Текст книги "Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2"

Теперь Пархомов мог перейти к обсуждению трех последних писем брата и письма Бориса. Корреспонденты молили Пархомова вернуться в партию. Вне партии жизнь была бессмысленна.

Правда ли это? Так ли на самом деле все обстоит и будет обстоять, как вы думаете, пророчите. Все ли у нас преданные и честные люди в партии ВКП(б), и нет ли в партии шкурников, жуликов и прохвостов. Где и сколько, какой процент честных преданных делу рабочих людей, какой % шкурников в партии, об этом разве вы не думали, когда называли меня и пророчили мне болото и смерть. Что значит правящая партия в мирной обстановке? А это значит:

Карьеристы, подхалимы и т. д. и т. п.

Сволочь.

Пархомов лукавил; «кавказский сапог» был частью образа Сталина в то время: сапоги, которые носил генеральный секретарь, были не армейские (жесткие), а специальные, с мягкими голенищами – они отлично узнаются на картинке.

Ты можешь возразить, – продолжал Пархомов, – что в партию двери узки, не возражаю, лишь добавляю, что с партией дверь широкая и по ней все время свежая тропа, протоптана рабочим сапогом № 2 [см. схему]». «Автор печется о здоровье партии, о том, что из нее вычищают лучших – при узости двери обратно, что вычищенных ждет «голод + холод + ссылка», что половина оппозиции и отсеянных возвращается в партию, но другая идет в лагеря и политизоляторы». «Но кто в эту узкую дверь стремится проскользнуть, хотя бы даже с мылом, кого в эту дверь тянет магнит ста привилегий, не выдвиженца ли рабочего, не крестьянина ли от сохи, не грубого ли мужика, который не умеет выслужиться, не рабочего, который не хочет выслуживаться, а кого же все-таки тянет? Тянет служащего, который весьма вежлив, осторожен и услужлив на все 100%. Может, это клевета с моей стороны, просто по злобе, так опровергните, дорогие товарищи. На основании ваших же материалов, которые вы так искусно подбираете, и даже несмотря на такую искусность, <…> вам не опровергнуть сказанного, не опровергнуть жизненных фактов. Стоп, довольно, ибо мало того, что ошибки подмечать, надо и предлагать меры, как их изжить, а в настоящее время я пока к этому второму ответу еще не вполне созрел.

Пархомов остановил себя, чтобы не дать возможности своим корреспондентам увидеть подтверждения собственного упадочничества110110
  Там же. Л. 13.


[Закрыть].

Но истина не обязательно принадлежала партии, а исключенные не обязательно пребывали в болоте. Пархомов склонялся к другому пониманию: партия стала пристанищем бюрократизма и упадочничества, и сохранить этическую самостоятельность мог лишь тот, кто не стремился к удобной жизни.

Как любой истинный коммунист, Пархомов уважал дедукцию и доказательства. В самооценке, напоминал он брату, большевик руководствуется не мимолетными настроениями, а наукой. На вопрос «Кто я?» Пархомов отвечал:

А ты знаешь, что я неплохой математик, математика же, особенно высшая ее часть, любит строгую точность, вот и в политике надо с математической точностью варьировать с вопросами, тогда только будешь настоящим политиком, а не болтуном, не демагогом.

а) Пессимист ли я? Нет, ибо пессимисту свойственно нытье, все ему неладно, все плохо, не за что зацепиться, он не видит выхода из создавшегося положения, в общем, парень плывет по волнам разочарования. Есть ли у меня что-либо подобное? Да, есть, но только первая часть, а именно: я вижу кругом очень много ненормальностей. Ною ли я от этого? Нет, наоборот, у меня удесятеряется энергия бороться с этими ненормальностями. А есть ли за что уцепиться? Да, есть – моя программа (другое дело, в то ли я вцепился, во что надо, для блага дела). Взявшись за дело, думаю ли я выйти победителем? Не только думаю, а ставлю это на первый план, иначе зачем браться за дело, зная наперед, что не осилишь этого. Нет, я не пессимист.

b) Может быть, контрреволюционер? Эту глупость даже и не стану опровергать – если бы я таким оказался, так сам бы покончил с собой и не отвлекал бы людей от дела.

с) Ведет ли моя дорога в болото и буду ли я в нем? Сама моя программа говорит за то, что вехи моего пути не в болото направлены, а та энергия и труд, которые я прилагаю ежедневно, вполне подтверждают, что в болоте я не буду в будущем, а лишь приду обратно в партию с большим багажом, с полным знанием ленинизма и марксизма. Маркс и Ленин не были в болоте, а потому, если я их учение прорабатываю и воспринимаю, то кой же черт меня в болото затянет. Заниматься таким драгоценным делом и дрожать за то, что не быть в болоте, ныть о том, что нет идей и придется умереть – глупее быть не надо. Маркс, Энгельс, Ленин годами сидели над углублением их политических знаний и то не дрожали перед тем, что будут, дескать, в болоте, оторвутся от светского общества. Впрочем, история покажет, где я буду и кто из нас прав.

Письмо превратилось в инвективу против «апонентов», которые слишком боялись политической смерти и оказались неспособны, в отличие от Пархомова, найти внутренние ресурсы для продолжения борьбы. Борису Пархомов отвечал, «что он ошибочно рассуждает, что с того толку, что он говорит». Предлагалась интересная метафора: «Если я прожил в одном доме 7 лет, и этот дом подает признаки завтра рухнуть, то надо ли в этом доме ради привычки оставаться жить на 8-ой год еще? Или, положим, что этот дом исправен, но из этого дома тебя вытурили в шею [за что-]то, разве резон идти обратно в этот дом лишь ради привычки, лишь ради идеи, кой черт, здесь цыганская привычка и дурная идея сидеть у своего идейного врага под каблуком. Вещь совсем неприятная, тебя бьют, а ты по привычке шею подставляешь, да где это видано в наш век (разве что только в провинции Китая, да и то ради суеверия, а не ради идеи)».

Иными словами, те, кто возвращается в партию, просто подвержены предрассудкам, не видят дальше своих старых привязанностей. Пархомов не каялся и не капитулировал. Наоборот, если уж он думал о возврате в партию, то для того, чтобы завоевать ее изнутри: «Нет, если и пойти в этот дом, то надо идти, во всяком случае, не с голыми руками, чтобы этот дом исправить, чтобы обуздать узурпатора этого дома, а при удобном случае по шее выгнать вон к черту из дома».

Упоминание «узурпатора» в единственном числе указывало, о ком идет речь, но имя «Сталин» Пархомов опасался упоминать прямо. В письме Кириллу он предлагал политическую интроспекцию: «Мой партийный вопрос: пожалуй, если успею, для большей ясности я тебе вышлю кое-какие документы, из которых ты увидишь сам кто я такой: троцкист или зиновьевец, а впрочем, здесь разница небольшая, если только глубоко разбирать. Не дураки и в ЦК, что так осторожно принимают обратно в партию Зиновьева и Каменева». Иными словами, дихотомия «борец-троцкист / капитулянт-зиновьевец» для Пархомова не прошла проверки на прочность. Связь Пархомова с идеологическим миром, будь то партийные органы или друзья-партийцы, зависела от прогресса его самообучения. «После окончания проработки 8-ого тома Ленина и XV съезда ВКП/б/» Пархомов решился послать апелляцию в Сибирскую контрольную комиссию. Для завершения письма брату (после недельной паузы) ему понадобилось поднять для себя планку: «Вот как видишь, ругай не ругай, а „Капитал“ мне позволил вовремя окончить твое письмо. Вчера только успел закончить „Капитал“ и теперь решил кое-что обдумать и принять соответствующие решения. Продолжаю письмо дальше».

Пархомов чувствовал себя готовым предстать перед партией. Наверное, тот же Кирилл советовал ему «следить да присматриваться» – в первую очередь к себе. «Плохого не заметят, ибо его нету». «Пару слов о ВУЗе. Беспартийным учиться я не поеду. Вот и все», – заявил Пархомов. Но партия мешкала. Ответ из инстанций не получен, «очевидно, потому что не прошло еще шести мес[яцев] после подачи апелляции. Ты мне советуешь обратиться в ЦКК. Сейчас, брат, еще не время, пусть уж разберут дело в Сибирской контрольной комиссии, а потом, если вопрос будет решен не удовлетворительно, тогда, конечно, в ЦКК обращусь. Ведь недаром я с такой напряженностью прорабатываю политические вопросы и так усердно работаю над своим углублением политических знаний»111111
  Там же. Л. 13–14.


[Закрыть].

Пархомов писал кое-что о плане «своего политического развития» и о режиме обучения: «Схему и рабочий дневник я не решаюсь послать тебе, ибо это ни к чему. Тебе он, очевидно, не интересен. В общем, в схему входит проработка около тридцати вопросов: в том числе Маркс, Ленин, Энгельс, Троцкий, Сталин, философия, история и т. д. В среднем работа над политическими вопросами 7–8 часов в день. До сего времени мною проработано следующее: Маркс – Капитал, Ленин – 8 томов, с 5 сентября продолжать буду работу снова, а с 1 по 5/9 решил отдохнуть, а то уже чувствую большое переутомление, ты ведь знаешь мой задор в работе».

Во всей этой истории поражает фанатическая любовь к знанию, в то время как в характеристике ячейки Златоустовского цеха утверждалось, что «тов. Пархомов в течение 9 месяцев ни разу не был на партийном собрании». Пархомов разъяснял, что все время уходило на штудирование трудов классиков марксизма112112
  Там же. Л. 31.


[Закрыть]. Опасаясь начетничества, Пархомов копал глубоко. Его не устраивали знания, основанные на механическом усвоении, отталкивали «доктринерство», «талмудизм», «цитатничество». Не оставило его равнодушным описание Ленина Троцким как человека, ведущего «систематическую борьбу против тех „старых большевиков, которые <…> играли печальную роль в истории нашей партии, повторяя бессмысленно заученную формулу, вместо изучения своеобразия новой живой действительности“»113113
  Троцкий Л. Д. О Ленине: Материалы для биографа. М.: Госиздат, 1924. С. 54.


[Закрыть]. Пархомов стоял за начитанность, но не начетничество. Тем не менее его чтение похоже на епитимью, наложенную на него если не партией, то самим собой. (В христианской традиции чтение Св. Писания и Отцов Церкви в качестве епитимьи считалось вполне приемлемым взысканием для грамотного.) Пархомов считал, что проработал достаточно материала, и был готов во всем поддержать партию. В то же время его раскаяние было неполным, ибо чтение томов Ленина и Маркса зачастую лишь укрепляло его в гордыне: «Решения этих вопросов в своем большинстве совпадали с мнением оппозиции (особенно той части ее, которой принадлежал и я)».

Письмо завершалось семейной лирикой: заботой о родителях и о благоустройстве быта брата:

Поеду ли я домой. Скорее всего, что не поеду. Сам знаешь, что не велика радость для родителей, а для меня тем более, являться домой в таком разбитом виде. Может быть, к следующему лету оправлюсь и встану твердо на ноги. [Автору было важно, чтобы родители испытывали за него гордость, именно поэтому он отказывался ехать домой до возвращения в партию. Как и в партию, в семью он готов был вернуться только победителем. – И. Х.] А что из этого, что я приеду на пять дней, лишь ради показа, так я лучше пошлю фотографическую карточку. Тебе же съездить надо обязательно, у тебя билет бесплатный, и свободное время есть. Домой я не поеду этот год. И думаю, что ты поймешь, почему, и мое решение одобришь. Родители обижаться на это не станут, ибо я их на первое время забросаю письмами, и они отвлекутся от приезда моего.

Личный вопрос: Кирилл, ты в своих письмах наделал больше шуму, чем стоит сам костюм. Вспомни-ка, когда я брал у тебя кожан[ую] тужурку в Москве, разве я шум и гам поднимал, ничего подобного, взял да и только. Ты, очевидно, меня не понял, ну и поднял все вверх дном. Вот так дело обстояло на самом деле и как его надо понимать. В одном из писем ко мне ты говорил, что тебе надо подработать деньжат и обзавестись кое-чем, а то сильно оборвался. Далее, в другом письме, ты мне писал, что родители, а особенно отец, жалуется на плохое материальное положение (об этом он мне лично писал тоже). И вот, когда я эти письма получил (у меня уже костюм был куплен), то решил, что в виду того, что у меня сейчас денег нет, то пусть пошлет Кирилл денег отцу, а я ему пошлю костюм и таким путем поможем отцу. И ничего здесь особенного не было, кроме простой переброски денег. Это вполне вещь допустимая между нами, ибо мы никогда не считались в этом, да и не будем считаться до самой смерти. Об этом я твердо знаю и говорю, как за себя, так и за всю нашу семью.

В письме прочитывается проблема равенства между братьями. Кирилл указывал Пархомову на его покровительственное отношение, но Пархомов писал, что между братьями не может быть счетов, что важнее помочь родителям, чем заниматься препирательствами, тем более тогда, когда для братьев взаимная помощь – естественное явление. В семье Пархомовых не могло быть частнособственнических счетов, и счастье родителей стояло превыше всего. «Теперь дальше. Ты говоришь, что имеешь свой собственный костюм, так что же, если ты не обманываешь, и отец не возьмет этот костюм, шлите его обратно мне, тогда я не буду покупать себе еще второй раз, а эти деньги в удобный момент пошлю домой. Я, например, смотрю на это очень просто без всяких предрассудков. Пару слов о другом вопросе. Как-то я написал в письме, что надо на время забыть про тебя и про родителей, а ты и впрямь это принял, будто я на кого-либо сержусь и хочу забыть на все время. Ничего подобного, ни на кого я не сержусь, а просто хотел этим поступком на время проработки плана успокоить себя. Вот и все»114114
  ГАНО. Ф. П-6. Оп. 2. Д. 2439. Л. 14.


[Закрыть].

Оторвавшись от партии, Пархомов не спешил заменить ее семьей. Его отгороженность не была принципиальной: он заявлял о преданности родным и готовности поделиться с ними последним куском хлеба. Этим он подчеркивал свою пролетарскую сущность, отсутствие эгоистической жилки. Но автор не спешил расстаться со своим лиминальным положением – ему нужно было больше времени для размышлений. Если бы он и вернулся в партию, то новым человеком. «Я» Пархомова невозможно осмыслить вне цепочки: семья крестьянских тружеников – свободомыслящий пролетарий – партия. Он в разное время акцентировал разные составляющие в этой цепочке, то куда-то вливался, то самоизолировался, но все составляющие его идентичности были производными друг от друга, ни одна из них не являлась глубинной, более аутентичной.

Письмо Пархомова демонстрирует всю сложность разграничения приватного и официального в мире большевика. Каждая строка письма показывает, что официальные категории использовались в личном употреблении. Братья примеряли друг к другу ярлыки типа «болото» или «контрреволюционер». Все это оставалось между ними, а перехват письма органами был неприятным сюрпризом для автора. Персональные замечания, обоюдное подтрунивание и социологический спор переходили друг в друга и не рассматривались как противоречие. Социология говорила об интимном, а интимное рассматривалось через социологические очки. Даже «политическая смерть», которая в предыдущих главах казалась некоторым преувеличением в общении с властью, – мол, если исключите, убьемся – превращалась в крик души: «Без идеи мы умрем».

В письме, помимо прочего, наблюдается рубрикация, некоторая внутренняя дифференциация. Это означает, что, строго говоря, различия между семейными и партийными делами были важны и артикулировались. С одним и тем же человеком можно было по-разному обсуждать политические разногласия и общий семейный быт.

10 января 1929 года Сибирская контрольная комиссия, наконец, рассмотрела дело Пархомова. «За отсутствием положительных отзывов об искреннем отмежевании т. Пархомова от троцкистской оппозиции» от восстановления в партии решено было воздержаться «до окончательного выявления его линии поведения». Пархомова назначили на должность инспектора-практиканта в учреждении страхования «Сибстрах» и прикрепили к партийной ячейке – испытательный срок был продлен115115
  Там же. Л. 41.


[Закрыть].

«Великий перелом» не снизил накала внутрипартийного противостояния. Не только Пархомов оставался в оппозиции. Настроение знакомого нам по Минусинску Дмитрия Семенова было пасмурным. В преддверии 1929 года он писал в своем дневнике:

Сегодня новый год. 1929‑й! Но, в сущности, изменилась только последняя цифра – вместо восьми – девять, а остальное? Остальное по-старому. Но долго ли так будет продолжаться?

С чем мы пришли к 1/I? С курсом влево, с огнем по кулаку, с самокритикой и пр., и пр.

Запоздалый маневр. Надо было это делать 3 года тому назад!

Нас обвиняли во всех семи смертных грехах человечества, на нас лили грязь, нами чуть ли не пугали детей, над нами смеялись, на нас плевали, нас называли контрреволюционерами, наши предложения – меньшевистскими.

Прошедший год целиком и полностью подтвердил нашу правоту. Термидорианские элементы подняли голову, кулак распоясался. Волей-неволей пришлось изменить курс. «Лучше поздно, чем никогда», говорят некоторые люди, но, по-моему, «лучше вовремя, чем поздно». Ибо когда поздно, тогда вряд ли предпринятые с опозданием шаги приводят к желанному результату. Капитулянты пристроились, а вожди? В глуши, в ссылке, оторванные от кипучей работы, но «звезды погасли уж давно, но все еще блестят для толпы» [цитата из «Записных книжек» А. П. Чехова. – И. Х.], состоящей из людей, у которых ничего нет, кроме пары рук. Масса увидала, кто был прав, и имена Л[енина], С[талина] и др. не сходят с ее уст.

А И[осиф] С[талин]? Приспосабливается, строит «политику» (вправо, влево – как маятник).

Наверное, Чехов намекнул на ему подобных, когда говорил: «самолюбие и самомнение у нас европейские, а поступки и развитие азиатские», «тебе поверят, хоть лги, только говори с авторитетом». Что нам даст двадцать девятый?116116
  Тепляков А. Г. Дневник чекиста Семенова, или Голгофа воинствующего троцкиста и безбожника // Голоса Сибири. Литературный альманах. Вып. 4. Кемерово: Кузбассвузиздат, 2006. С. 357.


[Закрыть]

А вот что: в этом году троцкисты в своем кругу распевали:

 
Мы оппозицию разбили:
Кого в Сибирь, кого в тюрьму.
Шутить не любит Джугашвили.
Хвала ему, хвала ему!
Отправлен Троцкий за границу
И, если он исподтишка
Напишет хоть одну страницу,
Секим башка, секим башка!
И если Радек вновь покажет,
Разинув пасть, враждебный клык,
То некто в бурке грозно скажет:
«Руби в шашлык, руби в шашлык!» 117117
  Абрамович И. Л. Указ. соч. С. 77–78.


[Закрыть]
 

3. Резонанс высылки Троцкого

Кампания партии по самоочищению от оппозиции и оппозиционеров была по определению нескончаемой. Учредив систему чисток, партия создала институт по определению границ коммунистического сообщества: в лице подвергнутого остракизму троцкиста она исторгала то, что в ней самой оказывалось слишком опасным, что воплощало зло. «В институте pharmacos’a, – пишет Жак Деррида об Афинах, – Город исторгает то, что в нем есть наиболее низкого и что воплощает зло, которое начинается снизу. Посредством такого двойного и взаимодополняющего жеста отбрасывания Город ограничивает сам себя по отношению к тому, что по ту сторону от него и что по эту. Он устанавливает собственную меру человеческого, противопоставляемого, с одной стороны, божественному и героическому, а с другой – скотскому и чудовищному». Но – и в этом-то весь парадокс – указание на то, что лежит вовне, определяет сущность того, о чем идет речь, – в нашем случае коммунистической партии. Чистка не могла не быть бесконечной – без ритуала исторжения из себя невозможно было установить, кто хороший партиец, а кто плохой. Партии необходимо было находить внутри себя все новые и новые разновидности оппозиционизма, чтобы сказать себе, кто она такая.

Троцкизм оставался в сердце партии и являлся для нее источником нескончаемой угрозы. Чем больше ЦК бил по троцкистам, тем больше были его опасения, что те только зарывались все глубже и глубже, ожидая своего часа. 20 сентября 1928 года Политбюро писало на места: «Ввиду ослабления внимания парторганизаций к идейно-политической борьбе с троцкистскими элементами и ввиду новых попыток их оживления ЦК постановляет: предложить партийным организациям усилить идейно-политическую борьбу с троцкистскими элементами, в частности, путем настойчивого индивидуального разъяснения соответствующих вопросов отдельным товарищам, в особенности рабочим, а также путем решительного отпора на собраниях антипартийным выступлениям, ограничивая, однако, такую дискуссию действительным минимумом <…>».

Председатель Совнаркома А. И. Рыков говорил на пленуме ЦК в ноябре 1928 года:

– Решением съезда мы открытых троцкистов исключаем.

Голос из зала:

– Уже арестованы.

Рыков продолжал:

– Мне подсказывают – «уже арестованы». Я боюсь, что вы немного преуменьшаете опасность. Во-первых, не все открытые троцкисты арестованы, а во-вторых, и в недрах партии есть до сих пор элементы, сочувствующие троцкизму и разделяющие эту идеологию. Чтобы это показать, достаточно одного примера: в Ленинграде, если не в лучшей, то, во всяком случае, в одной из лучших организаций, целая ячейка была возглавлена троцкистским бюро. Думать, что троцкизм не улавливает новых сторонников, кроме тех, которых в тюрьму сажаем, – значит недооценивать троцкистскую опасность в партии. Конечно, та демонстрация троцкистов, которая была в Киеве перед зданием ОГПУ и местного совета небольшая.

Голос из зала:

– Тридцать человек.

Рыков:

– Я не знаю точное число участников, но небольшая. Но в этом случае мы имели, как бы то ни было, открытое выступление троцкистов. Троцкизм является еще организацией, которая до сих пор обладает способностью проводить свои выступления если не во всесоюзном масштабе, то, во всяком случае, как-то руководить отдельными выступлениями в ряде городов…118118
  Электронный ресурс: https://document.wikireading.ru/hai6lqOo7u


[Закрыть].

Рыков использовал уже знакомое нам структурирующее различение открытое / скрытое – открытая оппозиция / скрытая оппозиция, причем трудно сказать, какой манифестации оппозиции он боялся больше. Открытые выступления оппозиции являлись, с его точки зрения, провокациями. Они могли привести к мысли, что партия не стоит за ЦК единым фронтом, как утверждали пропагандисты. У «скрытой» оппозиции были свои опасности, однако она действовала «тихой сапой» – мотив, который будет иметь продолжение в годы террора.

«Кажется, до четырех тысяч человек голосовало против нашей платформы во время дискуссии перед XV съездом партии», – заметил Сталин на том же пленуме ЦК. Кто-то из зала поправил: «Десять тысяч». Сталин тут же согласился: «Я думаю, что если десять тысяч голосовало против, то дважды десять тысяч сочувствующих троцкизму членов партии не голосовало вовсе, так как не пришли на собрания»119119
  Сталин И. В. Об индустриализации страны и о правом уклоне в ВКП(б): Речь на пленуме ЦК ВКП(б) 19 ноября 1928 г. // Сталин И. В. Сочинения. Т. 11. М.: ОГИЗ; Государственное издательство политической литературы, 1952. С. 277.


[Закрыть]. Б. Г. Бажанов, секретарь Сталина, удивлялся, что тот и не думал уменьшать количество своих критиков. «Это, казалось бы, совсем не в обычаях Сталина: проще запретить партийную дискуссию – вынести постановление пленума ЦК, что споры вредят партийной работе, отвлекают силы от полезной строительной деятельности. Впрочем, – продолжал он, – я уже достаточно знаю Сталина и догадываюсь, в чем дело. Окончательное подтверждение я получаю в разговоре, который я веду со Сталиным и Мехлисом». Держа в руках отчет о каком-то собрании партийного актива и цитируя чрезвычайно резкие выступления оппозиционеров, Мехлис негодовал: «Товарищ Сталин, думаете ли вы, что тут переходят всякую меру, что напрасно ЦК позволяет так себя открыто дискредитировать? Не лучше ли запретить?» Товарищ Сталин усмехается: «Пускай разговаривают! Пускай разговаривают! Не тот враг опасен, который себя выявляет. Опасен враг скрытый, которого мы не знаем. А эти, которые все выявлены, все переписаны – время счетов с ними придет»120120
  Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. СПб.: Всемирное слово, 1992. С. 56.


[Закрыть].

16 декабря 1928 года уполномоченный ОГПУ Самуил Григорьевич Волынский вручил Троцкому ультиматум с требованием прекратить руководство левой оппозицией: «Работа ваших единомышленников в стране приняла за последнее время явно контрреволюционный характер, условия, в которые вы поставлены в Алма-Ате, дают вам полную возможность руководить этой работой; ввиду этого коллегия ГПУ решила потребовать от вас категорического обязательства прекратить вашу деятельность, иначе коллегия окажется вынужденной изменить условия вашего существования в смысле полной изоляции вас от политической жизни, в связи с чем встает также вопрос о перемене места вашего жительства»121121
  Троцкий Л. Моя жизнь. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1991. С. 532–533.


[Закрыть]. В тот же день Троцкий отправил ЦК ВКП(б) заявление, в котором заявил, что не собирается отрекаться от борьбы за интересы мирового пролетариата. Обвинение в контрреволюционной деятельности нельзя было назвать иначе как разрывом с заветами Октября. «Каждому свое, – писал Троцкий, – вы хотите и дальше проводить внушения враждебных пролетариату классовых сил. Мы знаем наш долг. Мы выполним его до конца»122122
  Троцкий Л. Д. Дневники и письма: документально-художественная литература. М.: Директ-Медиа, 2015. С. 11.


[Закрыть].

В январе 1929 года Политбюро приняло решение о высылке Троцкого за границу123123
  Троцкий Л. Д. К истории русской революции. М.: Политиздат, 1990. С. 3–4; Бюллетень оппозиции. 1929. № 1–2. С. 3.


[Закрыть]. Мотивируя это решение, Сталин заявил, что необходимо развенчать Троцкого в глазах советских людей. В случае продолжения выступлений с обвинениями в адрес партийного руководства «мы будем его изображать как предателя»124124
  Бюллетень оппозиции. 1929. № 1–2. С. 3.


[Закрыть]. 18 января решение Политбюро было оформлено Особым совещанием при коллегии ОГПУ и предъявлено Троцкому: «Слушали: Дело гражданина Троцкого, Льва Давыдовича, по ст. 58/10 Уголовного Кодекса по обвинению в контрреволюционной деятельности, выразившейся в организации нелегальной антисоветской партии, деятельность которой за последнее время направлена к провоцированию антисоветских выступлений и к подготовке вооруженной борьбы против советской власти». Постановили: «Гражданина Троцкого, Льва Давыдовича, выслать из пределов СССР». Троцкий поспешил заметить, что высылка явилась актом «преступным по существу и беззаконн[ым]»125125
  Троцкий Л. Д. Моя жизнь. С. 535.


[Закрыть].

Х. Г. Раковский обращался к Политбюро из Саратова 15 января 1929 года:

Здесь распространился слух о предстоящей ссылке Л. Д. Троцкого заграницу, и даже указывают на страну, в которую он должен быть отправлен, – в Турцию Мустафа Кемаля. Слух этот настолько нелеп, что в него не хочется верить. <…> Прошлая революционная деятельность Троцкого, его жизнь, целиком посвященная на службу рабочего класса и коммунистической партии, его роль в двух революциях – все это известно всем членам партии и всем трудящимся. И для него не будет больше места на территории Советского, пролетарского отечества? Он должен кончить свою жизнь в Анатолийских тихих степях далеко от того дела, которому отдавал с горячей любовью и с беззаветным мужеством все свои дни и часы! Нет! Этого быть не может. Каковы бы не были озлобление и чувство мести в результате внутренней борьбы, они должны уступить место классовому чутью и здравому революционному рассудку126126
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 159. Л. 9–10.


[Закрыть].

Такого же мнения придерживался наблюдавший за происходящим из Константинополя Яков Блюмкин: «Высылка меня страшно взволновала также в эмоциональном смысле. Я был несколько дней в состоянии нервного заболевания». Факт высылки Троцкого за границу воспринимался им под углом грозящей ему физической опасности. «Для меня не было ни малейшего сомнения в том, что он будет в ближайшие дни убит террористическими элементами монархической эмиграции. Я считал, что при всех его политических заблуждениях, партия не должна была ставить его перед этой опасностью. Я считал также, что партия не должна была, высылая его за границу, лишать его возможности вернуться к ней»127127
  Политбюро и органы госбезопасности. С. 249–250.


[Закрыть].

Высылка происходила в обстановке строжайшей тайны: надо было избежать демонстраций протеста, подобных тем, которыми оппозиционеры всегда отмечали высылку своих вождей. Зиновьевская группа была поставлена в известность – одобрение данной акции должно было служить доказательством истиной перековки. Когда зиновьевцы собрались для обсуждения полученной информации, Бакаев предложил выступить с протестом. На это Зиновьев ответил, что «протестовать не перед кем», так как «нет хозяина». Посетив Крупскую на следующий день, Зиновьев узнал, что и она слышала о готовящейся высылке. «Что же вы собираетесь с ним делать?» – спросил ее Зиновьев, имея в виду, что Крупская имеет голос в составе Президиума ЦКК. «Во-первых, не вы, а они, – ответила Крупская, – а во-вторых, даже если бы мы и решили протестовать, кто нас слушает?»128128
  Курсив в оригинале: Бюллетень оппозиции. 1929. № 1–2. С. 16–17.


[Закрыть]

12 февраля 1929 года Троцкий был посажен на корабль, направлявшийся в Турцию, и насильно выдворен за пределы СССР. «Голое провозглашение оппозиции „контрреволюционной партией“ недостаточно, – объяснял изгнанный вождь. – Никто не берет этого всерьез. Чем больше оппозиционеров исключают и ссылают, тем больше их становится внутри партии. На ноябрьском пленуме ЦК ВКП(б) (1928 г.) это признал и Сталин. Ему остается одно: попытаться провести между официальной партией и оппозицией кровавую черту. Ему необходимо до зарезу связать оппозицию с покушениями, подготовкой вооруженного восстания и пр. <…> Нужен удар, нужно потрясение, нужна катастрофа»129129
  Там же. С. 2.


[Закрыть].

По партии пошли два новых анекдота:

– Почему Троцкий был сослан?

– Наша страна экспортирует свои лучшие продукты.

– Троцкий на рыбалке в турецкой ссылке. Местный мальчик-газетчик, желая пошутить, выкрикивает: «Экстренное сообщение! Сталин умер!» Но Троцкий невозмутим. «Молодой человек, – говорит он, – это не может быть правдой. Если бы Сталин умер, я был бы уже в Москве». На следующий день разносчик газет предпринимает другую попытку. На этот раз он кричит: «Экстренное сообщение! Ленин жив!». Но снова Троцкий не попался. «Молодой человек, – говорит он, – если бы Ленин был жив, он был бы сейчас здесь, со мной»130130
  Мельниченко М. Указ. соч. С. 198, 200.


[Закрыть].

В Сибири не были в восторге от высылки Троцкого. «Бюро краевого Комитета считает необходимым довести до сведения ЦК о своих сомнениях в отношении такой меры, как высылка Троцкого заграницу. Эта мера не обезвреживает троцкистскую организацию, а наоборот, дает ей в руки новые дополнительные возможности и вызовет добавочные трудности для ВКП(б) и Коминтерна», – писал секретарь Сибкрайкома ВКП(б) С. И. Сырцов 13 февраля 1929 года в Политбюро131131
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 159. Л. 13.


[Закрыть]. По Сибири начали циркулировать листовки с призывами созвать чрезвычайный съезд партии – не такой, как в фантазии Врачева, а настоящий, – вернуть Троцкого и выпустить оппозиционеров из изоляторов. «Мы призываем всех членов ВКП(б) всеми силами протестовать против чудовищного акта Политбюро, – писали из поселка Анжерка. – Неужели своим молчанием вы будете покрывать это преступление?»132132
  ПАНО. Ф. 6. Оп. 4. Д. 39. Л. 170.


[Закрыть] На IV Сибирской краевой партконференции в конце февраля 1929 года член ЦКК Я. Х. Петерс предупреждал делегатов: «Высылка Троцкого еще не означает, что высланные в Сибирь и в разные концы Союза троцкистские группы не будут продолжать свою работу. Я думаю, товарищи, что нам нужно будет так же решительно и энергично бороться с троцкизмом, как мы делали это до сих пор»133133
  Четвертая Сибирская краевая конференция ВКП(б): стенографический отчет. Вып. 2. Новосибирск: Сибкрайиздат, 1929. С. 5.


[Закрыть].

Весной 1929 года «замаскировавшиеся троцкисты» обнаружились в Барнауле, Иркутске и Томске. Лев Борисович Рошаль говорил от имени Иркутского окружкома: «Вы знаете, что они у нас в Иркутске раздавали прокламации о том, что Троцкий правильно поступил, когда стал печатать в газетах Чемберлена свои статьи против Советской власти. Троцкисты стали раздавать и распространять листовки среди рабочих о том, что социалистическое соревнование это петля на шею рабочих. Вследствие этого явления некоторые товарищи даже начали нервничать»134134
  Демидов В. В. Указ. соч. С. 129.


[Закрыть].