Текст книги "Всё зеленое"

Глава 23
Тоня

Ярослав с Тифоном вернулись поздно, и, если бы Амелин не договорился насчет номера, нам бы пришлось все это время сидеть на улице.

А так до начала той самой дискотеки мы успели успокоиться, обсохнуть и переодеть Амелина в Лёхины джинсовые шорты чуть выше колен и голубую клетчатую рубашку с длинными рукавами. Смотрелось непривычно и свежо. Превратившись в один момент из депрессивного неформала в милого, уютного мальчика, Костик выглядел очень умилительно.

После ужина в ресторане мы завалились на диваны в холле главного корпуса.

Тащиться к себе было лень, к тому же Лёха выслеживал тех пепельных блондинок и просил не бросать его. Блондинки, правда, так и не появились, но зато мы познакомились с аниматорами Гошей и Каролиной. У него была козлиная борода и хвостик на макушке, а у нее разноцветные косички и брекеты. Оба в ярко-красных футболках и с плетеными фенечками на запястьях.

Они сами подсели к нам и стали навязчиво зазывать на мероприятия: диско-бар, караоке, «Русское лото», интеллектуальная игра «МАФИЯ», турнир по бильярду, лирические песни под баян…

Вялые и разморенные после еды, мы, как морские котики, полулежали друг на друге и вполуха слушали их радостную агитацию. Но баян заставил Лёху оживиться.

– А хотите лирические песни под аккордеон? Могу устроить.

– У нас только баян, – сказала Каролина.

– Жаль, – Лёха снова отвалился на мое плечо. – А так бы я спел.

– А вот спеть вы можете в караоке! – воодушевленно подхватил Гоша. – В девять часов, то есть ровно через десять минут к вашим услугам в здании главного корпуса откроются двери нашего караоке-клуба.

– Да ну, – отмахнулся Лёха. – Чего у вас там петь? А белый лебедь на пруду качает павшую звезду? Даже с аккордеоном и то веселее.

– Репертуар нашего караоке-клуба весьма широк, – заученным текстом отозвался Гоша. – Вы можете ознакомиться с каталогом произведений у ведущего непосредственно в клубе.

– Не, – Лёха поморщился. – Во-первых, у вас там все равно никого нет. Перед кем мне там петь? А во-вторых, бесплатно я пою только для друзей.

– А вы кто? – приняв его слова за чистую монету, заинтересовалась Каролина.

– Да так… – с неопределенной многозначительностью протянул Лёха, не успев придумать ничего лучшего.

– Исполнитель? – высказал предположение Гоша.

– Еще какой, – заверил Лёха.

– Восходящая звезда поп-сцены, – подсказал Амелин.

– Чего это поп? И я уже «взошел». Еще одно неуважительное высказывание – уволю, – и, заметив, что я смеюсь, Лёха добавил: – Обоих.

Гоша с Каролиной никак не понимали, что мы шутим, и доверчивое любопытство в их глазах понесло его дальше:

– Это моя подтанцовка, – Лёха небрежно похлопал Амелина по спине. – Я им разрешил тут, на дискотеке, подработать. У нас перерыв в гастрольном графике.

– А где тебя можно посмотреть? – спросила Каролина. – Или послушать.

– Ну вот он я, – Лёха широко распростер руки. – Смотрите. Слушайте. Наслаждайтесь. Пока танцы не начались.

– Я имела в виду музыку…

– Вы что, не понимаете? – Лёха нахмурился. – Мы вообще-то тут инкогнито. Я вам сейчас скажу, а вы побежите всем направо и налево трепать. Я сюда, между прочим, отдыхать приехал и не хочу под дверьми номера находить бездыханные женские тела. Мне всего этого в Москве хватает.

– У нас здесь не очень молодой контингент, – сообщил Гоша, теребя бороденку.

– Знаю я ваших немолодых, – Лёха вальяжно откинулся. – Озабоченные тридцати – сорокалетние стервы с пятым размером, накачанными задницами и захватом десантника. Нет уж, спасибо. Я в отпуске.

После этих слов интерес в Гошиных глазах усилился в разы.

– Мы не расскажем, – пообещал он.

– Тоня, объясни им, – с показной утомленностью Лёха положил голову мне на плечо.

– Его фамилия Криворотов, – сказала я. – Только это вам ничего не даст. Потому что с такой фамилией ему пришлось взять сценический псевдоним.

– С какой такой? – Лёха тут же вскинулся. – Все. Ты уволена.

Амелин громко расхохотался.

– Че ты ржешь? – фыркнул Лёха.

– Извини, – Костик всхлипнул. – Я не знал, какая у тебя фамилия.

– Ты, наверное, в школе и над словом «многочлен» ржал? – проворчал Лёха.

– А ты не ржал? – утирая слезы рукавом, отозвался Амелин.

– Ржал, – признался Лёха. – И над эбонитовой палочкой тоже.

И они оба, как если бы им было одиннадцать, зашлись в дурацком истерическом гоготе. И вроде немного успокаивались, но потом смотрели друг на друга и все начиналось по новой.

Я сказала аниматорам, что это надолго, и они, еще немного посидев, ушли, а мы до самых танцев так и смеялись над разными детскими глупостями и Лёхиными школьными анекдотами, отчего проходившие мимо постояльцы косились на нас с нескрываемым осуждением, полагая, что мы находимся под действием каких-нибудь запрещенных веществ.

В конце концов к нам подошла милая девушка администратор и очень любезно попросила: или вести себя «прилично», или уйти. Тогда Лёха поднял на нее свои наглые васильковые глаза и с совершенно серьезным лицом сказал:

– Уходя с урока, мальчик Федя так сильно хлопнул дверью, что с урока ушел и Вася, сидевший на подоконнике.

Девушка недоуменно заморгала густо накрашенными ресницами, а мы забились в очередном припадке хохота.

Подсветка в диско-баре была неоново-голубая. Едва заметные столики мерцали белыми скатертями. Под потолком медленно крутился зеркальный шар, в центре круглой танцевальной площадки лунными улитками ползали его блики.

Мы пришли самыми первыми. Вошли и остановились, привыкая к освещению.

Играла «The sun always shine on TV» – песня из шазамов, которые слушал Амелин, только с женским вокалом и в танцевальной обработке.

– Тач ми, – как всегда нарочно коверкая произношение, подпел будущий лингвист. – Хау кен ит би… Билив ми. Ве сан олвейс шайн он тиви. Этот ванильный кавер совсем не звучит.

– Тебе, между прочим, под эту ваниль всю ночь зажигать.

– Зажигать я могу под любое.

– Если есть топливо, я тоже могу под любое, – Лёха уже приметил барную стойку и прямиком направился туда.

Бармен, парень молодой, но уже почему-то лысый, оказался тем самым Митей, который должен был с нами расплатиться. Увидев, что нас трое, Митя озадачился, но Лёха сказал, что он – группа поддержки, и заказал себе виски с колой.

Музыка играла в духе «Дискотеки восьмидесятых». Неудивительно, что они с таким трудом раскачивали людей. Митя пояснил, что в выборе плейлистов администрация ориентируется на основной контингент дома отдыха, которому по большей части за сорок.

Народ стал подтягиваться только через час.

Мы с Амелиным без энтузиазма переминались с ноги на ногу под зеркальным шаром, а Лёха допивал третью порцию виски, когда в зал заглянули Лёхины пепельные блондинки.

Заметив, что девушки в нерешительности замешкались в дверях, Лёха тут же выскочил на танцплощадку и, яростно размахивая руками, запрыгал, выкрикивая во все горло: «Кислотный диджей. Хей! Кислотный мьюзик. Хей! Кислотный пипл…»

Нам, конечно, очень повезло, что он пошел с нами, потому что одно дело просто уметь «зажигать» и совсем другое – зажигать собой других.

В этом смысле сравниться с Лёхой не мог никто. Это было у него в крови. В его теле и духе, в чувствах и мыслях, в жизненной философии и во всем его раздолбайском естестве. И пускай его танцевальные способности были далеки от амелинских, энергетический заряд срубал наповал.

Девушки, разумеется, заинтересованно задержались, а те, кто уже пришел за столики, отвлеклись от своих разговоров. Но самое главное было то, что Лёхе удалось зажечь не только их, но и нас с Амелиным. Еще через одну песню к нам присоединились две подвыпившие дамы лет пятидесяти, после них – семейная пара типа моих родителей, за ними пухлый пивной мужик с угловатой дочкой года на четыре младше нас, стеснительная одинокая женщина, загорелый до черноты дед, а вскоре и Лёхины девушки.

«Свет… Далеких планет нас не манит по ночам, он может нам только сниться…»

– Летим высоко! – кричал Лёха громче самой «Дискотеки Авария», призывно протягивая руки девушкам. – Любить друг друга в небе! Меж звезд и облаков…

Мы скакали под эту ритмичную, жизнеутверждающую музыку, и что-то изнутри настойчиво рвалось наружу. Что-то огромное, светлое и мощное, как Лёхин энергетический заряд; что-то абсолютно первородное и бесконечно волнующее, как безупречные движения Амелина; что-то великое, легкое и абсолютно космическое, как сама жизнь.

– Впервые во вселенной только мы – улетаем с тобой! – Амелин схватил меня за руку, и остаток песни мы допрыгали в обнимку, а потом, не разлепляясь, перешли на медляк.

Я не видела, куда подевался Лёха и что вообще происходило вокруг, но в какой-то момент к нам подошел бармен и сказал, что нехорошо постоянно танцевать друг с другом. Нужно приглашать и веселить гостей. Я ответила, что для веселья у них есть аниматоры, но мы все равно были вынуждены разойтись в разные стороны площадки.

Одной получалось хуже. Скучнее и проще, и, если бы в природе существовала должность «антианиматор», я бы справлялась с ней круче всех. Я не умела веселить и навязывать себя другим тоже.

Но танцы были далеко не самым неприятным занятием, которым люди занимаются за деньги, так что пришлось взять себя в руки и нацепить приветливую улыбку, по ходу вспоминая, что я дочь своих родителей и капелька их тусовочного драйва во мне все-таки должна присутствовать.

Я бодро приплясывала среди уже довольно плотно скопившегося народа, когда за одним из столиков неподалеку заметила одну из девушек, что танцевали с нами в баре «24/7». Ту скуластую брюнетку в шотландке.

Она сидела со скучающего вида мужчиной и, крепко сжимая его руку, с унизительной подобострастностью смотрела ему в глаза. Они молчали.

Я насторожилась. Очень странное, подозрительное стечение обстоятельств. И наша машина, и эта курица в одном месте. Слишком уж явное совпадение. Марков бы сказал, что очевидные вещи всегда составляют основу любой логической взаимосвязи. А с логикой у меня никогда проблем не возникало. Белов, конечно, тоже находился в том баре, но если бы это он оставил «Хайлендер» на парковке, охранник бы точно об этом знал, даже если был пьян.

Торопливо протиснувшись через танцующих, я отыскала Амелина. С довольным лицом он кружил на вытянутой руке маленькую седовласую бабульку и меня в упор не замечал. Лёха как сквозь землю провалился. А оставить все как есть я уже не могла.

Парней поселили в этом же корпусе, только на четвертом этаже. Я знала, в каком номере, но нашла бы и так. В коридоре так сильно тянуло грейпфрутовым паром, что отыскать, из-под какой двери он шел, не составляло труда.

Я постучала. Открыл Тифон. Резко и быстро, словно ждал. Он был босиком, в трусах и с полотенцем на шее. В мокрых волосах и на переносице еще поблескивали капельки воды. Я сделала вид, что ничуть не смутилась.

– С ума сошли? В номерах нельзя курить. Вас оштрафуют.

– Я уже сказал им, – он оглянулся назад.

В приоткрытую дверь я увидела валяющегося на кровати одетого Лёху и Ярослава тоже в трусах, дымящего возле распахнутого настежь балкона.

– Можно тебя на два слова? – Я почему-то решила, что рассказать о девушке нужно именно Тифону.

– Ну, – он, как был, вышел в коридор и прикрыл за собой дверь.

– Получилось что-то с машиной?

– Получилась полная фигня. Нас развели, как малолетних детей. Ну то есть мы понимали, что разводят, но сделать ничего не смогли.

– Это как?

– Ярославу пришлось накатать заявление об угоне. Завтра они типа проведут «следственные мероприятия»: поедут к тому бару на трассе, опросят свидетелей, сделают фотки и прочую хрень. А потом вернутся сюда, зафиксируют местоположение «хайлендера» и запилят отчет о том, что оперативно нашли машину.

– Все равно мы сегодня уже никуда не уехали бы.

– Дело не в этом, – Тифон стянул полотенце с шеи и вытер лицо. Дракон замахал крыльями, – Фишка в том, что теперь ее нужно снять с угона. А сколько это займет дней, никто не знает.

– Ничего себе! Значит, нам придется сидеть здесь?

– Пока да. Если, конечно, Ярослав не позвонит отцу. А он не позвонит.

– А они собираются искать того, кто угнал машину?

– Зачем? Им это не нужно. Машина-то найдена.

– Там, на танцах, – я неопределенно махнула рукой, – я видела одну девушку из бара. И мне показалось странным, что она здесь.

Тифон задумчиво вперился в меня взглядом, от чего создалось ощущение, что это я раздета, а не он.

– Бар тут поблизости и, если бы мы не заблудились в лесу, то добрались бы сюда очень быстро. Ничего удивительного, что там могли быть люди из пансионата.

– Тогда мне показалось, что она проститутка.

– И что с того?

Я почувствовала себя глупо.

– Ну ладно. Фиг с ней. Вы уже, наверное, спать ложитесь.

– Собираемся.

– А нам танцевать всю ночь.

– Лёха рассказал.

Тифон замолчал, и между нами повисло странное, волнительное напряжение, от которого захотелось бежать со всех ног.

– Спокойной ночи, – я развернулась и быстрым шагом почесала по коридору.

– Хочешь, чтобы я с ней поговорил? – крикнул он мне вслед.

Я остановилась. Подумала и вернулась:

– Просто мне она вряд ли сознается.

– А почему ты думаешь, что мне сознается? – Он рассмеялся. – Я такой страшный?

– Ты убедительный.

– На самом деле я очень плохо нахожу общий язык с женщинами. Лучше Криворотова попросить.

– Нет. Нужен ты. Лёха сразу начнет флиртовать, а с тобой она быстро поймет, что в случае чего у нее могут быть неприятности.

– Предлагаешь запугать ее?

– Ну да. Скажи, что мы все знаем. Что машину нашли и завтра вызовем полицию.

Тифон иронично ухмыльнулся:

– И она сразу все выложит?

– Ну не хочешь, как хочешь, – я помялась. – Извини. Думала, тебе это интересно. Ради справедливости.

Он тяжело вздохнул и сказал:

– Ладно. Сейчас оденусь.

Нас встретил встревоженный Амелин. Он звонил мне, а я не отвечала. На телефоне почему-то был выключен звук.

Однако ни «шотландки», ни мужика за столиком уже не оказалось. На танцполе тоже. Тифон постоял немного, осмотрелся, затем пожелал нам спокойной ночи и ушел. Я предлагала ему остаться, но он ответил, что устал и не танцует в принципе.

«Зажигали» мы с Костиком до четырех утра. Серьезно, упорно и на износ. Словно бежали долгий, изнуряющий марафон. Но больше не веселились. Амелин замкнулся. Не обижался, не психовал и ничего не спрашивал, а просто заперся в какой-то своей внутренней келье и очень сдержанно и ровно общался со мной, как будто я чужой человек.

Такое отношение невероятно злило, но устраивать очередные разборки на пустом месте было глупо. Это мы понимали оба.

А потом, уже под самый конец, какой-то абсолютно пьяный, едва держащийся на ногах парень со стеклянным взглядом упорно пытался станцевать со мной рок-н-ролл. И я, призвав на помощь все свое терпение, едва удерживалась от того, чтобы ему врезать, представляя себя стойким, мужественным партизаном в руках вражеского захватчика.

Этот корявый и тошнотворный танец меня совершенно доконал. Не дожидаясь, пока бармен с нами расплатится, я выползла из зала, доковыляла, прихрамывая, как побитая собака, до нашего корпуса и, упав навзничь на кровать, отключилась, а очнулась от острой боли, когда Амелин стаскивал с меня кеды и прилипшие к телу джинсы.

Где-то в районе щиколотки правой ноги определенно было растяжение.

Костик растер, помял, достал из холодильника бутылочку с водой, приложил ее к больному месту и сидел так на корточках, пока я снова не заснула.

Разбудил меня холодный ветерок и тихий голос.

Амелин стоял на балконе, облокотившись о перила.

Слабый утренний свет, с трудом пробиваясь сквозь густоту ели, едва касался его голых плеч и волос.

Я лежала под простыней на дальней от балкона половине кровати, но, прислушавшись, смогла разобрать, что он говорит.

– Прижигать лучше вот тут, – Костик провел пальцем по внутреннему сгибу локтя. – Так больнее. Да ладно тебе. Нашел кого обманывать. Я свой. Вот смотри.

Он вытянул руку.

– Ну да. Никому не нравится. Знаю, что по фиг. А когда станет не по фиг, от этого уже не избавишься. Ты же не лягушонка в коробчонке, чтобы кожу сбрасывать. Станет-станет. Если не умрешь раньше, то станет. Просто знаю, и все. Конечно, никто не знает, а я знаю. Ты еще не понимаешь, что лучше: убить кого-нибудь или умереть самому. И вполне возможно, выберешь себя.

Он говорил куда-то в пустоту, как будто спал и лунатил. Я поднялась на локте и уже хотела его окликнуть, как внезапно до меня донесся слабый детский голос:

– Можно к тебе?

– И ты не боишься?

– А чего мне бояться?

– А если я танцующий клоун Пеннивайз?

– Лучше бы ты был Питером Пеном, похитителем детей.

– От Неверленда я бы и сам не отказался.

– У тебя есть в холодильнике шоколадные батончики?

– Есть.

– Тогда мне все равно, кто ты.

В ту же минуту послышался звук отпираемой соседской балконной двери. Амелин вздрогнул и отступил назад. Приглушенный женский голос что-то невнятно произнес, мальчик ответил, балконная дверь хлопнула, и все стихло.

Костик вернулся в комнату, лег поверх одеяла, закинул руки за голову и уставился в потолок. От лунного света черные глаза блестели.

– С кем ты разговаривал?

Он не повернулся:

– Почему ты не спишь?

– Ты же разговаривал.

– Извини, я старался тихо.

– Кто это был?

– Просто мальчик.

– А что он делал посреди ночи на балконе?

– Сидел и ждал, когда можно будет вернуться в кровать.

– Его наказали?

– У его мамы свидание.

– Это жестоко.

– Так иногда бывает.

– Зачем ты показывал ему свои шрамы?

– Чтобы он больше не делал того, что делал.

– А что он делал?

– Прижигался.

– Из-за мамы?

– А ты как думаешь? – Костик перевернулся на бок, и наши лица оказались на расстоянии дыхания.

Какое-то время мы так лежали молча, глядя друг на друга сквозь утренний полумрак.

– Ты в порядке? – Он натянул мне простыню на плечо.

Я прислушалась к себе, но не к пульсирующей лодыжке и не к ноющим мышцам, а к тому, что составляло внутреннюю, нефизическую часть меня. Заглянула, тщательно проверяя каждый укромный уголок. Конечно, порядка там, как обычно, не было никакого, но я с удивлением обнаружила, что все-таки что-то прояснилось. Как бывает после срочной уборки перед приходом мамы: набитый доверху шкаф с припертыми стулом дверцами, захламленные ящики стола, пыль, вытертая только там, где ничего не стоит. То есть все по-прежнему в беспорядке, и ты об этом прекрасно знаешь, но на первый взгляд не особо заметно и не так уж плохо выглядит.

– В целом да. Но завтра, наверное, не встану.

– Теперь ты не будешь относиться пренебрежительно к танцорам.

– Танцоры тренированные, а я в первый раз.

– Зато это теперь на всю жизнь. Первый раз не забывается.

– Расскажи про свой первый раз.

– Ну что ты? Я танцую сколько себя помню.

– Я про другое.

– Тоня? – Он недоверчиво приподнялся.

– Это была Диана?

– Ага.

– И?

– Что? – захлопал глазами.

– Что-что! Хватит придуриваться. Расскажи по-нормальному.

– Тебе с подробностями?

– Можно вкратце.

– Жаль. А то я уже детально начал вспоминать.

– Сколько тебе было лет?

– Двенадцать.

– А ей?

– Двадцать четыре.

– Ужас какой!

– Да нет. Совсем не ужас. Просто неожиданно. До этого я спал, а они отмечали чей-то день рождения. Диана осталась у нас ночевать, и ее положили в моей комнате. И в моей кровати. Потому что другие были уже заняты. Она была сильно пьяная и наутро раскаивалась в том, что сделала. А я нет. Хотя и заверил, что спал и ничего не помню.

– Твою Диану посадить нужно. За совращение малолетних.

– Тебя это возмущает?

– Очень. Это же изнасилование!

– Думаешь? – Он изобразил удивление. – Даже если я не сопротивлялся?

– А ты не сопротивлялся?

– Только очень удивился. Когда проснулся. Открываю глаза, а передо мной грудь.

– Все, заткнись.

– Ты сама спросила.

– Я просила без подробностей.

– Это не подробности. Просто у Дианы самая прекрасная грудь в мире. Ну после твоей, конечно.

Превозмогая боль в ноге, я перевернулась к нему спиной и натянула простыню на голову.

– Ты обиделась, что ли? – Он сел. – Это нечестно! Даже я уже не обижаюсь, что ты предательски сбежала от меня к Тифону.

– Вот и не обижайся. Потому что не на что. У меня важное дело было.

– И у меня не на что.

– Конечно не на что, кроме того, что ты малолетний извращенец.

– Я тебя старше на год и месяц. Но твоя ревность мне очень льстит.

– Что я, дура, ревновать к тому, что было шесть лет назад?

– Значит, ты злишься просто так? На ровном месте?

– Я злюсь потому, что ты испорченный и глупый. И потому, что меня угораздило связаться с тобой.

– Хорошо. Пусть так. Только успокойся и засыпай.

– Ты меня разбудил.

– И как теперь это исправить?

– Без понятия.

Он снова лег, перекинул руку через мое плечо и тихо, размеренным шепотом заговорил на ухо:

 
Крошка Вилли-Винки
Ходит и глядит:
Кто не снял ботинки?
Кто еще не спит?
Стукнет вдруг в окошко
Или дунет в щель:
Вилли-Винки крошка
Лечь велит в постель.
 

Глубокое дыхание успокаивало. Когда он говорил тихо, голос у него становился совсем низким и гипнотическим. Я чувствовала лопатками размеренное движение его грудной клетки.

 
Где ты, Вилли-Винки?
Влезь-ка к нам в окно.
Кошка на перинке
Спит уже давно.
Спят в конюшне кони,
Начал пес дремать,
Только наша Тоня
Не желает спать.
 

Однако спали мы недолго. Проснулись от громких жалобных криков за стеной. За окном уже окончательно рассвело, и на балконных перилах блестели капли росы.

Амелин вскочил как ошпаренный, несколько секунд сидел, приходя в себя, а потом, натянув штаны, сунул ноги в кеды и, не зашнуровывая, пошлепал к двери. Вспомнил что-то, вернулся. Схватил со стула рюкзак и вытащил обрез.

– Офигел! – Я резко попыталась встать, но тут же со стоном рухнула обратно: боль в ноге полоснула ножом.

– Можешь не лезть? – с непривычно строгим спокойствием сказал он. – Хоть раз в жизни?!

Но не лезть я не могла, особенно сейчас. Поэтому скатилась с кровати на пол и, стоя на четвереньках, пригрозила:

– Выйдешь с этой штукой, и я тебя знать не знаю.

– Ты что, не слышишь, что там ребенка бьют?

– Позови администратора. Полицию вызови в конце концов.

Возвышаясь надо мной с обрезом в руке, он смотрел сверху вниз, и в его взгляде было нечто такое, от чего мне самой сделалось страшно.

– Кость, пожалуйста, не нужно. Это у тебя справка есть. А мне как быть?

– Администратор? Полиция? Ты что, кино пересмотрела, Тоня? Администратор сделает замечание. Полиция проверит документы. Никто реально не поможет.

– Это ты кино пересмотрел, если считаешь, что, размахивая оружием, можно что-то решить.

– Только так и можно решить. Большинство людей, кроме этого, ничего не понимает.

– Ты просто сталкивался только с такими.

– А ты сталкивалась с другими? Забыла, что было в деревне?

– Сейчас не та ситуация. Пожалуйста.

Пару секунд он молчал, затем швырнул обрез на кровать и ушел.

Было слышно, как он постучал к соседям. Судя по голосу, ему открыла женщина. И я уже собралась подползти на четвереньках к двери, чтобы послушать, о чем они говорят, когда Амелин вернулся. Вошел и озадаченно застыл, стоя при входе.

Потом присел на корточки, протянув руку, почмокал, словно подзывая собаку:

– Хорошая девочка. Иди ко мне.

– Забыл, что я могу покусать?

Он рассмеялся, нерв прошел. Оперся спиной о дверь и уселся прямо на полу, вытянув ноги.

– Иди скорее, покусай меня.

Я подползла, забралась к нему на руки, обняла.

– Ну что там?

– Она сама его бьет.

– Мать?

– Да. Вот почему он боится ее больше Пеннивайза. Молодая совсем.

– И что ты ей сказал?

– Сказал, что если она его еще раз тронет, то я ее убью.

– Ну серьезно.

– Серьезно. Так и сказал.

– Ну и правильно. А она что?

– Как обычно. Обматерила и захлопнула дверь. Я же говорил, что без обреза получится неубедительно.