Текст книги "Всё зеленое"

– Я не слабая.

В ту же секунду вспомнился тот деревенский пацан, с которым я дралась, и дикая злость на него всколыхнулась с прежней силой.

Я ударила резко, без предупреждения – метилась в подбородок, куда Тифон показывал, но не попала, он тут же поймал мой кулак, обхватив ладонью.

– Ну вот, а то я уж было подумал, что все действительно безнадежно, – он с силой сжал мою руку.

– Больно.

– Неужели?

Пихнула его в плечо – хоть бы что.

– Хочешь самый проверенный способ, чтобы парни на тебя не кидались?

– Ну?

– Не надевай такие короткие шорты.

– Ты специально меня злишь, да?

– Угу. Но что-то плохо получается.

Он огляделся, после чего внезапно поднял меня и плюхнул задом прямо на стол, где обсыхали шарики. Тут же отступил на пару шагов назад и с довольной физиономией достал сигареты.

Но прикурить не успел, потому что это действительно было уже слишком, и, хотя я понимала, что он нарочно меня доводит, разозлилась не на шутку. Шорты были мои любимые, шоколад мог не отстираться, а под задом стало омерзительно мягко и липко.

Захватив горсть шариков, я пульнула их в него и ринулась в наступление. Пусть это было не по правилам, но я все же успела огреть его подвернувшейся под руку миской. Правда, всего один раз, потому что он тут же отнял ее и встал в закрытую боксерскую стойку.

– Вот теперь бей!

Каждый мой удар он отбивал или отводил в сторону ладонью. Так что теперь моей задачей было не просто ударить, а изловчиться и попасть.

Когда же стало ясно, что у меня ничего не выйдет, я раздосадованно задрала ему майку и в пылу азарта смачно растерла оставшуюся порцию шариков по животу.

Лицо его удивленно вытянулось.

– Ты измазала меня в какашках.

– Ты первый начал.

– У нас такое делают с проигравшим. А ты меня еще не победила. Сейчас заставлю слизывать.

– А ты будешь стирать мои шорты? – Я развернулась к нему задом.

Он неопределенно хмыкнул.

– Ладно, извини. Глупо вышло, – я опустила глаза. Весь пол был в шоколаде. – Давай убираться.

Глава 8
Вита

Хозяина дома звали Влад. Он долго водил нас по дому и показывал огроменные залы и многочисленные спальни, все стены которых совсем недавно были выкрашены в одинаково сочно-зеленый цвет. Чему Артём да и все мы очень удивились, а Влад пояснил, что для продажи главное – чистота, а новые хозяева пусть красят во что угодно, потому что краску в таком количестве им удалось достать почти даром, прямо с производства, при условии, что они возьмут именно этот цвет. Продали ее им в «левых» бочках и, очевидно, незаконно, но его это совершенно не волновало, потому как в их семье лишних денег нет.

Из-за ремонта большая часть мебели была кое-как втиснута в две комнаты, но несколько массивных кроватей и шкафов остались на своих прежних местах. Больше всего меня поразила кровать с балдахином: деревянным каркасом с резными украшениями на столбах и толстыми складчатыми золотистыми шторами, ниспадающие полы которых были подвязаны в углах белыми шелковыми лентами с кистями, и одна из ванных комнат со старинной ванной на медных ножках под квадратным распашным окном.

В остальном я почти ничего не видела. Помещения, лица, голоса – все расплывалось в тумане. Я чувствовала, что сильно устала, но, глядя на жизнерадостную, энергичную Зою, признаться в этом никак не могла. Поэтому тенью таскалась за всеми по этажам, а когда Артём спрашивал, нравится ли мне, отвечала, что «очень». Однако на третий этаж не пошла. Оттуда сильно тянуло запахом краски, и меня снова затошнило.

Села на декоративную кушетку и бездумно выпала из времени, а очнулась с абсурдным ощущением того, что все уехали и бросили меня одну в этом чужом и непонятном доме. Как будто теперь я его пленница и больше никогда отсюда не выберусь.

Запаниковав, я выбежала в коридор и стала звать Артёма. Как если бы снова попала в тот полуразрушенный корпус и слышала зловещее хлопанье дверей.

Посреди гостиной залы с колоннами и камином напротив друг друга стояли здоровые дутые диваны и кресла. Балконная дверь была распахнута настежь, и через нее в комнату проникал сухой нагретый воздух.

Сам балкон оказался просторным, каменным, тянущимся вдоль всего внешнего фасада дома, с полукруглой площадкой над крыльцом. Отсюда была видна значительная часть сада, подъездная аллея, фонтан со скульптурой античной девушки и ворота. В воздухе витал насыщенный аромат цветов. В отдалении повсюду плотной стеной возвышался лес.

Возле въезда в гараж я увидела Пандору. Это означало, что меня никто не бросал, и я устыдилась своей растерянности.

Отчего Зоя, которая старше меня всего на год, чувствовала себя совершенно свободно и самостоятельно, а я, оставаясь без Артёма, металась в ужасе, как потерявшийся в торговом центре ребенок?

– Нашлась! – крикнул кто-то за спиной.

Я обернулась и увидела Макса.

– Ты чего спряталась?

– Просто вышла подышать. От краски голова идет кругом.

– Чернецкий всех переполошил: «Караул! Дите потерялось», – он ехидно усмехнулся.

– Максим, зачем ты настраиваешь его против меня? Я думала, мы друзья. После Артёма ты мой самый лучший друг. Извини, я слышала ваш разговор в больнице.

Я определенно была не в себе, раз высказала ему это так прямо, но он ничуть не смутился.

– Если слышала, то и ответ знаешь. Я тебя тоже нежно люблю, но Артём увлекающийся и азартный, ты – чувствительная и впечатлительная, и вы постоянно подогреваете друг друга. Чернецкий мне не чужой, а случай с корпусом – это не просто тревожный звоночек. Это набат. Продолжите в том же духе – кто-то обязательно пострадает. Можешь обижаться на меня, но я сказал честно.

– Я не обижаюсь. Просто это какая-то ловушка. Я никогда не думала, что так бывает. Ведь, когда люди любят друг друга, все должно быть прекрасно.

– С этим не ко мне. Я не знаю, что нужно делать в таких случаях, но градус определенно стоит снизить. Только не спрашивай как. Попробуй поговорить с Зоей. Кажется, она разбирается в таком.

Обедали мы в столовой зале. Стол был из темного дерева, массивный и длинный, как в кино про средневековые замки. Над ним висела хрустальная люстра с подвесками. В одном углу возле окна стояло черное пианино и напольные часы с маятником. В другом – шкаф для посуды. Штор на высоких окнах не было, и жаркое дневное солнце заливало весь зал. Но каменные стены хранили естественную прохладу, и поэтому дневное пекло в доме ощущалось не так сильно.

Все мы сидели на таком расстоянии друг от друга, что можно было спокойно расставить локти в стороны и все равно еще осталось бы место. Эхо от звона приборов и голоса гулко разносились по залу.

Артём отлично вписался в эту аристократическую обстановку, и, хотя брезгливость, с которой он ковырял останкинские пельмени, сложно было скрыть, роль потомственного дворянина удавалась ему отлично. Вероятно, это составляло неотъемлемую часть его прошлой жизни и воспитания. Того, чем жили его родители и на чем он рос.

Артём прекрасно держал осанку, ловко управлялся с ножом, препарируя пельмень, говорил негромко, но очень отчетливо. Разумеется, он слегка «играл», но так, наверное, вел себя за столом его отец. Чинно и благородно. Я мигом представила их семейный ужин, за которым все с прямыми спинами изящно пилят стейки и улыбаются пластиковыми улыбками.

Макс с Зоей сидели друг напротив друга и кидались салфетками. Они были так увлечены этим занятием, что в разговоре почти не участвовали.

– Какое в лес? Хорошо, если получается вообще на улицу выползти, – мельком взглянув на мою полную тарелку, Влад передал мне кетчуп. – Мы только второй этаж закончили красить, а пашем уже больше месяца.

– Нет, ну не то чтобы, конечно, пашем, но быстро не получается. Вы же видели, сколько здесь комнат. И потолки жуть какие высокие, пока до верха доберешься… Первый этаж с непривычки долго шел, потом приноровились.

Друг Влада, Егор, оказался живым и разговорчивым. Невысокий, суетливый, с художественно всклокоченными волосами и в стильной обтягивающей белой футболке с изображением большеголового котенка по имени Гав и надписью на спине: «А давай вместе!»

– Но в лес мы не только поэтому не ходим, – произнес он загадочно и замолчал в ожидании расспросов.

– Я бы тоже туда не пошла, – Зоя отвлеклась от игры. – Я и так леса боюсь, а у вас он вообще жуткий. Страшно подумать, кто там водится.

Егор довольно закивал:

– Там водятся волки, кабаны, лисы и зайцы, а еще оборотни и доппельгангеры.

– Это ты только что придумал? – рассмеялась Зоя.

– Не веришь, да? Спроси у Амелина – это он мне первый об этом рассказал. Поначалу я тоже не поверил, конечно.

– Я не знаю, кто такой Амелин, но этих всех выдуманных тварей я не боюсь. Я боюсь людей.

Макс прицелился и попал смятой в шарик салфеткой в вырез ее блузки. Зоя возмущенно взвизгнула, без стеснения сунула руку в лифчик, вытащила оттуда шарик и с силой отправила его Максу. Шарик летел мимо, высоко над его головой. Но Макс поднял руку и не глядя поймал.

– Мы хотели там кино снимать, но, может, и не будем. Любишь кино? – Егор повернулся ко мне.

Я кивнула.

– А что любишь?

– Я люблю артхаус и авторское кино. То, которое «не для всех».

По правде говоря, мои глубоко интеллектуальные мама с папой смотрели только такое. Потому что «исковерканная мировая мифология» и «переписанная история» прокатного кино вызывали у мамы культурный шок, а у папы, по его словам, отрыжку.

С детства я впитала, что хорошее кино – это то, в котором ничего не понятно и когда по десять минут в кадре находится предмет, который обязательно что-то символизирует. После просмотра такого кино родители часто долго обсуждали его, разгадывая, как ребус.

– Ого. Круто, – Егор придвинул стул ко мне. – Классно, что ты разбираешься. Я тоже люблю кино. Только я его снимаю.

– Настоящее?

– Разве бывает игрушечное кино? – Он развеселился. – Самое что ни на есть реальное. Только в формате веб-сериала. Сейчас это самый тренд. Одна серия – не больше пятнадцати минут, чтобы в метро удобно было смотреть. Мой друг Марков говорит, что если снимать такое в качестве рекламного проекта, то это самое выгодное, что только можно представить. Ты получаешь деньги от спонсоров и одновременно зарабатываешь на самом контенте в Сети с минимумом вложений. Достаточно одной или двух локаций…

– Петров! – громко одернул его Влад. – Давай ты про свое кино потом расскажешь?

– Хорошо, – кротким взглядом Егор обвел всех и наткнулся на Артёма.

Тот ж с пристальным ожиданием смотрел на меня, я улыбнулась ему в ответ.

– А ты хотела бы сняться в кино? – зашептал мне на ухо Егор, но его прервал заливистый Зоин смех – салфетка, которую она запустила в Макса, повисла на вилке, зацепившись за зубчики.

– В четвертой серии. В ужасах. Мне нужна пара, – продолжал Егор. – Любовная сцена в начале. Спортсмен и красавица. Все дела. Ну, ты понимаешь…

– Не очень.

– До этого мы планировали обойтись без девушки в кадре, но это, конечно, не то… У нас есть Настя, но у нее главная роль в другой серии. Ты же хочешь сняться в кино и прославиться?

– Нет, спасибо. Я не умею изображать других людей.

– А подруга твоя? – Петров кивнул на Зою. – Она согласится? Мне нужны красивые лица. Особенно девушки. – Он повернулся к Владу: – А что, если я буду спортсменом, а свою роль отдам Якушину?

– У тебя в сценарии написано: мускулистый и мужественный. Это явно не ты, Петров.

– На себя намекаешь?

– Больно надо. У меня твое кино в печенках сидит.

Внезапно Зоя вскрикнула и подскочила. Стул, на котором она сидела, опрокинулся. Смеясь, она бросилась к Максу. Тот рванул от нее. Они с топотом обежали вокруг стола и выскочили в коридор.

Егор громко и радостно расхохотался.

– Ты чего? – подозрительно покосился на него Влад.

– Вспомнил, как мы моей футболкой в Волоколамске кидались, когда нас гопота обула.

– Не знал, что это была твоя футболка.

– Я и сам не знал, пока не обнаружил, что ее нет, – Егор поднялся и взял свою тарелку. – У нас тут самообслуживание.

Влад снова посмотрел на мои пельмени:

– Почему ты ничего не съела? Совсем гадость?

По его обеспокоенному тону я поняла, что варил их он.

– Можно я потом доем? Отдохну немного и съем.

Он согласно кивнул.

– Видела кровать с балдахином? – спросил Артём. – Давай выберем ее?

Я взяла тарелку в руки, чтобы отнести на кухню, встала, и в один момент все ухнуло в пропасть.

Стена медленно наклонялась, оседала, рассыпалась на кирпичики. Бело-желтое песчаное марево. Цементная пыль, взметнувшаяся до солнца. Корпус рушился снова и снова.

We found love…

Я все силилась сказать, чтобы они не волновались и что обмороки для меня вполне привычное явление, но от внутреннего озноба челюсти свело. А снаружи разгорался пожар.

Мне дали стакан воды и таблетку. Потом еще одну.

Я надеялась, что те руки, которые меня переодевали и укладывали в постель, принадлежат Артёму или Зое. Но, по большому счету, было все равно.

Кровать оказалась неширокая, но удобная, я прижималась лбом к стене и чувствовала ее прохладу. До тех пор пока стена вновь не начинала наклоняться, предвещая очередное обрушение.

Меня назвали Витой, чтобы запрограммировать на жизнь. Ведь, действительно, не может же сама жизнь умереть. Умирают люди, а жизнь остается. Она течет, подобно водному потоку, неся свои корабли сквозь шторма и бури, и, даже если некоторые из них тонут или теряются, движение жизни не прекращается никогда.

Я всегда была болезненным ребенком, хотя отделить настоящую болезнь от маминых мнимых страхов получалось нечасто.

Тебе нельзя переохлаждаться, потеть, сидеть на диетах, не высыпаться, нервничать, висеть вниз головой, быстро бегать… Влюбляться тоже было нежелательно.

– Доброе утро, солнышко, – говорила Зоя голосом Ангелины Васильевны. – Я приготовила тебе творожную запеканку. Поднимайся скорее, Ярослав никак не может дождаться, когда ты встанешь. Измучил меня. Я положила на стул полотенце, а твое платьице бросила в стирку. Очень пыльное. Как ты смотришь на то, чтобы вместе с нами на недельку рвануть за город? Я так устала от духоты. Ты не думай, я не такая уж и скучная, я умею веселиться. Выберем такое место, где не будет никаких пенсионеров, с песчаным пляжем и танцами до утра.

На ее месте возник Артём:

– У тебя на лице написано, что ты готова верить в любую чушь! Абсолютно в любую…

Я назвала татуированные черные линии на его предплечье «ты» и «я». Нижняя была «я», верхняя «ты». Они обхватывали руку кольцами и, оставаясь единым целым, никогда не пересекались.

Кто-то с отчетливой настойчивостью, не во сне и не в бреду, потряс меня за плечо.

Совершенно осознанно открыв глаза, я перевернулась на другой бок.

На стуле передо мной сидел молодой, похожий на армянина мужчина в коротком бледно-голубом халате поверх серой футболки.

За его спиной, скрестив руки на груди и хмуро глядя из-под косой челки, стоял Артём. Комната была мне не знакома.

– Как вы себя чувствуете? – спросил мужчина.

– Плохо, – призналась я, едва шевеля губами.

– Как вас зовут?

– Вита.

– Сможете сесть?

Я торопливо приподнялась, голова опять закружилась. Он взял меня за запястье, там, где раньше была повязана красная нитка, и проверил пульс. Потом двумя руками ощупал лимфоузлы под горлом, достал из кармана фонарик, посветил в лицо, в глаза, в горло. Достал стетоскоп и попросил поднять футболку.

Артём тяжело вздохнул и отошел к окну. Все это время он мужественно молчал.

Холодный металлический кругляшок ткнулся под ребра, затем я развернулась спиной.

– Вдохните глубоко и не дышите. Еще раз. Хорошо. Можете ложиться.

Я забралась под простыню.

– Вы когда ели в последний раз?

– Кажется, сегодня.

– Да что ты сегодня ела? – не выдержал Артём. – Не придумывай.

– Стрессы, потрясения, сильные расстройства были?

– Да. Но это еще вчера, – ответил за меня Артём. – А потом все прошло. Потому что на самом деле ничего не случилось.

– Вы не могли бы принести мне воды? – попросил его доктор.

– Да, конечно. А что у нее?

– Вернетесь, и я все объясню.

Артём вылетел из комнаты. Хлопнула дверь, загрохотали шаги по лестнице. А как только они стихли, доктор всем корпусом наклонился ко мне и очень тихо произнес:

– Ты мне можешь все честно рассказать. Я помогу.

– Что рассказать? – Сознание по-прежнему плыло.

– Давно они тебя здесь держат?

– А сегодня какой день?

– Понедельник.

– Значит, мы сегодня приехали.

– Ты уверена, что у тебя все хорошо и тебе не нужна помощь? Я могу вызвать полицию.

– Не нужно, спасибо. Все хорошо. У меня просто очень слабый организм.

– При тридцати девяти у тебя такой пульс, что я вообще не понимаю, как в тебе жизнь теплится. Такое чувство, что тебя долго морили голодом и издевались.

– Ну что вы, – я попыталась улыбнуться. – Здесь все мои друзья.

– Точно? Эти ребята вывезли меня чуть ли не силой. Сколько тебе лет?

– Семнадцать.

– А родители знают, где ты?

– Мама меня сама отпустила. У нас же каникулы.

С недоверчивой неопределенностью он покачал головой.

– Просто так получилось… Мы три дня плавали на теплоходе, и у меня была морская болезнь, а потом произошло много всякого неприятного, – зачем-то принялась оправдываться я. – Когда я понервничаю, часто в обморок падаю. Но температуры никогда не было.

Артём вернулся со стаканом воды, протянул доктору, и тот выпил его залпом.

– В общем, так. Никаких воспалительных процессов у девушки не наблюдается. Скорей всего это либо вегетососудистое, либо снижение иммунитета на фоне голода и травматических переживаний. Гормональный выброс. Все от нервов. Конечно, без анализов большего я сказать не смогу, но если за неделю не пройдет, то советую обследоваться.

– И что же делать? – Артём развел руками. – Как ее лечить?

– Температуру сбивайте, а в остальном – только правильное питание, здоровый сон, покой и положительные эмоции. Если дело в психосоматике, то ее лечат только радостью и счастьем, – доктор поднялся. – Желаю скорейшего выздоровления.

Они оба вышли, и я обессиленно откинулась на подушки.

Через пять минут Артём вернулся и с решительным видом встал надо мной.

– Ну все. Начинаем тебя лечить. Сопротивляться бесполезно. Сейчас я еду в магазин. Чего бы тебе хотелось?

– Меня тошнит от любой мысли о еде… – Я попробовала дотянуться до его руки, но он сделал шаг назад.

– Ты меня не поцелуешь?

– Нет. Ты болеешь, и тебе нельзя волноваться, а если не скажешь, будешь есть то, что за тебя выберу я. Хочешь тортик?

Я поморщилась:

– Нет.

– Кусок мяса?

– Нет.

– Овощной салат?

– Нет.

– Рыба?

– Фу! Нет.

– Фрукты? Ананас? Виноград? Сыр? Шоколад? Хлеб?

– Стоп, – я вдруг почувствовала слабый отклик в желудке. – Я хочу вареные сосиски с белым хлебом и сладким чаем.

– Замечательно! – Артём быстро наклонился и поцеловал меня в лоб. – Готовься есть и радоваться!

В пять утра копченые сосиски с теплым чесночным багетом показались мне невообразимо вкусными. Чай тоже.

В безразмерной футболке из кучи магазинного барахла я ела, сидя в кровати, и слушала рассказ Артёма о том, как они с Максом колесили по окрестностям в поисках ночного магазина.

С четвертой чашкой кофе Артём пристроился рядом, но глаза у него слипались и, когда чашка чуть не вывалилась из рук, он все же поднялся, пожелал мне «спокойного утра» и ушел вниз.

До рассвета было еще далеко. Спать не хотелось. В приоткрытое окно светил бледный восковой полумесяц. И вместе с легкой тюлевой занавеской на стенах трепетали таинственные тени.

Я не знала, что будет завтра, и ничего не ждала. Болезненная сумбурность последних дней внезапно улеглась, и в наступившем внутреннем покое я вдруг наткнулась на нечто необычное и совершенно новое. Словно в глухой, запертой комнате отыскала замочную скважину и, заглянув в нее, обнаружила по ту сторону светлый, ясный и добрый мир.

Глава 9
Никита

Бабушка встретила нас сурово. Она пребывала не в духе и ничуть не удивилась тому, что мы вернулись не предупредив. С утра они с Аллочкой, дятловской мамой, успели поругаться из-за ремонта, который, пока нас не было, затеяли в нашей комнате.

Потом Аллочка с папой уехали в «Леруа Мерлен» выбирать обои, а бабушка осталась «заведенная».

Кровати в нашей комнате поставили в угол торцом и накрыли прозрачной пленкой, письменный стол был выдвинут на середину. Пол застелили газетами, и я наконец понял, для чего они в наше время нужны.

– Где же мы будем спать? – ахнул Дятел, когда все это увидел.

– Откуда я знаю? – фыркнула бабушка. – Мы вас не ждали.

Если она злилась, под горячую руку попадали все.

– Нормальные же были обои, – я оглядел ободранные стены.

– Нормальные? – Бабушка воинственно вытаращилась на меня. – Еще один! Это в моей молодости они были нормальные. А сейчас превратились в труху и рассадник тараканов.

– Я ни одного не видел, – сообщил Дятел. – Не думаю, что тараканы могут жить за обоями.

– Не думает он! Весь в мать! – накинулась на него бабушка. – А я одного прямо у тебя над кроватью прибила.

– А-а-а, – словно догадавшись о чем-то, протянул Дятел. – Это он, наверное, к моей тумбочке подбирался. За «сникерсами» охотился.

– За какими «сникерсами»? – бабушка нахмурилась.

Дятел растерянно огляделся.

– Твоя тумбочка в моей комнате, – настороженно подсказала бабушка, и мы с ней вслед за ним отправились в ее комнату.

Тумбочки стояли в ряд под окном.

Дятел с горделивым видом выдвинул ящик своей и продемонстрировал нам три недоеденных «сникерса»:

– Вот. Стратегические запасы на черный день.

– Ну все, – сказал я. – Теперь тараканы переселятся в эту комнату.

Бабушка всплеснула руками и, невзирая на слезные мольбы Дятла, отнесла шоколадки на кухню и выбросила в мусорное ведро. После чего сразу завела дежурную нотацию:

– Ну что же это за наказание такое! Стараешься для вас, стараешься, – и никакой благодарности. Дай вам волю, вы и в свинарнике будете жить.

– Между прочим, – попытался сопротивляться Дятел, – свиньи – самые чистоплотные животные. Они валяются в грязи, чтобы охладиться в жару и защититься от насекомых. А еще они никогда не какают где едят. Ты знала?

– Ваня! – Бабушка угрожающе наставила на него палец. – Предупреждаю. Еще одно слово – и ты меня доведешь. Скажи, Никита, как вы провели время?

– Хорошо провели. Работали.

– Отрадно слышать, что работать вам понравилось. Еще Цицерон говорил, что тела юношей закаляются трудом. Так что с этого дня закаляться вы начнете вот в этих стенах. Поработали на дядю – и хватит. Бегом переодеваться. Готовьтесь обои клеить.

– Теперь будем работать на бабушку, – хихикнул Дятел.

После лагеря он определенно осмелел. Но с бабушкой такое не прокатывало. Она тут же отвесила ему легкий подзатыльник, от которого его кудряшки весело подпрыгнули, и мы послушно отправились в ванную.

Горячей воды не оказалось. Пришлось мыться под ледяной, но мне это даже пошло на пользу: взбодрился и посвежел. Зато Дятел верещал как поросенок, и бабушка все же вломилась к нему с подогретым тазиком и ковшиком.

Все эти недели, пока мы были в лагере, я частенько мечтал о возвращении в нормальные бытовые условия. Так, чтобы и вода из-под крана текла, а не ведром из бочки, и чтобы на завтрак горячие ароматные бутерброды, а не заветренная колбаса, и своя мягкая, приятно пахнущая чистым бельем кровать, и пара часов покоя за ноутом, а не отбой и подъем по команде Трифонова.

Но не тут-то было.

Папа с Аллочкой нам тоже не обрадовались. Аллочка выглядела заплаканной и обиженной, папа был взмокший от пота, красный и злой. Как только они вошли, сразу погнал нас носить из машины рулоны, клей и валики. Аллочка с бабушкой напряженно не разговаривали, папа переругивался с обеими, и мы, перетаскав все по-тихому и стараясь не привлекать внимания, засели в ремонтируемой комнате в ожидании новых указаний.

С дороги доносился гул машин, наверху тявкала соседская собака, по ту сторону стены шумел холодильник. Мы снова были дома.

Я устроился на полу, где у меня раньше стояла кровать. Дятел уселся на подоконнике, уперся лбом в стекло и, глядя на улицу, трагичным голосом произнес:

– Ты был прав, когда не хотел брать меня с собой. Все-все самое плохое, что случилось за это время, сделал я. Глупо, наверное, просить прощения. Если что-то сломано и уже не исправишь, никакое прощение не поможет. Вчера я решил, что просто уйду и домой больше не вернусь. Пусть со мной что-то случится, пусть я погибну в пути. От голода или бандитов – не важно, в любом случае это будет справедливо и заслуженно. Наказание, которого я стою. Но потом вспомнил про маму. Как она убивалась, когда погиб папа, и получалось, что если я уйду, то сделаю плохо еще и ей, и бабушке, и папе. Снова сделаю плохо. Но, к счастью, все обошлось. Это удивительно и немного даже волшебно.

Казалось, еще немного – и из его встревоженных голубых девичьих глаз потекут слезы, но я отлично знал, как Дятел умеет строить жалостливое лицо.

– Ладно, хватит причитать, – одернул его я. – Проехали уже.

– Знаешь, Никит, я вот еще что подумал… А что, если бы там, в экскаваторе, сидел ты или пусть даже Трифонов? Ведь такое могло бы быть? Каждый хотел разрушить этот корпус. Так вот, если бы там сидел ты… То это не значит, что Артём не бросился бы внутрь. Он бы все равно побежал туда, не зная, что Вита жива. Нет-нет, не подумай, я себя не оправдываю. Я просто размышляю. Пытаюсь установить причинно-следственные связи.

– Это точно. На твоем месте мог бы оказаться кто угодно, но оказался именно ты.

Внезапно Дятел оживился:

– Как ты думаешь, а я бы мог исправиться? Перестать делать глупые вещи, всем мешать и портить все? Я мог бы хоть чуточку стать лучше? Чтобы, если я хотел сделать хорошо, получалось хорошо? Чтобы помогать кому-то, а не только все портить?

– Наверное, мог бы, – я вполне искренне так считал. – Каждый может исправиться и изменить себя. Наверное. Если знать, как менять, конечно. Только думаю, что это очень сложно.

– Мама говорит, что нельзя верить людям, которые говорят, что они изменятся, потому что так не бывает. Никто никогда не меняется по собственному желанию. Человека меняют обстоятельства или другие люди, но он сам по себе измениться не может. Я тоже думаю, что не может. Человек же – система, четко функционирующая внутри самой себя до тех пор, пока в нее не вторгается нечто стороннее и не заставляет внести изменения в основные процессы.

Дверь с грохотом распахнулась. Мы оба подскочили.

– Чего сидим? – требовательно поинтересовался папа. – Давайте-ка быстренько за работу, пока бабушка не приговорила всех к расстрелу.

Мы раскатывали, мерили, резали и клеили до самого вечера. Папа руководил, а мы выполняли. Не спорили и не отлынивали. Привыкли к правилам Тифона в лагере.

Папа был очень доволен и даже высказал предположение, что его безалаберных детей подменили на профессиональную бригаду ремонтников. Получалось действительно быстро и хорошо. Так что, когда бабушка пришла звать всех ужинать, оставалось доклеить совсем немного, и, впервые за весь день расслабившись, она разрешила оставить остальное на завтра.

После ужина я полез в Зоин Инстаграм. Об их с Лёхой местонахождении часто можно было узнать именно оттуда. Лёха, правда, выкладывал все больше себя любимого, Зоя же заливала в историю инсты впечатлившие ее вещи из окружающего мира.

Причудливые фигуры облаков, смешную маленькую сестренку, самодельные кораблики на озере, тазы с клубникой и десятки закатанных из нее банок с компотом, бегущую сельскую дорогу во время прогулки на велосипеде, дельтапланериста, маму с огуречной маской на лице, Нину, танцующую в пижаме перед зеркалом, грибной дождь и радугу во время него, громко галдящих птенчиков синицы, устроившей гнездо в полой трубе бетонного столба, и кучу всего еще.

После того как она уехала от нас, я успел уже увидеть аппетитные блинчики с джемом, пасущихся в поле коров, которых она снимала из окна машины, татуировку «Беги» на щиколотке Макса, его довольную рожу с замазанным тональником фингалом и небесные глаза Артёма в зеркале заднего вида.

Последнее, что появилось в истории, – худенькая фигурка Виты посреди пустой дороги на фоне розовеющего неба. Ветер трепал ее волосы, и она, обхватив плечи руками, смотрела куда-то далеко в поле. Пятнадцать секунд потусторонней красоты.

Больше ничего не обновлялось. И с учетом того, что связи в том месте, куда они отправились, не было, вряд ли могло обновиться в ближайшее время.

Я снова занервничал.

Трифонов не звонил. Он мог бы, конечно, воспользоваться городским телефоном, вот только откуда ему знать мой номер? Мучаясь в неведении относительно того, чем закончилась встреча с Ярославом, я уснул на импровизированном ложе из брошенного на пол матраса.

Ночью было невыносимо жарко и душно. Я встал, распахнул настежь большое окно, вдохнул «свежий» городской воздух, завалился обратно на матрас и вырубился. А проснулся от истошных криков над своей головой.

Вопила бабушка: «Вредители, недоумки, варвары». Оказалось, что окно открывать было нельзя. Из-за сквозняка обои отклеились и свалились прямо на Дятла, а тот во сне не почувствовал и, ворочаясь, изодрал их все к чертовой матери.

Перепуганный Дятел, переминаясь с ноги на ногу, стоял в трусах посреди комнаты, а бабушка кидалась по очереди то на него, то на меня.

На шум прибежала Аллочка, ахнула и сказала:

– Ванечка, не расстраивайся, у нас есть запасной рулон.

– Нет, пусть расстраивается! – взвилась бабушка. – Тут одним рулоном не обойдешься. Нужно ехать докупать. Кто это будет делать?! Дима только вечером вернется. Пусть собираются и на своем горбу тащат.

– А в туалет можно? – попросился Дятел, уже чуть ли не подпрыгивая.

– Конечно можно, – Аллочка с осуждением посмотрела на бабушку. – Ничего ужасного не произошло. Сегодня купите, завтра переклеите. Никакой срочности нет.

Бабушка метнула грозный взгляд и уже намеревалась переключиться с нас на нее, и тут у меня зазвонил телефон.

Почему-то высветилось имя Тоня, хотя голос принадлежал Трифонову.

– Короче, едем завтра, – сказал он.

– С Ярославом? Вы договорились? – только и успел выпалить я, как, выхватив трубку, бабушка сказала в нее железным голосом: «Никита никуда не поедет». И сбросила вызов.

Я возмущенно вскочил.

– Зачем ты так делаешь? Это важно!

– У тебя все важно, что не касается твоей семьи. Так что телефон я тоже забираю.

– Нет! – Я кинулся ей наперерез.

– Да! – Выпятив грудь, она развернулась ко мне.

Ну что я мог поделать? Не отнимать же у нее телефон силой.

– Бабушка, пожалуйста, мы все-все купим и поклеим. Я клянусь. Сегодня съездим, а завтра сделаем. Никакой срочности нет, – повторил я Аллочкины слова.

– Кто открыл окно? – Она наставила на меня палец. – Только честно!

– Ну я.

– Видишь! Ты сам себе и объяснил, за что наказан.

– Я во сне был. Ничего не соображал. За это нельзя наказывать.