Текст книги "Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2"

5. Томичи на практике

В апреле 1930 года Кутузов в третий раз попал в переплет. На этот раз местом действия был город Коломна, а точнее – Коломенский машиностроительный завод. Кутузов попал туда, «закончив программу за весь технологический институт» и поехав на практику. Вместе с Кутузовым на практику в Коломну отправился его неразлучный друг и давнишний товарищ по оппозиции Иван Голяков.

Не впервые молодым инженерам приходилось работать в провинциальном городе, сочетавшем в себе старое и новое. Тогдашняя Коломна делилась на три части. Первая – Коломна как таковая: купеческий город с двухэтажными краснокирпичными домами, старый коломенский кремль, монастыри, множество церквей и примерно 25 тысяч жителей. Вторая часть – бывшая деревня Боброво, место практики Кутузова и Голякова, где на тот момент проживало еще 25 тысяч человек. Здесь с 1925 года велось большое строительство разных зданий в стиле конструктивизма – школы, банный комплекс, дворцы культуры, новая улица Октябрьской Революции; по окончании строительства сюда должна была переехать местная администрация. В этой части все было перекопано – неспроста Кутузов и Голяков будут назначать друг другу встречи в овраге, скорее всего расположенном под железнодорожной насыпью в Голутвине. Деревенские дома, в которых жили рабочие Коломзавода, сносились постепенно. Здесь ютилась интеллигенция, которая по какой-то причине не хотела или не могла жить в Москве. В одном из этих домов проживал Борис Пильняк.

И третья часть Коломны – Коломенский завод, примыкающий к деревне Боброво. Этот гигантский индустриальный комплекс, основанный в 1869 году и являвшийся отдельным промышленным городом, напоминал одновременно и старый район лондонских доков, и район Кировского завода в Ленинграде. Здесь и в округе проживало, в основном в бараках, около 20 тысяч человек самых разных занятий. Половину населения составляли коломенские татары, которые прибыли сюда на строительство, убегая из голодного Поволжья в 1922 году. Эта часть города была застроена барачными трущобами, куда даже милиция заглядывала не слишком охотно. Кроме того, там жили ветераны Гражданской войны – латыши-красноармейцы, устроившиеся работать на Коломзавод; по всей видимости, функционировало там и латышское землячество. Дело в том, что не все латыши – участники Первой мировой войны, не вернувшиеся в буржуазную Латвию, сделали карьеру в советском госаппарате и в Красной армии – многие бывшие рабочие Риги и Двинска, где машиностроительная индустрия рухнула после эвакуации 1915 года, оказались в крупных машиностроительных центрах России. Относительно немного в округе было староверов, в целом для этой части Подмосковья обычных: они в основном жили в соседних Бронницах или же в своих староверческих деревнях482482
  Ефремов Г. П. История Коломенского завода. Очерк истории коломенского тепловозостроительного завода имени В. В. Куйбышева за 110 лет (1863–1973). М.: Мысль, 1973.


[Закрыть].

В сумме население Коломны составляло примерно 60 тысяч человек. В окружающих деревнях с развитыми промыслами металлообработки жило еще 40 тысяч человек, так или иначе связанных с Коломной: они работали по частным заказам, снабжали завод продовольствием и т. п. Именно Коломенский завод создавал городской ландшафт, но кроме него действовали еще химический и шинный заводы, множество солодовен, крупные кожевенные промыслы. Многие жители окружающих деревень работали на заводе, куда добирались на телегах – больше ездить было не на чем483483
  Булич О. П. Коломна. Пути исторического развития города. Общий очерк. М., 1928; Петропавлов Н. И. Коломенский уезд. 1924; По Московскому краю. Сб. М.; Л., 1929.


[Закрыть].

До Москвы было достаточно далеко – примерно два с половиной часа на поезде. Ездили в Москву нечасто. В городе были две платформы железной дороги – в купеческой Коломне (станция Старо-Коломна, переименованная в станцию Голутвин) и в Боброве (станция Ново-Коломна, или просто Коломна, как и сейчас). Обе станции находились на рязанской ветке, поезда отправлялись из Москвы в Коломну с Рязанского (будущего Казанского) вокзала. Электричка до Коломны не доходила, останавливалась в Раменском, а далее «паровозный» отрезок пути был уже не таким массовым. По реке (Коломна стоит при впадении Москвы-реки в Оку) было довольно сильное движение барж, пароходов и т. п. Трамвая в городе не было, от двух станций в разные части города жители ездили на извозчиках или на велосипедах. Бесплатный «рабочий поезд» возил тех, кто жил неподалеку от железной дороги, на смену и обратно.

Продовольствия в городе постоянно не хватало, продукты покупали на рынке (центрального рынка не было, но действовало множество маленьких полустихийных торговых точек) или получали из заводского снабжения. В купеческой части города было много чайных – это были центры общения, хотя Кутузов и Голяков встречались с другими оппозиционерами на квартирах. Вокруг Коломны – лес, поэтому на рынке было довольно дичи, вообще в Коломне и окрестностях было много охотников. А где охотники – там и оружие: в городе его было немало, а в 1905 году забастовки на местных заводах сопровождались перестрелками с полицией, поэтому работники ОГПУ не могли быть уверены, что оружие не попадет в руки контрреволюционеров.

В городе стояла воинская часть, подразделения ГПУ, своя большая тюрьма, в которой на 1930 год сидело большое количество московских священников, но оппозиционеров помещали в домзак – пенитенциарное учреждение на другом краю города, вместе с обычными бытовыми правонарушителями. Сводки ОГПУ за 1930 год отмечали, что в Коломенском округе в текущем году была раскрыта «поповская контрреволюционная организация, охватившая семь населенных пунктов»; «церковническая группировка», организовавшая массовые выступления в селе Белоомут; «группировка бывших собственников (заводчиков и помещиков), систематически противодействовавшая всем мероприятиям советской власти» и «кулацкая группировка, руководившаяся эсером и двумя бывшими помещиками», намечавшая «организацию террористических актов». Приходилось прибегать к арестам: например, по массовой операции на 18 февраля 1930 года «по Коломенскому округу было изъято 257 человек»484484
  «Совершенно секретно»: Лубянка – Сталину. Т. 8. Ч. 1. 1930 г. М.: ИРИ РАН, 2017. С. 722–746.


[Закрыть]. В округе находилось немало «бывших»: Коломна находилась уже за 101‑м километром, поэтому им можно было здесь прописаться. Рабочий класс был организован слабо – по крайней мере, власти беспрерывно жаловались на это. Тем не менее в городе действовала активная комсомольская организация, массово – как и повсюду – сносились церкви, что трактовалось как хрестоматийное «наступление нового на старое».

В известном смысле Коломна – это, конечно, Коломзавод, главный производитель паровозов и стальных мостовых ферм для страны. Завод был важным звеном сталинского «великого перелома»: там выпускались столь нужные для первой пятилетки паровозы, трамваи (для Москвы), дизельные двигатели. Именно в это время – 1926–1931 годы – Коломзавод выполнял огромное задание по строительству пароходов, производство которых по масштабам приближалось к основным.

Как и все промышленные предприятия страны, в начале 1930‑х годов Коломенский завод страдал от значительной текучести рабочей силы, хотя, видимо, значительно меньше, чем московские и ленинградские заводы: в большом городе сменить работу было проще. Энтузиазм и идеологические призывы имели свои границы, поэтому многие рабочие, лишенные материальных стимулов к производительному труду, не держались за свое рабочее место. Информационные сводки ОГПУ указывали на плохие условия труда и снижение заработной платы как главные причины забастовок в промышленности. Из 22 забастовок, прошедших по стране в первом полугодии 1930 года, 4 были вызваны плохим продовольственным снабжением485485
  Осокина Е. А. За фасадом «сталинского изобилия»: распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 1927–1941. М.: РОССПЭН, 1998. С. 80–81.


[Закрыть]. Чтобы как-то удержать рабочую силу, местные власти предоставили рабочим бытовую автономию: при заводе существовало Общество потребителей, состоявшее из пайщиков – самих рабочих. Обустраивались также жилые помещения для рабочих, общая столовая, читальня, больница и школа.

Кутузов получил работу в машиносборочном цехе, а Голяков – в паровозном. «С Голяковым провел вместе практику, – скажет Кутузов на следствии, – мы оба отвечали за известную ГПУ деятельность. Основой связи с Голяковым были дружба и только личные отношения», а не какая-то организация оппозиционеров.

Обращение к одному источнику – следственному делу «Томичи» 1930 года – позволит узнать, что случилось с Кутузовым и его сподвижниками после того, как они оставили институт навсегда. Казалось бы, прошло всего несколько месяцев с чистки 1929 года, однако смена жизненных обстоятельств и экономические трудности первой пятилетки сильно ускоряли время, а это позволяет проследить эволюцию отношения властей и общества к оппозиции.

Это время – весна и лето 1930 года – было крайне напряженным. В преддверии XVI партсъезда партию волновали затруднения процесса хлебозаготовок и сложности с индустриализацией. Спецсводка ИНФО ОГПУ от 7 июня 1930 года отмечала, что на почве организационных недочетов в работе ЦРК – «несвоевременная доставка в магазины, недостаточность учета потребителей и прочие» – в Коломенском округе «…имели место перебои в снабжении рабочих и городского населения хлебом. <…> Значительно ухудшилось положение со снабжением населения мясом. Запасы свежего мяса сократились; зачастую вместо свежего мяса выдается солонина или консервы, в большинстве случаев низкого качества (с примесью гречневой каши)». Также в округе была сокращена норма выдачи сахара: «рабочие вместо 1500 г получают 1000 г; служащие вместо 1000 г получают 600 г»486486
  «Совершенно секретно»: Лубянка – Сталину. Т. 8. Ч. 2. 1930 г. С. 981–986.


[Закрыть]. Осенью 1929 года в Коломне очереди «устанавливались с раннего утра и достигали 200–300 человек», а в 1930 году продовольственная ситуация только ухудшилась487487
  «Совершенно секретно»: Лубянка – Сталину. Т. 7. 1929 г. С. 426.


[Закрыть]. Спецсводка ИНФО ОГПУ «о перебоях в снабжении промрайонов и городов Московской области» от 15 сентября 1930 года сообщала: «В снабжении населения промрайонов Московской области продуктами питания и промтоварами за последний период улучшений не наблюдается. По-прежнему важнейшие продукты питания выдаются не в полной норме, завоз продуктов в распределители производится с перебоями, некоторые продукты вовсе отсутствуют. Мясо выдается в размере 50–60% потребного количества, выдача происходит с большими перебоями. Хлеб выдается полностью, но частые запаздывания с доставкой хлеба в магазины задерживают выдачу». Далее говорилось, что «в связи с недостатками планового снабжения и недочетами общественного питания цены на рынке идут неуклонно на повышение. <…> 16 кг муки стоят 10 руб., крупа – 2 руб. 25 коп. 1 кг, мясо – 6 руб. 1 кг, картофель – 90 коп. 1 кг, молоко – 1 руб. 50 коп. за литр»488488
  «Совершенно секретно»: Лубянка – Сталину. Т. 8. Ч. 2. 1930 г. С. 1090–1095.


[Закрыть].

Недостаточность продовольственного обеспечения обостряла недовольство в рабочей среде. Спецсводка ОГПУ МО от 24 сентября 1930 года приводила примеры рабочего протеста на Коломзаводе: «Рабочий паровозно-механического цеха в группе других говорил: „Пятилетка скоро сорвется, выполнять ее никто не хочет, потому что нет материала. Пятилетка нас задавила, жрать нечего, обуться не во что. Коммунисты руководят нами и заставляют работать, строить социализм, а при таких условиях скорей подохнешь, нежели его построишь“». Бывший член ВКП(б), рабочий Мытищинского вагоностроительного завода в группе других сказал: «„Не подписывайте договоров по соцсоревнованию, так как этим самым вы продаете себя в рабство. Советская власть замучила рабочих соцсоревнованием и ударничеством и хочет поморить их с голоду“. В паровозно-механическом цехе Коломенского завода на станке № 3/22 была обнаружена анонимка иронического содержания: „Первую пятилетку выполнить не придется, так как с ней не справиться, а поэтому советую сдавать свои позиции, потому что рабочие против пятилетки. Ждите, детки, вторую пятилетку, тогда все будем сыты и обуты“»489489
  «Совершенно секретно»: Лубянка – Сталину. Т. 8. Ч. 1. 1930 г. С. 524–533.


[Закрыть].

Докладная записка отделов ОГПУ, составленная в начале сентября 1930 года, отмечала рост числа конфликтов на государственных предприятиях СССР: 31 забастовка с 3928 участниками в 1930 году против 13 с 1204 участниками в 1929 году. Эта тенденция объяснялась ухудшением продовольственного снабжения, высокими ценами на рынках, задержками выплаты заработной платы, пересмотром тарифных окладов и нормирования труда. В документе особо отмечалась слабая политико-массовая работа партийных и профсоюзных органов, которая в большинстве случаев проводилась «вдогонку» уже свершившимся рабочим волнениям.

Партийные отчеты высказывали тревогу качеством новых рабочих. Там утверждалось, что в условиях увеличения доли маргинальных слоев рабочего класса за счет покинувших деревню в поисках заработка крестьян, молодых рабочих, не имевших опыта Гражданской войны, происходило разбавление рабочего класса малосознательными элементами. Используя временные трудности на предприятиях, жилищные проблемы, антисоветские элементы подстрекали таких политически слабых рабочих к различным акциям протеста490490
  Богданов С. В. Коллективные трудовые конфликты в СССР в 1930–50‑х гг.: причины возникновения, формы протекания, способы разрешения // Историко-экономические исследования. Т. 9. № 1. 2008. С. 58–80.


[Закрыть].

Томские оппозиционеры попали в эту струю. Вот что говорилось о них в отчете ОГПУ:

С приездом на завод Кутузов и Голяков с антисоветской целью ознакомились с положением на заводе, в частности выяснили, что в 1927–1928 г. на заводе имелась группа троцкистов, и что в связи с узкими местами (вопросы снабжения продовольствием и промтоварами) и пересмотром норм и расценков (снижение расценков ряду категорий рабочих) среди рабочих создалось нервозное настроение, и имеется благоприятная почва для антисоветской работы. По ознакомлению с общим положением на заводе Кутузов и Голяков решили завязать на заводе связь со своими единомышленниками-троцкистами, использовать благоприятную почву и заняться обработкой и вербовкой в троцкистскую группу всех недовольных политикой ВКП(б) и Соввласти – партийных и беспартийных рабочих завода. Кутузов и Голяков поставили своей целью создать контрреволюционную троцкистскую группу, завязать связи с Москвой и путем агитации среди рабочих в цехах и на общих собраниях, а так же путем распространения троцкистских листовок и других документов возбудить рабочих против политики ВКП(б), Советской власти и проводимых мероприятий и требовать возвращения в СССР Троцкого491491
  ГАРФ. Ф. 110035. Оп. 1. Д. П-51377. Л. 127.


[Закрыть].

В другой формулировке Кутузов и Голяков «завязали связь с местными остатками троцкистской организации в Коломне, поставили своей задачей объединение распыленных троцкистских сил, налаживание и развертывание троцкистской контрреволюционной работы на заводе». Тут ОГПУ признавало, что томичи начинали не на пустом месте: они ставили своими ближайшими задачами «организацию большой группы троцкистов из надежных ребят» и «развертывание массовой работы»492492
  Там же. Л. 148.


[Закрыть]. Деятельность томской пары квалифицировалась как упадочническая: Кутузов и Голяков стали создавать «нелегальную группировку», в которую завербовали «бывших троцкистов», «разложившихся коммунистов», «пьяниц» и «злостных прогульщиков» среди рабочих, а также «уголовную среду» – все эти категории приравнивались одна к другой. В отчете указывались конкретные факты: сначала поодиночке, а потом и группой томичи «устраивали совещания и беседы с инструктированием по ведению антисоветской работы». В итоге они успели «обработать» не менее десяти рабочих Коломенского завода. Удалось завербовать бывшего члена ВКП(б) латыша Энко, который, в свою очередь, распропагандировал своих родственников, 28-летнего Николая Сергеевича Бурцева и 24-летнего токаря Адольфа Яновича Паукина, «и втянул их в активную группировку антисоветской работы»493493
  Там же. Л. 117.


[Закрыть].

Что такое «старая троцкистская организация», «остатки» которой собирали Кутузов и Голяков, не совсем понятно. Как и во всех других центрах, в Коломне были троцкисты, после 1927 года их чистили в общем порядке, но какой-то организации, о которой в 1926–1928 годах ОГПУ должно было знать, не было. Н. А. Угланов говорил Троцкому на заседании Политбюро ЦК 14 июня 1926 года, что в Коломне на партийном собрании выступило 15 человек с критикой, но они в основном говорили не о политике, а о вопросах организации хозяйства, борьбе с дороговизной, безработице494494
  Стенограммы заседаний Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б) 1923–1938 гг. Т. 2. 1926–1927 гг. М.: РОССПЭН, 2007. С. 116.


[Закрыть]. Судя по тому, что немолодой рабочий Никита Филимонович Панин, по собственному признанию, разделял в то время «оппозиционно-троцкистские взгляды вместе со своими товарищами по Коломзоводу Пивоваровым и Копыловым», на заводе были оппозиционеры и годом позже, хотя не слишком организованные или мотивированные: иногда они встречались у некоего Копылова «и обменивались мнениями, хорошо я в троцкизме не разбирался, т. к. политически малограмотный <…>». Рабочий Голубков рассказывал: «На Коломзаводе из троцкистов на общем собрании узнал Рябцева и Копылова, но с ними беседовать мне не приходилось». Местные оппозиционеры особо не прятались, и распознать их было нетрудно495495
  ГАРФ. Ф. 110035. Оп. 1. Д. П-51377. Л. 76, 78.


[Закрыть]. «Обломки / остатки» оппозиции, скорее всего, были фигурой речи в устах партийцев и ОГПУ. Имелось в виду, что раньше троцкисты, может быть, кое-где и имелись, но теперь они разбиты. В какой-то мере усилилась тенденция видеть везде оппозиционные центры. Чекисты словно говорили: да, у нас была разгромленная партией троцкистская организация, Кутузов с Голяковым ее пытались найти и воссоздать, но никого из старых троцкистов, кроме Энко с его латышской родней, не нашли. Может быть, Энко и был на самом деле мелкой сошкой, но он составил с Кутузовым и Голяковым троцкистскую листовку и даже предпринял шаги к ее размножению496496
  Там же. Л. 187.


[Закрыть].

В итоге Коломенский окротдел ОГПУ (начальник ОКРО ОГПУ Столяров, ст. уполномоченный СО Чесноков) представил следственное дело № 218 на антисоветскую группировку «Томичи». На основании ордера Коломенского отдела ОГПУ от 17 июля 1930 года гражданин Кутузов И. И. был арестован. Произошло это ночью на его квартире в доме № 16 по Тендерной улице. Чекисты произвели тщательный обыск. Опись изъятого включала личную карточку, две записные книжки, личную переписку на 21 листе, личное дело на 11 листах, копию статьи Троцкого 1929 года, две выписки из постановления Томской контрольной комиссии на 6 листах, письмо в редакцию «Красного знамени» и пачку старых газет. Как и полагалось коммунистам, даже бывшим, арестованные имели оружие. При обыске у Кутузова изъяли наган с тремя боевыми патронами, у Энко – револьвер той же системы и шесть боевых патронов497497
  Там же. Л. 3, 19.


[Закрыть]. Следственное дело было возбуждено и против местных: жителей Коломны Энко Карла Адамовича, Бурцева Николая Сергеевича, Паукина Адольфа Яновича – все они были арестованы 18 июля 1930 года и помещены вместе с Кутузовым в коломенский домзак. Обоснование ареста, фигурирующее в деле Паукина, – «за уклон от генеральной линии партии ВКП(б)». Это любопытно, так как обычно ОГПУ не выдвигало политических обвинений498498
  Там же. Л. 22.


[Закрыть].

Голяков 29 июня 1930 года выехал в Анжерку к жене, а затем в Томск. Там он был арестован 2 августа и заключен под стражу при Томском областном отделе ОГПУ. Принимая во внимание, что Голяков, находясь на свободе, «может влиять на ход следствия», уполномоченный СО Томокротдела ОГПУ Филимонов постановил избранную в отношении Голякова меру пресечения – содержание под стражей – оставить в силе, несмотря на только что перенесенную им операцию. В силу особенностей восприятия хирургии в эти годы «перенесший операцию» (практически любую) считался человеком под угрозой немедленной смерти и поэтому почти неприкосновенным. Аресты «больных студентов после операции» и даже обыски на их квартирах, которые могли бы потревожить человека в смертельной опасности, были хрестоматийным обвинением социал-демократов в адрес царской охранки – смотрите, какая жестокость!499499
  Там же. Л. 124.


[Закрыть] Первые свои показания Голяков давал в Томске, но уже 6 августа спецконвоем был выслан в распоряжение тройки ПП ОГПУ по Московской области вместе со своим личным делом и материалом, изъятым при обыске500500
  Там же. Л. 120.


[Закрыть]. 13 августа Энко и Бурцев были освобождены под подписку о невыезде. Кутузов и Голяков пробыли в тюрьме до начала ноября501501
  Там же. Л. 145.


[Закрыть].

Это следственное дело – в каком-то смысле переходный документ. Идет следствие, допросы, подозреваемые сидят в тюрьме. Это уже не безобидные вызовы в контрольную комиссию – побеседовали час, и можно идти домой. Всем понятно, что дело закончится обвинением, что будут последствия. Но тем не менее это еще далеко от протоколов следствия времен Большого террора. Вина пока «объективная», контрреволюционные намерения не обсуждаются, вердикты – мягкие. Дела «томичей» превышают 200 листов: свидетельства, протоколы допросов, различные доносы и просьбы – все аккуратно подшито, но делу явно не придается чрезмерное значение – бóльшая часть материала осталась в рукописи. Ни Ягода, ни Сталин явно не считались потенциальными читателями, поэтому слог подследственных не обработан, а уровень их грамотности и политической заостренности оставлен в нетронутом виде. В то же время у рукописных протоколов есть и минусы: почерк иногда читается с трудом, а синтаксис предложений, которые никто не редактировал, часто мешает пониманию, и кое о чем приходится догадываться.

Впервые в этой книге мы имеем дело непосредственно с допросом. В 1930 году допросы были все еще довольно «вегетарианские», но в то же время они отличались от опросов 1927 года по ряду параметров. Начнем с того, что на этот раз подозреваемый доставлялся из тюрьмы, и вопросы ему задавал не товарищ по партии, а следователь ОГПУ. Подчеркивалось иерархическое неравенство сторон: оппозиционер не имел права ничего скрывать и уходить от ответа, должен был отвечать по всем пунктам. Протокол начинался с заполнения анкеты – она являлась частью формуляра протокола допроса, затем следовали показания по существу дела. В начале каждого протокола подследственный писал: «Об ответственности за дачу ложных показаний предупрежден», затем у подследственного спрашивали, что он может сообщить по существу дела – и тот записывал прямо в формуляр «собственноручные» показания. Юридически он имел право отказываться отвечать на вопросы, но такие случаи не зафиксированы – слишком уж сильно было давление следователя, грозившего последствиями за отказ от дачи показаний. По итогам допроса следователь оформлял протокол, который сам подписывал. Однако судя по тому, что формуляр заполнялся от руки, протокол составлялся в значительной мере самими подследственными. Например, в конце документа Кутузов несколько раз писал «показание не окончено. Написано собственноручно» и ставил промежуточную подпись. Затем на том же формуляре писалось «продолжение показаний» и ставилась новая дата.

Протоколы могли ограничиваться одной страницей, но в большинстве случаев занимали 3–5 страниц. Часто появлялся отдельный текст под названием «дополнительные допросы» – в одном случае Кутузову представили 6 добавочных вопросов, в другом – 9. Ответы могли записываться на отдельном листе – неизвестно, заполнял Кутузов лист в камере (что маловероятно) или в кабинете следователя. В тексте обилие самых разнообразных подчеркиваний, как под строчками, так и на полях, разными ручками и цветами – скорее всего, это рука следователя. Только три типа документа в деле подшивались в машинописной копии: постановление о предъявлении обвинения, протокол об окончании предварительного следствия и обвинительное заключение. К протоколу подследственные иногда добавляли какие-то замечания, автобиографические тексты. Протоколы очных ставок писались от руки в двух столбцах (этим они отличались от подобных документов середины 1930‑х годов, где приводились вопросы к одной стороне, ответы, затем вопросы к другой стороне, опять ответы и т. д.). Текст протокола допроса должен был заканчиваться словами: «Записано с моих слов верно, прочитано», далее следовали подпись допрашиваемого и подпись допрашивавшего. Все пустые места, оставшиеся в протоколе после его заполнения, зачеркивались, чтобы никто ничего не мог добавить. Подследственный имел право приписать в конце протокола допроса свои замечания – например, что текст не соответствует его показаниям или неполон. В Коломенском деле, составленном по всем правилам следствия, недочеты и замечания к протоколу не отмечены.

Между 17 и 25 июля 1930 года Кутузов был допрошен пять раз. На первых четырех допросах он «давал неискренние показания», старался «ввести следствие в заблуждение». Осудив свою троцкистскую деятельность в 1927 году в Томске, он заявил, «что с момента отхода от оппозиции в 1928 г. троцкистской деятельностью не занимался». Впоследствии он частично сознался, объяснив свое инакомыслие тем, «что еще твердо не стоял на партийной основе и попал в плен троцкистских настроений, чему содействовала поддержка троцкистски настроенного Голякова». Свою контрреволюционную деятельность в Коломне он также вначале категорически отрицал и сознался, лишь будучи уличен конкретными фактами. В итоге Кутузов признал свою вину, написал откровенное заявление, а затем на допросе дал откровенные показания, подтвердив, что приехал на завод вместе с Голяковым и они поставили своей задачей «организацию распыленных троцкистских сил и развертывание троцкистской работы. <…> Мы с Голяковым целиком отвечали за организацию троцкистской работы на Коломенском заводе». Кутузов подтвердил, что «являлся руководителем Коломенской группировки», «вербовал в нее, подготовлял к распространению листовок для расширения своей деятельности, восстанавливал связи с троцкистами в Москве, Ленинграде и на Урале»502502
  Там же. Л. 118.


[Закрыть].

Показания Кутузов начал давать 18 июля 1930 года. На первом допросе он винил себя, признавая «ошибочный тон поведения» за последние годы. В своих погрешностях он видел «отрыжку-остаток оппозиционного наследства, старых оппозиционных настроений». Но законченным оппозиционером, тем более контрреволюционером он себя не считал:

Что же касается взглядов и убеждений, то по всем основным вопросам я <…> стою на точке зрения генеральной линии партии. Одно время – до XVI партсъезда – я чувствовал различные колебания, некоторую неуверенность в правильности взглядов ЦК и темпов на коллективизацию деревни – эта неуверенность была результатом местных перегибов в практике коллективизации и результатом того, что вопрос мной не был продуман до конца. Работы XVI съезда, взятые им установки и данное на съезде обоснование этих установок рассеяли мою неуверенность. Я пришел логически к выводу о том, что крестьянин без должного планового вмешательства со стороны пролетарского государства к социализму не придет, а останется с прежним раздробленным крестьянским хозяйством.

Иными словами, подследственный понял, что коллективизация необходима, «иначе социализм строить невозможно»503503
  Там же. Л. 25.


[Закрыть].

19 июля 1930 года Кутузова допрашивали дополнительно. На этот раз в центре внимания была его политическая биография. «Я уже сказал, что после исключения [из партии] в начале 1928 года сразу порвал организационную связь и после того никогда ее не возобновлял. Идейно отошел к моменту подачи апелляционного заявления в Сибирскую контрольную комиссию, признавши этим заявлением свои ошибки». Из своего заявления об отходе Кутузов не хотел убрать ни слова: «Мое отношение к троцкизму, к оценке его роли как объективно контрреволюционной не изменилось с момента отхода от оппозиции в 1928 году и по настоящее время. Я согласен с оценкой, какая дана партией выступлению Троцкого в заграничной печати – это я подтвердил своим голосованием, когда вопрос обсуждался в институтской партийной ячейке. Моя ошибка послужила основанием к вторичному исключению меня из партии во время чистки, сводится к тому, что я не выступал активно за это время против троцкизма и этим способствовал появлению в ячейке левых загибов <…>»504504
  Там же. Л. 25 об.


[Закрыть].

Следователь утверждал, однако, что в Коломне Кутузов заметно активизировался, начал агитировать, вербовать в оппозицию. С этой целью Кутузов и Голяков «В апреле с/г. повели среди рабочих антисоветскую троцкистскую агитацию, используя общие трудности СССР и, в частности, снабженческо-продовольственные затруднения на заводе для возбуждения недовольства рабочих политикой ВКП(б) и Соввласти. <…> Завязали связи с остатками местной троцкистской организации, занимались вербовкой в троцкистскую группу недовольного элемента из среды беспартийных рабочих и разложившихся членов ВКП(б) и ставили своей задачей оживление и развертывание контрреволюционной работы на заводе»505505
  Там же. Л. 145.


[Закрыть]. Для обработки отдельных рабочих и агитации среди массы Кутузов и Голяков «использовали затруднения с продовольствием и промтоварами и в особенности самый острый вопрос – это пересмотр норм расценков, истолковывая его так, что этим самым якобы хотят задушить рабочего»506506
  Там же. Л. 117.


[Закрыть].

Голяков не отрицал совместной работы с Кутузовым: «На Коломенском заводе мы с ним решили найти своих единомышленников»507507
  Там же. Л. 143.


[Закрыть].

Кутузов, как и следователь, пытался определить границы политической агитации. Разговоры в обеденный перерыв? Рабочие встречались, обменивались пустяками (а может быть, паролями?) и расходились обратно к станкам. В таких ситуациях кодировались события, прояснялись границы допустимого. Где мелкое отступничество, а где заговор? Что значил, например, станок? Обсуждались ли возле него производственные проблемы или троцкистский заговор? Проблему станка как ресурса, места или символа можно осмыслить как проблему социалистического строительства первой пятилетки. Было непонятно, в чем же главный вопрос: как должен работать завод или кто на производстве троцкист?

У ОГПУ имелись данные, что Кутузов и Голяков сумели «втянуть» в троцкистскую группу как минимум «несколько человек», а были и просто сочувствующие508508
  Там же. Л. 147.


[Закрыть]. Рабочих по очереди опрашивал следователь, который собирал свидетельства о сроках и методах вербовки. В деле есть целый ряд протоколов таких опросов. 32-летний токарь в машиносборочном цехе Георгий Васильевич Голубков, например, рассказывал: «Студента Кутузова Ивана Ивановича знаю, т. к. он со мной работал в одном цехе, приходилось вести с ним разговоры по чисто производственным вопросам. Один раз с своими товарищами он был у меня дома», – т. е. в селе Парфентьево, которое располагалось в километре от двух станций железной дороги в Коломне – оттуда на работу на Коломзавод все ходили пешком. «В это время у меня была жена и свояченица, больше никого не было, разговоры были только о производстве, никаких политических вопросов совершенно не касались, а также и они мне ничего не говорили». Голубков отмечал, что на Коломзаводе были еще троцкисты. «На общем собрании узнал Рябцева и Коновалова, но с ними беседовать нигде не приходилось, вообще я с ними ни о чем не разговаривал»509509
  Там же. Л. 78.


[Закрыть]. «Ближе я познакомился в своем цехе только с Егором Голубковым, – признавал связь с оппозиционным рабочим Кутузов, – был у него один раз вместе с Голяковым на квартире. Пили чай, в беседе касались и политических вопросов. Кроме жены и сестры Голубкова, там никого не было. Более близкое знакомство с Голубковым обуславливалось [нрзб.] тем, что его станок и работа на нем меня интересовали больше других (я много наблюдал за работой и сделал несколько эскизов)».