Текст книги "Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2"

С 5 июля 1930 года секретарь ячейки ВКП(б) Коломенского завода 23-летний Лев Осипович Поволоцкий начал проводить политические беседы в обеденный перерыв. Обсуждался доклад Сталина на XVI партсъезде. Поволоцкий докладывал наверх: «По окончанию бесед, т. е. на 5‑й день (9 июля), мне сообщил председатель нашего завкома т. Смирнов, что кандидат в члены ВКП(б) токарь Паукин собрал группу рабочих, <…> показывает им карандашом написанную бумагу, которую назвал политическим завещанием Владимира Ильича. <…> „С этой бумагой мы пришибем всех и вся, мы будем требовать снятие Сталина, который является источником всех бед“». Стало известно еще одно обстоятельство: попытавшись привлечь на свою сторону как можно больше людей, Паукин вечером встретился в саду с приютившим его Купецким Иваном Яковлевичем, с которым имел «близкую связь». Купецкому он рассказал о содержании завещания с целью «по-товарищески поделиться, а возможно, и вызвать в нем солидарность». Реагируя несколько архаично, Купецкий просил «показать ему книгу, где написано это завещание». (Книга как печатный текст в русской культуре много веков имела более высокий статус в сравнении с любым устным сообщением, негласно предполагалось, что печатное слово, происходя от Св. Писания, не может содержать в себе ложь.) Паукин книгу «не показывал. Также у меня с ним были разговоры о плохом положении с продовольствием, он подтверждал это»558558
  Там же. Л. 51–52.


[Закрыть].

На собрании ячейки Паукин никаких вопросов по «Завещанию…» не задавал, «а когда кончилось таковое и во время выхода с собрания Паукин при всей массе подходит к Поволоцкому и начинает ругать Сталина и ЦК, и о продовольствии. Поволоцкий предложил ему на это совместно разобраться»559559
  Там же. Л. 98.


[Закрыть]. Через несколько дней было созвано срочное закрытое партсобрание с представителем окружкома, где должны были обсудить критику Паукина. Его звали, но он ответил: «Ну их с собранием». Поволоцкий вызвал Паукина к себе в мастерские и потребовал «показать эту записку», но тот отказался, уверяя, что «он ее разорвал» и спустил в уборную. На вопрос, «кто ему дал эту записку, сначала он не говорил, но потом сказал, что он списал у одного члена партии с 1917 года, который в данный момент из партии исключен за оппортунистические выступления на собрании в заводе». «Ему задан был вопрос, как он смотрит на руководство ЦК, ответ: в ЦК некому руководить, там нет ни одного старого члена партии, в заключении сказал: что хотите, делайте, но что я говорю, то со мной остается». На требование назвать тех товарищей, которые ему дали эти материалы, и высказать свое отношение к вопросам партийной политики он дал следующий ответ: «1. Дали мне материалы два члена партии, из которых один со стажем 13 лет (1917 года), работает на Коломзаводе, и один из них уже исключен, фамилии я ни в коем случае не назову. 2. Распространяю я эти бумаги потому, что против Сталина, против ЦК, против всей политики партии. 3. Свою работу я буду продолжать»560560
  Там же. Л. 74.


[Закрыть]. Поволоцкий предлагал «выдать ему того, кто его научил», но Паукин отказался, «добавив, между прочим, что он предателем не хочет быть». Поволоцкий считал, что «вопрос ясен. К этому добавлю, что Паукин родственник жены начальника административного отделения т. Бурцева (он и жена коммунисты) <…>»561561
  Там же.


[Закрыть].

В первой выдвинутой им версии по поводу источника «Завещания Ленина» Паукин попытался замести следы. «В апреле месяце с/г мой знакомый тов. Лоренц Леопольд при встрече в Москве на Ново-Басманной около Латышского проезда дал [мне] на прочтение брошюру к XV партсъезду, где было „Завещание Ленина“». Позже Паукин признался во лжи: «Поскольку я решил окончательно порвать с той средой, в которой я вращался, я сознаюсь, что на первом допросе в Коломне я сознательно соврал, что получал секретные партийные документы от некого Лоренца. Это неверно. Лоренц – это мой приятель по дому беспризорных в Екатеринославле в 1920 г., и с 1922 г. я даже с ним не встречался. Желая выгородить Энко, от которого фактически получил материалы, я назвал первую попавшуюся фамилию, думая тем самым затруднить следствие по этому делу». Паукин скрывал правду по инструкциям Кутузова, чтобы не выдать сообщников562562
  Там же. Л. 173.


[Закрыть].

Сначала Энко показал «Завещание» Бурцеву. Вот показания последнего:

Однажды прихожу усталый домой, Энко был у нас и предложил мне прочитать завещание Ленина, обратив внимание на бюллетень, увидев, что это решение XV партсъезда, я прочитал внимательно, сказал, ну и что же, он начал говорить, а жена пошла раздавать обед. У меня поел, он начал говорить о Троцком и Бухарине, а главное, упирал на то, что т. Ленин был прав, когда предупреждал о расколе. Раскол налицо, по его мнению. Мои доводы о контрреволюционной деят[ельности] троцкизма его смешили. С кем он имел связь, он всячески в разговоре стремился увильнуть и как-то однажды сказал, что приезжал кто-то с Урала, кто именно, не сказал.

– хотя всем было понятно, что это был Кутузов. Обсудив с Бурцевым, как размножить документ, получив от него на это согласие, Энко обратился к Паукину. «Вчера Паукин мне сообщил, что он был у Энко и якобы нашел этот бюллетень и стал читать, но Энко ему подсказал, где прочитать – завещание Ленина, и Паукин его переписал». (К делу подшито письмо Ленина к XII съезду на четырех листах, переписанное карандашом рукой Паукина563563
  Там же. Л. 61–62.


[Закрыть].) Читать подпольный документ Энко давала и Вевер, которая была сестрой Паукина и женой Бурцева. После прочтения документа, свидетельствовала она, «я поняла оценку т. Сталина и Троцкого как крутых фигур, которые должны между собой поладить в работе564564
  Там же. Л. 84.


[Закрыть].

О брате жены Бурцев рассказывал в кабинете следователя охотно и подробно:

До моего ареста за 2 часа я говорил с Паукиным и выяснил следующее. Паукин говорит, что он механически выбыл из ВЛКСМ, не платя членские взносы и не посещая собрания. Был несколько лет без работы и жил на иждивении матери, периодически выезжая из Коломны. Он говорил и о том, что, работая в Мытищах, проживал у Купецких. Где он там работал, я хочу сказать – Купецкий, я не знаю. С приездом в Коломну Паукин был безработным. Потом поступил в КЦРК рабочим, по очистке монастыря, опять был безработным известный промежуток времени и, в конце концов, поступил на Коломзавод токарем. За все время он исключительно дружил с Купецкими, [я] несколько раз видел их у него на квартире».

Паукин говорил, что готовится к поступлению в вуз, и на все жаловался. «В описываемый мною период он возвращался на свое положение, что его не посылают на работу, что при советской власти также одним жить хорошо, а рабочему (как ему) жить плохо. Вот такие настроения были у него. Когда мы с женой доказывали ему его клевету, злобу <…>».

На этом документ со свидетельством Бурцева обрывается565565
  Там же. Л. 44.


[Закрыть].

Следующая страница протокола допроса начинается с описания отношений Паукина с Вевер, явно недовольной братом: «Главным образом, жена упирала на его поведение, пьянство, <…> за что он неоднократно платил штраф. Игра в карты и гулянки по ночам. Забота о матери и т. д. не убеждала. Так было зимой. Поступив на Коломзавод, поведение его значительно улучшилось, уже не проскальзывали те реплики, которые он бросал жене». Все же Бурцев ему «не доверял и проверял его»: в один момент казалось, «что он стал исправляться». Тем не менее Паукин продолжал жаловаться, «что все же мало платят, и нет возможности учиться на работе, ибо она ремонтная и однообразная».

Бурцев помогал ему, как мог: «Я радовался, что он исправляется, и решил помочь ему. Зная, что полигону нужны токаря, я переговорил с военкомом, в то время был т. Донской, который отчасти знал его, так одно время проводил в контакте жены, и меня и знал по нашим рассказам о нем. Он дал согласие на его прием. При приеме я лично просил военкома обратить на него внимание и побеседовать с ним, вообще не упускать его из вида, что им сделано не было <…>». Затем Бурцев встретил Паукина на занятии по официальной проработке «тезисов тов. Яковлева» (нарком земледелия СССР Яков Аркадьевич Яковлев с 1929 года занимался политикой коллективизации и раскулачивания). Раз Паукин был допущен к обсуждению «дискуссионных листков», значит, он вернулся к политической активности. «С одной стороны, это обрадовало меня, что он вступил в кандидаты – значит, образумился, с другой стороны, я не поверил и кого-то из присутствующих спросил, на что получил утвердительный [ответ]». Совершая шаг вперед, Паукин делал два шага назад: «Он как-то прогулял, мне казалось, что самовольно, и я обратился к начальнику Областной лаборатории Горностаеву с вопросами, как он работает и себя ведет. Плохого он не сказал, а говорил, что, если он учился в Ф. З. У., [то] должен был бы знать больше». Бурцев просил военкома присмотреть за Паукиным566566
  Там же. Л. 44 об.


[Закрыть]. Направляя родича на путь истинный, он просил и других сознательных коммунистов содействовать кто чем может. Все это напоминает действия пастыря – Бурцев хотел спасти Паукина от чистки и наказания, позаботиться о нем. Он знал, что отвечает за потерянную душу, заботился о ней. Важно было, чтобы Паукин вернулся на путь истинный, рос, просвещался. Паукин выглядел как образцовая мишень для педагогических упражнений партии: обученный пролетарий, интернационалист, комсомолец, но одновременно пьяница и гуляка, политически незрелый – бери и воспитывай.

Шефство над Паукиным оказалось не очень успешным. «Исходя из этого, я делаю вывод, что он, Паукин, определенного, твердого мировоззрения не имеет. Нет у него укоренившихся взглядов и очень легко подпался на обработку Энко. Как он его обрабатывал, я не знаю», но была «установка», что нужно использовать хозяйственные трудности «как один из самых чувствительных моментов и этим самым достичь разложения среди рабочих».

Ту же версию продвигала Вевер: «После выступления моего брата Паукина с клеветой на партию, мы с мужем Бурцевым были возмущены поведением Энко (наши предположения были, что это дело рук Энко) за втягивание в политику лиц, совершенно политически безграмотных». Вевер заявила мужу: «Если бы я знала о том, что они [оппозиционеры] собираются и где, [то] обязательно донесла [бы]»567567
  Там же. Л. 146.


[Закрыть].

На допросе 19 октября 1930 года Паукин ухватился за спасательный круг, поддержав оценку себя как политически неграмотного: «Все мои выступления, а также моя нелегальная деятельность, о которых я говорил на предыдущих допросах и которые я осуждаю как контрреволюционные, объясняется моей политической неграмотностью, неумением правильно ориентироваться в текущих событиях и воздействием на меня Энко»568568
  Там же. Л. 173.


[Закрыть]. Следователь, однако, знал, что оппозиционеры Паукину доверяли, что на его адрес должна была поступать «нелегальная переписка» – Энко его предупредил: «Будут приходить на твое имя письма, ты их не распечатывай, а передавай мне». От кого будет идти корреспонденция, не говорилось, но Паукин вычислил, что «письма предполагались из Сибири, кажется, из Новосибирска, но я ни одного не получал. Позднее, уже в заключении, Кутузов мне сказал, что письма должны были поступать от Голякова»569569
  Там же.


[Закрыть].

Раскаиваясь, Паукин и Бурцев разглашали методы работы оппозиции. Следствие знало, что «при первых двух допросах Кутузов пытался держаться установки твердого отказа от своей контрреволюционной деятельности и на это дело склонял других обвиняемых путем переписки в камерах домзака, о чем свидетельствуют приложенные к делу обнаруженные две записки» (в деле они не нашлись).

Паукин свидетельствовал: «Насколько мне известно, Кутузов на первых допросах врал. Мой поступок на следствии получил одобрение со стороны Кутузова, которому я рассказывал, когда находились вместе в коломенском доме заключения, и которого я до ареста не знал». У Кутузова с другими арестованными по этому делу «и мной путем подачи условных знаков установилась связь, благодаря которым каждый знал, как держится на следствии. В частности, Кутузов сознался лишь тогда, когда получил условный знак у Копылова, что он на следствии вынужден был сознаться». Энко брал пример с Кутузова. Бурцев делился со следователем: «Из его бесед и рассказов я заключил, что Энко состоит в какой-то нелегальной организации, имеет связи, о которых сознательно, по-видимому, в целях конспирации, умалчивает передо мной как еще не испытанным в этом случае работником <…> Энко учил меня, что в случае провала и вызова в ОГПУ говорить, что ничего не знаю»570570
  Там же.


[Закрыть].

Связь оппозиционеров осуществлялась также «путем передачи данных, которую можно было осуществить ввиду слабости надзора». И здесь главную роль играл Энко, о чем «доводил до сведения» ОГПУ охранник, находившийся на посту по охране арестованного в больнице им. Пятилетия советской медицины. Больница в Коломне, работавшая с 1922 года, была чудовищно переполнена – двухэтажное здание функционировало в то время как единственная городская клиника.

8 августа [19]30 г. в три часа дня жена Энко передавала продукты с вашего разрешения, причем Энко передал няне Комовой, чтобы она передала его жене, что ездили на станцию Черное, но не сказал, кто именно.

Несмотря на мои категорические требования замолчать, ни звука не произнести, <…> все же няня Комова не послушала, передала содержимое Энко, жене, со словами: «что ж такого, что нельзя сказать» и так далее, причем дверь комнаты, в которой находился Энко, была открыта и его жена сказала громко, что ездили; несмотря на мое требование не разговаривать.

Все это внушает особое подозрение, как наглое неподчинение требованию. Скрытое дело содержимых слов и больше; внушает подозрение на имеющиеся какие-то связи. Однако характерно отметить то обстоятельство, что не имеют ли каких-либо связей Энко и его родственники с лицами, замешанными в преступлении крушения поезда на станции Черное и связанное с ним: как подрыв трудовой дисциплины среди служащих указанной станции. Не проникла ли разлагающая деятельность Энко и туда через имеющиеся связи <…>571571
  Там же. Л. 104.


[Закрыть].

Ничего более конкретного охранник Энко сказать, видимо, просто не мог: обстановка, в которой в больнице им. Пятилетия советской медицины он охранял пожилого и очень склочного латыша, вряд ли предполагала непрерывное дежурство у постели больного с винтовкой. Скорее всего, Энко вообще редко его видел. Впрочем, и в коломенском домзаке, в отличие от тюрьмы, порядки должны были быть такими же либеральными, как и во всех домах предварительного заключения во время нэпа: в СИЗО того времени не был принят жесткий распорядок, выход за пределы домзака был возможен, во многих домзаках арестованные имели возможность заходить друг к другу в камеры, гулять по территории, принимать посетителей – это заведение скорее было ориентировано на крестьянство и обывателей, которых внутри удерживала не столько охрана, сколько ужас перед государством, ограничившим их свободу действий. Основным контингентов домзаков были экономические преступники – неплательщики налогов, растратчики, проштрафившиеся хозяйственные деятели. Профессиональные преступники считали это заведение чем-то вроде санатория – социального поражения пребывание в домзаке в глазах общества не предусматривало, в отличие от тюрьмы, где сидели Кутузов и Голяков, но не Энко.

На допросе Энко полностью отрицал свою вину в ведении антисоветской агитации и троцкистской подпольной работы: «Ни в какой оппозиционной организации я не состою, к троцкизму никогда не принадлежал и не принадлежу. Против генеральной линии партии борьбы не вел. Никакого студента по фамилии Кутузов Ив.Ив. я не знаю и никогда не видел. Никаких адресов для писем на имя Паукина я не давал. О том, что Бурцева когда-либо вызывали в ГПУ и там его допрашивали обо мне, мне не известно, а он мне об этом не говорил и ни в чем не предупреждал». Признания в этой части как самого Бурцева, так и Паукина Энко считал ложными. «Никаких разговоров, как с Бурцевым, так и с Копыловым об оппозиционной работе я не вел и никаких установок им не давал. Также никогда не говорил о том, что необходимо размножить для ознакомления рабочих „завещание Ленина“»572572
  Там же. Л. 60.


[Закрыть]. На дополнительном допросе 25 июля 1930 года Энко повторил: «Никакого Кутузова [или] Голякова я не знаю, с ними никогда знаком не был и никогда не видел их в лицо. Никакой троцкистской работы я ни с кем не вел <…>»573573
  Там же. Л. 60 об.


[Закрыть].

В случае такого упорства следствие прибегало к очной ставке – действенному способу привести арестованного к сознанию своей вины. На юридическом языке очная ставка являлась следственным действием, в ходе которого проводился одновременный допрос ранее допрошенных лиц при наличии в их показаниях существенных противоречий. Очная ставка не считалась непременным условием и критерием правильности и полноты проведения следствия. Это был инструмент, применяемый, когда один из обвиняемых был «в отказе» и его могли уличить другие фигуранты дела. На очной ставке могли быть допрошены обвиняемые, подозреваемые и свидетели. Вначале их спрашивали, знают ли они друг друга и в каких отношениях находятся между собой, затем им предлагалось дать показания по обстоятельствам, относительно которых имеются противоречия.

Очная ставка Энко с Кутузовым от 27 июля 1930 года запечатлена в протоколе следствия следующим образом:

Кутузов: Подтверждаю, что Энко, который был у меня с Копыловым и впоследствии еще встречался с нами, является тот самый, который сейчас сидит передо мной, он меня также хорошо знает.

Энко: Кутузова я не знаю и с ним не знаком574574
  Там же. Л. 90.


[Закрыть].

Бурцев писал следователю:

Тов. Чесноков!

Из сегодняшней беседы я понял, что Энко отрицает. Не будет ли целесообразно сделать очную ставку мне, жене, Паукину и ему. Будет ли он после этого отрицать. Если да, то я смогу сделать вывод, что подлость в нем только открывается для меня, и я был слеп, что жалел его. Во время ставки я буду бить фактами ему в глаза. Пусть думает, что я умею жалеть, но также и греть. Мне кажется, что он поддастся и сознается в конце концов. Пусть буду я врагом после того, как он лгал575575
  Там же. Л. 99.


[Закрыть].

На очной ставке между Энко и Бурцевым 3 августа 1930 года Бурцев заявил:

Да, я подтверждаю все, что я показал в отношении Энко, что он состоял в троцкистской организации, затягивал в это дело меня и Паукина, имея связь со студентом Кутузовым, что установил за время пребывания в домзаке.

На очной ставке с Энко, проведенной в тот же день, Вевер засвидетельствовала, что Энко приходил к ней и просил отпечатать листовку. В «воззвании» Энко «слова, что он ГПУ считает таким же органом, как старая царская охр[анка], точно им сказано не было, но по смыслу получается так»576576
  Там же. Л. 99–100.


[Закрыть]. Энко не отрицал, «что он ОГПУ считает таким же органом, как старая царская охрана, которая замучивала революционеров», а также спрашивал себя, «не были ли в таком состоянии опрашиваемые, которые дали откровенные показания. В связи с этим заявляет о себе, что умрет, но пусть посмотрят рабочие, кем он замучен»577577
  Там же. Л. 101.


[Закрыть].

5 августа 1930 года Вевер выразила свое негодование перед следствием:

Ввиду того, что, по мнению Энко, я в его глазах предат[ельница, возводившая против него напраслину], чтобы искупить свою вину и возвысить себя.

Чтобы доказать неправильность его взглядов, я прошу Вас по окончанию следствия разрешить мне выступить на одном из крупных собраний рабочих Коломзавода с целью разоблачения контрреволюционной деятельности Энко, т. к., по моему мнению, это послужит лучшим орудием агитации.

Предлагаю настоящее не для того, чтобы оправдывать себя, а для того, чтобы доказать неправильность действия меня, в том числе и свои поступки, и чтобы товарищи не подменяли чувства гражданства чувством человека.

После этого прошу мне разрешить вместе с мужем уехать из Коломны, т. к. считаю, что он будет выслан.

P. S. Прошу понять меня правильно578578
  Там же. Л. 102.


[Закрыть].

По окончании серии допросов следствие заключило, что Николай Сергеевич Бурцев дал «откровенные показания, осудив деятельность троцкистской организации как контрреволюционную». В отношении Бурцева дело было прекращено. Карл Адамович Энко так ни в чем и не признался и был выслан через ПП ОГПУ в Нижне-Волжский край сроком на 3 года. Адольфа Яновича Паукина перевели в Бутырку к чуть ранее переведенным туда Кутузову и Голякову579579
  Там же. Л. 188–189, 202.


[Закрыть].

Листовка-воззвание к съезду, о которой говорила Вевер, была, пожалуй, главным свершением коломенских оппозиционеров. Оппозиционеры заговорили еще в мае 1930 года о «необходимости отпечатать брошюру или листовку», чтобы раскрыть рабочим глаза. «Мысль эта совместная моя и Голякова (а может, я первый ее предложил, я уже не помню), – признавал на следствии Кутузов. – Написал ее сначала Голяков, показал Копылову и, очевидно, получил одобрительный отзыв». В тот же день Кутузов ее «несколько переделал и окончательно редактировал». Голяков также помнил, что «идею выпустить листовку к XVI съезду партии подал тов. Кутузов, который мотивировал тем, что вокруг этой листовки можно объединить рабочих. <…> Первый текст листовки набросал я, обвиняя ЦК партии во внутрипартийном режиме, но она вышла неудачно. Потом написал Кутузов, а я переписал».

Текст листовки не сохранился; по крайней мере, до следствия он не дошел. Голяков помнил, что «смысл заключался в том, что нужно прибавить зарплату». «Не нужно вести индустриализацию за счет мускульной силы рабочих», – писал Голяков, вспоминая об идеях Шляпникова. Кутузов восстановил содержание листовки подробней: «Мы озаглавили ее „К XVI съезду“, сводилась [она] в основном к следующему – насколько помню: „ошибки в политике ЦК привели страну к общему кризису как хозяйственного, так и политического администрирования“». Нереальные темпы коллективизации «подорвали сырьевую базу промышленности и поставили под угрозу союз с середняком и опору на бедноту. В ошибках и перегибах коллективизации повинен в первую очередь ЦК, так как Сталин, бросая лозунг ликвидации кулачества, не предостерег от излишеств и перегибов». Листовка включала ссылку на речь Сталина на конференции аграрников-марксистов, в которой впервые был публично выдвинут лозунг «ликвидации кулачества как класса»: «Раскулачивать не только можно, но и необходимо. Снявши голову, по волосам не плачут». Сталин продолжал: «Надо вскрыть ошибку тех, которые нэп понимают как отступление, и только как отступление. На самом деле Ленин еще при введении новой экономической политики говорил, что нэп не исчерпывается отступлением, что она означает вместе с тем подготовку для нового решительного наступления на капиталистические элементы города и деревни. <…> И если мы придерживаемся нэпа, то потому, что она служит делу социализма. А когда она перестанет служить делу социализма, мы ее отбросим к черту. Ленин говорил, что нэп введена всерьез и надолго. Но он никогда не говорил, что нэп введена навсегда»580580
  Правда. 1929. 29 декабря.


[Закрыть].

Сталин наобещал рабочему классу многое, комментировал Кутузов. На самом же деле «реальная зарплата рабочих не растет, материальный уровень жизни рабочих ухудшается в связи с обострением товарного голода и последствиями перегибов в коллективизации». Была ли такая фраза в листовке – неизвестно, но Кутузов не понимал, куда девалась политическая гегемония рабочего класса. «Лозунг самокритики вылился в формулу „критикуй себя, меня не трожь“. Активный рабочий зажимается. Растет карьеризм. Коллективное вступление цехами в партию – результат принуждения, оно способствовало понижению действительной рабочей активности и проникновению в партию сомнительных и карьеристских элементов». Как выпрямлять политическую линию? К чему стремиться? «Рабочие, – учил Кутузов, – должны требовать, чтобы съезд выслушал и правых, и левых, возвратить оппозиционеров из ссылки. Нужно требовать повышения реального уровня зарплаты, чтобы плановые предположения и директивы не оставались на бумаге».

В течение некоторого времени оппозиционеры были спаяны. В овраге около железнодорожной ветки шли «нелегальные совещания». Когда было менее опасно, Кутузов, Голяков, Энко ходили к Копылову на дом и там обсуждали, что делать с листовкой. Копылов признавался:

На другой день тов. Кутузов тов. Энко и тов. Голяков опять приходят ко мне на квартиру и говорят мне что все написано так что мы всю ночь не спали т. е. тов. Кутузов и Голяков то где бы нам ее зачитать Вам. Так что может быть с вашей стороны будет добавить или поправить на что я у себя на квартире не согласился это зачитывать а предложил им идти в овраг не доходя дома близ озерной ветки что и было принято приходя на место тов. Голяков вынимает написанную брошюру довольно большую и начинает зачитывать нам брошюра была написана прописью на подобии славянских букв, после зачитывания этой брошюры без всяких добавлений и поправок встал вопрос об отпечатке ее тогда они мне предлагают может быть ты возьмешься я ответил давайте попробую может быть найду кого либо.

Вначале, писал Копылов, Энко взял на себя инициативу массово растиражировать листовку через Вевер, которая приходилась ему свояченицей. «В это время тов. Энко делает свои услуги, что у него имеется родственница, т. е. жены сестра, которая нам может отпечатать так как она часто работает сверхурочно то это можно ей и отпечатать»581581
  ГАРФ. Ф. 110035. Оп. 1. Д. П-51377. Л. 57.


[Закрыть].

Вевер, в свою очередь, свидетельствовала:

Разговоры наши произошли в следующем порядке: Энко просил меня предоставить ему пишущую машинку, говоря, что ему нужно печатать. Зная его состояние здоровья и вредного труда для него, я ему сказала: «если что нужно, дай я отпечатаю», на вопрос, что печатать, он ответил: «тогда увидишь». <…> Воззвание я видела от руки написанное карандашом, подробно не читала, так как спешила по работе (сейчас не помню), бегло просматривая, я видела выдержки:

1. реальное снижение зарплаты ввиду продовольственного кризиса

2. снижение норм выработки на Коломзаводе

3. требовать обратно Троцкого.

Свидетельство Вевер заканчивалось оговоркой: «Воззвание не напечатано благодаря тому, что у меня не было времени»582582
  Там же. Л. 147.


[Закрыть]. Раньше она говорила несколько иначе: во-первых, «я боялась последствий, что за это будет, а во-вторых, спешила на работу, не могла представить себе более точное соображение».

По показаниям Копылова, «Энко приходит вместе с тов. Голяковым и Кутузовым говорит мне что отпечатать не удалось им так как просто кто-то узнал и сообщил в ГПУ что и вызвали по этому делу Бурцева т. е. жениной сестры мужа который работает на ЦАМ-е вместе со своей женой <…> и допрашивалась от него откуда эта брошюра <…>»583583
  Там же. Л. 57.


[Закрыть]. Какое-то время следователям было непонятно, что именно собирались размножать оппозиционеры: «Завещание Ленина», воззвание томичей или, может быть, оба документа?

Копылов знал, что «предложено было тов. Энко отпечатать в 30-ти экземплярах» именно воззвание, и не сразу понял, в чем задержка: «Пройдя несколько времени видя, что тов. Энко не приходит ко мне и не навестит меня, то меня взяло сомнение не обходят ли они меня то я в этот же день отправлюсь на квартиру у трех товарищей Энко что он дома или нет знал то, что если его нет дома, то он должен находиться в месте в лесу <…>».

Из совсем неразборчивых следующих строк можно понять, что Копылов попытался разузнать у Энко, как дела, но «узнать от прислуги что тов. Энко нет дома». (Наличие прислуги в семье рабочего не должно удивлять: это, видимо, был кто-то из младших членов или родственников семьи, сдававшей семье Энко и Вевер квартиру в сельском доме.) Пришлось использовать заранее оговоренную явку. «После окончания работы в 4 часа с рабочим поездом беру билет и отравляюсь к товарищу Энко на [станцию] черной речки [там] слезаю вместе с рабочими и отравляюсь по ранее указанному адресу тов. Энко и иду на место положения но чтобы узнать правильность места положения сторожевой будки то я спросил одного рабочего где дороги к лесному сторожу и какой даже сказал фамилию этого сторожа т. е. [нрзб.] и не дойдя до будки где проживал тов. Энко то я на дороге встретил вместе с Кутузовым и Голяковым <…>»584584
  Там же.


[Закрыть].

Свидетельство Копылова одновременно опирается на факты и вымысел, оно исключает анализ мысленных процессов, не приглашает рассматривать намерения участников. Стиль свидетельства напоминает страницу из криминального романа. Перед героями стоит конкретная задача:

В это время я спросил тов. Энко как дело насчет отпечатки троцкистской брошюры то он мне ответил что ему не представилось возможности отпечатать а поэтому я ее передал тов. Голякову и Кутузову что же касается когда я спросил ее дать мне может быть я это могу то они все трое заговорили что она очень большая и отпечатывать очень продолжительное время то мы лучше ее сделаем гораздо в меньшем размере и этим закончился наш разговор и предложено было тов. Энко чтобы он по возможности навещал меня и далее была установка чтобы информировал их о своей работе в цеху. <…> Спустя несколько времени тов. Энко приходил ко мне днем и говорил мне ну что новенького нет ничего да я ответил жду новости сам так как тов. Кутузов и тов. Голяков хотели еще с некоторыми товарищами познакомить которых они обрабатывали но еще ничего не говорили мне <…>585585
  Там же. Л. 57 об.


[Закрыть].

Описанные Копыловым события происходили на фоне оппозиционной вылазки Энко, когда напряжение на заводе нарастало. «Вечером 8 часов приходит тов. Кутузов и Голяков то точно также и им рассказывал Энко и после окончания информации Энко я опять спросил ну как дело с брошюрой на что я получил от тов. Кутузова и Голякова [ответ, что] брошюра наша уже запоздала а нам нужно еще выработать брошюру по рабочему вопросу а именно по снижении расценок на непосильную работу <…>». Вскоре стало ясно, что дело «не подвинулось». Через несколько дней после этого Голубков и Копылов листовку у Энко отобрали и вернули Кутузову, который предложил «во что бы то ни стало шапирограф, что дало бы возможность гораздо быстрей и больше отпечатать». После этого Кутузов совместно с Энко пытались выкрасть шапирограф в главном магазине Коломзавода. («Магазин» – это промышленный склад, где работал кладовщиком бывший троцкист Никита Панин; эта внутризаводская терминология восходит к милитаризированному языку промышленности XX века.) «Копылов хотел достать шапирограф через Панина, – разъяснял Голяков, – которого лично я не знаю и не знаком». Но на самом деле Копылов «не ходил к Панину, все время говорил, что не видит его, и вообще к этому относился с большим не желанием». Отсюда неутешительный результат: «Техника распространения не была оформлена и никому не была поручена»586586
  Там же. Л. 143 об.


[Закрыть].