядываю, и пусть Дарий это тоже знает. На долгую минуту взгляды наши встречаются, и кажется, что все вокруг – звуки музыки, голоса, теплый летний ветерок, автомобильные гудки и вой сирен вдалеке – полностью замирает.

– Зури как раз собиралась уходить, – невоспитанно заявляет Дарий.

А мы с Уорреном все смотрим друг на друга.

Это не какая-нибудь там любовь с первого взгляда, про которую любит рассуждать Мадрина, это называется по-другому: «я-от-тебя-охреневаю-и-сейчас-прямо-съем-тебя-глазами».

Уоррен делает шаг в мою сторону, вытаскивает телефон из заднего кармана.

– Хочу тебе позвонить, – заявляет он. – Я тоже не прочь познакомиться с сестричкой Бенитес, верно, Эйнс? – И он покровительственно кивает Эйнсли.

– Ты откуда нашу фамилию знаешь? – удивляюсь я.

– Да я из местных, а тут всякий чувак от Сайпрес-Хиллз до Марси знает про сестричек Бенитес и их толстые попы.

– Чего-чего? – тут же вставляю я. – Что там про наши попы?

– Ой! Ну уж прости, знаешь, как оно у мужиков. Да и вряд ли вы тусуетесь с парнями из Хоуп-Гарденс.

Тут настает наш с Дженайей черед удивляться.

– Ты из дома для малоимущих? – спрашиваю я, корча рожу.

– Могла бы с таким видом этого и не говорить.

– Погоди-ка. Я только что говорила про Хоуп-Гарденс вон этому. – Я подбородком указываю на Дария. – А он мне ни слова, что знаком хоть с кем-то из Бушвика, особенно из социального жилья.

Уоррен смеется.

– Мы с Дарием учимся в одной школе, двое из девяти чернокожих в своей параллели. Вот и все.

– В какой школе? – уточняю я.

– В Истоне, на Манхэттене, – отвечает Дженайя, приподняв брови: мол, впечатляет. Я о такой никогда не слышала.

– Меня взяли в программу, по которой умных детей из бедных семейств отправляют в частные школы, – объясняет Уоррен, потирая подбородок. И тоже говорит так, что, мол, впечатляет.

– Частная школа? – говорю я. Мне не удержаться от улыбки, потому что меня честно впечатлил этот парень. Он тоже улыбается. У Уоррена золотая улыбка. Уоррен такой спокойный, ненапряжный. Уоррен – это Бушвик.

И номер телефона будто сам скатывается у меня с языка. Я его произношу, не моргнув, не подумав, просто кидаю ему цифру за цифрой, будто они долларовые купюры, а он стриптизер в клубе, прямо как на тех видео, которые любят смотреть близняшки.

Краем глаза я вижу, как Дженайя старается не рассмеяться. За спиной у нее Дарий с его поджатыми губами. Ничего, пусть видит, что происходит; пусть видит, как у нас принято. Вот это дело. Так вот и подходят к девушке из Бушвика – к местной девушке.

– Зури, ты вроде уходить собиралась? – говорит Дарий.

– Не, я еще побуду, – отвечаю я. – Кстати, Уоррен, не хочешь поближе к сцене?

– Давай, – говорит он и пихает меня плечом в плечо.

– Лови момент, сеструха! – говорит Дженайя и улыбается мне.

Уоррен стоит рядом все время, пока на сцене выступает «Бушвик райот». Вокруг сплошные белые, которые танцуют свои странные танцы под этот панк, тут и там мешки с едой, разноцветные пледы, местные пацаны, которые пытаются делать вид, что тут ничего не меняется. Вот только Мадрина права: все меняется. Старое смешивается с новым, как масло с водой, а я застряла между ними посередине.

Глава восьмая

Парни из нашего района

 
Мяч не соврет: прыжок, потом –
На тротуар, под потолок,
Девчонки тут же скок-поскок,
Вприпрыжку, медленно, бегом,
Как будто в танце и вдвоем –
Но прочь отсюда, со всех ног,
Я мяч хватаю, чтоб ты смог
Накрыть мне губы жарким ртом.
Хозяин здесь, хозяин мой,
Как мир, в руке ты держишь мяч,
И чтоб навеки быть с тобой,
Я мяч хватаю у тебя и вверх бросаю по кривой,
Чтоб ты за ним пустился вскачь
И – раз уж правила мои – упал бы в глубину
С кружащеюся головой.
 

– И чего бы тебе не петь рэп, как всем нормальным людям? – спрашивает Шарлиз, держа мой маленький ноутбук на широкой ладони: она читает мое стихотворение. – Ты, Зи, кое-что умеешь, но, если бы занялась рэпом, наверняка бы уже альбом записала. А Марисоль бы им торговала на каждом углу отсюда и до Вашингтон-Хайтс.

Мы сидим на скамейке у входа на баскетбольную площадку во дворе 151-й школы. Играют две команды парней, и Шарлиз ждет, когда освободится хоть одно кольцо, чтобы мы смогли покидать мячик. Сегодня здесь парней со всей округи больше обычного. Прошел слух, что в парк Марии Эрнандес приперлись копы и наводят там порядок. В результате парни перестали ходить туда и вместо этого приходят сюда – тут поспокойнее. Братишки Дарси про такое небось и вовсе не слыхивали.

Шарлиз не любит играть со мной в баскетбол, но все лучше, чем сидеть, болтать, чирикать, как два воробушка, говорит она. Она не хочет, чтобы нас приняли за баскетбольных фанаток: она не хвост собачий, а спортсменка. Я ей не говорю, что я-то, по сути, тайная фанатка, потому что мне нравится смотреть, как играют парни из нашего района.

– Значит, ты хочешь, чтобы я стала рэпершей, потому что ты баскетболистка и мы прямо-таки подпадем под стереотип «динамичная парочка»? – спрашиваю я, отбирая у нее ноутбук и засовывая его в рюкзак.

– Так, приехали. А почему обязательно стереотип? – Она вытаскивает из-под скамейки свой мяч, начинает перекидывать из ладони в ладонь.

– Лайла и Кайла до сих пор уверены, что родители Дарси – баскетболисты или рэперы. Вернее, их папаша… а мамаша вышла за него по расчету.

– И после этого они взяли и переехали в Бушвик?

– Так я про это и говорю. Больно уж они носы задирают.

– Ты, Зи, тоже бы задирала нос, если бы твой папа зарабатывал такие деньжищи.

– А вот и не задирала бы! И не считала бы себя лучше всех остальных. Не смотрела бы свысока на себе подобных. Вот, возьми, например, Уоррена…

– Уоррена из Пальметто?

– Ага. Вот, посмотри. – Я показываю ей эсэмэски в телефоне. После нашей встречи я уже подписалась на Уоррена в инстаграме и снэпчате. А еще мы переписываемся, так, ни о чем, – как мы едва не оказались в одной начальной школе. Ничего особенного, так что сплетничать с Шарлиз не о чем. – С виду не скажешь, что он большой умник и учится в частной школе на Манхэттене, – говорю я.

Шарлиз смеется, просматривая его аккаунт в инстаграме и фотки с тегами.

– Мы с тобой, похоже, разных Уорренов знаем. Я помню этого задохлика в шестом классе, как раз перед тем, как он попал в эту программу, – посмешище всего класса, вечно со всеми дрался, но да, голова что надо. Учителя говорили: ему скучно, заставили его сдать этот тест, он набрал кучу баллов, вот его и отправили в школу для белых. Он у нас с тех пор вообще почти не показывается.

– Так он не как все, – говорю я и слегка улыбаюсь. – А я думала, он здешний…

– Приветик, Зури! – выкрикивает один из парней на площадке.

Я поворачиваюсь посмотреть, кто это, и Шарлиз отбирает у меня мяч.

– Как жизнь, Колин? – кричу я в ответ, а потом машу всем парням, которые машут мне.

– Между прочим, ты Колину нравишься, – говорит Шарлиз. – И он точно здешний.

– Да ладно тебе, Шарлиз, – говорю я. – Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Неважно, здесь парень родился или нет, главное, у него горизонты нормальные. Цели есть, устремления.

– А допустим, у красавчика Дария все они есть, плюс еще и деньги водятся? А Уоррену, как зарабатывать начнет, сколько еще пахать, чтобы вытащить всех матушек, тетушек и бабушек из нищеты? Тебе-то ничего и не останется, – заявляет Шарлиз, перекидывая мне мяч.

Я стукаю его о землю, подкручиваю, пропускаю между ног, отдаю обратно.

– Да ну тебя! И ты туда же! Я не для того с парнем дружу, чтобы заглядывать ему в карманы! А этого парня я вообще терпеть не могу.

И тут в заднем кармане начинает вибрировать телефон. Я оставляю мяч Шарлиз. Эсэмэска от Уоррена:

Я хотел бы вечером с тобой погулять.

Вот теперь я знаю, каково это – улыбаться сразу всем телом, как Дженайя, потому что Шарлиз спрашивает, от Уоррена или нет, даже не посмотрев мне в лицо.

– Что, Зи, наконец-то дошло до дела? Давно пора, – говорит Шарлиз, да так, чтобы все слышали. Перекидывает мяч Колину и тем парням, что у ближайшей корзины.

– Зи, как насчет пообщаться? – кричит мне один из парней.

– У меня есть бойфренд, – отвечаю я.

Это не правда. Однако и не ложь. Я отвечаю Уоррену:

Нет. Это Я хотела бы вечером с тобой погулять.

Глава девятая

Вообще-то у меня никогда не было причин держать что-то в тайне от младших сестричек. Да и бессмысленно – все равно выведают, в нашей спальне слишком тесно для скрытых влюбленностей, замалчивания важных имен, тайных свиданий.

Пришла мне эсэмэска, телефон завибрировал – Кайла почувствует это в своей кровати на первом уровне на другом конце комнаты. Стала я себе воображать, что целуюсь, – Лайла подметит мечтательное выражение моего лица и захочет знать, как и с кем. А потом обе близняшки на раз отыщут его в соцсетях и все про него выяснят – даже если я этого красавца выдумала вместе с его именем.

С обоими Дарси они все это уже проделали, потому что Дженайя не в состоянии думать, мечтать и говорить ни о ком, кроме Эйнсли. Дарию достается еще сильнее, потому что он, по выражению близняшек, «свободен». Вот только его они в соцсетях не нашли. Я и сама проверяла. А близняшки перепроверили и теперь пытаются вычислить, не скрылся ли он под другим именем и аватаром. Зато эту самую Кэрри они нашли, и у нее на странице есть несколько фотографий Дария: затылок, профиль, даже губы. Явно между ней и Дарием что-то есть. С другой стороны, у нее на странице есть и другие парни, в том числе и Уоррен.

– Я иду с Шарлиз в кино, – отвечаю я близняшкам на вопрос, зачем я намазала губы блеском, надела любимые серьги и облегающие джинсы.

Прокатило – когда куда-то идешь с Шарлиз, имеет смысл прихорошиться, потому что, куда бы мы ни пошли, мы везде встречаем мальчиков.

– Главное, чтобы у них были для нас младшие братья, родные или двоюродные, – заявляет Лайла, не отрываясь от телефона.

Я эту фразу привычно игнорирую.

В гостиной мама с папулей разлеглись на диване и смотрят телевизор. Мама закинула ноги папе на колени, он массирует ей ступни, а она перебрасывается репликами с персонажами любимого сериала. Даже не глядя в мою сторону, мама предупреждает:

– В десять вечера! Будешь задерживаться – напиши или позвони!

Я чмокаю обоих в щеки, и в этот миг мне кажется, что я могла бы, если надо, облететь вокруг света и обратно, потому что здесь меня всегда будут ждать: родительская любовь, шумные сестрички, захламленная и переполненная квартира, неистребимый запах домашней еды.

А снаружи меня ждет иное и новое, но тоже в чем-то домашнее: парень, живущий по соседству. Уоррен из Бушвика.

Я сказала ждать меня на углу Джефферсон и Бродвея, и он тут же сообразил, что я хочу сохранить нашу встречу в тайне от сестер – и от родителей. Он знает, где я живу, и может, если захочет, позвонить в домофон. Тем не менее он дожидается меня на углу, с улыбкой от уха до уха.

– Отлично выглядишь, – хвалит Уоррен, глядя на мои косички и огромные золотые серьги. – Зизи с нашего квартала, верное дело.

– В смысле? – спрашиваю я и широко улыбаюсь, потому что и он выглядит на все сто: новенькие кроссовки, свежая футболка, отлично сидящие джинсы.

– Стиль твой мне нравится, – поясняет он, протягивая мне руку.

– Уж поверь, не для тебя старалась, – говорю я и беру его за руку, хотя и не обязана, но рука совсем рядом, такая гладкая и сильная.

– Чего, не любишь комплименты?

– Просто у нас не свидание.

Я не отодвигаюсь, не напрягаюсь, потому что, хотя я его пока знаю плохо, Уоррен очень похож на других парней из моей школы и из соседних домов. У меня никогда не было настоящего бойфренда, так, случалось то да се с парнями: подержаться за руки в школьном коридоре, в шутку побороться в парке, сыграть вдвоем в баскетбол, чтобы он по ходу шлепнул меня по попе, а я его шлепнула по физиономии за то, что переходит черту. Но мы всегда бывали в компании, и даже если оставались ненадолго наедине, все равно это было не свидание.

– А что у нас тогда? – спрашивает Уоррен.

Рядом дожидается такси, он открывает для меня дверцу.

– Так, потусуемся, – говорю я и усаживаюсь на заднее сиденье.

Я делаю вид, что ничего в этом нет такого, мол, я привыкла, что парни сажают меня в такси и открывают передо мной дверь.

– Я не тусуюсь, – говорит Уоррен, усаживаясь рядом. – Нет у меня времени тусоваться. Так что для меня это свидание. – А потом обращается к водителю: – В центр. Угол Курт и Монтагю.

– В центр? – удивляюсь я. – У тебя есть на это деньги?

Он бросает на меня косой взгляд, и мне хочется взять свои слова обратно, однако это же Уоррен из Бушвика, который, хотя и учится в пижонской школе, живет-то в социальной квартире. Так что я не сдаюсь.

– Уоррен? Чего нам на автобусе-то не поехать?

– Потому что у нас свидание, – говорит он, облизывая губы.

Я смеюсь.

– Не свидание. И вообще, не знаю, с кем там ты водишься в этой твоей школе на Манхэттене, но я, как ты сам сказал, Зизи с нашего квартала, и передо мной можно не выпендриваться, платя полсотни за такси.

– А если мне хочется?

– Лучше на эти деньги поесть или сходить в кино.

– Одно другому не мешает.

Я бросаю на него косой взгляд, а он смотрит в лобовое стекло и все еще улыбается.

– Ты наркоту толкаешь, Уоррен?

– Чего? – Голос срывается на хрип, он поворачивается ко мне – глаза выпучены, рот раскрыт. – Меня уже в школе с этим достали, а тут я наконец-то позвал на свидание одну из сестер Бенитес – и опять двадцать пять.

– Не могу не спросить. Да ладно тебе, Уоррен. Сам знаешь: ни один чувак из Бушвика не будет тратиться на поездку к черту на рога, только чтобы произвести впечатление на первую попавшуюся девушку. Ты, типа, решил спустить двести баксов на это не-свидание?

– Во-первых, ты не первая попавшаяся девушка. Во-вторых, я не просто чувак из Бушвика. Кажется, я ясно выразился. А в-третьих, я умею зарабатывать. Ты думаешь, я учусь в одной школе с богатенькими придурками и не использую тамошние возможности? Работаю в школьном летнем лагере, тренирую борцовскую команду младшеклассников, даю уроки.

Ладно, пусть видит, как я подняла брови и взглянула на него совсем по-другому. Все эти разговорчики об элитной школе запудрили мне мозги, но, узнав, что он по-честному зарабатывает деньги, я не против покататься в такси.

– Я просто не очень хочу, чтобы ты на меня тратился, – говорю я примирительно.

– Это я понял. Сказал же уже: ты не первая попавшаяся девушка. Уж поверь, охотниц до чужих денег я опознаю на раз. Вот только, выяснив, что я зарабатываю тренерством и уроками, они дают мне от ворот поворот. – Он придвигает руку к моему бедру, проводит костяшками пальцев по джинсам.

Я смеюсь и шлепком сбрасываю его руку.

– Так я тебе и поверила. Здешние девушки… если ты хорош собой и в состоянии сводить их в «Ред лобстер»…

– Надеюсь, ты не ждешь, что я тебя поведу в «Ред лобстер».

– Ну мне бы понравилось… прокатиться на метро, посмотреть хороший фильм под сухарики с чеддером.

– И всего-то?

– В смысле «и всего-то»? Знаю, что ты думаешь, и ответ – нет! Может, я и хочу в «Ред лобстер», но не больше. Ничего взамен!

Он снова смотрит на меня краем глаза, как будто спрашивает, уверена я или нет. И в этот миг какая-то тяжесть ложится мне в живот – нужно ему напомнить, что у нас не свидание.

– Мы только тусуемся, ясно? В смысле ты очень классный и все такое, и я не прочь познакомиться поближе.

Всю дорогу в центр мы просто болтаем. В смысле болтает он. За полчаса я узнаю в подробностях, каково это – быть самым привлекательным чернокожим парнем в Истоне. Стоит ему это произнести – и я сразу вспоминаю про Дария. Против воли, но теперь его из головы не выгнать, и я начинаю мысленно их сравнивать.

Что до внешности, Дарий явно выигрывает: прямо модель, его будто зафотошопили с этой его гладкой шоколадной кожей и точеным подбородком. Но, на мой вкус, он даже слишком хорош и ухожен. Так что Уоррен все-таки его обходит: красив, но не идеально, а еще этот ритм в походке, низкие ноты в голосе и умение смеяться собственным шуткам.

Я тоже пытаюсь смеяться, но все время отвлекаюсь на здания и улицы за окном. Хочется спросить у него про новые кондоминиумы на Фултон-авеню. Хочется поискать на свежескругленном углу улицы старого растамана с седой бородой, который когда-то торговал цветастыми ковриками, старой деревянной мебелью и даже бывшими в употреблении кастрюльками и сковородками. Хочется узнать, что случилось с деревянными домишками, которые раньше ютились между детским садом и бакалейной лавкой. Мы едем мимо Бед-Стай и Клинтон-Хилл, и кварталы эти будто мое лицо и тело сразу после начальной школы: все знакомо, но меняется прямо у тебя на глазах.

– Лично я вообще без понятия, зачем они переехали в Бушвик, – продолжает Уоррен.

Я включаюсь обратно в разговор, еще не поняв, что речь зашла о Дарии.

– А он сам чего говорит – зачем они переехали в Бушвик?

– Не знаю. Мы такое не обсуждаем. – Он пожимает плечами.

– Но Эйнсли-то зато классный, да?

– Да. Они оба классные. Просто нам особо не о чем говорить. Мало у нас общего. Я в школе с другими ребятами общаюсь. Не с Дарием.

– Да уж я-то тебя понимаю.

– Гляжу, Дженайя крепко запала на Эйнсли.

– Нет. Наоборот. Моя сестра не из таких.

– А ты на Дженайю не похожа, да?

– Да. Стой. В каком смысле – не похожа?

– Ты бы не связалась с таким, как Эйнсли. С чуваком из тех, которые считают себя лучше других. Типа Дария, – добавляет он и морщится. – Я же вижу: тебе нравятся парни из своих. Грубоватые, без этих фиглей-миглей.

– Можешь это повторить. – Я хохочу.

Он тоже хохочет, но мне не понять, что он имеет в виду. Я смотрю на него искоса, потому что он явно что-то затеял.

Приехали, я думаю, что теперь мы пойдем в кино – до кинотеатра всего несколько кварталов, но Уоррен ведет меня по Монтегю-стрит: в этой центральной части Бруклина я еще, по сути, никогда не бывала. Бруклин вообще поделен на части. Некоторые, как вот Монтегю-стрит в Бруклин-Хайтс, совсем не похожи на наши края, ходят тут всякие люди, зачем – непонятно. Я не ходила никогда. Магазины дорогущие, никаких тебе баскетбольных или гандбольных площадок, магазинчиков «за всё» и крылечек, куда можно поставить гриль и нажарить курицы, никаких тебе пателито во фритюре на тесных закопченных кухоньках, никаких перенаселенных квартир, где толкутся дядюшки, тетушки и кузены с юга или из Доминиканской Республики.

– Бывала на Променаде? – спрашивает Уоррен и берет меня за руку.

Я мягко отстраняюсь и делаю вид, что он до меня вообще не дотрагивался.

Нужно быстренько решать, рассказывать ли Уоррену, что я почти нигде не бывала. Моя родня даже в Бруклине редко куда выбирается. Дальняя поездка за покупками – это сесть на двадцать шестой автобус до Фултонского молла. Если же мы едем на такси, то в ресторан «Би-Джей» в молле «Гейтуэй» в Браунсвиле или в «Костко» в Сансет-парке. Поездка на Манхэттен – целый праздник. Я могу пересчитать по пальцам одной руки, сколько раз бывала на Таймс-сквер.

Мама с папулей либо заняты, либо слишком устали: папуля работает на двух работах, мама растит нас и занимается хозяйством. Так что мы по большей части в своем районе, где можно гулять самостоятельно и нас все знают.

– Ага, была я на этом про-как-там-его, – отвечаю я.

– Ну так мы туда. Мое любимое место во всем Бруклине.

– Что, правда? – А что еще на это скажешь?

– Знаешь, что было бы здорово? – говорит он, будто бы прочитав мои мысли. – Возить ребятню из нашего района в такие места. Наверняка многие из них ни разу не лазали на Эмпайр-стейт-билдинг, да и в Гарлеме не бывали. Я раньше и сам не бывал.

– А классно бы было. Сам приподнялся – помоги другим, – говорю я ровным голосом, а сердце так и колотится. Я никогда не расписывала по пунктам, чего хочу от будущего бойфренда. Вот Дженайя – та запросто. Но, слушая Уоррена, я волей-неволей составляю в голове список и помечаю галочками пункт за пунктом. Первый: красив до чертиков. Галочка. Второй: умен до чертиков. Галочка. Третий: есть мечты, цели, устремления. Галочка, галочка, галочка.

Впрочем, несколько баллов я ему сняла за то, как он пялится на мою попу.

Начинаю гадать, насколько этот Променад шикарное место и не будем ли мы там выглядеть странно, но Уоррена, похоже, ничего такое не смущает – и плевать ему, что одет он по-простому.

– В следующий раз я отведу тебя в свое самое любимое место после угла Джефферсон и Бушвик, – говорю я.

– И где оно? – спрашивает он, придвигаясь чуть слишком близко.

– Угол Фултон и Хойт. Ближе к центру. Я там книги покупаю, – говорю я. – Папа меня туда иногда возит.

– Любимое место – книжный магазин? – Он разворачивается ко мне всем телом.

– Это не магазин. А книжный… лоток. Дядька продает книги прямо на углу.

– А в магазин чего не пойти?

– Ну это, типа, и есть магазин. Да ладно тебе, Уоррен. Ты и так все знаешь. Ты ж умный и, если бы не ходил в эту выпендрежную школу, сам бы покупал книжки у мужика на углу.

– А ты любишь читать?

– А чего, по виду не скажешь?

– Я такого не говорил. Просто не думал, что твое любимое место в Бруклине – угол, где какой-то чувак продает книжки. А почему не… библиотека?

– Я люблю, чтобы книги были свои.

Он делает паузу.

– Ты мне нравишься, – говорит он.

Я слегка улыбаюсь в надежде, что он поймет: меня на такое не поймаешь. И все равно не то чтобы я на него обиделась.

– Ты тоже ничего.

– Вот как, я ничего? Услышал, Зизи с нашего квартала.

И тут квартал, через который мы шли, внезапно заканчивается, вернее, распахивается, открывается парк, а неподалеку – вид на небоскребы Нью-Йорка на фоне смутно-синего неба и выцветшего желтого солнца. Мы идем по парку, и до меня быстро доходит, почему это его любимое место в Бруклине. Парк, или променад, тянется вдоль реки, которая отделяет Бруклин от Манхэттена.

Вдоль металлического забора стоят скамейки, серо-голубая вода так и тянет меня к себе. Дует теплый летний ветерок, на руках появляются мурашки. Мадрина говорит про такое: крупицы сахара, подсластить твою душу; начинается все с любви, с притяжения, с чего-то нового и нежного – и если набрать его полную грудь, она лопнет. Я стискиваю зубы, складываю руки, прижимаю поплотнее – отгораживаюсь от мира надежной стеной.