Текст книги "Всё зеленое"

– Ага. Сто раз. Обойдутся. Я им лучше заплачу.

– Они деньги не принимают. Тут другая валюта – честный самоотверженный труд.

– Мне сейчас не до шуток.

– Тебе всегда не до шуток, – проворчал Лёха. – Все твои проблемы, Яров, именно от этого.

– Посмотрел бы я на тебя, если бы у тебя машину угнали.

– Ну, блин, мне тоже «хайлендер» жалко. Но что мы сейчас можем сделать?

– Идите сюда, – Ярослав поманил детей, но те снова насторожились. – У кого из здешних машина есть?

– У дяди Пети, Владимира Семеныча, Ларисы… – загибая пальцы, стала перечислять кудрявая девочка.

– Ведите меня к ним, – оборвал ее Ярослав, доставая из кармана пятьсот рублей. – Я вам заплачу.

Дети вытаращили глаза и попятились.

– Дядя Петя здесь, – мальчик с расщелиной показал на дом, откуда мы только что вышли.

Ярослав требовательно посмотрел на нас.

– Кто со мной?

– Ладно, – согласился Тифон. – Мы вроде с дядей Петей познакомились уже.

Постояв немного, Лёха кинулся за ними.

– Ой, что сейчас будет, – сказала кудрявая девочка.

– А что будет? – удивился Амелин.

– Дядя Петя сейчас ему задаст, – сказал мальчик.

– Он же деньги нам предлагал, – пояснила другая девочка. – Нам велено сразу рассказывать, если вдруг кто деньги предлагает. Только злые люди предлагают деньги, потому что больше дать другим им нечего.

– Они так детей приманивают, – шепотом добавила кудрявая. – Но мы не такие.

– Детей приманивают конфетами и котятами, – Амелин скинул с плеча рюкзак. – А еще кроликами.

– У нас есть кролики, – сильно картавя, сказал кто-то.

– Такого нет, – растянув завязки, Костик заглянул в рюкзак с видом, словно там кто-то сидит.

– Какого? Покажите! – хором заканючили дети, обступая его.

Когда Тифон вернулся, Кролик наматывал уже третий круг, гоняясь за счастливо визжащими детьми.

– Ты чего такой довольный? – спросила я, глядя на Тифона.

– Кажется, Ярова теперь точно в жертву принесут. Он там в политический спор впрягся. Этот дядя Петя неплохой такой мужик. Правильные вещи говорит. Таким, как Яров, полезно послушать.

– А что с машиной? Как нам отсюда выбираться?

– Завтра после поля уедем. Он обещал водителя найти.

– Думаешь, про поле это серьезно?

– Серьезно не серьезно, – Тифон пожал плечами. – Но так будет справедливо. Мы же ели борщ.

Для ночевки нам выделили большой дощатый амбар с настоящим сеновалом.

Лёха, как его увидел, восторженно заорал:

– Сенова-а-ал! – бросился лицом в стог, упал, раскинул руки. – Это же сеновал! Господи, это же сеновал!

От его криков откуда-то сверху одна за другой спрыгнули две полосатые кошки и, проскочив у нас между ногами, удрали.

Тифон велел ему успокоиться, но Лёха все равно еще минут десять не мог прийти в себя, то и дело повторяя: «Это же настоящий сеновал. Ты не понимаешь! О боже!»

Амбар оказался довольно новый и чистый. С прочным деревянным полом и без щелей.

С одной стороны была навалена гора сена, а со второй стояли набитые им мешки. Со второго этажа, куда можно было забраться по приставным лестницам, тоже свисала сухая трава.

Нам постелили наверху. Точнее, просто оставили рядом с узким, уходящим в пол окошком скрученные в рулоны матрасы, стеганые одеяла и подушки. Из белья выдали только наволочки.

Еще окончательно не стемнело, а в распахнутое окно уже заглядывал белый рог растущей луны. Ветра не было. И, если не считать отдаленного лая собак, вечер стоял тихий и спокойный. Сеном пахло умопомрачительно.

– Вы только не обижайтесь, – сказал Лёха, как только все закончили сооружать себе постели, – но я точно кого-нибудь приведу.

– Ну-ну, – Тифон повернулся к нам голой, загорелой спиной. – Удачи.

– Сейчас полежу немного и пойду, – заверил Лёха, прикрыл глаза и через пять минут уже безмятежно сопел.

Натянув одно одеяло на двоих, мы с Амелиным лежали, уставившись в окно.

– О чем ты думаешь? – первым спросил он.

– Чувствуешь, как пахнет трава? Она сумасшедше пахнет. Ты когда-нибудь мог представить, что будешь ночевать на сеновале?

– Конечно, мог. Я очень часто представлял себе, как мы с тобой ночуем на сеновале, ну, после мансарды и подвала, конечно.

– В подвале было жутко, а здесь уютно. Это, наверное, в нас что-то от предков осталось, да?

– Не поверишь, но у моего деда в роду были цыгане.

Он повернул голову и смотрел не отрываясь.

– Очень даже поверю. У тебя глаза цыганские. Черные и гипнотизирующие. И разговоры такие же. Сплошной морок.

Амелин загадочно улыбнулся:

– Деда моего отца кикимора из табора увела. Охмурила и поселила с собой жить в лесу. Родилось у них одиннадцать детей – и только один из них нормальный. Человеческий. Дед мой. Остальные все в кикимору пошли. Лесные твари. Поэтому, как деду шесть исполнилось, отвела его кикимора в деревню к людям и оставила. Но то уже советское время было, и его в детский дом отправили. Там-то в нем кикиморо-цыганские гены и стали проявляться: сам того не желая, заговаривал и заморачивал людей. Что он не скажет – всему верили. Женщины за ним табуном ходили, как на привязи. Любую мог получить. С самого детства. И деньги люди давали, и подарки. И обидеть его никто не смел, потому что темная сила в нем еще жила. Опасная. Не захочешь, а он свои мысли тебе в голову вложит и заставит делать что пожелает. Хоть ножом себя проткнуть, хоть повеситься, хоть догола раздеться.

А потом он бабушку встретил, влюбился и решил, что раз она хорошая такая и добрая, то не должен он с ней обманом быть. Пошел к одному знакомому доктору и рассказал обо всем. Доктор, конечно же, деду сразу поверил и прописал какие-то успокоительные таблетки, чтобы скрытые и явные желания власти над разумом не имели. Таблетки помогли, и бабушка его сразу просто так, добровольно, полюбила. И всю жизнь очень сильно любила, так что ему и колдовство никакое не нужно было.

Амелин замолчал, и я сильнее прижалась щекой к его плечу.

– Люблю твои сказки. Расскажи еще, но если засну – не обижайся.

– Нет, погоди, – приподнявшись, он растормошил меня. – Давай уйдем отсюда прямо сейчас. Я тебя выведу. Клянусь. Будешь слушаться меня – не заблудимся. Я в кабинете дяди Пети карту местности сфотографировал.

– Кость, ты чего? Куда уйдем и зачем?

– Затем, что мы зря с ними связались, – он кивнул на спящих парней.

– Ты что? Так нельзя. А если бы они нас бросили?

– Этому я тоже был бы рад.

– Представляешь, они проснутся, а нас нет. Ну это совсем некрасиво.

– Почему?

– Потому что мы вместе.

– Я думал, вместе – это мы с тобой. Только ты и я. Ран фру ве мунсун.

– У тебя снова приступ детской беспричинной ревности?

– Она не беспричинная. И уж тем более не детская. Это самая взрослая ревность на свете. Честно. Я не шучу. Мне не нравится то, что происходит.

– А что происходит?

– Хочешь, чтобы я с ним прямо поговорил?

– С ума сошел? Только не вздумай ничего устраивать. Никто твоих сцен не поймет. И не оценит. Я тоже. Только дураком себя опять выставишь.

– Опять? – В глазах стоял упрек. – Тоня, ты сказала «опять»?

– Я имела в виду, что, когда ты разыгрываешь драмы, люди считают это странным. С какой стороны линзы ни посмотри.

– А каким я должен быть? Ну, чтобы нравиться тебе. Что я должен сделать? Нравиться им?

Амелин снова кивнул в сторону спящих.

– Ты мне нравишься, успокойся, пожалуйста.

– Тогда почему ты не хочешь уйти со мной? Только со мной? Ты мне не веришь? Не доверяешь? Я недостаточно крут, борз, накачан?

– Мы не можем быть все время сами по себе. Так не бывает. Это наша компания, наши друзья. А друзья не сбегают посреди ночи.

– У меня есть только один друг, – поднявшись, взволнованно зашептал он. – Ты мой единственный друг, Тоня. А они – просто хорошие ребята. И мы их не бросаем в беде и не подставляем.

– Раз я твой друг, то ты должен считаться и с моим мнением.

– Хорошо. Я понял, – он свалился назад, а потом, раскинув широко, как на распятье, руки и глядя в деревянный потолок, проговорил тихим, низким шепотом:

 
Люби меня, люби, холодная луна!
Пусть в небе обо мне твой рог жемчужный тру´бит,
Когда восходишь ты, ясна и холодна.
На этой злой земле никто меня не любит.[21]21
  «Люби меня, люби, холодная луна» – Ф. Сологуб.


[Закрыть]

 

Выбравшись из-под одеяла, я села рядом с ним и ласково погладила по футболке на животе:

– Костя, ты самый лучший артист на свете. Тебе нужно не на лингвиста, а в театральный идти.

– Ты знаешь, что на луне в Лунном дворце живет белый лунный кролик, который, сидя в тени коричного дерева гуйхуа, круглый год толчет в ступе снадобье бессмертия? – Он взял мою руку и засунул ее себе под футболку, я продолжила успокаивающе гладить его живот. – Если набрать снадобье бессмертия в ладони и выпить его, то никогда не будешь стареть и обретешь вечную жизнь. Только никто не может удержать в ладонях свет, ведь он утекает сквозь пальцы.

– А если его набрать сразу в рот?

Амелин с интересом поднял голову.

– Это мысль. Давай попробуем?

Мы тихо пробрались к раскрытому окошку и уселись прямо на приходящейся вровень с полом раме, свесив ноги наружу. Раскрыли рты и зажмурились.

Я чувствовала на языке призрачное лунное тепло, или мне казалось, что чувствую, но тепло ласковых, осторожных прикосновений было вполне реальным, и ощущение бессмертия от бесконечно долгого поцелуя тоже.

Глава 17
Вита

Всю ночь я просидела в кровати с карандашом и блокнотом, мучительно сочиняя сюжет для клипа. В раскрытое окно светила растущая луна, из густой темноты леса вместе с редкими выкриками птиц время от времени доносились звуки, о происхождении которых фантазировать не хотелось. Атмосферы хватало и без того.

Одни зловещие образы сменялись другими. От банальных призраков старого дома и замысловатых подкроватных монстров до вполне себе реалистичной кровавой семейной драмы. Сюжеты теснились, но все казались пустыми, скучными и надоевшими штампами.

Три раза я спускалась на первый этаж, чтобы выпить кофе, и каждый поход занимал минут двадцать – мне удалось запугать себя достаточно, чтобы жаться по стенам и шарахаться от собственных шагов.

И все же к утру, когда луна уже ушла за дом, а над лесом поднялась ясная предрассветная полоса, когда весь выпитый кофе давно перестал действовать и глаза неумолимо слипались, когда кругом спало абсолютно все и мой перегруженный мозг в том числе, вместе с мурашками от свежего ветерка на меня вдруг снизошло вдохновение.

Я лежала на животе на пушистом овечьем коврике и писала, писала до тех пор, пока пальцы, сжимающие карандаш, не одеревенели от напряжения, а первые солнечные лучи радостно не заблестели, отражаясь в оконном стекле. Поставив финальную точку, я просто переползла на кровать и, не успев насладиться счастьем момента, тут же уснула.

Спала я беспокойно, но долго. Мозг все еще прокручивал варианты страшных историй. А проснулась, вся взмокнув от жары, со сбившейся простынкой и мучительным чувством жажды.

В комнате пахло апельсинами. Кто-то принес мне их разрезанными пополам и вместе с очищенным гранатом и чашкой зеленого чая оставил на подоконнике.

Но как бы ни хотелось пить, я первым делом схватила исписанные корявым почерком листки и с трепетом перечитала свое творение.

Начиналось с того, что парень – им будет Артём – привозит девушку к огромным решетчатым воротам, через которые в глубине сада виден прекрасный белый дом. Этот дом как образ их будущей совместной жизни издалека выглядит прекрасным. Однако, прежде чем войти в ворота, парень и девушка повязывают на запястье друг другу по красной нити, символизирующей любовь.

Затем они идут по прекрасному саду и входят в дом. Вначале вся обстановка вокруг кажется светлой и жизнерадостной. Держась за руки, влюбленные бредут из комнаты в комнату, но с каждой последующей комнатой свет становится все менее ярким, радость постепенно отступает, и в какой-то момент девушка внезапно обнаруживает, что она осталась одна. Артём задерживается в комнате, где видит лежащую на столе виолончель. Девушка возвращается за ним, но не находит ни его, ни виолончели. И тут она слышит музыку. Бросается на звук, забегает в комнату, но внутри никого нет. Мелодия же, будто маня ее, продолжает звучать где-то совсем рядом.

В ту же минуту в глубине коридора появляется странная мрачная фигура и медленно приближается к девушке. Той приходится бежать.

Напуганная и взволнованная, она перебегает из комнаты в комнату. Несколько раз даже видит вдалеке своего парня, играющего на виолончели, но каждый раз, добежав до того места, обнаруживает, что он исчез, а музыка уже доносится из другого места.

Цвета постепенно блекнут, оставляя лишь черно-белый монохром и кроваво-красную нить на ее руке. С разных сторон к ней выходят мрачные демонические личности – участники БТ. Девушка пытается спастись, но те все равно ловят ее и начинают мучить.

Освободившись каким-то чудесным образом, она бежит прочь из дома. Выскакивает в сад, добегает до ворот, но они заперты. Выхода нет.

Доведенная до отчаяния, девушка решается разорвать красную нитку и тут же оказывается за воротами. Оглядывается назад и видит, что ее парень стоит на крыльце. В его глазах мольба и упрек: как ты могла бросить меня здесь одного?

К нему приближаются демоны… Девушке становится его жалко, она хочет вернуться, но ворота захлопываются. Конец.

Я удовлетворенно вскочила, схватила с подоконника чашку и выпила чай почти залпом.

Не шедевр, конечно, но можно было сделать одновременно очень волнительно, страшно и красиво.

Вдобавок я была очень горда еще и тем, что смогла написать хоть что-то. В последние полгода я и думать забыла про свое творчество. И внезапно осознав, как сильно мне его не хватало, почувствовала удивительное, счастливое облегчение.

Наспех натянув постиранный, но неглаженый сарафан и схватив ночные записи, я бросилась вниз, чтобы поделиться с Артёмом своими успехами. Но на третьем этаже наткнулась на Егора, красящего стену в одиночестве. Выглядел он расстроенным, а увидев меня, в знак приветствия лишь помахал валиком.

– Ты чего один? – удивилась я.

Поперек лба у него была повязана бандана, и волосы смешно топорщились вверх.

– Меня прогнали, – с горьким вздохом пожаловался он. – А я, между прочим, режиссер. Самый главный человек в этом проекте!

Я подошла ближе.

Он был очень живой и забавный в своей искренней непосредственности. Меня так и подмывало рассказать ему про сценарий.

– Кто же тебя прогнал и за что?

– Да эти, – он неопределенно кивнул. – Твой сказал: «Давай потом», а Гера наехал, что ему второй холодильник подключить нужно и чтобы я шел вкалывать один.

Я оглядела стену. Судя по свежевыкрашенной площади, «вкалывал» он недолго или не слишком старательно.

– А у меня вот что, – я показала листы.

– Сценарий? – сунув валик в полное ведро краски, заинтересовался он. – Дай посмотреть.

Но отдавать свои записи я не хотела – там было много ненужного и зачеркнутого, вместо этого мы уселись прямо на газеты возле еще нетронутой стены, и я сама прочитала все вслух.

Егор слушал внимательно, не мигая, уставившись в противоположную стену, а когда я закончила, еще какое-то время сидел в задумчивости.

– Ну как? Подойдет такое? – заволновалась я.

– Я сейчас каждую сцену увидел, как на экране, – широким жестом он взмахнул перед собой. – Как на хромакее… Жених и невеста. Черное-белое. Красная нить на руке… Демоны, – он почесал подбородок, и на нем осталась зеленая полоса. – Дом, лес, девушка и… море кровищи. Вот! Точно. Нужно в твой сценарий крови добавить. Сама подумай, что скажут парни из «Бездушной твари», если мы им девчачью меланхолию подсунем?

– Это не меланхолия.

– Все равно. Должно быть мрачно и жестко. Пусть демоны в финале ее сожрут.

– Но тогда весь смысл теряется.

– Ничего не теряется. Просто твоя история с хорошим концом, а в этой будет реализм. Его демоны ее сожрут. Как в жизни.

– Какой реализм, если клип про демонов?

– Не придирайся к словам. Главное – суть. Или может сделаем так, что это ее демоны его сожрут? Так еще более правдоподобно.

Мне стало неприятно, что он хочет все перевернуть.

– Идея же в освобождении.

– Ладно, хорошо, – Егор порывисто поднялся и размял ноги. – Пусть это будет ее освобождение. Просто, когда она разорвет ту нитку, то не сбежит, а ей на помощь придут ее собственные, гораздо более мощные и жуткие демоны. Некое абстрактное архетипичное зло. Оттуда, из леса. Волки. Да, да. Волки. В данном случае это не штамп, а самый что ни на есть архетип. Ее демоны будут представлены в образе волков, а его… ну, допустим, свиней. И они…

– Егор! – Я тоже встала. – Если тебе не понравилось, мог бы прямо сказать. Это же история любви, а не о том, кто кого сожрет.

– Неправда! Мне очень понравилось. Отличная история, – его карие глаза весело блестели. – Но, кто кого сожрет, всегда интереснее.

Я ответила, что спрошу на этот счет мнение Артёма, и ушла.

Спустилась на первый этаж. Со стороны хозяйственной комнаты были слышны голоса Влада и Зои.

– От вашего приезда только одна польза, – говорил Влад. – Нормальная еда хоть появилась. Только, куда теперь ее девать, непонятно.

– Вот если бы у нас был такой дом, – ответила Зоя, – мы бы из него отель сделали. Моя мечта! Такой маленький и уютный. Человек на десять или даже на пятнадцать. Здесь и сад, и лес, и обстановка подходящая. От цивилизации, конечно, далеко, но зато воздух хороший. А развлечения можно было бы придумать.

Я собиралась спросить у них, где Артём, но в этот момент он сам появился с улицы с виолончелью за спиной. Недовольный и дерганый. Судя по всему, его творческий процесс двигался плохо.

Он вошел и вопросительно уставился на меня. Не самый лучший момент, чтобы делиться своими достижениями, но листки в руке меня выдали.

– Это сценарий, – пояснила я в ответ на вопросительный взгляд. – Егору не очень понравилось, но мне важно, что скажешь ты.

– Серьезно? – Артём рассеянно взял листы. – Как это у тебя получилось? Еще вчера ничего не было, и ты сказала, что такое не умеешь.

– Ну я же ботаничка, ты забыл? Я не могу не выполнить домашнее задание. К тому же у меня был отличный стимул.

– Какой это?

– Чтобы тебе не было стыдно перед БТ.

– Мне никогда не бывает стыдно, – он был раздражен, но пытался говорить спокойно. – БТ – тоже мне стимул.

– Я старалась для тебя и ради тебя. Это хороший стимул.

– Стимул – это палка для погона скота. И его нужно чувствовать. Прямо физически ощущать. Стимул – это то, что заставляет.

Косая челка закрывала половину его лица, и он, даже не убрав ее, вернул мне листы.

– Ты не посмотришь?

– Мне все нравится. Что бы ты ни написала.

– Но я хотела услышать твое мнение. Если это плохо, я пойду писать что-то другое.

Артём нахмурился, забрал сценарий обратно и, откинув пятерней волосы, быстро пробежал глазами по первым строчкам:

– Ты точно ботаничка?

– А что такое?

– Почерк – ужас.

– Это потому, что я писала на полу в шесть утра. Глаза слипались…

– Можешь мне сама прочитать свою сказку?

На кухне к нам присоединились Зоя и Влад, так что моя аудитория стала больше. Они с интересом слушали, и, когда я закончила, Зоя восторженно зааплодировала, а Влад сказал: «Вроде норм».

Артём неопределенно молчал.

– Тебе не понравилось? – обеспокоенно спросила я.

– А если не понравилось, ты правда пойдешь и все перепишешь?

– Конечно.

– Значит, мое мнение для тебя реально такой действенный стимул?

– Получается, так.

– Вот бы мне такой стимул. Беда только в том, что я давно разучился ценить чужое мнение, – он посмотрел осуждающе и очень по-взрослому. – Это так глупо, Витя, подстраиваться под чье-то дурацкое мнение.

– А что Петров сказал? – спросил Влад.

Я пересказала кровавые фантазии Егора про волков и свиней.

– Слушай, а это классное решение, – одобрил Артём.

– Да-а, – протянул Влад. – Петров может.

– Вы что, правда думаете, что это хорошо? – В поисках поддержки я повернулась к Зое: – И ты тоже?

Она пожала плечами:

– Они по-любому выберут вариант со свиньями. Я тебе точно говорю. Я их как облупленных знаю.

– Кого это их? – не понял Влад.

– Вас, – Зоя обвела их рукой. – Всех парней.

– И что же ты знаешь? – заносчиво ухмыльнулся Артём.

– Что вы будете форсить что угодно – хоть волков, хоть свиней, лишь бы никто не подумал, что эта тема про любовь.

– Тут ты права, – согласился Артём. – Но у меня сейчас немного другое. Я просто очень хочу, чтобы БТ предстали наконец в своем истинном обличье.

После нашего разговора на кухне Артём ушел сам по себе, не позвав меня, и потом весь день будто избегал. А при малейшей попытке обнять его или поцеловать тут же находил повод переключить мое внимание на что-то другое. Он вроде бы и не обижался, но в то же время совершенно перестал быть самим собой.

Привычные бурные проявления чувств сменились сдержанными похлопываниями по плечу и отеческим поглаживанием по голове. Я просто терялась в догадках.

Обычно Артём не мог что-то долго носить в себе. Даже если он сердился и переставал разговаривать, то спустя час уже забывал об этом, переключившись на что-нибудь более важное и интересное, потом, правда, в неожиданный момент вспоминал: «Ах да, я же на тебя обижен», но далеко не всегда мог вспомнить, на что именно.

Вечером после ужина мы все вместе до самой ночи играли в Стикер. Лепили друг другу на лоб бумажки с именами персонажей и знаменитостей, а потом, не глядя, только задавая вопросы, отгадывали каждый своего. Было весело. Мы с Артёмом как обычно сидели рядом, и никакого напряжения не чувствовалось. Но когда пришло время расходиться, он просто сказал: «Спокойной ночи», – и пропал.

С того момента, как я выздоровела, он почти переселился ко мне в мансарду, а тут просто взял и ушел, будто мы совсем чужие люди. И это, определенно, было ненормально.

Я чувствовала: он переживает, что у него никак не получается написать ту музыку, которую он хотел, и отчего-то казалось, будто в этом есть и моя вина.

Решив оставить его в покое и дать побыть одному, я переоделась в спальную футболку и даже легла в постель, когда ко мне вдруг тихонечко поднялась Зоя и, осторожно приоткрыв дверь, поинтересовалась, что у нас случилось. Я ответила: «Ничего». Тогда она рассказала, что они гуляли с Максом и в дальнем конце сада на лавочке заметили Артёма. Подходить они не стали, но Макс заволновался и сразу отправил ее ко мне, чтобы выяснить, в чем дело.

Прямо в футболке я отправилась в сад.

Ночь стояла изумительно теплая. Звездная и безветренная. Запах лилий опьянял, откуда-то доносилось тоненькое попискивание летучих мышей. Стрекотали кузнечики.

Если бы Зоя не объяснила, где искать Артёма, я вряд ли нашла бы его даже при свете дня. Он лежал вдоль лавочки и смотрел на звезды, а заметив меня, быстро поднялся и как ни в чем не бывало разулыбался:

– О, привет! Думал, ты уже спишь.

Я опустилась на другой конец лавочки.

– Как получается, что кто-то перестает кого-то любить?

– Не понял?

– Интересно, как это происходит. Просто просыпаешься в один прекрасный день и чувствуешь, что все прошло? Как эта моя болезнь? Как психосоматика?

– Нет. Разумеется, все повязывают себе красную нитку на руку и ждут, что она порвется.

– Я серьезно.

– Зачем тебе думать о таком?

– Но так же часто с людьми бывает.

– К чему ты завела этот разговор? – Артём подозрительно посмотрел в мою сторону.

– Вот читаешь новости из жизни звезд, и там они по сто раз за год влюбляются и расходятся. Выкладывают милые, счастливые фотографии, пишут такие прекрасные слова, а потом безбожно поливают друг друга грязью.

– Откуда мне знать, что там у этих звезд в головах.

– Ты же тоже почти звезда, и у тебя много таких знакомых.

– Хочешь честно? – Он развернулся ко мне всем корпусом. – Я реально не знаю. Я вообще про это ничего не знаю. Не думал никогда. Правда. Та девочка, в которую я был влюблен в пятнадцать лет, встречалась со всеми, у кого были деньги. Когда я об этом узнал, психанул ужасно – не имел права, но все равно высказал, что люблю ее и что, если она будет только со мной, сделаю для нее что угодно.

Думал, смутится и будет оправдываться, но она решила, что я тупо хочу с ней переспать, и ответила, что не против. В общем, тогда я все понял про эту самую любовь и больше ею никогда не интересовался. В том смысле, о котором ты говоришь.

– А ты? Ты бы смог меня разлюбить?

– Так, Витя, – он посмотрел прямо в глаза. – Давай по-честному. Ты же знаешь, что у тебя все отражается на лице. Что ты хочешь выяснить на самом деле?

Я опустила глаза, но решила сказать все честно.

– Почему ты со вчерашнего дня так редко целуешь меня? Ну и вообще…

Артём попытался скрыть улыбку, но у него ничего не вышло – она расползалась все шире и шире, поэтому он попросту закрыл лицо ладонями и стал тихо смеяться.

Я придвинулась ближе, потянула его за рукав.

– Что ты смеешься? Объясни. Что тебя так насмешило?

Наконец он убрал руки от лица и неожиданно резко обхватил меня за плечи.

– Вот это твое «и вообще» – просто огонь! С таким подкатом, Витя, ты можешь претендовать на звание королевы самого прозрачного пикапа. О-о-о! Да ты еще и покраснела!

Он всегда знал, как меня смутить.

– Просто я чувствую, что что-то не так.

– Все так. Все очень даже так, – Артём повеселел и был невероятно доволен. – Мне нравится, что ты думаешь об этом. О поцелуях и вообще…

На последнем слове снова расхохотался.

– Значит, ты специально дразнишь меня? – удивилась я.

– Это я себя дразню…

– Объясни, пожалуйста.

– Ладно. Только обещаешь не обижаться?

– Ты не хочешь, чтобы я тебя отвлекала? – внезапно догадалась я.

Положив мою руку к себе на коленку, он выпрямился и, откинувшись на спинку лавочки, заговорил будто не со мной, а с кем-то скрывающимся в темноте сада.

– Я очень хочу, чтобы ты меня отвлекала. Я только и думаю о том, чтобы ты меня отвлекала. Но… Помнишь, я рассказывал, что, когда был маленький, и у меня что-то не получалось, или я не хотел репетировать, родители запирали меня в комнате, потому что я ненавидел сидеть взаперти, и до тех пор, пока я не делал так, как нужно, не выпускали? Мама говорила: «У тебя должен быть стимул». И в большинстве случаев это работало. Потому что я просто дурел один и делал что угодно, лишь бы выпустили. Сейчас заставить меня что-то сделать не может ни одна живая душа в мире, кроме меня самого. И наказываю себя я тоже сам. И сам выбираю стимул. Самый жесткий и действенный. Ты мой стимул, Витя, понимаешь? Чем быстрее я разделаюсь с этой дурацкой композицией, тем быстрее я тебя поцелую, буду много-много целовать, и вообще.

Раньше, когда я читала в книге фразу «ночь любви», всегда представляла себе усыпанное звездами фиолетовое небо и пение соловья. На лавочке сидят мужчина и женщина – оба в белом – и держатся за руки.

И хотя теперь я знала, что в «ночи любви» любви было гораздо больше, чем ночи, эта ночь идеально походила на ту, что представлялась мне в детстве. За одним лишь исключением: Артём был в черном худи, а вместо соловья из леса доносилось мрачное уханье. Но все равно это было прекрасно.

БТ приехали под утро и переполошили весь дом. Они заблудились и плутали по округе на своем дорогущем «мерсе» часа четыре. Но узнала я об этом гораздо позже, потому что шум снизу до мансарды почти не доходил.

Я проснулась и, одевшись, отправилась на кухню. Однако доносившиеся со второго этажа голоса заставили изменить маршрут.

В полумраке гостиной, развалившись в креслах и на диванах, сидели Артём с Максом, трое парней из «Бездушной твари» и две девушки.

Задернутые шторы сдерживали палящее солнце, но из-за закрытых окон стояла страшная духота, и к привычному устойчивому запаху краски примешались новые, чужие, запахи парфюма, нагретого пластика и алкоголя. Журнальный столик был заставлен стаканами и бутылками. Все что-то пили.

Парням из БТ было лет по двадцать с небольшим. Эдик – шатен с прямой короткой челкой и вытутаированной прямо посреди лба неразборчивой надписью, кажется, играл на барабанах.

Увешанный цепями, в огромных темных очках и с перстнями почти на каждом пальце Рон – на гитаре. А косящего под родственника Малфоев неестественно яркого блондина с кислым лицом и стеклянным взглядом звали Нильс, и он был у них солистом.

Смуглую, белозубую, с маленьким крючковатым носом, пирсингом в бровях и черными дредами Даяну я тоже знала.

А вот инстаграмщицу, которую они называли Даша Касторка, я видела впервые. Артём предупреждал, что они привезут ее с собой для съемок.

Это оказалась обычная среднестатистическая девчонка с неправильным прикусом и бесцветными ресницами. Зато мимика у нее была превосходная. Она то и дело игриво морщила нос, кокетливо кривилась, высовывала язык и так широко раскрывала рот, что ей мог позавидовать сам Джаггер[22]22
  Мик Джа́ггер – британский рок-музыкант, вокалист рок-группы The Rolling Stones.


[Закрыть]. Одежды на ней было по минимуму: едва прикрывающий грудь черный топ без бретелек и шортики по типу спортивных трусов с белыми полосками по бокам. Разговаривала Касторка развязно, постоянно вставляя матерные словечки и глупо закатываясь над собственными словами.

Я остановилась в дверях, раздумывая, стоит ли входить.

– Говорят, Чернецкий, ты на стройке батрачишь. Это правда? – Эдик полулежал в одном конце дивана, Артём, положив ноги на журнальный столик, сидел в другом.

– Кто говорит?

– Да так… Ходят слухи.

– Может, ты еще и надписи на заборах читаешь?

– Нет, серьезно, Тём, – Даяна, как и Макс, занимала отдельное кресло. – Тебе реально по фану весь этот маргинальный экшен?

– Мне по фану, что тебя это волнует.

– Конечно, волнует. Довольно занятно наблюдать за твоими очередными выходками.

– Мы всей командой наблюдаем, – поддакнул Рон с другого дивана.

У него на коленях лежали голые ноги Касторки, которыми она время от времени дергала, когда державший ее голову Нильс ставил ей на лоб стакан.

– Это хорошо. Наблюдайте, – сказал Артём. – Мне нравится, когда смотрят.

– Я наслышана, какой ты извращенец, – перевернувшись на бок и подперев голову рукой, засмеялась Касторка.

– Еще одна любительница подзаборных сплетен, – фыркнул Артём.

– У какого дизайнера одеваешься, Чернецкий? – Касторка буквально сверлила его глазами. – Шортики просто отпад.

– Для тебя, Касторка, я Артём Станиславович, – он все-таки ответил на ее настойчивый взгляд. – А будешь разговаривать неуважительно, останешься без сладкого.

– На что это ты намекаешь? – притворно ахнула она.

– На четыре торта в холодильнике, маньячка.

Касторка громко и делано расхохоталась.

– Где вы ее откопали? – поморщился Артём, обращаясь к Нильсу, но девушка не дала тому и рта раскрыть:

– А то ты меня не знаешь?!

– Впервые вижу.

– У Даши семьсот тысяч подписчиков в Инстаграме и сто тысяч на Ютубе, – заметила Даяна.

В отличие от Касторки, она вела себя очень спокойно, или, скорее, лениво.

– И ты, Чернецкий, наверняка один из них… – Скорчив рожицу, Касторка показала ему язык. – Давай сознавайся. Ты мой тайный поклонник.